К тамошним
прохиндеям и прочим французам. Ну и ладно, а я все равно  хотел
бы  быть  вашим  другом. Только вам пора образумиться. Чей это,
интересно, у вас шофер. В какие сомнительные дела вы ввязались.
Не думайте, что вам удастся меня провести. Даже и не надейтесь.
Какого черта стол качается.
     -- Это ты качаешься, Говард.
     -- Ах,   чтоб   меня.   Кто   тут   занимался    подрывной
деятельностью.  У меня под столом. Я выступаю с речью на важные
темы, вскрываю всякие факты. А какие-то ублюдки  хотят  меня  с
мысли  сбить.  Так  вот  знаете что, я подозреваю, что никакого
мистера Мотта вы сроду в глаза не  видали.  Скорее  всего,  вас
просто  случай занес на одну из дурацких вечеринок его сыночка,
вот что я думаю.
     -- Говард, оставь мистера Кристиана в покое.  Ты  говоришь
так потому, что тебя туда ни разу не приглашали.
     Говард  Гау,  чело в поту, наставляет на меня колеблющийся
палец. И выдергивает его из пламени свечи, распространяя  запах
горелого  ногтя.  У  миссис  Гау  сжаты  губы, кулачки лежат по
сторонам от тарелки.  Надо  бы  попросить  у  нее  еще  салата.
Поскольку  не  похоже,  что нам удастся добраться до малинового
мороженного.
     -- Да здравствует победа. Жми, команда наша, жми. Не теряй
задора. Защитник из второго состава. Вот кем я был. В  школьные
годы.  А  когда  поступил в университет, оказалось, что я и для
этого слишком тощ. Это кто тут сидит. Ты, Джин.  Иди,  отскобли
крыльцо. А я отправлюсь прямиком на наш винокуренный заводик.
     -- Ты этого не сделаешь, Говард.
     -- А  кто  мне  помешает.  Думаешь натравить на меня этого
слабака Кристиана, которого все считают драчуном. Мальчишки  из
Мозгового  центра,  может, его и боятся, а мне на него начхать.
Вот пусть попробует мне помешать. Пусть только посмеет.
     Говард  Гау  спотыкаясь,  направляется  к  задрапированной
двустворчатой  двери,  ведущей  не  знаю  куда.  Цепляет  ногой
радиатор. И скривившись от боли, хватается за коленку.  Но  тут
же стирает гримасу новой улыбкой.
     -- Ха,  надул, надул вас обоих. Решили, что я вас оставлю,
да, наедине. А откуда мне знать, что наш красавчик не станет  у
меня за спиной подъезжать к моей старушке жене.
     -- Говард,  заткнешься  ты наконец или нет. Ты пригласил к
нам мистера Кристиана. И оскорбляешь  его.  По-моему,  все  это
очень  скучно.  Ты  понимаешь. Для этой игры нужны двое. Знаете
что, Корнелиус, давайте выпьем хорошего крепкого коньяку.
     -- Ну тогда до свиданья. Обоим привет. Тили-бом, тили-бом,
на заводик мы пойдем.
     -- Иди-иди и постарайся, черт бы тебя побрал, дотащить  до
него свой тили-бом.
     -- И пойду, а ты как думала, не пойду, что ли.
     Голос,  распевающий  под деревьями. Громко хлопающее окно.
Миссис Гау в сиреневом наряде. Жилы у нее на  руке,  если  она,
подняв,  закинет  ее  назад,  наверное,  с  треском лопнут, как
кукурузные зерна. Вот уж не думал, что у толстозадого  очкарика
Гау  такая  ослепительная  жена.  Драгоценность,  откопанная  в
мертвой точке Куинса. Со свежим запахом  мыла  и  еле  заметным
гардений.
     -- Мне  так  неудобно  перед  вами, мистер Кристиан. Прошу
вас,  не  воспринимайте   Говарда   слишком   всерьез.   Хотите
чего-нибудь.
     -- О, уверяю вас, я прекрасно себя чувствую, спасибо.
     -- Какое  там прекрасно, давайте уж признаемся в этом друг
другу. Как такое может понравиться. И самое  печальное,  Говард
действительно  думает то, что говорит. Он в самом деле негодует
на вас. Я не в состоянии этого понять. Тем более,  что  он  так
много о вас рассказывает.
     -- Я его понимаю, миссис Гау.
     -- Ваша   неизменная   вежливость  очень  мила.  Но  вечер
все-таки получился какой-то безобразный.
     -- С ним там ничего не случится.
     -- Да нет, ему всего-то нужно тридцать ярдов пройти. Разве
что ногу сломает в детской песочнице. Или полицейский,  который
там  стоит,  пристрелит  его.  Хотите  свежего  кофе.  К вашему
коньяку.
     -- Это было бы замечательно.
     -- Вы  ведь,  наверное,  не  знаете,  что  Говард  немного
попивает.  В  университете  он  считался очень умным студентом.
Собственно,  даже  блестящим.  И  хотя  у  нас  ни  в  чем  нет
недостатка, ему иногда кажется, что он растратил жизнь впустую.
     -- А вам здесь нравится, миссис Гау.
     -- Детям  здесь  хорошо.  Но  я  бы,  хотя  это наверное и
странно звучит, предпочла  жить  в  гетто.  Около  десяти  утра
здешние   места   приобретают   сходство   с  ледяной  пустыней
Антарктики. Но мужу ведь  не  расскажешь.  Когда  он,  наконец,
перестанет  жаловаться  на налоги. Что от этой сельской природы
можно попросту спятить.
     В волосах у нее переливается  пламя  свечей.  Мерцающее  в
больших черных глазах. Подношу к носу коньяк. Сладкая спелость,
бледность,  золото, старина. Порожденье иной страны, называемой
Франция. Лает собака. Гляжу на серебристую туфельку миссис Гау.
На  широкие  ногти  ерзающих  пальцев  стопы.   Под   лодыжкой,
достойной антилопы.
     -- Можно   задать   вам   по-настоящему   личный   вопрос,
Корнелиус.
     -- Да.
     -- Хотя  лучше  не  стоит,   вам   он   может   показаться
сомнительным.
     -- О нет.
     -- Ну   хорошо,   тогда   я   спрошу.   Меня   это  всегда
интересовало. Может ли  мертвая  женщина,  если  она  молода  и
красива. О господи, я не должна этого спрашивать.
     -- Спрашивайте.
     -- Ну  так  вот,  если  она  лежит в покойницкой на столе,
может ли она возбудить мужчину.
     -- Как вам сказать, миссис Гау, я затрудняюсь, дело  не  в
том,  чтобы  это  было  профессиональным  секретом  или  чем-то
подобным, но, пожалуй, некоторые могли бы счесть рассуждения на
подобную тему неэтичными.
     -- Ну перестаньте, скажите, это одна из немногих вещей,  о
которых мне всегда не терпелось узнать побольше.
     -- Что  же,  пожалуй, ответ состоит в том, что вы довольно
верно оцениваете  человеческую  природу,  и  что  хотя  молодые
красивые   покойницы   встречаются   не   в  столь  уж  больших
количествах,  но  женщина  даже  на  смертном   одре   способна
сохранить определенную привлекательность.
     -- Стало быть, и у живой женщины остается немало шансов.
     -- Видите  ли,  миссис  Гау, мне не хочется разочаровывать
вас, но существуют люди, предпочитающие мертвых женщин.
     -- О, про настоящих некрофилов мне все  известно.  Нет,  я
имела   в   виду   какого-нибудь  молодого  и  привлекательного
сотрудника погребальной конторы.
     -- Такого, что играет в лакросс  и  неторопливо  входит  в
бальзамировочную, распространяя аромат лавровишневой воды.
     -- Точка в точку. Именно такого я и имела в виду. Что это.
     -- Похоже на выстрел из тридцать второго калибра.
     -- О господи.
     Кристиан  рысцой  выбегает  следом  за  миссис  Гау сквозь
занавешенные двери. Через небольшой внутренний дворик. Вниз  по
ступенькам,  обдираясь  о  заросли. Загорается свет. Некая тень
бежит вдоль стены итальяшкина дома. К белому телу,  простертому
на  лужайке.  Из  темноты  кричат. Едва я наступаю на трескучий
сучок.
     -- Эй вы там. Не двигаться. Кто такие.
     -- Это мой муж.
     -- С ним все в порядке, леди. Грыжу он еще мог заработать,
но не ранение. Я выстрелил в землю. Он пытался вломиться в дом.
     Отключившийся  Говард  ничком  лежит  на  земле.  Шелестит
листва.  Комары звенят в ушах. Один уже дырявит мне шею, жаждая
крови. Всюду вокруг гаснут огни. Но никто из жителей  пригорода
не  выходит  наружу,  полюбопытствовать, что приключилось с его
поверженным во прах гражданином.
     Говарда Гау тянут вперед  ногами.  Он  что-то  бормочет  о
покупке  земли  у индейцев за три паршивых кастрюльки. Кристиан
подхватил  его  подмышки,  полисмен  за   щиколотки.   Мокасины
свалились.  Тащим  его  назад  через  внутренний  дворик. Через
застекленные двери столовой. Вся вкуснота с коньяком вместе так
и стоит на столе  в  свете  свечей.  На  лысоватом  полицейском
голубая рубашка с короткими рукавами. Запах пороха еще окружает
его. Заволакиваем Говарда Гау наверх по скрипучей лестнице. Как
правило,  человек  тяжелее, чем кажется. Ссыпаем его на широкую
двуспальную кровать. Под  картину,  вид  Ниагарского  водопада.
Ворсистое  малиновое  покрывало,  очень  похожее  на  говардовы
носки. В кулаке у Гау зажат пучок травы. Пятнышко пота в паху.
     Полицейский, спускаясь по лестнице, все  оглядывается.  На
висящие  по  стенам  цветные  гравюры,  изображающие  старинные
автомобили. Чего только нет у людей в домах. И всегда  кажется,
что  в твоем вещи похуже. Хороший тон требует, чтобы я уматывал
отсюда к чертовой матери. И трясясь от страха,  плелся  улицами
предместья.  На  которых,  если полисмен тебя не пристрелит, то
это же самое с удовольствием сделает малый, который тут шастает
с пукалкой.
     -- Простите, что так вышло, миссис, вообще  оно,  конечно,
естественно,  когда  человеку  хочется  узнать,  что творится в
соседнем доме. Да еще в таком хорошем  районе.  Но  он  пытался
увидеть все своими глазами. А у меня приказ.
     -- Спасибо, офицер.
     -- Если вам вдруг понадобится помощь, леди, кликните меня,
в любое время. Я совсем рядом.
     -- Спасибо, офицер.
     -- Мне так и так делать нечего.
     -- Все равно, огромное вам спасибо.
     -- Вам спасибо, леди.
     Закрывая   двери  в  столовую,  полицейский  отступает  во
внутренний дворик. Миссис Гау  стоит,  смотрит.  Чуть  заметная
поволока  влаги  на глазах. Смотрит прямо на меня. А я не знаю,
куда мне глядеть. Кроме как на нее. Нужно  сказать  что-нибудь,
пока она не услышала уханье у меня в груди.
     -- Пожалуй, миссис Гау, мне тоже лучше уйти.
     -- Нет, прошу вас, не уходите.
     -- Ну,  вы  понимаете,  мистер  Гау  не  очень хорошо себя
чувствует, и получается,  что  я  как  бы  навязываю  вам  свое
общество.
     -- Он  просто нализался. Это вовсе не значит, что я должна
забыть о гостеприимстве. Пойдемте, я покажу вам вашу обитель.
     Из гнездышка Говарда в обшитую сосновыми досками  комнату.
Старая швейная машина с ножной педалью. Университетские вымпелы
на  стенах.  На  одном,  висящем  высоко  в  проеме между двумя
одинаковыми застланными розовым кроватями, написано Бакнелл. На
полу похрустывает под  ногами  летний  морской  песочек.  Запах
детства,  привкус солоноватого ветерка. Деревянные пирсы далеко
отсюда, в Фар-Рокавэе. И страх перед акулами. Когда бредешь  по
воде навстречу рушащимся серым валам.
     -- Пожалуйста,  если  вам  что-то  понадобится,  вы только
крикните. Я приберусь там немного, прежде чем лечь.
     -- Спасибо.
     -- И знаете, мне очень жаль. Вы совсем не такой,  каким  я
вас представляла. А Говарду я завтра утром устрою головомойку.
     Кристиан  сидит  на  кровати.  Лампа  теплится  под  белым
стеклом. На окнах опущены зеленые шторы. Мягкий голос. Ласковые
руки. Вот бы на ком я женился. Увезти бы  ее  отсюда,  в  глушь
какой-нибудь  недоразвитой  страны.  Вроде Ирландии. Станем там
прыгать по торфяникам с  кочки  на  кочку,  сеять  картошку.  И
каждый  вечер  в  глубоком  мраке  сидеть  у огня. Слушая рокот
океанских валов.
     Кристиан возвращается в гнездышко Говарда. Нажимает черную
кнопку, озаряя его  белым  светом.  Потрошит  стопку  журналов.
"Сельский  Джентльмен".  Глянцевые  страницы, дарующие надежду.
Любая чрезмерность всегда помогала мне заснуть.  Ночью  приятно
вглядеться напоследок в такие лица, принадлежащие самым сливкам
общества Сент-Луиса. Сфотографированные в собственных розариях,
с  женами,  на  фоне  крошащихся  от  старости  каменных  стен.
Раздвинь немного шторы, глянь в щелку на окна  Говарда.  Воздух
недвижен.  Ни  ветерка, чтобы раздуть пламя моих надежд. На то,
что я с громом взорвусь  и  воссияю  в  небесах  над  Америкой.
Большой  человек.  А  все,  что  я получил, это тихий шлепок, с
которым  в  соседней  кабинке,  пока   я   блаженствую,   читая
"Уолл-стрит  Джорнал",  из  задницы Убю опадает какашка. Сюда я
привез с собой только одно. Элен. Лежащую ныне  по  ту  сторону
смертной  завесы.  В  стареющей  понемногу могиле. Оставьте ее,
пусть лежит, пусть лелеет свое одиночество. Но  прежде  чем  ее
покровы  рассыпятся  в  прах.  Пусть  она  восстанет  в лиловых
одеждах.  Она  любила  этот  цвет.  Чтобы  я  вновь  увидел  ее
женщиной, полной жизни. Как в ту пору, когда я был так юн и так
боялся  венчания.  Теперь  же  сиди. Выключи свет. Тьма в чужой
комнате.  Порыкивает  недалекий  хайвэй.   Забрел   на   вокзал
Гранд-Сентрал  и едва не вскочил в стоявший на двадцать восьмом
пути поезд до Бостона, потому что  он  называется  "Пуританин".
Так  вдруг захотелось уехать туда, где еще сохранилась подобная
красота. Горстка мальчишек кричала спешившим  мимо  людям,  эй,
мистер,  бумажник  обронили.  И когда я улыбнулся, они сказали,
смотри-ка, на умного нарвались.  Столько  часов,  столько  дней
назад.  Столько  месяцев,  столько  лет.  Вайн в одном из тихих
вечерних  доверительных   разговоров   рассказывал   мне,   как
осматривал башню мемориала в Баттери, в богадельне для моряков.
И  думал  о  всех, кто ушел под воду. И кому он мог бы устроить
душевные похороны.
     Косой луч света падает из двери. Поскольку та открывается.
Кто-то входит на цыпочках.  Сижу,  замерев.  От  граничащего  с
неприличием  страха.  Перед  злодеем с пукалкой. Или с нечистым
желанием. Превратить мой моральный облик  в  еще  более  мокрое
место. А свет, подползая по полу, достигает моих носков.
     -- Кто здесь.
     -- Кто здесь.
     -- О  господи,  это  вы,  Корнелиус.  Боже,  как  вы  меня
напугали.
     -- Это я.
     -- Фуух.
     -- Простите, миссис Гау, я искал чего-нибудь  почитать.  А
после выключил свет, чтобы подумать.
     -- Я тоже так делаю.
     -- Да, в темноте приходят настоящие мысли.
     -- Да, в темноте можно думать по-настоящему.
     -- Ну вот, я и сидел здесь, размышляя.
     -- О чем же вы размышляли, осмелюсь спросить.
     -- Я размышлял о супружестве.
     -- Что это вдруг.
     -- Ну, такие уж меня посетили мысли.
     -- И что это были за мысли.
     -- Миссис  Гау,  я  думал о том, что двое людей могут жить
вместе, противостоя суровому миру.
     -- Так вот о чем вы думали.
     -- Да, я думал об этом.
     -- Я тоже часто об этом думаю. И знаете, я  чувствую  себя
неловко, мне не стоило задавать вам такой бестактный вопрос.
     -- Но почему же.
     -- Ну, я ведь знала, что ваша жена умерла. Наверное вы оба
были молоды и одиноки.
     -- Да, это верно.
     -- Что ж, вдвоем люди могут противостоять целому миру.
     -- Да.  Вдвоем  могут.  И пусть над ними воют ветра. Пусть
дожди и шторма и прочее хлещут по их телам.  Вдвоем,  в  уютном
каменном домике им достанет отваги пережить какую угодно ночь и
дождаться утра. Укрывшись в объятьях друг друга.
     -- Корнелиус, как прекрасна высказанная вами мысль.
     -- Миссис Гау.
     -- Да.
     -- Меня ужасно влечет к вам.
     -- Правда.
     -- Да,  правда.  Конечно,  не стоило бы так вдруг говорить
вам об этом. Я лишь потому и сказал, что мы сидим в темноте.  И
вы  кажетесь  такой  счастливой  в  супружестве.  Я надеюсь, вы
простите мне эти слова.
     -- Но почему вас ко мне влечет.
     -- Я не знаю почему. Может быть, потому, что я ощущаю себя
в этой стране чужаком. Незванным гостем.
     -- Какая глупость. Какой же вы чужак. Вы никакой не чужак.
     -- Я знаю, то, что я сейчас  скажу  покажется  вам  ужасно
тщеславным,  но  я  всего  лишь  твержу  людям, послушайте, как
чудесна песня, которую я пою. И все и всюду, взглянув на  меня,
говорят,  знаешь,  дружище, может, она и красива, но только кто
за нее заплатит. И если мне придется и дальше  повторять  им  в
ответ,  увы,  никто  не заплатит, повторять все чаще и чаще, я,
вероятно, умру.
     -- Боже мой, Корнелиус, как я вас понимаю.
     -- Правда.
     -- Да.
     -- Спасибо, миссис Гау. Скажу вам  честно,  как  на  духу,
когда  я  ехал  сюда,  я  думал  сыграть  с  вами и вашим мужем
довольно подлую шутку, притворившись, что не могу говорить.
     -- Но мне-то как раз не терпелось почитать ваши записочки.
После того, что Говард рассказал о некоторых из них.
     -- Но когда я увидел вас, стоящей  в  дверях.  Меня  вдруг
пронизало  желание быть честным. И я не смог солгать. Только не
вам.
     -- Как интересно.
     -- Миссис Гау. Можно вас попросить. Пожалуйста,  подойдите
немного ближе. Мне так нравится ваш запах.
     -- Правда.
     -- Да.
     -- Я подойду. Сяду на подлокотник вашего кресла.
     -- Я вас не трону.
     -- Я знаю.
     -- И еще, миссис Гау, что меня сильнее всего удручает, так
это то,  сколь  многие  старались  помочь  мне,  едва я сошел с
корабля. Были со мной милы. Открывали мне свое сердце. Ваш  муж
помог  мне.  И  мистер  Вайн, владелец погребальной конторы, вы
могли недавно видеть его рекламу, он без малого спас мне жизнь.
     -- Он, должно быть, хороший человек.
     -- Да. А в детстве, это было что-то ужасное. Я чувствовал,
что никто не любит меня. Когда  я  шел  по  проходу  в  церкви,
первый  раз  в жизни шел ко святому причастию, одна из сидевших
там женщин с ненавистью взирала на меня. И я не отрывал глаз от
моих белых  туфель,  уже  к  тому  времени  слегка  посеревших.
Конечно,  я  помнил,  как  насыпал  сахар в бензобак ее мужа, и
понимал, что доказать этого ей никогда не удастся. Но ведь  так
поступают  все  дети.  После  этого  двигатель  уже  никуда  не
годится. И она возненавидела меня. Вы только не подумайте,  что
я склонен жаловаться на судьбу.
     -- О  нет,  вы вовсе не производите подобного впечатления,
совсем-совсем нет.  Здешние  ребятишки  тоже  так  поступают  с
Говардом.
     -- По-моему,  эта  история  с  винокурением  произвела  на
вашего мужа очень тяжелое впечатление.
     -- О, я думаю, он с самого  начала  догадывался,  что  там
происходит. Говард такой хитрец.
     -- Как  замечательно  вы пахнете, миссис Гау. И ваши веки.
Просто невероятно,  с  какой  точностью  они  прикрывают  ровно
половину глаз.
     -- А вы хорошо видите в темноте.
     -- Спасибо.
     -- Ваш запах мне тоже нравится.
     -- Спасибо.
     -- И знаете, Корнелиус, вам не следует так уничижительно к
себе относиться.  Вы  тогда написали Говарду. Что кажетесь себе
ничего  не  стоящим.  Если  ваша  песня  прекрасна,  кто-нибудь
обязательно  услышит  ее и так о ней и подумает. Возможно, вы с
этим не согласитесь, но и Говард, должно быть, по-своему слышит
ее. Я-то слышу определенно. Вернее, не я, а что-то внутри меня.
Может быть, сухожилия или голосовые связки, но  что-то  на  нее
отзывается дрожью. И скажите, Корнелиус, у вас есть кто-нибудь.
     -- Нет.
     -- У каждого есть. Хоть кто-то.
     -- Миссис  Гау,  если  бы  мы  встретились  не  сейчас. А,
скажем,  много  лет  назад.  В  школе,  к  примеру.  Мог  ли  я
показаться вам привлекательным.
     -- Конечно, могли. Но почему вы спрашиваете.
     -- Потому что я, в сущности, никому не нравился. Во всяком
случае,  таким  красавицам, как вы. Способным получить кого-то,
по их представлениям лучшего.
     -- Кому-то вы непременно должны были нравиться.  Иначе  вы
бы не стали таким, как сейчас.
     -- Дядя  однажды купил мне зеленый велосипед. И еще у меня
была тетя, которая пекла мне яблочные пироги, сочные,  сладкие,
с  корицей.  Я  обычно  приходил к ней утром в субботу и съедал
весь пирог.
     -- Целиком.
     -- Да.
     -- Мне кажется, Корнелиус,  вы  слишком  требовательны.  К
людям. Очистить столько яблок, это большой труд. Но каждый раз,
когда  вам  захочется яблочного пирога, приходите ко мне, я вам
его испеку.
     -- Неужели испечете.
     -- Да. Конечно испеку.
     -- И не станете возражать, если я съем его целиком.
     -- Не стану.
     -- Я бы с радостью пришел и съел  испеченный  вами  пирог,
миссис Гау.
     -- Неужели придете.
     -- Да, конечно приду. Я уже ощущаю его вкус.
     -- Пра