то ты намылился, фертик, ты разве  не  слышал,  я
сказал,  что  ты  просто  мешок с говном. Хочешь выставить меня
вруном перед четырьмя людьми сразу.
     -- Я ухожу.
     -- Так прав я или не прав.
     -- Отпусти меня.
     -- А вот эту штуку ты видишь, это кулак. Так прав я или не
прав. Мешок ты с говном или нет.
     -- Ладно,  во  избежание  лишних  ссор  я  готов   отчасти
признать твою правоту.
     -- Ну, так кто ты такой.
     -- Не знаю.
     -- Слушай, фертик, я с тобой не шутки шучу. Он меня вруном
выставляет.  Ты  же  только  что выставил меня вруном. Скажи, я
мешок с говном.
     -- Я мешок с говном.
     -- Вот видишь, фертик, самому полегчало. И твой брат  тоже
мешок с говном. Давай уж, скажи и это.
     -- И мой брат мешок с говном.
     -- И   не  застрахован  твой  брат  на  сорок  пять  тысяч
долларов, потому что ни один твой родственник  таких  денег  не
стоит,  потому  что ты, фертик, мешок с говном, так же как твой
брат и отец твой, и мать тоже.
     -- Оставь мою мать в покое.
     -- Я сказал, и мать тоже.
     -- Не говори такого о моей матери, оставь ее в покое.  Что
она тебе сделала. Моя мать хорошая женщина.
     -- Может, и была до того как тебя, фертика, выродила.
     Коротышка   поднимает   руки   ладонями   кверху,  пытаясь
заслониться от надвигающегося ужаса. В прикрытых очками  глазах
сверкают слезы.
     -- Ты  здоровенная  грязная крыса, вот ты кто. Конечно, ты
можешь сбить меня с ног.  Можешь  измолотить  меня  до  смерти.
Сволочь здоровая. Ты унизил меня. Это же ужасно, что ты сказал.
Будь я покрепче, ты бы не осмелился.
     -- Еще как бы осмелился, фертик.
     -- Заставил  меня  сказать такое о моем брате, об одном из
лучших людей, каких я  знаю.  Подонкам,  вроде  тебя  только  и
радости, что помыкать людьми послабее. Привязался ко мне, а что
я  тебе  сделал.  Чувствуешь себя храбрецом оттого, что я драки
боюсь. Ну, ударь  меня  по  лицу,  сломай  мне  челюсть.  Я  не
крепкий.  Не сильный. Но я же просил тебя, не говори такого про
мою мать. Просил же. А ты все равно сказал. Гадина. Ну,  смотри
теперь,  не  отпускай меня. Забей меня в землю и все. Крыса. Ты
мне сердце разбил.
     -- Ты кого это, фертик, крысой тут обзываешь.
     -- Тебя. Ты и есть крыса. Назвал мою маму мешком с говном,
до слез меня довел. Я любил ее. Любил мою маму.
     -- Слушай, фертик, ты погоди.
     -- Не погожу.
     -- Да перестань ты, христа ради, плакать, фертик.
     -- Не перестану.  Ты  мне  заплатишь  за  это.  Заплатишь.
Потому  что  моя мама была таким чудесным человеком, каких и не
было больше никогда. Я на колени вставал, я землю  целовал,  по
которой она ходила.
     -- Ну  ладно, фертик, ну брось. Беру свои слова назад. Фу,
черт, да кончай же ты реветь, христа ради. Ну, послушай.  Ну  я
крыса.   Вшивая   грязная   крыса.  Да  не  плачь  же  ты  так,
захлебнешься. Давай по-хорошему, по-честному. Я ведь все это  в
шутку наговорил.
     -- Ты  назвал  ее мешком с говном. Она всю жизнь работала,
как проклятая, четверых вырастила. С утра до вечера гладила, во
всем себе отказывала ради нас.  Отец  ее  бил  все  время.  Она
умерла.  О  господи,  мамочка,  самая  святая  из  всех  людей,
когда-либо живших в царстве божием, она умерла. И я  услышал  о
ней  грязные,  гнусные,  мерзкие  слова, о самом дорогом мне, о
лучшем человеке в мире.
     -- Ну, дай мне по  роже,  фертик.  Не  стоило  мне  такого
говорить.  Дай.  Я  тебя  понимаю,  малыш.  Что у меня у самого
матери не было, что ли. И брат у тебя в Манхэссете  живет,  это
же  классный  район,  его  могли  и  на  восемьдесят пять тысяч
застраховать, я бы и то не подумал, что много. Только кончай ты
плакать, Гарри.
     -- Мое имя не Гарри.
     -- О'кей, а как же тебя зовут.
     -- Сильвестр.
     -- Сильвестр. А меня  Эд.  О  господи,  Сильвестр.  Ты  же
отличный  малый.  Правда,  отличный.  Я  извиняюсь. Ну, что мне
сделать, хочешь, на колени встану.
     -- Да, хочу.
     -- Ну вот, смотри, Сильвестр.
     -- Да, так лучше. Теперь приступай к молитве.
     Бармен, отвернувшийся, наконец, от  бутылок,  чтобы  взять
тряпку  и  протереть  стойку,  медленно  приседает. Увидев, как
Сильвестр отступает на шаг.  Другие  двое  пытаются  спрятаться
друг  за  друга. На лице Эда тает улыбка. Коротышка вытаскивает
из кармана крохотный пистолетик. Медленно поднимает  руку,  все
отшатываются.  А  здоровенный Эд выставляет ладони перед лицом.
Загораживаясь от пуль. Рот у него  кривится,  произнося  слова,
которые  не  выходят наружу. И раздирается в вопле, когда в Эда
впиваются пули. Красные дырочки на груди. Ловлю  себя  на  том,
что  считаю.  Три четыре пять. Эд цепляется руками за подставку
для ног, идущую у него за спиной вдоль стойки.  Шесть.  Валится
на  пол.  Подогнув  под  себя  ногу.  Один  глаз открыт, другой
закрыт. Из уголка рта капает кровь. А я  слышу  голос  Кларенса
Вайна.   Повторяющий  снова  и  снова.  Невежливость,  вот  что
является причиной убийств в этом городе. И голос доктора Педро.
Говорящий, проходите каждый день  по  шестьдесят  кварталов.  И
сидя над салатом из сырых овощей, любуйтесь задрюченными рожами
соотечественников.  Вот  один из них передо мной. Лежит на полу
бара. Радуйся, что у тебя не такая рожа, как у него.

                           Осклабленная
                           Смертью

     24

     Во второй половине того же убийственно жаркого  и  душного
дня.  Кристиан входит в веющий прохладой и сияющий белизной зал
Мозгового центра Империи Мотта. Мистер Убю,  глава  Мыслителей,
останавливается посреди прохода между столами. Бедра шире плеч.
Уши  крупнее ладоней. Тоненьких рыженьких усиков хватает, чтобы
укрыть верхнюю губу. На лысине уложены завитые щипцами длинные,
выцветшие красноватые волосы.
     -- Где вас черти носили. Вы слышите. В  чем  дело.  У  вас
ларингит.
     ПРОСТО ОСЛАБЛЕНИЕ ГОЛОСОВЫХ СВЯЗОК.
     -- Новое  дело,  опять фокусничаете, Кристиан. Хотя на сей
раз вы действительно придумали нечто  из  ряда  вон.  Говорить,
стало  быть,  не  можете.  Пишете  на  бумажке.  Когда  нам  не
удавалось добиться от вас, чтобы вы хоть  что-нибудь  написали,
тогда   вы   были   весьма   разговорчивы.  Ну,  идите.  Идите,
повидайтесь  с  мистером  Гау.  Не  могу  сказать,  чтобы  я  в
настоящий момент безумно нуждался в ваших услугах.
     Легонько стискиваю зубы. Страсть до чего хочется взять его
за галстук  и  отхлестать этим самым галстуком по мордасам. Или
вымазать дерьмом. В  тон  его  вульгарно  коричневому  рабочему
халату.  Меня  одолевает  желание ввязаться в борьбу за власть,
которую он тут ведет. И озарить доступную Мотту сферу очередным
триумфом творческой мысли.
     У Гау новая хорошенькая секретарша. Я ее прежде не  видел.
Мое   исполненное  глубины  и  серьезности  молчание,  пожалуй,
способно внушить ей мысль, будто я второй  помощник  начальника
отдела.  Приветик,  птичка.  Почему  бы тебе не посидеть с этим
джентльменом в ночном  клубе,  у  него  денег  куры  не  клюют.
Посмотришь,    как   он   на   равных   общается   со   всякими
знаменитостями. Беби, моя  не  какой-нибудь  прохиндей.  Пошли,
повертимся. Моя большой воротила.
     -- Мистер Кристиан. Мистер Гау сейчас вас примет. СПАСИБО.
     -- Пожалуйста,  только я, о господи, простите, я не знала,
что вы глухонемой.
     ВСЕГО ЛИШЬ НЕМОЙ, НЕ ГЛУХОЙ.
     -- О господи.
Целых два  месяца.  Предавался  соблазнительным  помыслам,  что
щебет   телефонов.   Всеобщее  отсиживание  задниц  идет  своим
чередом. У всех чертовски собранный вид. И все посматривают  на
стенные часы. Изображая нервную дрожь, замираю у дверей Говарда
Гау.  Посетил  большое  здание  в деловой части города. В самом
начале Бродвея. Постоял у стойки в просторном  сумрачном  зале.
Нервически  заикаясь,  прошептал.  Сколько  стоит самый дешевый
билет на судно, идущее через Атлантику.
     -- Мистер Корнелиус, входите, пожалуйста.
     Говард Гау, ладони лежат на столе. Все  то  же  желтоватое
лицо. Косой пробор, треть волос туда, две третьих сюда. Разного
рода   прохвосты  в  надежде  сойти  за  напористого  всезнайку
прибегают к пропорции два к трем.
     -- Садитесь,  Корнелиус.  Господи,  ну  и  денек.   Первая
свободная  секунда выдалась. Да, а у нас с вами снова проблема.
Вот в этой  папке  ваше  дело,  Корнелиус.  Больше  взгляда  не
требуется. Я только одно могу сказать, худые дела, очень худые.
Опоздания.  Прогулы.  Найти  вас  не удается. Сегодня вы вообще
пришли на работу во второй половине дня.  Мистер  Убю  говорит,
что  вы  теперь  общаетесь с окружающими посредством записочек.
Что с вами такое приключилось, почему вы не можете говорить.
     Я ДУМАЮ, ЭТО РЕЗУЛЬТАТ НЕРВНОГО СРЫВА.
     -- Знаете, Корнелиус, я вам откровенно скажу, вы и в самом
деле были единственным человеком из сотен  и  сотен,  прошедших
передо  мной,  относительно  которого  я мог поклясться, что уж
он-то у нас преуспеет. И это буквально  разрывает  мое  сердце.
Разве  мы  мало вам платим. Ладно-ладно, не надо ничего писать.
Ну  вот  посмотрите  сами,  докладная  записка.  Когда  вы   не
любуетесь,  как за окном сносят здание, или что они там делают,
строят. Фу, черт, вы даже меня запутали. Во всяком случае, если
вы  не  передаете  строителям  разные  непристойности  морскими
сигналами,  значит,  вы  листаете  под столом номер "Уолл-стрит
Джорнал", принадлежащий мистеру Убю. Можно подумать, Корнелиус,
что вы на бирже играете. Если вас  вообще  удается  застать  на
рабочем  месте,  так  вы  либо  срываетесь водички попить, либо
возвращаетесь, напившись. Или висите над душой  у  кого-нибудь,
занятого   делом,   и   отпускаете   обескураживающие  человека
замечания. В чем дело, Корнелиус, вам не  нравится  работать  у
Мотта. Ладно, если ответ не слишком длинен, напишите его.
     ПОХОЖЕ,   ЧТО  БЫ  Я  НЕ  СДЕЛАЛ,  ЭТО  НЕ  ПРОИЗВОДИТ  НА
ОКРУЖАЮЩИЙ МИР НИКАКОГО ВПЕЧАТЛЕНИЯ. МЕНЯ ОХВАТЫВАЕТ  ОЩУЩЕНИЕ,
ЧТО Я НИЧЕГО НЕ СТОЮ.
     -- Да  ну  вас,  в  самом деле, Корнелиус. Так не годится.
Разумеется,  чего-нибудь  вы  да  стоите.  Знаете,  я   о   вас
рассказывал  жене.  Так  она  даже  сказала,  что хотела бы вас
увидеть. Познакомить вас с нашими детишками. Но  вы  посмотрите
на  дело  с  нашей  стороны.  Не  знаю,  послужит  ли  это  вам
утешением, но готов признать, что четырнадцать ваших ежедневных
визитов в уборную, на мир, может быть, никакого  впечатления  и
не  производят,  но  нас производят определенно. Хорошо, если у
вас есть, что ответить, напишите.
     У МЕНЯ НЕВРАСТЕНИЯ ПОЧЕК.
     -- Прискорбно слышать об этом,  Корнелиус.  Наша  компания
предоставляет  сотрудникам  весь спектр врачебных услуг. Почему
бы вам не пройти осмотр.
     Я УЖЕ БЫЛ У ВРАЧА.
     -- И каково его мнение, что-нибудь серьезное.
     ПО ЕГО МНЕНИЮ, ЕДИНСТВЕННОЕ МОЕ ПРИОБРЕТЕНИЕ  В  ТОМ,  ЧТО
НИКТО НЕ МОЖЕТ ОБОЗВАТЬ МЕНЯ СОСАЛОМ. ПРОСТИТЕ ЗА ВЫРАЖЕНИЕ.
     -- Да  чего  там, Корнелиус, я уже взрослый. Но без шуток,
что за странного доктора вы себе  подыскали.  Я  это  только  к
тому, что при карьере, которая открывалась здесь перед вами, вы
могли бы вырасти в настоящую знаменитость.
     ПО  СЛОВАМ МОЕГО ВРАЧА, В ЭТОМ ГОРОДЕ ЧТО НИ ЗНАМЕНИТОСТЬ,
ТО И ПРИДУРОК.
     -- Я не собираюсь оспаривать  заключений  вашего  лечащего
врача,  Корнелиус,  но  среди  знаменитостей  встречаются люди,
занимающие важные посты. Впрочем, как  знать,  возможно,  слава
влечет  за  собой  медицинские  проблемы.  Как  бы там ни было,
Корнелиус, моя проблема состоит в том, что я вынужден  сообщить
вам  нечто  неутешительное.  По  всем  правилам,  я  вас обязан
уволить. Вы  превратили  мою  жизнь  в  моральный  и  этический
кошмар.  Я  бы  даже  сказал,  что последние дни стали для меня
тяжелым испытанием. Я уверен, Кристиан, что в вашем прошлом нет
ничего порочного или нечистого. Но вы не  предоставили  нам  ни
единой рекомендации, на которую мы могли бы опереться, и помимо
того,  что вы работали в похоронной конторе, мы о вас ничего не
знаем. Может быть, вы просто на целый  месяц  попали  в  дурную
полосу. Но если вам нужна помощь, почему вы о ней не попросите.
Это  избавило  бы вас от ощущения, будто вы ничего не стоите. В
конце-то концов, а мы все, мы-то чего, черт возьми, стоим. Если
на то пошло,  разве  сюда  не  может  в  любую  минуту  явиться
какой-нибудь  человек  и  сесть  на  мое  место.  И где я тогда
окажусь.
     О МИСТЕРЕ МОТТЕ НЕ СКАЖЕШЬ, ЧТО ОН НИЧЕГО НЕ СТОИТ.
     -- Нет, о нем не скажешь. Вот тут я с  вами  согласен.  Он
стоит не меньше ста миллионов.
     И  ПОТОМУ  ОН МОЖЕТ ВОЙТИ, КУДА УГОДНО, И СКАЗАТЬ, ВСЕ ЧТО
ДУМАЕТ.
     -- Да, я вас понимаю, это вы точно подметили. А для  людей
вроде  меня,  как  я полагаю, в счет идет главным образом сумма
страховки.
     НЕ НАДО ГОВОРИТЬ О СТРАХОВКЕ.
     -- Почему.
     ПОТОМУ ЧТО Я ТОЛЬКО ЧТО БЫЛ В ОДНОМ МЕСТЕ, ГДЕ ЧЕЛОВЕКА ЗА
РАЗГОВОРЫ О НЕЙ ПРИСТРЕЛИЛИ.
     -- Неужели. Да, поразительно, на какой  теме  можно  нынче
погореть.  Но послушайте, Корнелиус, если позволите, я хотел бы
задать вам один вопрос, только поймите меня правильно и  просто
напишите  да  или  нет.  Есть  ли  у  вас  отец,  о  которым вы
заботитесь и которого уважаете.
     НЕТ.
     -- Печально слышать.
     ОН БЫЛ ПАРШИВЫМ БЕЗДЕЛЬНИКОМ.
     -- О господи, Корнелиус,  разве  можно  так  отзываться  о
собственном отце.
     ОН БЫЛ ШАРЛАТАНОМ, ДЕШЕВКОЙ И ХВАСТУНОМ.
     -- Ну  перестаньте.  Мне  больно  слышать об этом, то есть
читать. Неужели сын может, повзрослев, сказать  такое  о  своем
отце.
     ДА.
     -- Должен  вам  сказать,  Корнелиус,  вы уж больно сильные
выражения используете. И  все  же  не  следует  позволять  этим
чувствам лишать вас цели в жизни. Знаете, я даже думаю, что был
бы  рад,  если  бы  мой мальчишка, Билли, вырос похожим на вас,
Корнелиус. Быть  может,  именно  это  вам  и  требуется,  чтобы
добиться  успеха. Жена, детишки. Они дают человеку чувство, что
у него есть ради чего бороться и побеждать. Ради сына.  Человек
все  готов  сделать,  ради  него. Когда будущее твоих мальчик и
девочки становится для  тебя  самым  важным  на  свете.  А  как
поступаете  вы, и главное, зачем. Таскаетесь от стола к столу и
произносите всякие несуразности, от которых у людей только руки
опускаются.  У  меня  вашими  высказываниями   целые   страницы
исписаны,  сплошные  жалобы.  Просто не знаю, я обязан думать о
всем персонале нашей компании, а  я  по  утрам  места  себе  не
нахожу  из-за  очередных  ваших  выходок. И я вам честно скажу,
Корнелиус.  Ваше  отношение  к  делу  отнюдь  не  помогает  нам
прижимать  хвосты  конкурентам,  подвизающимся в нашей отрасли.
Если  говорить  прямо,  вы  саботируете  нашу   работу.   Такое
впечатление  будто  нам бомбу подбросили или чего похуже. Вы бы
вот приехали в Форест-Хиллс, посмотрели, чего я  достиг.  Жена,
трое отличных ребятишек. Я все время вожусь по дому, что-нибудь
совершенствую.  Недавно  вот  пристроил  к  дому  крытое заднее
крыльцо, сам, собственными голыми руками. Оборудовал в  подвале
еще  одну  душевую. Вторые рамы на окна поставил. Между прочим,
сокращает расходы на отопление аж  на  четырнадцать  процентов.
Это  все  подлинные  ценности,  Корнелиус.  Вроде четырех новых
зимних покрышек, которые лежат у меня  в  гараже,  ждут,  когда
снег выпадет. Знаете, мне просто не терпится их испытать. Зайду
в  гараж,  посмотрю  на них и сразу начинаю думать о том, как я
после Дня Благодарения покачу по льду да по снегу. Самые лучшие
мысли для жаркого летнего дня. У  меня  там  и  огородик  есть,
выращиваю  целебные травы. Представляете. На работе умаешься, а
вернешься туда, начнешь копаться в земле, благодать.  Простите,
я и забыл, что вы мне ничего ответить не можете.
     ЗНАЧИТ, У ВАС ТАМ ЦАРЯТ КРАСОТА И ЛЮБОВЬ.
     -- Да нет, Корнелиус, что вы. Откровенно говоря. Ближайший
мой сосед  жалуется,  что я дескать порчу ему воздух, что из-за
моей чесночной грядки у него на задах, на спортивной  площадке,
воняет  так,  будто  там  целый день итальяшки толкутся. Тут уж
ничего не поделаешь, такого рода этнические проблемы  время  от
времени обязательно возникают. И хотите верьте, хотите нет, сам
он как раз и есть чистой воды итальяшка.
     ВЫХОДИТ, И ТАМ НЕ ВСЕ ТАК ПРЕКРАСНО.
     -- Нет,  Корнелиус,  не  все, зачем же душой кривить. Но и
хорошие соседи у  меня  тоже  имеются.  Взять  хоть  того,  что
напротив,  через  улицу. С ним мы живем душа в душу. Он недавно
стал   вице-президентом,   заведует   торговлей    в    большой
фармацевтической  фирме,  оперирующей  на  восточном побережьи.
Гараж себе построил на три машины. Жена у него  такая,  знаете,
королева красоты. Фигура, доложу я вам. В общем, все при нем. И
в  одном  вопросе  мы  с  ним совершенно сошлись. Он никогда не
продаст своего дома людям, нежелательным в качестве соседей.  И
я не продам. Договорились и скрепили договор рукопожатием.
     А  ВДРУГ  ЭТОТ,  КОТОРЫЙ  ЖАЛУЕТСЯ НАСЧЕТ ЧЕСНОКА, КАК РАЗ
ТАКИМ И ПРОДАСТ.
     -- Что называется точно поставленный вопрос, Корнелиус.  Я
рад,  что  вы  его  задали.  В общем, я не знаю. Этот, конечно,
может. Хотя он, наверное, и так не бедный. Его  за  три  месяца
обокрали  уже  четыре раза. Моя жена видела, как он с какими-то
парнями  что-то  такое  вывозил  из   гаража   на   здоровенном
грузовике. Нас-то обокрали всего один раз. И знаете, в нем есть
нечто  странное.  Жену  его  мы почти не видим, да и его самого
тоже. Гости к нему не не ходят. Я много раз пробовал завести  с
ним  разговор. Не хочет. Я все понимаю, некоторые против, когда
ты выращиваешь чеснок даже в своем собственном  огороде.  Я  на
него   не   в   обиде.   Может,  у  него  с  налоговой  службой
неприятности, мало ли что.
     А МОЖЕТ, ОН У СЕБЯ В ДОМЕ ТАЙКОМ САМОГОНКУ ВАРИТ.
     -- Ха-ха,  отличная  шутка,  Корнелиус.  Вот   оно,   ваше
воображение.  Если бы только мы могли его впрячь в работу. Ведь
вы же любите нашу  страну.  Неужели  вам  не  хочется  для  нее
что-нибудь сделать.
     Я СЧИТАЮ, ЧТО НУЖНО ОТДАТЬ ЕЕ ВО ВЛАСТЬ НЕГРИТОСАМ.
     -- Вообще  говоря,  довольно спорное высказывание, вам так
не кажется, Корнелиус.
     ОНИ ЛУЧШЕ ВОСПИТАНЫ.
     -- О господи, Корнелиус, вы  совершенно  сбились  с  пути,
этнически говоря. Черт знает, что у вас за взгляды.
     К ТОМУ ЖЕ ОНИ НАРОД БУКОЛИЧЕСКИЙ.
     -- Ладно,  тут  я  с вами, возможно и соглашусь. Мысль, во
всяком случае, интересная. Но представьте  себе,  что  начнется
резня.  Цены  на  недвижимость колеблются, будто маятник, вот и
долбанет нас этим маятником так, что костей не  соберешь.  Сами
знаете,  и сейчас уже вон какие восстания вспыхивают. Я к тому,
что и Форест-Хиллс тоже может за одну ночь оказаться у черных в
руках. И вы меня простите, Корнелиус, но черта ли нам  будет  в
их воспитанности, когда они нас резать начнут. Я и сейчас-то не
могу  после наступления темноты выйти на мое собственное заднее
крыльцо,  крытое,  без  опасений,  что   на   меня   набросится
какой-нибудь черный сукин сын. Выскочит прямо из моего огорода,
черт бы его побрал. У нас уже завелся один такой, что ни месяц,
то  и  пристрелит  кого-нибудь  из местных. Я что хочу сказать,
ведь может же он просто отобрать у тебя бумажник, так  нет,  он
тебя еще и пришибет напоследок. По-вашему это воспитанность.
     ГРАБИТЕЛЯМ ПРИХОДИТСЯ ДУМАТЬ О СВОЕЙ БЕЗОПАСНОСТИ.
     -- Мать  честная, четыре часа уже. Я из-за вас обо всем на
свете забыл. Слушайте, Корнелиус, вы же ни черта не смыслите  в
ценах  на  недвижимость.  Возьмите  наши  места, у нас там даже
теннисный клуб имеется и все равно лежишь целую  ночь  без  сна
рядом  с любимым существом и думаешь, а ну как сосед возьмет да
и  продаст  свой  дом  кому-нибудь  нежелательному.  А   наутро
вскакиваешь  и хватаешься за бинокль, посмотреть не въезжают ли
уже туда темнокожие, обращая в  прах  все,  что  ты  скопил  за
многие  годы.  Господи, я в