устал  не
меньше загнанных лошадей, но упорно рассматривал  загадочные  отпечатки.  На
этот раз виднелись следы только трех подков. Вместо  четвертой  -  маленькая
впадина. Так повторялось и дальше.
     Он сморщил лоб и протяжно свистнул: "Фью!"
     - Охромела, - сказал Оук.
     - Да. Красотка охромела. На левую переднюю, - медленно добавил  Когген,
не сводя глаз со следов.
     - Едем дальше! - воскликнул Габриэль, вскакивая на взмыленного коня.
     Дорога почти повсюду была в хорошем  состоянии  и  не  уступала  любому
большаку,  хотя  это  был  самый  обыкновенный  проселок.  Сделав  последний
поворот, они выехали на дорогу, ведущую в Бат. Когген воспрянул духом.
     - Здесь мы его и сцапаем! - воскликнул он.
     - Где?
     - У Шертонской заставы. У этих ворот сторож такой соня, каких не сыщешь
во всей округе, до самого Лондона. Звать его Дэн Рендал. Я знавал его, когда
он служил еще на Кэстербриджской заставе. Лошадь охромела, да еще застава, -
дело наше верное!
     Теперь они ехали медленно, с большой  оглядкой.  Они  не  проронили  ни
слова, пока не  увидели  перед  собой  на  темном  фоне  листвы  пять  белых
перекладин шлагбаума, преграждавших путь.
     - Тсс! Подъехали, - прошептал Габриэль.
     - Сворачивайте на траву, - бросил Когген.
     Какой-то темный  предмет  резко  выделялся  на  самой  середине  белого
шлагбаума. Раздавшийся оттуда крик нарушил глубокое молчание ночи:
     - Эй! Эй! Откройте ворота!
     Очевидно, то был уже повторный окрик, хотя до сих  пор  они  ничего  не
слышали, ибо не успели они подъехать, как дверь сторожки отворилась и оттуда
вышел полуодетый сторож с фонарем в руке. Лучи фонаря выхватили из мрака всю
группу людей.
     - Не открывайте ворот! - гаркнул Габриэль. - Он украл лошадь!
     - Кто? - спросил сторож.
     Габриэль  взглянул  на  человека,  сидевшего  в  двуколке:   это   была
женщина... больше того, это была сама Батшеба.
     При звуках его голоса она поспешно  отвернулась,  пряча  лицо  в  тень.
Однако Когген успел ее разглядеть.
     - Да это хозяйка... Лопни мои глаза! - пробормотал он, совсем сбитый  с
толку.
     Да, то была Батшеба, и она тотчас же  прибегла  к  уловке,  что  всегда
удавалось ей в критические минуты, если только ею не владела любовь,  -  она
скрыла свое удивление под маской хладнокровия.
     - Скажите,  Габриэль,  -  невозмутимо  спросила  она.  -  Куда  это  вы
направляетесь?
     - Мы думали... - начал было Габриэль.
     - Я еду в Бат,  -  прервала  она  его,  обнаруживая  присутствие  духа,
которому Габриэль мог бы сейчас позавидовать.  -  Мне  пришлось  отправиться
туда по важному делу, и я не смогла навестить Лидди.  Что  это  вы  вздумали
гнаться за мной?
     - Мы решили, что лошадь украдена.
     - Этого еще не хватало! Что за глупость! Как же вы не  сообразили,  что
это я взяла лошадь и двуколку! Мне так и не удалось разбудить Мэриен, хотя я
добрых десять минут барабанила в  ее  окно.  К  счастью,  я  нашла  ключ  от
каретного сарая и больше никого  не  стала  беспокоить.  Неужели  же  вы  не
догадались, что это сделала я?
     - Как же нам было догадаться, мисс?
     - Ну, положим, что так... Ой, да это лошади фермера  Болдвуда!  Великий
боже! Что же это вы наделали, какую неприятность мне причинили!  Стоит  леди
выйти за порог, как ее начинают преследовать, словно какого-нибудь жулика,
     - Да откуда же было нам знать, раз вы не изволили никого оповестить?  -
вырвалось у Коггена. - А по правилам общества леди не положено разъезжать  в
этакое неурочное время.
     - Я известила вас, и вы узнали бы утром. Я написала  мелом  на  воротах
каретного сарая, что приходила за лошадью и двуколкой, никого не добудилась,
уехала и скоро вернусь.
     - Помилуйте, мэм, да разве нам разглядеть было в потемках?
     - В самом деле, - согласилась девушка. Сперва она рассердилась,  но  по
своей рассудительности быстро оценила исключительную преданность работников.
Она прибавила с ласковыми нотками в голосе:
     - От души благодарю вас за  ваше  усердие,  только  напрасно  вы  взяли
лошадей мистера Болдвуда.
     - Красотка охромела, мисс, - заметил Когген.  -  Как  же  вы  дальше-то
поедете?
     - В копыте застрял камешек - только  и  всего.  Я  слезла,  не  доезжая
заставы, и вытащила его. Благодарю вас, я хорошо умею  править.  К  рассвету
доберусь до Бата. Пожалуйста, возвращайтесь домой!
     Батшеба повернула голову, и в лучах фонаря сверкнули ее  быстрые  яркие
глаза. Выехав из ворот, двуколка канула в таинственную тень нависших ветвей.
Когген и Габриэль поворотили лошадей и поскакали обратно по той  же  дороге,
овеянные бархатным воздухом июльской ночи.
     - А чудную выкинула она штуку, верно, Оук? - проговорил Когген,  сгорая
от любопытства.
     - Да, - кратко отозвался Габриэль.
     - Ей за ночь нипочем не добраться до Бата.
     - Слушайте, Когген, пожалуй,  лучше  нам  помалкивать  об  этой  ночной
передряге.
     - Мне тоже так думается.
     - Вот и ладно. К трем часам мы будем на ферме и тихонько  проберемся  в
дом.
     Сидя в тот вечер у дороги, Батшеба долго размышляла с тревогой в сердце
и  наконец  пришла  к  заключению,  что  существует  лишь  два   выхода   из
создавшегося отчаянного положения. Первый - не допускать Троя  в  Уэзербери,
пока не остынет ярость Болдвуда; второй - внять  увещаниям  Оука  и  гневным
обличениям Болдвуда и навсегда порвать с Троем.
     Увы! Разве могла  она  погасить  в  своем  сердце  вспыхнувшую  любовь,
оттолкнуть его, заявив, что он ей не мил, что она не  желает  его  видеть  и
умоляет его пробыть до конца отпуска в Бате, не появляться в Уэзербери и  не
встречаться с ней?
     Как это было бы ужасно! Все же  она  допускала  такой  выход,  позволяя
себе, однако, по-девичьи помечтать о том,  какая  счастливая  выпала  бы  ей
доля, если бы Трой был на месте Болдвуда и стезя  любви  совпала  со  стезей
долга. Потом она принималась терзаться мыслью, что Трой позабыл  ее  и  стал
возлюбленным  другой.  Ведь  она  поняла  натуру  Троя,  и  ее  пугало   его
непостоянство; но, на беду, ее любовь не ослабевала при  мысли,  что  он  ее
разлюбит, напротив, от этого он становился ей еще дороже.
     Внезапно она вскочила на ноги. Она должна поскорей с ним увидеться! Она
станет умолять его, чтобы он помог ей развязать этот узел! Писать ему в  Бат
уже было поздно, да он и не послушался бы ее!
     Упустила ли Батшеба из виду тот факт, что рука возлюбленного  никак  не
может служить опорой, когда принято решение расстаться с  ним?  Или  же  она
лукавила сама с собою, с замиранием сердца помышляя о том, что, приехав  для
рокового объяснения, во всяком случае, сможет лишний раз с ним повидаться?
     Уже совсем стемнело, было около десяти часов.  Чтобы  осуществить  свой
замысел, ей оставалось  одно:  отказаться  от  посещения  Лидди  в  Иелбери,
вернуться на ферму в Уэзербери, запрячь лошадь в двуколку и помчаться в Бат.
Сперва она сильно колебалась, - путь был чрезвычайно утомительный  даже  для
сильной лошади, и она не  представляла  себе,  что  расстояние  так  велико.
Вдобавок рискованно было ехать девушке ночью одной.
     Неужели же ей отправиться к Лидди и не  вмешиваться  в  дальнейший  ход
событий? Нет, нет! Она должна действовать!  Батшебой  овладело  лихорадочное
возбуждение, и она уже не внимала гласу благоразумия. Она повернула назад, к
селению.
     Шла она медленно, ей не  хотелось  появляться  в  Уэзербери,  пока  его
обитатели не лягут спать, к тому же она боялась попасться на глаза Болдвуду.
План ее был таков: за ночь добраться до Бата, утром повидаться  с  сержантом
Троем, пока он еще не выехал к ней, расстаться с ним  навсегда,  потом  дать
отдохнуть лошади (а  самой  выплакаться)  и  на  следующий  день  спозаранку
пуститься в обратный путь. Она надеялась, что Красотка к вечеру благополучно
довезет ее до Иелбери, а оттуда она в любое время вместе с Лидди вернется  в
Уэзербери. Таким образом, никто не узнает, что она побывала в Бате.
     Вот что задумала Батшеба. Однако она не знала местности,  так  как  еще
недавно здесь поселилась, - в действительности расстояние до Бата было  чуть
ли не вдвое больше, чем она  воображала.  Мы  уже  видели,  как  она  начала
осуществлять свое намерение.

ГЛАВА XXXIII
     НА СОЛНЦЕПЕКЕ. ВЕСТНИК

     Миновала неделя, а от Батшебы все не было вестей; на ферме все  были  в
полном недоумении.
     Но вот хозяйка уведомила Мэриен, что дела задерживают ее в Бате, но  на
следующей неделе она надеется вернуться домой.
     ; 81
     Прошла еще неделя. Началась уборка овса, и все  работники  трудились  в
поте лица под ослепительно-синим небом, какое бывает в День  урожая.  Воздух
дрожал от зноя, и к полудню тени становились совсем  короткими.  В  комнатах
тишину нарушало только жужжание тяже-лых, отливавших синевой мух, а на  поле
слышно было, как звякают косы, когда их точат, как при каждом взмахе  тяжело
падают стройные, янтарно-желтые стебли овса и,  сталкиваясь,  шуршат  усатые
колосья. Косцы изнемогали от жажды и то и дело прикладывались к  бутылкам  и
флягам с сидром. Пот ручейками стекал  у  них  по  лбу  и  по  щекам.  Земля
томилась от засухи.
     Косцы уже собирались передохнуть в заманчивой тени дерева, стоявшего  у
плетня, когда Когген заметил небольшую фигурку  в  синей  куртке  с  медными
пуговицами: ктото бежал к ним по полю.
     - Кто бы это был? - спросил он.
     - Дай бог, чтобы ничего не приключилось с хозяйкой, - вздохнула Мэриен,
которая вместе с другими женщинами вязала овес в снопы (так было заведено на
этой ферме). - Только нынче утром случилось недоброе. Пошла это  я  отпирать
дверь, да и вырони из рук ключ, а он и разломись надвое  на  каменном  полу.
Сломать ключ - дурная примета!.. А хозяйки-то все нет как нет!..
     - Да это Каин Болл, - заметил Габриэль, он оттачивал косу и  на  минуту
прервал работу.
     По договору он не был обязан помогать при уборке урожая, но месяц жатвы
- горячая пора для фермера, вдобавок поля принадлежали Батшебе, и он работал
вместе с другими.
     - Видишь, как вырядился! - заметил Мэтью Мун. - Эти дни он пропадал  из
дому, потому как у него сделалась ногтоеда на  пальце;  вот  он  и  говорит:
работать, мол, не могу, выходит, у меня праздник!
     - Везет же человеку, здорово везет! - сказал Джозеф Пурграс, распрямляя
спину. Как некоторые его товарищи,  он  любил  в  знойный  день  передохнуть
минутку под самым незначительным предлогом, а появление  Каина  Болла  среди
недели в праздничной одежде было немаловажным событием. - Как-то разболелась
у меня нога, вот я и прочитал "Путь паломника", а Марк  Кларк  выдолбил  все
четыре правила, когда у него был здоровый волдырь.
     - А вот мой папаша так нарочно вывихнул себе руку, чтобы приволокнуться
за девушкой, - важно изрек Джан Когген, утирая лицо рукавом рубахи и сдвигая
шляпу на затылок.
     Тем временем Кэйни приблизился к группе жнецов, и они увидели,  что  он
держит в одной руке здоровенный ломоть хлеба с ветчиной, откусывая на  бегу,
а другая рука обмотана бинтом. Подбежав к ним, он  отчаянно  раскашлялся,  и
его рот округлился, как отверстие колокольчика.
     - Ах, Кэйни, - наставительно сказал Габриэль,  -  сколько  раз  я  тебе
говорил, что нельзя жевать,  когда  бежишь  во  весь  дух.  Когда-нибудь  ты
здорово подавишься, непременно подавишься, Каин Болл!
     - Кха-кха-кха! - отозвался Каин. - Крошка попала не в то горло.  Только
и всего, мистер Оук. А я ездил в Бат, потому как у меня ногтоеда на  большом
пальце. Да! А что я видел-то! Кха-кха!
     Стоило Каину упомянуть про Бат, как работники побросали косы и  вилы  и
обступили его. К сожалению, попавшая куда не  следовало  крошка  не  придала
подпаску красноречия, а тут еще новая помеха - он принялся  чихать,  да  так
бурно, что от сотрясения выскочили из кармана большие часы и стали  мотаться
перед ним на цепочке как маятник.
     - Да, - продолжал он, глядя в сторону Бата, куда уносились его мысли. -
Наконец-то я повидал свет... Да... Видел и нашу хозяйку... Апчхи!
     - Несносный малый! - воскликнул  Габриэль.  -  Вечно  у  тебя  какие-то
неполадки в горле, - никак от тебя толку не добьешься!
     - Апчхи! Прошу прощения, мистер Оук, видите ли, я  ненароком  проглотил
комара - вот и расчихался.
     - Так тебе и надобно! У тебя вечно рот разинут, негодник ты этакий!
     - Ишь, какая напасть - комар влетел в рот! - посочувствовал Мэтью Мун.
     - Значит, в Бате ты видел... - подсказал Габриэль.
     - Видел нашу хозяйку, - продолжал подпасок, - она  с  солдатом  гуляла.
Шли они рядышком да все ближе придвигались друг к дружке. А потом пошли  под
ручку, ну совсем как влюбленная парочка. Апчхи!.. Как влюбленная  парочка...
Чхи-чхи!.. Влюбленная парочка... - Тут он потерял  нить  рассказа  и  совсем
задохнулся; потом стал  растерянно  водить  глазами  по  полю,  собираясь  с
мыслями. - Ну, да, видел я нашу хозяйку с солдатом... Апчхи!
     - Да провались ты! - вырвалось у Габриэля.
     - Так уж со мной всегда бывает, не взыщите, мистер Оук, -  сказал  Каин
Болл, с упреком глядя на Габриэля мокрыми от слез глазами.
     - Пусть выпьет сидра, это смягчит ему глотку, - предложил Джан  Когген.
Он вынул из кармана флягу с сидром, вытащил пробку и  приставил  горлышко  к
губам Каина. Между тем Джозеф Пурграс с тревогой размышлял о том,  что  Каин
Болл может насмерть задохнуться от кашля, тогда они так  и  не  узнают,  что
дальше-то происходило в Бате.
     - Что до меня, то я, как соберусь что-нибудь делать, всякий раз говорю:
"Помоги, господи", - со смиренным видом изрек Джозеф. - И тебе советую, Каин
Болл, это очень помогает и наверняка спасет, а то ты, не приведи бог, можешь
и насмерть задохнуться.
     Когген щедрой рукой вливал сидр в широко раскрытый рот Каина. Жидкость,
стекая  по  стенкам  фляги,  заливалась  ему  за  воротник,  и  то,  что  он
проглатывал, попадало опять-таки не в то горло; малый  опять  раскашлялся  и
расчихался,  брызги  фонтаном  полетели  на  обступивших  его  жнецов  и  на
мгновение повисли в горячем воздухе, как облачко пара.
     - Что за дурацкий чох! И где только тебя воспитывали, щенок ты  этакий!
- проворчал Когген, пряча свою флягу.
     - Сидр ударил мне в нос! - завопил Кэйни, как только  к  нему  вернулся
дар речи. - Затек мне за шею, и попал на больной палец, и на  мои  блестящие
пуговицы, и на парадную куртку!
     - Вот уж некстати напал на беднягу кашель! - посетовал Мэтью Мун. -  Не
терпится услыхать новости! Похлопайте-ка его по спине, пастух!
     - Это у меня от природы, - вздохнул Каин. - Магушка  сказывала,  я  еще
мальчонкой, как расчувствуюсь, никак, бывало, не уймусь.
     - Верно, верно, - поддержал его Джозеф Пурграс. - В  семье  Боллов  все
такие чувствительные. Я знавал деда парнишки - суматошный был человек, а  уж
такой скромный,  до  тонкости  обходительный.  Чуть  что,  бывало,  зальется
краской. Ну, совсем как я, а разве я в этом виноват?
     -  Полноте,  мистер  Пурграс!  -  возразил  Когген.  -  Это  доказывает
благородство души.
     - Хе-хе! Не люблю, когда люди меня  хвалят,  страсть  не  люблю!  -  со
смиренным видом пробормотал Джозеф  Пурграс.  -  Но  сказать  по  правде,  у
каждого от рождения свой дар. А вот я так предпочитаю скрывать свои скромные
дары. Но, пожалуй, возвышенная натура все-таки приметна  в  человеке.  Когда
рождался я на свет, создатель, может, и не поскупился на дары... Но  молчок,
Джозеф, молчок! Такой уж я скрытный, люди добрые, - прямо на диво!  Да  и  к
чему похвалы!.. А у меня есть Нагорная проповедь, а при ней  святцы,  и  там
немало имен смиренных мужей...
     - Дед Каина был уж такая умная  голова,  -  заметил  Мэтью  Мун.  -  Он
выдумал новую яблоню, она и по сей день зовется по его имени "ранняя  болл".
Вы  знаете  этот  сорт,  Джан?  К  ранету  прививают  Тома  Пута,  а   потом
скороспелку. Правда, любил он посидеть в трактире с женщиной, на которую  не
имел законных прав. А уж был умен, что и говорить, умен.
     - Ну, выкладывай, Каин, - нетерпеливо сказал  Габриэль,  -  что  же  ты
видел?
     - Я видел, как наша хозяйка входила под  руку  с  солдатом  в  какой-то
парк. Там стояли скамейки и росли кусты и цветы, - продолжал Кэйни уверенным
тоном, смутно чувствуя, что его слова волнуют Габриэля. -  И  думается  мне,
тот солдат был сержант Трой. И просидели они там с полчаса, а то и больше, и
толковали  о  чем-то  чувствительном,  и  она  вдруг  как  расплачется,   да
горько-горько! А как вышли они из парка, глаза у нее так и сияли, а сама она
была белая, как все равно лилия, и они глаз друг  с  дружки  не  сводили,  и
видать было, что они меж собой поладили;
     Лицо Габриэля как будто осунулось.
     - Ну, а еще что ты видел?
     - Да всякую всячину!
     - Белая, как лилия... А ты уверен, что это была она?
     - Да.
     - Ну, а еще что?
     - Большущие стеклянные окна в магазинах, а на небе  громадные  дождевые
тучи, а за городом высоченные деревья.
     - Ах ты дубина! Чего еще наплетешь! - воскликнул Когген.
     - Оставьте его в покое,  -  вмешался  Джозеф  Пурграс.  -  Малый  хочет
сказать, что в Бате небо и земля не больно-то отличаются от наших. Всем  нам
полезно послушать, как живут в чужих городах, дайте малому рассказать.
     - А жители Бата, - продолжал Каин, - если  и  разводят  огонь,  то  для
потехи, потому как у них бьет из-под земли горячая вода, прямо кипяток!
     - Сущая правда, - подтвердил Мэтью Мун. - Я слышал об этом и от  других
путешественников.
     - Они ничего не пьют, кроме этой воды, - добавил Каин, - и  она  им  уж
так по вкусу, посмотрели бы вы, как они ее дуют!
     - Обычай вроде как дикарский, но, думается мне, для  жителей  Бата  это
дело привычное, - ввернул Мэтью.
     - А что, кушанья у них тоже из-под земли выскакивают? - спросил Когген,
лукаво подмигнув.
     - Нет. С едой в Бате плоховато, дело дрянь. Господь послал им питье,  а
еды не дал, и мне было прямо невтерпеж.
     - А все-таки любопытное это место, - заметил Мун. - Верно, и народ  там
прелюбопытный.
     - Так ты говоришь, мисс  Эвердин  прогуливалась  с  солдатом?  -  снова
вмешался в разговор Габриэль.
     - Да, и на ней было такое нарядное платье,  шелковое,  совсем  золотое,
все в черных кружевах и до того пышное, что, поставь его на землю,  оно  так
бы и стояло само. Прямо загляденье! И волоса у нее были на  диво  причесаны!
Ее золотое платье и его красный мундир так и сверкали на солнце,  ух,  какая
красота! Их было видать даже на другом конце улицы!
     - А дальше что? - пробормотал Габриэль.
     - А дальше я зашел к сапожнику Гриффину -  подбить  подметки,  а  потом
завернул к пирожнику Риггу и спросил себе на пенни  самых  дешевых  и  самых
лучших черствых хлебцев, а они оказались зеленые от плесени, хотя и не  все.
Вот я шел по улице, жевал хлебцы и увидал часы, да такие большущие, прямо со
сковороду...
     - Но при чем же тут наша хозяйка?..
     - Я доберусь и до нее, коли вы не будете ко мне приставать, мистер Оук!
- взмолился Кэйни. - А ежели вы будете меня будоражить, я снова раскашляюсь,
и тогда уж ничего от меня не добьетесь.
     - Ладно, пускай себе сказывает на свой лад, - вставил Когген.
     Габриэль с  отчаяньем  в  сердце  решил  набраться  терпения,  а  Кэйни
продолжал.
     - И там громадные дома и даже в будни на  улицах  народу  тьма-тьмущая,
больше, чем у нас в Уэзербери по время гулянья на троицын день. И побывал  я
в больших церквах и в капеллах. А уж как замечательно  молится  там  пастор!
Да! Станет на колени и сложит руки вот этак, а золотые  перстни  у  него  на
руках так и сверкают, так и слепят глаза, - да, умеет  он  молиться,  вот  и
заработал их! Ах, как хотелось бы мне жить в Бате!
     - Разве наш пастор Сэрдли может купить себе такие перстни! -  задумчиво
проговорил Мэтью Мун. - А ведь таких людей, как