я  и  находилась  по  соседству  с
местами, дышавшими уютом и  здоровьем.  Батшеба  поднялась,  содрогаясь  при
мысли, что провела ночь на краю этой угрюмой топи.
     Но вот на дороге снова  послышались  шаги.  У  Батшебы  нервы  были  до
крайности напряжены, она притаилась в зарослях. Вскоре появился пешеход.  То
был  мальчишка-школьник;  через  плечо  у  него  был  перекинут  мешочек   с
завтраком, а в руке книжка. Он остановился у калитки и, глядя себе под ноги,
бормотал так громко, что она могла разобрать слова:
     - "Боже, боже, боже, боже, боже!" Это я  заучил...  "Даруй  нам,  даруй
нам, даруй нам, даруй нам..." Это я уже знаю... "Милость твою, милость твою,
милость твою, милость твою..." И это знаю...
     Зубрежка продолжалась. Мальчишка,  как  видно,  принадлежал  к  разряду
тупиц,  книжка  была  не  что  иное,  как  псалтырь,  и  таким  способом  он
задалбливал  псалмы.  При  самых  острых  пароксизмах  душевной  боли  некий
поверхностный слой сознания  остается  незатронутым,  и  подмечаются  всякие
мелочи; Батшебу слегка позабавил маленький зубрила, но вот и он удалился.
     Тем временем оцепенение сменилось тревогой, а тревогу начали  заглушать
все усиливающиеся голод и жажда. Вдруг на холме  с  противоположной  стороны
болота появилась полускрытая туманом фигура и стала приближаться к  Батшебе.
Это  была  женщина;  она  шла,  оглядываясь  по  сторонам,   словно   что-то
высматривая.  Обогнув  слева  болото,  она  подошла   поближе,   и   Батшеба
рассмотрела  ее  профиль,  вырисовывавшийся  на  залитом  солнцем  небе,   -
волнистая линия сбегала ото лба к подбородку,  без  единого  угла,  то  были
знакомые, мягкие черты Лидди Смолбери.
     Сердце  Батшебы  бурно  забилось,  она   почувствовала   благодарность,
убедившись, что не совсем покинута, и вскочила на ноги.
     - Ах, Лидди! - сказала она, вернее, попыталась сказать, - слова  только
зарождались у нее на устах, звуков же не" было слышно. Она  потеряла  голос,
надышавшись за мочь тяжелым, сырым воздухом.
     - Ах, мэм! Как я рада, что нашла вас! -  воскликнула  Лидди,  разглядев
Батшебу.
     - Тебе не перейти через топь, -  прошептала  Батшеба,  тщетно  стараясь
повысить голос, чтобы Лидди ее расслышала. Девушка,  ничего  не  подозревая,
ступила на болото.
     - Мне думается, здесь можно пройти, - проговорила она.
     Батшебе на всю жизнь  врезалась  в  память  эта  быстро  промелькнувшая
картина: как Лидди пробиралась к ней но болоту в  утренних  лучах.  Радужные
пузырьки - тлетворное  дыхание  земли  -  выскакивали  из-под  ног  девушки,
ступавшей по трясине, лопались с шипением, и струйки пара улетали  ввысь,  к
мглистым небесам. Лидди не провалилась, несмотря на опасения Батшебы.
     Она благополучно добралась до противоположного края болота и  заглянула
в лицо молодой хозяйки, - оно было бледное, измученное, но не утратило своей
красоты.
     -  Бедненькая!  -  воскликнула  Лидди  со  слезами  на  глазах.  -  Ну,
успокойтесь, мэм, пожалуйста, успокойтесь. Как же это так...
     - Я могу  говорить  только  шепотом,  потеряла  голос,  -  перебила  ее
Батшеба. - Должно быть, мне повредила сырость здесь, на болоте. Ни о чем  не
спрашивай меня, Лидди. Кто тебя послал? Послал кто-нибудь?
     - Никто. Увидала я, что вас нету дома, и подумала: уж не  стряслась  ли
какая беда? Мне послышался его голос среди ночи,  я  и  решила:  тут  что-то
неладно...
     - Он дома?
     - Нет. Ушел как раз передо мной.
     - Фанни уже взяли?
     - Нет еще. Скоро унесут - в девять часов.
     - Ну, так мы пока что не пойдем домой. Не погулять ли нам в роще?
     Лидди, не имевшая понятия о том,  что  произошло,  согласилась,  и  они
углубились в рощу.
     - Лучше бы вам воротиться домой, мэм, да покушать.  Здесь  вы  насмерть
простудитесь.
     - Сейчас я не пойду домой... а может, и совсем не вернусь...
     - Так не принести ли  мне  вам  чего-нибудь  перекусить  да  что-нибудь
потеплее накинуть на голову, а то вы в одной легонькой шали!
     - Что ж, если хочешь, Лидди...
     Лидди исчезла и спустя двадцать минут  вернулась;  она  принесла  плащ,
шляпу, бутерброды с маслом, чашку и чай в небольшом фарфоровом чайнике.
     - Фанни уже взяли? - спросила Батшеба.
     - Нет еще, - отвечала ее спутница, наливая чай.
     Батшеба закуталась в плащ, немного поела и  выпила  несколько  глотков.
Голос у нее слегка прочистился и лицо чуточку порозовело.
     - Давай еще погуляем, - предложила она.
     Около двух часов они бродили по роще. Батшеба односложно  отвечала  без
умолку болтавшей Лидди, всецело поглощенная  одной-единственной  мыслью.  Но
вот она прервала девушку:
     - Хотелось бы мне знать, унесли Фанни или нет.
     - Я схожу посмотрю.
     Девушка вернулась и сообщила, что тело только что  вынесли;  о  Батшебе
уже справлялись, но она, Лидди, ответила, что хозяйка нездорова и ее  нельзя
видеть.
     - Так, значит, они думают, что я у себя в спальне?
     - Да. - И Лидди осмелилась прибавить:  -  Когда  я  разыскала  вас,  вы
сказали, что, может, больше совсем не воротитесь домой, но ведь вы  оставили
эту мысль, мэм?
     - Да. Я  передумала.  От  мужей  убегают  только  женщины  без  всякого
самолюбия. Плохо, если жена умрет у себя в доме от побоев, но  еще  хуже  ей
будет, если она останется в живых только потому, что сбежала  в  чужой  дом.
Все это я обдумала нынче утром и теперь знаю, что  мне  предпринять.  Беглая
жена - обуза для родных, самой себе в тягость, имя ее у всех на языке, и  на
нее сыплется столько напастей, что уж лучше оставаться дома, хотя  при  этом
рискуешь нарваться на оскорбления и побои и умереть с голода. Лидди, если ты
когда-нибудь выйдешь замуж, - от чего избави  тебя  бог!  -  ты  попадешь  в
прескверное положение, но помни одно: ни за что не сдавайся! Держись крепко,
а там пусть тебя хоть на куски изрежут! Вот как я буду теперь поступать!
     - Ах, не говорите этого, хозяйка! - воскликнула  Лидди,  хватая  ее  за
руку. - Но я так и знала: вы такая рассудительная и ни  за  что  не  бросите
свой дом! А могу я вас спросить, что такое ужасное произошло меж вами?
     - Спросить можешь, да я тебе не отвечу.
     Минут через десять они вернулись домой окольным  путем  и  вошли  через
черный ход. Батшеба тихонько поднялась по лестнице  в  заброшенный  мезонин,
девушка последовала за ней.
     - Лидди, - заговорила она уже повеселее, так как молодость взяла свое и
надежды стали возрождаться, - теперь ты будешь моей наперсницей, -  надо  же
кому-нибудь изливать душу, я и выбрала тебя. Так вот, на  время  я  поселюсь
здесь. Затопи камин, принеси ковер и помоги мне навести уют! А потом я хочу,
чтобы вы с Мэриен  притащили  наверх  ту  колченогую  кровать  из  маленькой
комнаты, и матрац, и стол, и еще всякую  всячину...  Чем  бы  мне  заняться,
чтобы как-то пережить это тяжелое время?
     -  Подрубать  носовые  платочки,  это   очень   приятное   занятие,   -
посоветовала Лидди.
     - Ах, нет, нет! Я ненавижу шитье, всю жизнь ненавидела.
     - Ну, а вязанье?
     - То же самое!
     - Тогда вы  можете  закончить  свою  вышивку  по  канве.  Там  остается
доделать только гвоздику и павлинов, а потом ее можно вставить в  рамку  под
стекло и повесить рядом с рукоделиями вашей тетушки, мэм.
     - Вышивание по канве - старомодное занятие и до  ужаса  провинциальное.
Нет, Лидди, я буду читать. Принеси-ка мне сюда книг, только не  надо  новых.
Что-то к ним душа не лежит.
     - Может, что-нибудь из старых книг вашего дядюшки, мэм?
     - Да. Из тех, что мы сложили  в  ящики.  -  Чуть  уловимая  добродушная
улыбка промелькнула у нее на лице. - Принеси "Трагедию  девушки"  Бомонта  и
Флетчера и "Невесту в трауре"... Постой, что бы еще? "Ночные размышления"  и
"Тщету человеческих желаний".
     - А потом еще рассказ про  черного  человека,  что  зарезал  свою  жену
Дездемону? Он страсть какой жалостный и уж так вам подойдет сейчас!
     - Так, значит, Лидд, ты заглядывала без спросу в мои книги,  а  ведь  я
тебе запретила! Почему ты думаешь, что  эта  книга  мне  подойдет?  Она  мне
ничуть не подходит.
     - Но ведь другие-то подходят...
     - И те не подходят - не стану я читать печальных историй. В самом деле,
зачем мне их читать?  Принеси-ка  мне  "Любовь  в  деревне",  и  "Девушку  с
мельницы", и "Доктора Синтаксиса", и несколько выпусков "Зрителя".
     Весь этот день Батшеба и Лидди  прожили  в  мезонине,  как  на  осадном
положении; впрочем, эта предосторожность оказалась  излишней,  ибо  Трой  не
появлялся в Уэзербери и не думал их беспокоить.  До  захода  солнца  Батшеба
просидела у окна; временами она принималась читать,  потом  опять  рассеянно
следила  за  всем  происходящим  снаружи  и  равнодушно   прислушивалась   к
долетавшим до нее звукам.
     В тот  вечер  заходящее  солнце  было  кроваво-красным,  и  на  востоке
свинцовая туча отражала  последние  лучи.  На  темном  небе  четко  выступал
освещенный западный фасад колокольни (из окон фермы была  видна  только  эта
часть церкви), и флюгер на ее шпиле, казалось, брызгал искрами. Около  шести
часов на лугу  близ  церкви,  по  обыкновению,  собралась  мужская  молодежь
селения играть в бары. На  этом  месте  с  незапамятных  времен  происходили
такого рода состязания, старые воротца  стояли  близ  кладбищенской  ограды,
кругом земля  была  вся  вытоптана  ногами  игроков  и  стала  гладкой,  как
мостовая. Русые и черноволосые головы парней  мелькали  то  там,  то  здесь,
рукава ослепительно белели на солнце, и порой громкий крик или дружный взрыв
хохота нарушали вечернюю тишину. Они играли уже с четверть часа,  как  вдруг
игра прервалась, парни  перемахнули  через  ограду  и,  обогнул  колокольню,
скрылись  за  тисом,  наполовину  заслоненным  березой,  широко  раскинувшей
золотую листву, кое-где прорезанную черными линиями ветвей.
     - Почему это парни вдруг бросили  играть?  -  спросила  Батшеба,  когда
Лидди вошла в комнату.
     - Мне думается, потому что из Кэстербриджа  только  что  приехали  двое
рабочих и начали ставить большой надгробный памятник, -  отвечала  Лидди.  -
Парни побежали посмотреть, кому это его ставят.
     - А ты знаешь кому? - спросила Батшеба.
     - Нет, - ответила Лидди.

ГЛАВА XLV
     РОМАНТИЗМ ТРОЯ

     Когда в полночь Батшеба выбежала из дому, Трой первым  делом  заколотил
крышку гроба, чтобы никто не увидел Фанни с ребенком. Покончив  с  этим,  он
поднялся наверх, бросился, не раздеваясь, на кровать и пролежал  до  утра  в
тяжелом душевном томлении.
     За последние сутки на него немилосердно сыпались удары судьбы. Минувший
день сложился совсем не так, как он предполагал его провести.  Если  человек
задумает изменить линию своего поведения, ему приходится бороться не  только
с собственной косностью, но и обстоятельства как  будто  назло  складываются
против него, препятствуя его исправлению.
     Получив от Батшебы двадцать фунтов, он прибавил к этой сумме  все,  что
ему удалось разыскать у себя, - семь  фунтов  десять  шиллингов.  У  него  в
кармане было двадцать семь фунтов десять  шиллингов,  когда  он  рано  утром
выехал из ворот усадьбы, спеша на свидание с Фанни Робин.
     Прибыв в Кэстербридж, он оставил лошадь и двуколку на постоялом  дворе;
было без пяти десять, когда он добрался до моста в  нижней  части  города  и
уселся на перилах. На башне пробил урочный час, но Фанни все не  появлялась.
Как раз в это время ее облачали в  саван  две  прислужницы  Дома  призрения,
причем это кроткое создание  в  первый  и  последний  раз  принимало  услуги
одевальщиц. Прошло четверть часа, потом еще полчаса. Пока Трой ждал, на него
нахлынул рой воспоминаний: ведь уже  вторично  она  не  приходит  на  важное
свидание с ним! Он поклялся в сердцах, что это будет последний раз.  Прождав
ее  напрасно  до  одиннадцати  часов,  он  успел  изучить  каждый  лишай  на
поверхности камней, и монотонное журчание струй под мостом  начало  наводить
на него тоску; наконец он спрыгнул с перил, отправился на постоялый двор  за
своей двуколкой и поехал на бедмудские скачки, с горьким безразличием взирая
на прошлое и опрометчиво бросая вызов будущему.
     К двум часам он попал на скачки,  пробыл  там  некоторое  время,  затем
вернулся в город и оставался  там  до  девяти.  Но  образ  Фанни  все  время
преследовал его, она виделась ему такой, какой появилась перед ним в угрюмых
сумерках субботнего  вечера,  и  тут  же  он  слышал  упреки  Батшебы.  Трой
поклялся, что не будет играть, и сдержал свою клятву: к девяти часам вечера,
когда он выехал из города,  имевшаяся  у  него  сумма  уменьшилась  лишь  на
несколько шиллингов.
     Неторопливой рысцой он ехал в Уэзербери, и только теперь ему  пришло  в
голову, что, вероятно, болезнь помешала Фанни сдержать обещание. На сей  раз
она никак не могла ошибиться. Он пожалел, что не остался в Кэстербридже и не
навел о ней справок. Добравшись до дому, он спокойно распряг лошадь и  вошел
в особняк, где, как мы уже видели, его ожидал страшный удар.
     Как только стало рассветать и предметы  выступили  из  полумрака,  Трой
вскочил с накрытой одеялом кровати и, ничуть не беспокоясь о том, где сейчас
находится Батшеба, едва ли не позабыв о ее существовании, спустился  вниз  и
вышел из дому черным ходом. Он направился на кладбище и  долго  там  бродил,
пока не разыскал свежевырытую, еще пустую могилу, ту, что накануне  выкопали
для Фанни. Запомнив ее местоположение, он поспешил в Кэстербридж и по дороге
лишь ненадолго остановился в раздумье на холме; где в  последний  раз  видел
Фанни живой.
     Добравшись до города, Трой свернул в боковую улицу и  вошел  в  двойные
ворота, над которыми висела вывеска со следующими словами:  "Лестер.  Резьба
по камню и мрамору". Во дворе стояли  обтесанные  камни  разной  величины  и
формы с вырезанными на них надписями, где не были еще проставлены имена, ибо
они предназначались для людей, пока еще не умерших.
     Внешность, манера говорить и образ действий Троя так изменились и он до
того был непохож на себя, что даже сам это  сознавал.  Приступая  к  покупке
памятника, он вел себя, как из рук вон непрактичный человек. Он не  в  силах
был обдумывать, рассчитывать, экономить. Им овладело безудержное желание,  и
он стал добиваться своего, как ребенок, требующий себе игрушку.
     - Мне нужен хороший памятник, - заявил он хозяину мастерской,  войдя  в
маленькую контору, расположенную в глубине двора. - Дайте мне самый  лучший,
какой у вас найдется за двадцать семь фунтов.
     Это были все его деньги.
     - В эту сумму войдут все расходы?
     - Решительно все. Вырезка надписи, перевозка в Уэзербери и установка. И
я хочу получить памятник сейчас же, немедленно.
     - На этой неделе мы не сможем выполнить ваш заказ.
     - Мне нужен памятник немедленно.
     - Если вам придется по вкусу один из тех, что имеются у нас на  складе,
то его можно быстро приготовить.
     - Хорошо, - нетерпеливо бросил Трой. - Покажите, что у вас есть.
     - Это лучшее, что имеется у нас в наличности, - сказал резчик,  проведя
его в сарай.  -  Вот,  изволите  видеть,  мраморное  надгробие,  превосходно
отделанное, с медальонами на соответствующие темы; вот то,  что  ставится  в
ногах, такого же рисунка, а вот и  могильная  плита.  Одна  полировка  этого
комплекта обошлась мне в одиннадцать фунтов. Материал лучший в своем роде, и
я гарантирую вам, что он выдержит дожди и морозы и простоит добрых сто  лет,
без единой трещины.
     - И сколько за все?
     - Что ж, я могу вырезать  имя  и  доставить  памятник  в  Уэзербери  за
названную вами сумму.
     - Сделайте мне это сегодня, и я сейчас же вам заплачу.
     Резчик согласился, удивляясь, что так ведет себя покупатель,  в  одежде
которого нет ни намека на траур. Вслед за этим Трой написал несколько  слов,
составлявших надгробную надпись, расплатился и ушел. Во второй половине  дня
он вернулся и увидал, что надпись почти готова. Он постоял  во  дворе,  пока
упаковывали памятник и погружали па повозку, проводил ее глазами, когда  она
выехала по направлению к Уэзербери, и наказал двум  рабочим,  сопровождавшим
ее, узнать у церковного старосты, где находится могила особы,  упомянутой  в
надписи.
     Уже совсем стемнело, когда Трой вышел из  Кэстербриджа.  Неся  в  руках
довольно  тяжелую  корзину,  он  угрюмо  шагал  по  дороге;   временами   он
останавливался передохнуть где-нибудь на мосту или у ворот, причем на минуту
ставил свою ношу на землю. На полдороге он встретил возвращавшуюся в темноте
повозку и рабочих, отвозивших памятник.  Он  кратко  спросил,  выполнена  ли
работа, и, получив утвердительный ответ, двинулся дальше.
     Трой вошел на уэзерберийское  кладбище  около  десяти  часов  вечера  и
тотчас же направился в тот уголок,  где  рано  утром  видел  пустую  могилу.
Находилась она у северного фасада колокольни, и ее почти  не  видно  было  с
дороги; до  последнего  времени  это  место  было  заброшено,  там  валялось
множество камней да росли  кусты  ольшаника,  но  теперь  его  расчистили  и
привели в порядок для погребений, так как на кладбище становилось уже тесно.
     Здесь и был водружен памятник: стройный, белоснежный,  он  выступал  из
мрака; состоял он из двух надгробий, воздвигнутых в  головах  и  в  ногах  и
соединенных мраморной плитой, внутри которой  виднелось  заполненное  землей
углубление, где можно было посадить цветы.
     Трой поставил  корзину  возле  могилы  и  на  несколько  минут  куда-то
скрылся. Когда он вернулся, в руках  у  него  была  лопата  и  фонарь;  Трой
направил его лучи на памятник, чтобы  прочесть  надпись.  Затем  он  повесил
фонарь на нижнюю ветвь тиса и стал вынимать из корзины  луковицы  и  саженцы
всевозможных цветов. Там  были  пучки  подснежников,  луковицы  гиацинтов  и
крокусов, фиалки и махровые маргаритки, которые должны были расцвести ранней
весной, а для лета и осени  -  разноцветные  гвоздики,  ландыши,  незабудки,
луговой шафран и другие цветы.
     Трой  разложил  цветы  на  траве  и  начал  с  невозмутимым  видом   их
рассаживать. Подснежники окаймили рамкой могильную  плиту,  остальные  цветы
были размещены в углублении. Крокусы и гиацинты были рассажены рядами. Часть
летних цветов он поместил в головах и в ногах, ландыши и незабудки - над  ее
сердцем. Остальные цветы посадил в свободных промежутках.
     Находясь в состоянии прострации, Трой не замечал, что эти романтические
причуды, продиктованные раскаянием,  достаточно  нелепы.  Унаследовав  черты
характера от предков, живших по  обеим  сторонам  Ла-Манша,  он  проявлял  в
подобных  обстоятельствах   недостаток   душевной   гибкости,   свойственный
англичанину, наряду с типичным  для  француза  отсутствием  чувства  меры  и
склонностью к сентиментальности.
     Ночь была облачная, сырая и непроглядная. Фонарь Троя  необычайно  ярко
освещал два старых тиса, и казалось, отбрасывал лучи в неизмеримую высоту, к
темному пологу облаков. Но вот крупная капля дождя упала  на  руку  Троя,  а
вслед за тем другая угодила в отверстие фонаря, свеча  зашипела  и  погасла.
Трой порядком устал, время уже близилось к полуночи, дождь все расходился, и
он отложил окончательную отделку до  рассвета.  Он  пробрался  ощупью  вдоль
стены, перешагивая в темноте через могилы, и наконец  очутился  у  северного
фасада колокольни. Тут он вошел под портик, опустился на стоявшую там скамью
и уснул.

ГЛАВА XLVI
     ХИМЕРА И ЕЕ ПРОДЕЛКИ

     Четырехугольная  колокольня  уэзерберийской  церкви  была  построена  в
четырнадцатом  веке,  и  над  каждым  из  ее  фасадов,  обнесенных   наверху
парапетом, красовалось по две  химеры.  Из  этих  восьми  каменных  фигур  в
описываемый нами период времени только две выполняли  свое  назначение  -  а
именно, выбрасывали из пасти воду, стекавшую со свинцовой крыши.  У  четырех
химер (по одной на каждом фасаде) пасть была  заб