. Держит дверь приоткрытой. С улыбкой
на склоненном лице.
     -- Я  никогда  не  стремился  слишком  расширить  дело,  в
большом предприятии теряется персональный подход. Обстановка  в
заведении  должна быть теплая, интимная, чтобы люди чувствовали
себя, как дома. Я назвал филиал "Погребальным домом", перемена,
которая требует кое-каких расходов, потому что  тут  у  нас  на
неоновой  вывеске стоит слово "бюро". У меня такое чувство, что
оно производит отчасти  гнетущее  впечатление.  Как  будто  тут
что-то  такое  для  бедных.  Мне по душе слово "дом". Я не хочу
нагонять  на  людей  тоску,   я   им   улыбаюсь.   Смерть   это
воссоединение.  И также своего рода пауза в жизни других людей.
Вы меня понимаете.
     Низкий  коридор.  Мистер  Вайн   легкими   прикосновениями
направляет мистера Кристиана сквозь строй неярких светильников,
по веренице мягких ступеней.
     -- Здесь  у  нас  различные  покои.  В  этих  двух имеются
отдельные уборные. С самого начала пользуются большим  успехом.
Я не стал бы упоминать об этом в присутствии большинства людей,
но  кончина  дорого  человека стимулирует у многих определенные
функции. Вы обратили внимание, как я  использую  зеленый  свет,
как  отсвечивают стены, это достигается с помощью особого сорта
стекла. В Нью-Йорке такого больше нет. Вы не против того, что я
все вам показываю.
     -- Нет, все в порядке.
     -- Через несколько  лет  я  открою  еще  один  филиал,  за
городом.  Для многих людей сельская местность символизирует мир
и покой. Помните картину --  лес  под  зимним  солнцем.  Она  и
навеяла  мне  эту мысль. С улицы покой не приходит. Тут еще эта
железная дорога, слышите. Кажется, будто  поезд  рушится  вниз.
Жду  не дождусь. Просто зубы из головы вытрясает. Но я научился
мириться с этим. Здесь  у  нас  часовня.  Я  решил  сделать  ее
круглой,  это  как бы подобие нашего мира, и опять-таки главный
мотив -- зеленый. А та дверь ведет в служебные помещения. Мы их
называем студиями.
     -- Все очень красиво.
     -- Приятно  слышать.  Я  польщен.  И  надеюсь,  вы  будете
довольны,  что  обратились  ко  мне. Мне всегда хотелось, чтобы
люди уходили от  меня  с  чувством  удовлетворения.  Вы  можете
доверять  мне  и  знайте,  что  я  отношусь  к  своей  работе с
уважением. Любить свое дело -- это счастье. Кроме прочего,  оно
позволяет мне встречаться с людьми, подобными вам. Я никогда не
ошибаюсь в людях. Я видел слезы истинной смертной тоски и знаю:
они  струятся не по щекам. А это самый большой из наших покоев,
первый,  с  которого  я  начал.  Здесь   побывала   пара-другая
выдающихся  личностей.  Мистер  Селк,  промышленник. Мне выпала
честь схоронить его. Когда здесь кто-либо покоится, мы зажигаем
свечу за тем зеленым стеклом. По-моему, это придает или вернее,
как бы это сказать, сообщает происходящему некий  благоговейный
оттенок.
     -- Да, сообщает.
     -- А  теперь  ступайте  домой.  Выбросьте  из  головы  все
заботы.  И  как  следует  выспитесь.  Помните,  должно   пройти
какое-то время. Но время -- друг всем нам. И помните также, что
я  всегда  здесь  и  ко  мне  можно  обратиться  с какой угодно
просьбой. Утром за вами придет наша машина.  Доброй  вам  ночи,
мистер Кристиан.
     Мистер  Вайн  с Кристианом обмениваются рукопожатием. Вайн
вручает  Кристиану  проспект.  Толчок,  дверь   открывается   в
холодное  электрическое свечение улицы. Последняя улыбка, взмах
ладони.
     Продуваемый ветром каньон Парк-авеню. Наперерез по зимнему
городу. Холод  асфальта  под  подошвами.  Швейцары,  потирающие
руки,   постукивающие  каблуком  о  каблук,  бросающие  взгляды
вверх-вниз по улице. Начинающийся снегопад.  Похоже  на  первую
мою  зиму  в  Дублине.  Когда  небеса месяцами так и оставались
серыми. И я купил плотные шерстяные одеяла, пахнувшие овцами.
     Кристиан, погрузив руки в карманы, едет  пустой  подземкой
на  северо-запад.  Снова  в  тени  музея.  Шагая вдоль каменных
зданий. В одном из которых мне предстоит пережить эту ночь.
     Музыка, долетающая из-за двери с табличкой под целлофаном.
Тусклый свет в прихожей, запах мастики.  Пыль  в  носу.  Орущий
голос. Заткнулся.
     Надо  войти  в  эту  дверь  и  заснуть.  Раздвигаю тяжелые
красные шторы, чтобы меня разбудил утренний свет. Снег  несется
под  уличным  фонарем.  Чужой дом кажется в большей мере своим,
если в нем полно незнакомцев. Элен,  я  не  привел  бы  тебя  в
комнату  вроде  этой.  В  ней  мне  начинает  казаться, будто я
ввергаю тебя в нищету, потому что ты в подобных местах  никогда
не   бывала.  Тебе  больше  шли  ванные  комнаты  с  блестящими
вешалками и горячими полотенцами. Не этот пластиковый хлам.  Не
может  быть,  чтобы  она была в студии, пока мы разговаривали с
Вайном.  Мы  бы  так  разговаривать  не  могли.  Но  так  мы  и
разговаривали. Будто о пирогах, персиках, яйцах. Элен не пирог,
не персик и не яйцо. Она моя. Забери ее оттуда. Ушла. Туда, где
она  всего  ко  мне  ближе.  Спит, лежа поверх моего мозга. Она
ходила со мной по всему  кораблю,  когда  мне  стало  невмоготу
выносить, как они пялятся и шепчутся, где бы я ни появился. Наш
стол  в  середине  столовой.  Все  они  думали  о дне, когда им
представится радостная  возможность  покрасоваться  в  бумажных
шляпах  и  с  шариками  в  руках,  а  Элен сидела за столиком и
плакала, розовый носовой платок торчал из  рукава,  бисер,  как
упавшие  с  лица крохотные капли, и никто из них больше ни разу
тебя не увидел. Они даже  приходили  к  моей  каюте,  когда  ты
умерла,  послушать,  плачу я или нет. И стюард, который сказал,
что они не станут тебя обмывать. Всунул загорелую рожу в  дверь
и  тихо прикрыл ее, увидев меня распростертым на койке. А перед
тобою  он  дверь  просто  захлопнул.  Оба  мы  были  совершенно
беспомощны,  ни сказать ничего не могли, ни сделать. Я держал в
кулаке  три  доллара  и  смотрел,  как   его   загорелая   лапа
поднимается,   втягивает   их   и  тихонечко  затворяет  дверь.
Официант, наполнявший наши тарелки едой, которая  нам  была  не
нужна,  подошедший  на  второй  день,  чтобы сказать, ваша жена
совсем ничего не ест, и  я  ответил  нет.  А  в  завтрак  опять
подошел  и  сказал,  что  он  извиняется, не его дело, конечно,
просто метрдотель ему велел, вот, он принес тарелку  с  семгой.
Старался  держаться  как  можно  дальше  от меня, до последнего
завтрака, только тогда подошел, надеясь на чаевые,  и  спросил,
может,  я  беженец.  Я  вышел наружу и, ухватившись за поручни,
смотрел на чужой плоский берег с  хрупкими  белыми  пальцами  в
небе.  В  этой  каюте,  Элен,  где  ты  испустила  дух, там мне
приходилось лежать по ночам между  бессонными  простынями,  без
тебя.

        Тьмою полно
        Мое горе

     3

     Звук  лопаты,  скребущей  на  улице снег. Судно свистит на
реке. Звон и уханье в трубах,  идущих  вдоль  стен.  Порывистый
ветер снаружи, от которого пляшут стекла. Стук в дверь.
     -- Мистер Кристиан, там к вам мужчина пришел.
     -- Пожалуйста, скажите ему, что я сейчас выйду.
     Кристиан   смотрит  сверху  на  улицу.  Мужчина  в  темном
пиджаке, зеленая рубашка, черный галстук. Лысеющая  голова  без
шляпы,  седые  пряди  волос. Длинный черный автомобиль. За мной
приехал. Не могу заставлять его  ждать.  Не  могу  помешать  им
зарыть тебя в землю, покрытую снегом.
     В  дверях  миссис  Гроц,  сгорбленная,  пар  от  дыхания в
холодном  воздухе,  потирает  руки.  Наблюдая,  как   Кристиан,
миновав   ее,   сходится   с  водителем  на  ступенях  крыльца.
Торжественным  мягким  голосом,  водружая  черную  фуражку   на
голову.
     -- Вы мистер Кристиан. Я из Погребального дома Вайна.
     -- Простите, что заставил вас ждать.
     Гроц выставляет ногу в шлепанце чуть ли не в снег. Пытаясь
расслышать получше. Выпучивается, открывает рот.
     -- Эй, в чем дело. Кого покалечило. У вас неприятности. Вы
похоронщик.
     Кристиан,     остановившись,    поворачивается.    Плотнее
натягивает перчатки. Снизу вверх смотрит на миссис Гроц.
     -- Моя жена.
     -- В чем дело, вы разве женаты. Где ваша жена. Что такое с
вашей женой.
     -- Она умерла.
     -- Мистер. Ох, мистер.
     Впереди парк, катальная горка  в  бархатистом  снегу.  Все
такое  белое,  рождественское.  Птицы  принимают снежные ванны.
Снегоочистители  сгребают  все  в  кучи,  ленты   транспортеров
переливают  в грузовики. У меня нет черного галстука. Но вполне
подойдет  и  зеленый,  мистер  Вайн.  Люди,  мимо  которых   мы
проезжаем, провожают взглядами дорогую машину.
     -- Вам удобно, мистер Кристиан.
     -- Да, спасибо.
     -- Вот,  раскидывают  соль  целыми  лопатами. А потом, как
снег подтает, она с  покрышек  передней  машины  летит  тебе  в
стекло.  Проблема.  Поневоле  подумаешь, знают ведь, что каждый
год снег валит, могли бы и придумать чего.
     -- Да.
     Утреннее  солнце  сверкает  в  прорезях  поперечных  улиц,
ложится  тенями  в  парке.  Эти высокие отели. В которые входят
стройные женщины. Туда, где  мягко  горят  светильники.  И  все
боятся  друг  друга.  И  еще,  может  быть, мистера Вайна с его
персональным подходом.
     Зеленая неоновая вывеска. Похоронное бюро Вайна. Все зовут
его домом. Перед фасадом стоит грузовик  управления  по  уборке
мусора. Какие-то оборванцы мечут в него снег. Мистер Вайн машет
рукой. Лицо у него какое-то красное.
     -- С  добрым утром, мистер Кристиан. Пришлось сказать этим
людям, чтобы убрали отсюда свой  мусоровоз.  Пожалуйста,  сюда,
мистер Кристиан.
     Вайн  толкает  дверь. Крепко стискивает ладонь, покачивает
головой, трясет  руку.  Будто  воду  из  ушей  вытрясает  после
купания. Наконец, кивком указывает, куда идти.
     -- Я  выбрал  мою  любимую  музыку,  мистер Кристиан. Ваша
супруга прекрасна. Она ожидает вас. Наша мисс  Мускус  в  вашем
распоряжении.  А  если понадоблюсь я, вы просто нажмите вот эту
кнопку. Все в порядке.
     -- Да.
     Молодая женщина выступает из тени. Не могу взглянуть ей  в
лицо.   Вижу  лишь  стройную  лодыжку  и  голень.  И  слышу  ее
сочувственный голос.
     -- Я Элейн Мускус, ассистент мистера Вайна. Позвольте ваше
пальто.
     -- Я, пожалуй, останусь в нем. Пока.
     -- Музыку еще не включили. И если вам что-то  понадобится,
все что угодно, я здесь для того, чтобы вам помочь.
     -- Спасибо.
     В комнате сумрак. Окна на улицу задернуты шторами. Зеленый
свет теплится  за  стеклом.  Мерцающий  черный гроб. Пьедестал,
венок, освещенный  зеленым.  "Моей  Элен"  выведено  крохотными
белыми  головками  ландышей. Столик с Библией. По стенке стулья
для скорбящих. Даже мои  цветы  подсвечены.  Деньги,  наверное,
лопатой гребет. Хорошо, хоть гроб черный. Окажись он зеленым, я
бы  не  вынес.  Ну,  иди,  преклони колени. Как мягко, и мне не
видно тебя. Вижу лишь  вершинки  костяшек  на  руках.  Тебе  не
пришлось пожимать руку Вайну, мою он чуть не сломал. Если бы ты
пошевелилась,  ты  не  смогла бы сесть в этом стеклянном ящике.
Прости, мне не хватает храбрости взглянуть на тебя. Потому  что
тогда  я  бы запомнил тебя мертвой навеки. Чем и кончает всякая
плоть и всякая кровь. Детей у  нас  не  было.  Ты  не  оставила
ничего,  кроме  боли  и  тоски  по тебе. А я не хотел расходов,
ребенок ведь стоит денег. Я и с лишним пенни боялся расстаться.
Единственная причина. Да, знаю, ты умоляла  меня,  а  я  всегда
отвечал давай подождем. И мы ждали. Гроб такой гладкий. Смешно,
я провел рукою по дну, проверяя, не прилепил ли там кто жвачку.
Вайн  никогда  бы  такого  не  допустил.  И  хотя  он наверняка
тронутый, он даровал мне утешение, потому что я знаю, никто над
тобой не смеется и  не  отпускает  шуточек  по  поводу  смерти.
Приходится  опускать  голову,  чтобы  ненароком не взглянуть на
тебя. Думал, что заплачу, и не могу. Элен, мне  хочется,  чтобы
мы   отличались   от  всех  остальных.  Меня  раздирает  вопль,
обращенный к чему-то, создавшему нас такими, какие мы есть. Оба
мы ничего  не  значим.  На  корабле  ты  сказала,  что  пойдешь
приляжешь   в  каюте.  Те  первые  американцы,  с  которыми  ты
познакомилась, попросту изнурили тебя. А я  так  гордился,  что
везу  тебя к себе на родину. Хотел, чтобы они тебе понравились.
И даже после, когда тебя не стало, я не желал,  чтобы  кто-либо
подходил и трогал меня за руку или похлопывал по спине, говоря,
мне очень жаль, что так получилось с вашей женой, крепитесь или
там  что-то  еще,  -- только они. Я хотел, чтобы кто-то проявил
хоть какое-то сочувствие. Какое угодно. Но ни  единая  душа  на
этом  клятом  корабле  и близко ко мне не подошла, разве что за
деньгами. И ты каждую секунду уходишь все дальше. Вырыли яму  с
отвесными  стенами  и  не  успеет  стемнеть,  как тебя засыплют
землей. Я часто желал тебе смерти. Хотел получить  свободу.  То
были черные помыслы гнева. Но они не покидали моей головы. Надо
подняться. Глянуть в окно.
     Беззвучно  ступая по полу. Раздвигаю плотные шторы. Улица,
залитая  светом  позднего  утра.  И  согбенные  холодом   люди.
Напротив магазин, "Марри. Дешево и сердито". Вайн сказал, когда
будете готовы, нажмите кнопку. Взял ли он обычную помаду, чтобы
подвести  тебе  губы.  Или  черпнул  из баночки, из которой они
берут помаду для всех. Для всех разновидностей губ. Обращая  их
в  губы  одной разновидности, блестящие, без морщинок, красные,
перезревшие. У Вайна торчал из кармашка зеленый платок. Чего он
так взъелся на этот  цвет.  Жизнь  его,  надо  думать,  состоит
большей   частью  из  шепота,  покачивания  головой,  потирания
ладоней и четырех слов: мы позаботимся обо всем.
     Кристиан отворачивается от окна. Мистер Вайн, склонясь над
гробом, стирает со стекла влажную муть.
     -- Должно быть,  небольшое  внутреннее  испарение,  мистер
Кристиан.  Но  мне  ненавистна даже мысль, что такое прелестное
лицо окажется искаженным. Губы женщины  это  самое  прекрасное,
что  в  ней  есть.  Я всегда мысленно отмечаю женщин, которые в
разговоре смотрят мужчине не в глаза, а на губы. С вами  все  в
порядке.
     -- Да. Как вы считаете, не пора уже отправляться.
     -- Да,  через  пару  минут.  В  большом  прощальном  покое
сегодня с утра  изрядное  оживление.  В  нашем  бизнесе  ничего
заранее не скажешь.
     -- Мистер  Вайн,  мне  кажется,  что  вы, пожалуй, слишком
много говорите о вашем бизнесе. Я ничего не имею против, но это
меня угнетает.
     -- Ну, не сердитесь. Я  порой  увлекаюсь.  Хочется,  чтобы
каждый  чувствовал  себя  здесь  как  дома  и  не  относился  к
погребальному бизнесу, как к чему-то особенному.  Людям  стоило
бы  знать о нем больше. Я уж и собственные похороны подготовил.
Не надо сердиться. Когда подобное случилось со мной, и на месте
вашей жены оказалась моя, я счел,  что  мне  необходимо  как-то
развлечься, сам взялся за организацию всей церемонии и, знаете,
почувствовал  себя  гораздо лучше. Вот я и подумал, что вам это
тоже будет интересно.
     -- Это не развлечение.
     -- Смотрите на это проще,  мой  мальчик.  Помните,  вы  не
одиноки  в  вашей  беде.  Если я чересчур разболтался, извините
меня. Это отнюдь не в моих правилах. Но сердись не  сердись,  а
ее   ведь   все   равно   назад  не  вернешь.  Красота  --  вот
единственное,  что  следует  помнить.  Постарайтесь  помнить  о
красоте. Ну, бросьте, вы мне по душе, держитесь молодцом.
     -- У меня жена умерла.
     -- Я знаю.
     -- Тогда о каком, к дьяволу, молодце вы толкуете.
     -- Если  я  правильно  вас  понимаю,  мистер  Кристиан, вы
предпочли  бы,  чтобы  в  дальнейшем  я   передал   руководство
кому-нибудь  другому.  Я  могу,  если  желаете, препоручить вас
моему ассистенту.
     -- Ну, хорошо, хорошо. Я не хотел вас обидеть.  Пусть  все
остается  как  есть. Понимаете, я волнуюсь насчет денег и того,
что мне делать дальше.
     -- Вот что. Выслушайте меня. Я вам прямо скажу.  Я  ни  из
кого  денег  клещами  не  тяну.  Этот  бизнес  я  веду  на иных
принципах.  У  вас   будет   столько   времени,   сколько   вам
потребуется,  и  даже  больше.  Понимаете.  А  если не хватит и
этого, я сам  что-нибудь  придумаю.  Конечно,  если  бы  вы  не
приехали  сюда  из  другой страны, совершенно одинокий, я бы не
стал взваливать на себя подобные  хлопоты,  но  вы  производите
впечатление  порядочного  человека.  Я  даже думаю, что человек
вашего склада мог бы преуспеть в  нашей  профессии,  а  с  моей
точки зрения это комплимент. Вы -- джентльмен. И если вы, когда
все закончится, захотите еще раз заглянуть к нам и побеседовать
со  мной  я  буду  рад.  Здесь  для  вас всегда найдется место,
помните об этом. Если вы примете такое  решение,  я  сочту  его
честью  для  себя. И давайте на этом закончим, мистер Кристиан.
Вы готовы.
     -- Вполне.
     -- Вы могли бы подождать с шофером.
     -- О'кей.
     -- Мы позаботимся о вас, Кристиан, помните, это не смерть.
Все это жизнь.
     Выхожу в холл. И сквозь завешенные двери. Поднять воротник
пальто.  Шофер  курит  сигарету.  Одна  серая  прядь   свисает,
загибаясь,  влезая  в  ухо.  Кристиан  коротко  кашляет.  Шофер
вылезает, чтобы открыть дверцу. Мелькают желтые в белую полоску
носки.
     Машина вытянулась поперек дороги.  Перед  Похоронным  бюро
Вайна  застыл  катафалк.  Выходят  трое  мужчин, потирая руки в
зеленых перчатках, притоптывая по затвердевшему снегу. В  конце
улицы  по  железной  своей  эстакаде  с ревом проносится поезд.
Мусоровоз, нагруженный снегом, уехал. Шофер  выпускает  колечко
дыма. И оборачивается.
     -- Не  хотите одеяло, мистер Кристиан. Обернете ноги, если
станете замерзать. За  городом  всегда  на  несколько  градусов
холоднее.
     -- Благодарю.
     -- Вон, уже выходят, мистер Кристиан.
     Мистер  Вайн, стоя в сторонке, придерживает дверь. Гроб на
четырех  плечах.  Как  у  слона,  четыре  черных   ноги.   Вайн
встряхивает  головой,  склоняет  ухо  к  плечу, потирает. Снова
уходит внутрь. Выходит в черном пальто, листок бумаги  в  руке,
без  шляпы,  глаза сияют. Переходит улицу. Осторожно переступая
черными мерцающими ботинками через хребтики снега. Наклоняясь к
водительскому окну.
     -- Чтобы не  терять  времени,  Чарльз,  мы  отправимся  по
ВестСайд-драйв. Поедете к Парку и пересечете город по Пятьдесят
Седьмой. С вами все в порядке, мистер Кристиан.
     -- Да.
     Мимо, прерывая Вайна, пролетает машина. Мир представляется
ему чем-то  таким,  что  он  похоронит,  не сегодня так завтра.
Военными маневрами под шелест песка и гравия.  Полагаю,  именно
этим  мы  все  и  кончим.  Сопротивляться бессмысленно. Он лишь
старается оказать нам любезность. Впервые в жизни  человек  мне
предложили работу.
     Катафалк  отчаливает. Вайн машет рукой. Мы едем следом. До
конца улицы. Еще один поезд. Разбудит  Элен.  В  здешних  окнах
полным-полно  холодильников.  Говорят,  отдают  задаром. Почти.
Только сунься вовнутрь и совершишь такую покупку, что после сам
в нее не поверишь. Мне начинает казаться, что мир  вокруг  меня
опустел.  Скоростное шоссе идет по скругленью земли. Все вокруг
понимают, почему я еду в этой машине, а Элен едет в своей.
     Два черных экипажа несутся  по  Пятьдесят  Седьмой  улице.
Мимо  Оперного  театра на углу. Мимо людей, в ожидании автобуса
сбившихся в кучку под полотняным навесом.  Там,  где  кончается
город и протекает Гудзон, распахивается небо. Вверх по пандусу,
вливаясь  в  поток  машин  на ровной белизне скоростного шоссе.
Взлетая на мост  через  реку  Гарлем.  Дальше,  дальше,  вот  и
красные  черепичные  крыши  домов  за безлиственными деревьями.
Там, у самой кромки воды, живут богачи.
     Дорога, изгибаясь, уходит в пригородный лес. Бежит  сквозь
него, играя, точно козленок. И заслышав ее, неподвижно замирает
олень.  Чтобы  избегнуть  вражеских  глаз.  И бурундуки в рыжих
полосках бегают вверх  и  вниз  по  стволам.  Некогда  по  этой
булыжной дороге шли трамвайные рельсы. Не говори никому ничего.
Ты  же не хочешь, чтобы мир бы