шей  в  дверь,  был  горбатый сборщик квартирной платы.
Даже  Толстолицый  куда-то  пропал  на  неделю.  Правда,  потом
объявился  с  утра пораньше и перебудил всю улицу. Разгуливая у
меня под окном, трубя  в  охотничий  рог,  толкая  перед  собою
коляску   с  негритянским  младенцем  и  размахивая  украшенным
шестиугольной звездой  белосинеполосым  израильским  флагом.  У
меня  слезились  глаза оттого, что я полночи не спал, мусоля от
корки до корки чемпеновское "Руководство  по  бальзамированию".
По  утрам  я  изнуренно  сидел  на  кровати,  в  тревоге сжимая
ладонями голову. Окончательно отчаявшись, одевался. При покупке
газеты  был  обманут  на  десять  центов.  Уверенность  в  себе
медленно  покидала  меня.  До  скончания  дней  утыкивать трупы
трубками. И наконец, как-то утром, когда я, пописав, вернулся в
студию. И Джордж, указав пальцем, сказал.
     -- Это вам, Корнелиус, с поздравлениями от мистера  Вайна.
Ваш первый усопший.
     Заросший   седым  волосом  шестидесятипятилетний  мужчина.
Владелец   двух   магазинов,   торгующих   уцененной   одеждой.
Стариковские  плечи.  Печальное  зрелище.  Лицо  с ввалившимися
щеками, иссеченное глубокими складками. Как только  я,  натянув
перчатки,  приступил  к  работе,  позвонила Фанни. Сказала, что
ездила в Юту. Я сказал, извини, я страшно занят. И не  успел  я
добавить,  что  умираю  от желания видеть тебя. Держать в руках
теплое, трепещущее тело, по  самые  щеки  втиснувшись  в  груди
лицом.  Обонять  запах пота вместо всепобеждающей вони смертной
блевотины. Слышать слова, что  слетают  с  уст.  Вместо  шепота
гнилостных  газов.  Прежде, чем я успел промолвить что-либо. На
другом конце линии раздался щелчок и наступило молчание.
     Джордж сказал, что усопший отличается  низким  содержанием
влаги.   Убавь   процент  формалина  и  не  давай  ему  слишком
пересыхать. Вспрысни сливки  в  уголки  рта  и  в  веки,  чтобы
восстановить  контур  лица. По хорошему шприцу на каждое веко и
запавшие глазные яблоки  вылезут,  как  на  дрожжах.  Молодость
вернется  в  пополневшие  щеки. Промассируй их и вылепи на лице
выражение озадаченного изумления. Каковое  приобрел  бы  любой,
увидь он себя мертвецом. Видения, коими я пробавлялся последние
несколько  дней.  Джордж  сложил  бантиком губы. Наклонил набок
голову, совершенно как Вайн. Отступил на шаг.
     -- Да. Да. Цвета резковаты. И спокойствие кажется  излишне
одухотворенным.  Но  в  целом недурственно, Корнелиус. Пожалуй,
чуть полноваты щеки. Самую малость. Но  для  первой  пробы  сил
очень неплохо.
     Мисс  Мускус  помогла  мне  обустроить  прощальный  покой.
Сказала, что пока я работал в студии, она соскучилась без  моих
забавных  словечек.  Вечером  мы с ней снова заглянули в покой.
Она говорила о том, в какой восторг  ее  приводит  моя  работа.
Когда  мы  отваливались  один  от другого. И когда ее хахаль не
трезвонил у  дверей.  Усопшего  звали  Гербертом.  А  его  жену
Гарриет.  Двойным погребением тут и не пахло. Потому что, видит
бог, жизни в ней было достаточно. Явилась с шестью подругами по
бридж-клубу. Все в меховых шапочках и с горжетками  на  плечах.
Тесные  черные  платья,  с приколотыми белыми розами. Я глубоко
поклонился. Сказав, добрый вечер, мадам.  Каждой  из  них.  При
этом   прищелкивал   каблуками.   Отвел   их   к  расставленным
полумесяцем стульям. Щелкающих корсетами, тараторящих, гладящих
руками в браслетах и кольцах  черные  сумочки  из  лакированной
кожи.   Нажатием   кнопки  включил  музыку.  Подумал  еще,  что
Герберту, пожалуй, могла бы  прийтись  по  душе  тема  анданте.
Привносит  в  происходящее  чуток  элегантной легкости. Сообщая
утрате оттенок, которым и Кларенс мог бы гордиться.
     В дальнем углу Кристиан срезает высохший  лист  с  пальмы,
кадки  с  которыми  Вайн не так давно расставил в каждом покое.
Придерживает сухую бурую ветвь. Силуэт  мисс  Мускус  в  проеме
дверей.  Едва до тебя дотянутся щупальца мира. Как ты начинаешь
корчиться и резать их, и кромсать. Чтобы непокоренным  восстать
в  новом  с  иголочки  гневе. Тот старичок в кафе наградил меня
похвалой,  в  которой  я  безумно   нуждался.   Чтобы   возжечь
праздничную  свечу. Поднять голову и снова дышать. Пробудившись
в холодном поту от сна, в котором я до утра насандаливал Фанни.
На деревьях вылезли зеленые почки.  Громадный  город  глядит  в
весну.  Надо  будет устроить как-нибудь пикник на берегу озерца
или поросшей травою насыпи. Ну, а это  еще  что  такое.  Кто-то
шумно  набирает  воздуху  в  грудь.  Делает  это долго, повышая
тональность. Пока не доходит до вопля. Безмерного протеста.
     Кристиан  пересекает  мягкий  зеленый  ковер.  Выходя   на
середину  арены. Обтянутый розовым атласом гроб под склоненными
ветками  папоротника.  Красные  огоньки  по  бокам  постамента.
Гарриет, в серебряном поясе с пряжкой, глубоко ушедшей в пухлый
живот.  То поворачивается к подругам, то снова тыкает пальцем в
Герберта. И наконец обращается  к  Кристиану.  К  мягкосердому,
желающему только добра Кристиану.
     -- Эй  вы, какого черта у вас здесь творится. Кто это. Где
мой Герби. Что вы с ним сделали.
     -- Прошу прощения, мадам.
     -- Вы из него плейбоя сделали. Вот на кого он похож.
     -- Мадам, разве что-нибудь не так.
     -- Не так, он  еще  спрашивает,  что  не  так.  Превратили
старика  черт  знает во что. Размалевали, будто шлюху какую. Он
должен выглядеть мертвым. Мертвым и старым, каким он и был.
     -- Мадам, мы подготовили его к погребению по классу люкс.
     -- Люкс.  Какой  еще  люкс.  По-вашему,  сделать  из  него
жирного клоуна. Это люкс. А по-моему, преступление.
     -- Прошу  вас,  мадам.  Пожалуйста.  Не  так громко. У нас
здесь есть и другие скорбящие.
     -- У них есть другие скорбящие. Может,  по-вашему  у  меня
есть другой Герби.
     -- Пожалуйста, присядьте, мадам.
     -- Сидеть.  Когда  у  меня истерика от того, что я вижу. Я
еще  сидеть  должна.  Это  вы  у  меня  все  сядете.  Когда   я
собственного  мужа  узнать не могу. Вхожу, а тут какой-то чужой
мужчина. Он еще просит меня сидеть.
     -- Очень  хорошо,  мадам,  если  вам   так   угодно,   вы,
разумеется, можете стоять.
     -- Соня, ты видела Герби, когда он умер. Видела, на что он
был похож.  Иди,  посмотри, на что он похож теперь. Посмотри на
это. Я вам вот что скажу, мистер.
     -- Мистер Кристиан.
     -- Он еще шуточки отпускает. Плевать  мне,  христианин  вы
или кто.
     -- Я отнюдь не шучу, мадам, просто меня так зовут.
     -- Так  вам  и  надо.  Ничего, погодите, после того, как с
вами разделается мой адвокат, вас будут звать банкротом.
     -- Мадам, прошу вас. Наверняка что-то еще можно сделать.
     -- Интересно, что вы собираетесь  делать.  Ну,  расскажите
мне.  Вытянуть  из лица то, что вы в него накачали. Придать ему
вид старика после того, как  вы  превратили  его  в  мальчишку.
Марджи, иди ты тоже посмотри.
     -- Пожалуйста, мадам. Я вас умоляю.
     -- Он меня умоляет. Это все, что вы мне можете предложить.
Мольбы.  Я  не  желаю  возиться с этим телом. И хоронить его не
стану. Можете оставить его себе.
     -- О господи, ну, пожалуйста, мадам. Это моя вина.
     -- Ваша.
     -- Да.
     Кристиан стоит, замерев, руки по  швам.  Губы  сжаты.  Его
колотит  дрожь.  Как  крупная,  так  и  мелкая.  Гарриет  вновь
принимается тыкать пальцем. Горжетка слетает с  плеч.  Кристиан
ее поднимает. Гарриет отталкивает его руку.
     -- Так это вы сделали. С моим Герби. Это ваша работа.
     -- Я сделал все, что было в моих силах.
     -- В  ваших  силах,  ха-ха.  Раскрасил  моего  мужа, будто
грошовую потаскуху. Что  вы  сделали  с  его  кожей.  Она  была
совершенно  нормальной.  Вы  нанесли  оскорбление старой вдове.
Марджи, запоминай все, что он говорит, будешь свидетельницей.
     -- Мы могли бы предложить вам какое-то возмещение.
     -- Возмещение. Марджи, ты слышишь. Этот хмырь говорит, что
я получу возмещение. Что у вас здесь,  торговля  некондиционным
товаром.
     -- Да.  Вот  именно.  И если ты, сука ебаная паскудная, не
перестанешь  вонять,  я  накачаю  тебя  формалином  и   толкану
разъездному музею уродов.
     -- Что.  Как.  Что ты сказал. Вдове. Перед гробом мужа, вы
слышали, что он сказал.
     Кристиан в ярости вылетает  из  сумрачного  покоя.  Минует
мисс  Мускус, засунувшую в рот чуть ли не всю ладонь. Последний
проход по канареечному ковру. Выбивался из сил.  Хотел  сделать
все  наилучшим образом. Потел, как последний невольник. Вымыл в
шампуне и уложил каждый его волосок. Отполировал каждый ноготь.
Даже повязал на  него  свой  собственный  шотландский  галстук.
Просто  хочется  выть  от  этой  гнусной  истории.  Многие часы
работы. Грезы  и  упования.  Что  вот-де  придут  люди.  Полные
печали.  И сердца их забьются быстрее, ибо в душах вдруг оживет
память о прежнем, не разрушенном жизнью  лице  этого  человека.
Тронутом  в  последние  его  земные  мгновения отсветом юности.
Танцующим последнее па в молчании мира. Проблеск блаженства.

                              В
                              Этом
                              Городе
                              Горя

     13

     Кристиан торопливо шагает  на  запад.  Сквозь  дребезжащую
музыку  Лексингтон-авеню,  мимо  широкого  Паркового бульвара и
элегантных витрин Мэдисон. Поднимаясь по одной и  опускаясь  по
другой  стороне  наводненной людьми Парк-авеню. На перекрестках
задувает  порывами  холодный  восточный  ветер.  Прилетающий  с
Бруклина.  Сквозь  решетки всех исправительных заведений. Из-за
которых, не мигая, в тревоге таращатся узники.
     Вот и те двери, у которых Вайн по его словам  видел  меня.
Вежливого  и выдержанного. Теперь у них стоит мужчина, колотя в
цинковую плошку. Перед ним сидит на коврике  собака-  поводырь.
Над  дорожными  знаками,  словно  большие  слезы,  свисают  два
фонаря. Парковка запрещена, как и проезд грузовиков.  Особенно,
когда  сюда  рекой  стекаются  люди,  привлеченные распродажей.
Чарли сказал, как выйду на  пенсию,  куплю  себе  тренировочную
лужайку  для гольфа, вот где настоящие деньги. Ведерко с мячами
-- доллар. И сиди, греби их  граблями.  А  если  кто  в  мишень
попадет,  тому  ведерко  задаром,  ну  они  и торчат там целыми
днями, стараются. Сказал, что там всякому хватит  места,  чтобы
сшибить пару долларов.
     Четыре  тридцать показывают часы за цельного стекла окном.
Где улыбающиеся девушки в синей форме в  два  счета  превращают
вас  в  пассажиров  авиалиний.  Скоро  Вайн  отправится на свой
обычный ежевечерний объезд. К этому времени меня уже  прикончат
и разделают на части. И подадут по большому куску каждой из дам
бридж-клуба  Гарриет.  Я-то знаю, что я бальзамировщик хороший.
Просто слишком передовой для отсталых людей, которым не достает
культурных  критериев,  чтобы  по   достоинству   оценить   мое
мастерство,  для  этого  требуются  знатоки, способные шагать в
ногу  со  временем.  Сквозь  окно  наверху  видны  изукрашенные
золотом  потолки.  За  одним  из таких одетых камнем, осененных
тенью и закрытых ставнями окон, мог бы стоять и я, бреясь перед
тем, как под вечер помчать через город на  свиданье.  Созданный
для  жизни  богатых  и  родовитых.  Каждый день заводил бы себе
новый ночной горшок  из  нефрита.  Но  все,  что  мне  остается
сейчас,  это  топать  дальше.  Оставаться  в вечном движении. В
надежде на мастерский финт утешительной удачи.
     Кристиан крейсерским ходом проплывает мимо красно-ковровых
ступеней монументальной гостиницы. И  мимо  входа  в  подземку,
которым  я не видел, чтобы кто-нибудь когда-нибудь пользовался.
Стоит,  дожидаясь  переключения   светофора.   У   только   что
выставленного  лотка  с  напитками  и  натянутого  над  панелью
полосатого  тента  кафе,  поджидающего  беспечных  прохожих   с
толстыми   сигарами   во  рту.  Приметил  сидящую  там  даму  с
затейливой  башней  на  голове.  Хорошее  добавление   к   моей
коллекции  посмертных  причесок.  Расстроенный  муж взревел бы.
Можно подумать, вы мне  жену  не  к  похоронам  готовили,  а  к
конкурсу  красоты.  Можете  даже поспорить, сэр. И она победит.
Она, почитай, уже вышла в финал. Ха-ха. Задроченный ты боров.
     Кристиан прячет в ладони лицо. Потирает  виски  у  бровей.
Ожидает, когда зеленый свет скажет ему, иди. Увязая в поклепах.
Пересеки,  как  бы  то  ни было трудно, улицу и шагай навстречу
жизни. К  низу  высокого,  рыжеватых  тонов  отеля  притулились
закусочная   и   аптека.  В  первом  ряду  ожидающих  пешеходов
темноволосая девушка. Улыбается мне. Порыв  ветра  вздувает  ее
белый  плащ, показывая цветистое платье. Синий зонт в обтянутой
белой перчаткой  руке.  Она  минует  меня,  и  дуновенье  духов
пробивается  сквозь  автомобильную  гарь. Слышал, как она почти
беззвучно прошептала, хелло. Остановись у  края  панели.  Чтобы
обернуться и посмотреть. Как она останавливается. Оборачивается
и смотрит. И улыбается снова.
     Кристиан  замирает.  Может  уйти. Если я не сделаю первого
шага. Мне нужно с  кем-то  поговорить.  С  кем-то,  в  ком  еще
уцелели  душа  и  разум.  Чтобы  в  любви  и  радости бороться,
кувыркаясь под грудами грез. Чтобы заставить ее глаза  изливать
на меня веру. В мое благородство. Вынырнула из толпы. Потратишь
отложенную  двухнедельную  квартирную  плату,  может  быть даже
сведешь ее пообедать. В один из баров с уютными кабинками.  Где
толстенные  ломти  ростбифа  кладут  на ржаной хлеб и не жалеют
подливки. И все это смывается вниз золотыми струями пива.
     Имя ее  Карлотта.  Мягкие,  мерцающие,  пьянящие  губы.  Я
спросил,  вы  позволите  вас  угостить. Шагая впереди меня, она
спустилась по трем ступенькам и сквозь мотающуюся дверь вошла в
темный бар. Перебирая пальцами голубые и красные бусины на шее.
Официантка спросила, что вы хотите. Я ответил,  что  она  хочет
хлебной водки, а я имбирного пива.
     -- Одного пива не подаем.
     -- Почему.
     -- Потому что не подаем. Только к крепким напиткам.
     Кристиан  получил  имбирное пиво, а Карлотта две водки. На
ногтях у нее большие небрежные ярко-красные мазки.  Она  вылила
обе водки на кубики льда и перекрестила ноги.
     -- Чем вы занимаетесь, если вы не против, что я спрашиваю,
мистер.
     -- Я пилот авиалинии.
     -- Правда.
     -- Да. Только что прилетел из Европы.
     -- То-то  мне  кажется,  говорите  вы  как-то  странно. Не
купите мне сигарет.
     Вальсирующей походкой подкатывается  со  своим  подносиком
сигаретная  барышня.  Берет  пачку,  сдирает целлофан. Кристиан
отдает доллар. И получает вместо сдачи спасибо. Следи за собой.
Не закипай, иначе все кончится еще одной  гневной  вспышкой.  В
этом   городе  выпустишь  что-то  из  рук,  пиши  пропало.  Что
относится и к  оливковым  прелестям  этой  девушки  с  большими
карими  глазами.  Если,  конечно,  я не засуну руку по локоть в
карман и не начну сорить деньгами.  И  ведь  как  раз  на  этой
неделе я выплатил почти половину того, что должен за Элен.
     -- Наверное интересно так вот летать повсюду.
     -- Да. А чем занимаетесь вы.
     -- Вы это про что.
     -- Ну, не знаю. Вы сюда откуда приехали.
     -- Не думаю, что я должна отвечать на этот вопрос.
     -- Почему.
     -- Закажите мне сначала еще выпивки.
     Кристиан   заказывает   еще   несколько  порций.  Карлотта
отправляет их следом за первыми. Птичка  в  клетке  за  стойкой
бара,  не останавливаясь, макает клювик в чашку с водой. В пору
кризиса оставайся твердым и трезвым. И сходи с ума от тревоги.
     -- Я из северной части штата. Женева. Это на Фингер-Лейкс.
Хоть и не ваше дело, откуда я приехала.
     -- Ну хорошо, а куда вы теперь направляетесь.
     -- Назад в свою комнату. Мне целый день  рассиживаться  не
по  карману.  Я  беру  двадцать  долларов в час. За десять могу
отсосать.
     Во мраке сгущаются  крупные  тени.  К  столу  приближается
внушительный  джентльмен.  Привлеченный  испущенным  Кристианом
воплем  страдания.  Перешедшего  в  ярость,  когда   официантка
хлопнула счетом о стол. И застыла над ним, дожидаясь двадцатки.
Не  потеряв  ни гроша, выбраться из одного фиаско и лишь затем,
чтобы быть обобранным и впороться в другое. Отправься на  поиск
любви,  лишишься  всех  денег.  Самое  безопасное  --  медленно
встать. Пока вышибала рокочет.  Поводя  бульдозерными  плечами.
Выпячивая  подбородок. Кривя нижнюю губу. Чтобы показать, какой
он крутняк.
     -- Эй, ты шибко умный или чего.
     -- Нет, я всего-навсего мирный гражданин.
     -- Здесь у нас шуметь не положено, малыш. Потому как, если
кто выступает, мы с ним обходимся грубо. Так что плати по счету
и вали отсюда, пока я тебе башку не отшиб.
     Глаза Кристиана пробегаются по телу громилы. Выискивая, не
спрятан ли за какой-либо припухлостью револьвер.  Мне  повезло,
что  с  виду я слабак слабаком. Каждому ясно, что меня довольно
пихнуть разок  и  на  пули  тратиться  уже  не  придется.  Тени
посетителей   горбятся   над  стаканами.  Зеркала  за  батареей
бутылок. Табуретки у бара, чтобы ими размахивать, и пепельницы,
чтобы швыряться. Зеленые с  красным  вспышки  неона  мечутся  в
темноте.  Матерь  Божья,  Святая Дева Мария, смилуйся надо мной
ради прежних времен. Потому что когда-то приемная мать обратила
меня в католичество. Пожалуйста,  не  дай  мне  соскользнуть  в
новую бездну. Вайн прав, все убийства в этом городе проистекают
из грубости. Раздается голос Карлотты.
     -- Сам  говорит,  сукин сын, что он пилот авиалинии, а сам
просто паршивый сквалыга.
     -- О'кей, ты, летающий умник, ты  слышал,  что  я  сказал.
Плати. Расправляй крылышки. И отваливай.
     -- Нет.
     -- Слушай, я могу еще раз сказать. Плати. И отваливай.
     -- А  я могу сказать тебе следующее. Попробуй тронуть меня
и у тебя мозги сквозь затылок вылетят.
     -- Ба, да ты, похоже, шутник, сынок.
     Внушительный джентльмен через  плечо  окликает  бармена  в
белой  рубашке,  и  тот вылетает из-за стойки. Кристиан, фехтуя
левой, отступает на шаг.  Внушительный  джентльмен  делает  шаг
вперед. Протянув одну руку со здоровенной клешней и сжав другую
в кулак. Официантка, роняя напитки, заслоняется подносом, точно
щитом.  Оборачиваются  посетители. Воркующий голос наплывает из
музыкального ящика. Хрустят под ногами орешки. В последний  раз
виденные  в  вазочке  на  столе.  О,  протыкать бы сейчас дырки
верным  моим  троакаром  в  одной  из   светлых   и   радостных
бальзамировочных   комнат.   Но  мимо  моего  носа  со  свистом
пролетает кулак внушительного джентльмена. Смачно  впечатываясь
в Карлотту, которая как раз зачем-то встает. И простонав, кулем
валится на пол. Официантка визжит.
     -- Тони, Тони, ты глаз ей выбил, вон он на полу.
     Тони  смотрит вниз. Достаточно долго, чтобы Кристиан успел
внушить ему мысль, что и  вверх  смотреть  иногда  невредно.  С
помощью  хука  правой,  которая  описывает  странно замедленную
дугу,   начавшуюся   от   присогнутых   колен   Кристиана.    И
закончившуюся под челюстью Тони. Заставив его со свернутой шеей
несколько  воспарить над землей. С треском врубиться затылком в
скругленье дубовой стойки, раскинуть  руки  и  в  мирном  покое
осесть,  одну  лапу  засунув  в плевательницу, а другую оставив
ладонью  кверху  лежать  на  латунной  подпорке  для  ног.   Из
барменовых  уст  с  негромким шипением вылетает, иисусе-христе,
он, не успев добежать, тормозит. И медленно отступает, поднимая
руки.  Перед   приближающимся   Кристианом.   Кулаки   которого
привольно покачиваются у бедер, на концах полусогнутых рук.
     -- Не  бейте  меня,  мистер,  с этой минуты я ваш союзник,
поверьте. Я только старался, чтобы тут все было культурно.
     Официантка, прижав к  щекам  кулачки,  уставилась  в  пол.
Какой-то  голос  орет  от бара, доктора сюда, да глаз держите в
тепле, они его могут обратно вставить. И дрожащий палец чьей-то
вытянутой руки указывает на