всем разонравилось,  особенно теперь, когда стерлось ощущение новизны,
а  вместе  с ним и радостное возбуждение при  мысли,  что она, знатная дама,
законная супруга владетельного лорда, сидит бок о бок с продажными девками в
грязном  кабаке,  куда ни один порядочный  мужчина не рискнет  привести свою
жену. Когда-то  она  находила в этом  своеобразное  очарование, ей нравилось
смотреть,  как приятелей  Гарри,  сначала шокированных, а затем восхищенных,
охватывает  лихорадочное веселье, будто  любопытных  школяров, забравшихся в
чужой сад. Но даже тогда, в  самом  начале, она испытывала время  от времени
какое-то  непонятное смущение,  словно  по ошибке надела  чужой  маскарадный
костюм, плохо сидящий на ней.
     Заразительный,  глуповатый смех Гарри и притворно испуганный тон, каким
он  произносил:    --  нисколько  не трогали ее, а, скорей, раздражали. Ей
хотелось, чтобы он разозлился, накричал на  нее, может быть, даже ударил, но
он лишь смеялся, пожимал плечами и неуклюже, по-медвежьи, обнимал ее,  и она
видела, что ее поведение ничуть не  задевает его, наоборот, ему приятно, что
его  женой  интересуются, восхищаются, а значит, и  его считают  не лишенным
достоинств.
     Карета качнулась, провалившись в  глубокую рытвину.  Джеймс зашевелился
во сне и  надул  губы, словно  собираясь заплакать. Дона  вложила ему в руку
выпавшую  игрушку, и он тут же  заснул, прижимая  ее к  себе.  Он был сейчас
очень похож на Гарри, когда тот, соскучившись, приходит за очередной порцией
ласк.  
     В ту  пятницу, вдевая  в  уши рубиновые  серьги, чудесно сочетавшиеся с
рубиновым  ожерельем,  она вдруг вспомнила, как Джеймс  недавно  схватил это
ожерелье и попробовал запихнуть себе  в рот. , -- подумала
она, не удержавшись от улыбки. И тут же с ужасом увидела, что Гарри, который
стоял рядом и поправлял кружево на манжетах, принял ее улыбку на  свой счет.
  Бедный Гарри, как это похоже на него  --
воспламениться от  улыбки, предназначенной  другому.   --
проговорила она и отвернулась,  чтобы он  не  вздумал  опять  приставать  со
своими  неуклюжими ласками. Лицо его  мгновенно вытянулось,  губы сжались  в
хорошо знакомую упрямую гримасу, и они поехали в театр,  а после театра -- в
таверну, как  ездили уже много,  много раз --  в другие  театры и  в  другие
таверны, -- злые, раздраженные, с отвратительным настроением, испортив вечер
до того, как он успел начаться.
     А  когда  вернулись  домой,  он  кликнул  своих  спаниелей,  Герцога  и
Герцогиню,  и те  принялись носиться вокруг него, пронзительно, на весь дом,
тявкать,  прыгать на руки и выклянчивать лакомые кусочки.  И  швырял  лакомство
через всю комнату прямо на ее кровать, и собаки рвали когтями полог, пытаясь
забраться на одеяло, и лаяли, лаяли не переставая. Дона заткнула  уши, чтобы
не слышать этого дикого, отчаянного лая. Сердце ее лихорадочно стучало,  она
чувствовала, что холодеет от злости. Выбежав  из комнаты,  она кинулась вниз
по лестнице и  прыгнула в стоявший у подъезда портшез. И  снова  окунулась в
уличный жар, увидела плоское, безжизненное небо, нависшее над головой...
     Карета  опять  провалилась  в глубокую колею.  На этот раз зашевелилась
Пру. Бедняжка Пру, как она, должно  быть,  измучилась! Ее глуповатое честное
лицо потемнело  и осунулось, наверное, она сердится на  свою хозяйку за этот
странный, внезапный отъезд. Кто знает,  может быть, в Лондоне у нее  остался
дружок, теперь он быстро найдет ей замену или даже, чего  доброго, женится и
навсегда разобьет сердце Пру. И все из- за ее, Доны, глупых причуд, из-за ее
несносного  характера. Ну что, в самом  деле, Пру  будет делать в Нэвроне --
гулять с детьми по аллеям сада и вздыхать о лондонских улицах, оставшихся за
многие  сотни  миль?  Да  и есть  ли в  Нэвроне сад?  Трудно  сказать.  Дона
приезжала туда всего один раз,  сразу после  свадьбы  --  ах,  как давно это
было! Какие-то деревья там,  кажется, росли. Еще она помнит реку, искрящуюся
на солнце, и длинную комнату с огромными окнами  -- вот, наверное, и все. Ей
тогда  было  не  до  пейзажей:  она  уже  ждала Генриетту,  чувствовала себя
отвратительно,  жизнь  представлялась  ей нескончаемой чередой  недомоганий,
душных комнат, мягких диванов и бутылочек с нюхательной солью.
     Неожиданно  она почувствовала голод.  Карета с  грохотом  проехала мимо
цветущего  яблоневого сада,  и  она  поняла,  что ей  ужасно хочется выйти и
пообедать  именно здесь, на краю дороги,  под открытым небом.  Да, да, нужно
немедленно остановиться. Она высунула голову из окна и прокричала кучеру:
     --Остановимся  здесь!  Я хочу  пообедать  на свежем воздухе. Помоги мне
расстелить пледы.
     Кучер с недоумением посмотрел на нее:
     --Но, миледи, трава, должно быть, сырая. Вы простудитесь.
     --Какая ерунда, Томас! Я  хочу есть.  Мы все проголодались!  Спускайся,
сейчас мы устроим обед.
     Кучер  покраснел  от  досады и  неловко сполз с козел. Грум отвернулся,
покашливая в кулак.
     --А  может  быть, доедем  до  Бодмина,  миледи? -- осмелился предложить
кучер. -- Там есть гостиница, вы отдохнете, пообедаете как следует. Ей-Богу,
это будет гораздо удобней. А  то, не ровен час, кто-нибудь пройдет по дороге
и увидит, как вы сидите здесь на обочине. Сэру Гарри это вряд ли придется по
вкусу...
     --Перестань  болтать,  Томас, -- отрезала хозяйка.  --  Делай, что тебе
велено.
     И, не дожидаясь, пока он ей поможет, она вылезла из кареты и решительно
двинулась по  грязной  дороге,  вздернув  юбку выше щиколоток.   Через
пять  минут  все -- включая няньку, не успевшую  как  следует  проснуться  и
растерянно  моргавшую  круглыми глазами, и  детей,  изумленно озиравшихся по
сторонам, -- сидели на траве у обочины дороги.
     --А сейчас мы будем пить пиво!  --  объявила  Дона.  -- Эй, кто-нибудь,
принесите  пиво! Оно  там,  в корзинке  под  сиденьем. Ужасно хочется  пива!
Ну-ну, Джеймс, не капризничай, ты тоже получишь.
     Она поудобней устроилась на траве,  подложив под себя юбки и откинув на
спину капюшон,  и начала  жадно прихлебывать пиво, словно какая-нибудь нищая
цыганка. Потом  обмакнула палец  в кружку и дала попробовать  сыну, не забыв
при  этом  милостиво  улыбнуться  кучеру, чтобы он  не  подумал,  будто  она
сердится на него за упрямство и нерасторопность.
     --Пейте, не стесняйтесь, -- приговаривала она, -- пива на всех хватит.
     Слуги  нехотя прикладывались к кружкам, стараясь не встречаться глазами
с  нянькой. Дона почувствовала досаду, настроение  сразу испортилось, она  с
тоской представила тихую, уютную гостиницу, где можно было бы согреть воды и
вымыть детям лицо и руки.
     --Куда мы едем? -- в  сотый  раз спросила Генриетта, опасливо косясь на
траву и подбирая под себя ноги. -- Я хочу домой. Скоро мы приедем домой?
     --Скоро, скоро,  -- ответила Дона.  -- У нас  теперь будет  новый  дом,
красивый, просторный, гораздо  лучше прежнего. Ты сможешь бегать по лесу,  и
никто не станет ругать тебя, если ты испачкаешь платьице.
     --Я не хочу пачкать платьице, я хочу домой, -- прохныкала Генриетта.
     Губы  ее задрожали -- долгая дорога утомила  ее, она не понимала, зачем
они уехали из их уютного, милого дома, зачем остановились  на обочине, зачем
сидят  на грязной  траве, --  она с упреком  посмотрела на  Дону и зарыдала.
Джеймс, который до этого вел себя совершенно  спокойно, вдруг широко раскрыл
рот и заревел как белуга.
     --Ну что, мои деточки, что, мои хорошие? Испугались этой гадкой канавы?
Гадкая  канава, гадкая изгородь,  вот  мы  им  сейчас!  -- запричитала  Пру,
обнимая детей и давая понять своей хозяйке, что целиком разделяет их горе.
     Дона поднялась, досадуя на себя за то, что устроила этот глупый обед, и
резко отодвинула ногой остатки пира.
     --Перестаньте плакать, сейчас поедем дальше.
     Она  отошла в  сторону  и  остановилась,  ожидая,  пока нянька,  дети и
корзины водворятся в карету. Воздух был  наполнен ароматом цветущих яблонь и
утесника, с  далеких болот долетал  резкий  запах  торфа и мха, из-за холмов
тянуло влажным морским ветром.
     Ах, какое ей в конце концов дело  до детских капризов, до обид  Пру, до
поджатых губ  кучера,  до  Гарри с  его  заботами, до печального  выражения,
промелькнувшего в  его голубых глазах, когда  она объявила о своем  отъезде!
. Какое ей дело до  всего этого  -- главное,
что она стоит здесь, подставив лицо солнцу и ветру, и это и есть та свобода,
о которой она мечтала, это и есть настоящая жизнь!
     Тогда,  в  пятницу,  после  идиотской   выходки   в  Хэмптон-Корте  она
попробовала все  объяснить Гарри, попробовала рассказать  ему,  что  нелепая
шутка с графиней была  всего  лишь жалкой попыткой  осуществить  свою тайную
мечту, что на самом деле она  хотела  только  одного  -- убежать. Убежать от
себя и  от той  жизни, которую  они  вели в  Лондоне. Один  период ее  жизни
закончился, она подошла к рубежу и преодолеть его должна сама, без чьей-либо
помощи.
     
     .
     , -- сердито нахмурившись, повторил он.
     И тогда она сделала последнюю, отчаянную попытку объяснить ему  то, что
ее терзало:
     .
      -- спросил он, сжимая руки за спиной.
     ,
-- ответила  она и, хотя говорила совершенно серьезно,  отвернулась, скрывая
улыбку: уж  очень растерянно он  смотрел на нее,  уж  очень смешно и  нелепо
выглядел в своей белой ночной сорочке.
     Он пожал плечами -- бедняга, она-то  как раз отлично  его  понимала, --
забрался в кровать и, отвернувшись к стене, пробурчал:
     

3
     Дона подергала шпингалет -- окно, похоже, не открывали многие месяцы, и
задвижку,  конечно, заклинило.  Она  широко  распахнула створки,  впуская  в
комнату струю свежего теплого воздуха.
     --Фу! Духота, словно в склепе, -- проговорила она.
     Солнечный луч скользнул по  стеклу, и в нем, как  в зеркале, отразилась
физиономия  лакея, стоявшего  за ее спиной. Дона могла бы поклясться, что он
ухмыльнулся,  но,  когда  она  обернулась,  лицо  его было  так же мрачно  и
неподвижно, как и все последнее время с момента их приезда. 
     --Ты давно служишь в  Нэвроне?--  спросила она. -- Прошлый  раз я тебя,
кажется, не видела?
     --Нет, миледи.
     --Тогда здесь  работал какой-то  старик... как же его звали? У него еще
был жуткий ревматизм, он с трудом передвигал ноги. Где он сейчас?
     --В могиле, миледи.
     --В могиле?
     Дона закусила губу и  отвернулась к окну. Что это, неужели он  над  ней
смеется? Нет, не может быть. Наверное, показалось.
     --Значит,  ты работаешь на его месте? -- спросила она, не оборачиваясь,
глядя на далекую полосу деревьев.
     --Да, миледи.
     --А как тебя зовут?
     --Уильям, миледи.
     Какой забавный акцент!  Ах да, ведь он корнуоллец, у корнуоллцев вообще
очень  странное  произношение,  но  этот  выговаривает  слова совсем  уж  на
иностранный лад -- а может быть, он и не корнуоллец вовсе? Она повернулась и
быстро взглянула  на  него: ну вот, опять он ухмыляется, точь-в-точь  как  в
прошлый раз, когда она поймала его отражение на стекле.
     --Наверное,  наш приезд доставил всем немало хлопот, -- произнесла она.
-- Мы нагрянули так внезапно, пришлось срочно открывать комнаты... По правде
говоря, дом  слишком долго простоял запертым. Всюду скопилось  ужасно  много
пыли. Неужели ты не заметил?
     --Заметил,  миледи,  --  ответил  он.  --  Но  я решил, что если  вы не
изволите  нас  навещать, то и убирать  не обязательно.  Что  за удовольствие
выполнять работу, которую некому оценить?
     --Пожалуй, ты прав, --  согласилась Дона, с  любопытством поглядывая на
него. -- У нерадивых хозяев, как известно, и слуги нерадивые.
     --Вот именно, миледи, -- невозмутимо откликнулся он.
     Дона прошлась по длинной комнате, потрогала обивку кресел -- поблекшую,
выцветшую, --  провела  рукой  по  резьбе  камина, подняла глаза на картины,
развешанные  по  стенам:  вот портрет ее  свекра кисти Ван  Дейка  -- что за
унылая физиономия! -- а вот и сам Гарри. Миниатюра написана в тот год, когда
они поженились. Да, да, теперь  она вспоминает -- каким же он был тогда юным
и самовлюбленным! Неожиданно она почувствовала на  себе взгляд лакея -- нет,
в  самом деле, что  за странный тип! --  и  поспешно  отложила  миниатюру  в
сторону, но тут же одернула себя: не хватало еще считаться с мнением лакея!
     --Позаботься,  чтобы  в доме побыстрей навели порядок,  --распорядилась
она. -- Пусть вытрут везде  пыль, выкинут мусор, начистят серебро, расставят
цветы в  вазах -- словом, придадут дому такой вид, будто его хозяйка никогда
отсюда не уезжала.
     --Хорошо, миледи, я с удовольствием займусь этим лично, -- ответил он.
     Затем поклонился  и вышел, и  Дона с досадой  отметила, что в дверях он
опять  ухмыльнулся. Впрочем,  в  усмешке  его  не  было  ничего  наглого или
вызывающего -- он улыбался явно не напоказ, а словно бы про себя, украдкой.
     Она подошла  к  балконной  двери  и,  перешагнув через порог,  вышла на
лужайку. Садовник,  слава  Богу,  не забыл  своих  обязанностей:  трава была
аккуратно  подстрижена, живые изгороди подровнены.  Очевидно,  это  делалось
вчера, в  спешке, а  может  быть,  позавчера,  когда  пришло  известие о  ее
приезде. Бедняги, наверное,  для них это  было как гром среди ясного неба --
жили себе столько лет  без забот  и хлопот, и вдруг на  тебе -- какая-то там
хозяйка!  Можно представить,  как они  все огорчились,  в  особенности  этот
чудаковатый Уильям -- что же это у него за акцент? Корнуоллский?  Не похоже.
Уж он-то, наверное, сполна насладился здесь бездельем.
     Откуда-то издалека, из распахнутого окна в  другой части  дома, долетел
сварливый голос Пру, требующей  горячей воды для детей, и оглушительный  рев
Джеймса --  ох уж  эти  взрослые, вечно они пристают  со своим раздеванием и
умыванием,  нет  бы просто  накрыть  человека  одеялом  и дать ему  спокойно
заснуть. Дона постояла, послушала и  двинулась дальше, туда,  где за полосой
деревьев  пряталась --  да,  так и есть, значит, она запомнила  правильно --
тихая, спокойная,  сияющая река. Лучи заходящего солнца переливались на воде
золотыми  и  изумрудными  бликами,  слабый ветерок слегка рябил поверхность.
.  Она забралась  бы в нее,
уселась на  скамейке, и лодка понесла бы ее к морю.  Да, превосходная  идея!
Это будет  так необычно, так рискованно. Можно взять с  собой  Джеймса,  они
погрузят в воду лицо и  руки,  речные брызги будут вылетать из-под кормы, за
бортом будут резвиться рыбы, над  головой с криками носиться чайки. Господи,
наконец-то  она вырвалась,  наконец-то  обрела желанную  свободу!  Просто не
верится, неужели и  правда все осталось позади,  за триста миль отсюда --  и
Сент-Джеймс-стрит, и  парадные обеды,  и  ,  и запахи Хеймаркета,  и
противная, многозначительная улыбка Рокингема, и зевки Гарри, и укоризненный
взгляд его голубых глаз? А самое главное -- та Дона, которую она ненавидела,
та глупая, взбалмошная особа, которая  из  озорства или от скуки --  а может
быть, и от того, и от другого --  согласилась  сыграть эту идиотскую шутку с
графиней и, переодевшись  в платье  Рокингема,  закутавшись  в плащ, спрятав
лицо под маской, отправилась в Хэмптон-Корт, чтобы там вместе с Рокингемом и
остальной  компанией --  Гарри, ни  о чем не  подозревая, валялся  мертвецки
пьяный  в    --  изображать  разбойников и,  окружив карету графини,
заставить ее выйти на дорогу.
      -- дрожа от  страха, причитала  бедная
старушка. Рокингем,  задыхаясь от беззвучного хохота, уткнулся в шею коня, а
Дона, исполнявшая роль главаря, холодно отрубила:
     
     Бедная графиня,  которой  давно перевалило за шестьдесят  и которая уже
лет двадцать как похоронила мужа, принялась  судорожно  рыться  в  кошельке,
нашаривая  соверены  и трепеща при мысли, что этот  молодой  повеса  может в
любую  минуту  швырнуть  ее  в  канаву.  Протягивая Доне  деньги, она  робко
заглянула под маску и прошептала трясущимися губами:
     
     Дона почувствовала,  что  на  глазах у нее  выступают  слезы; сгорая от
стыда, жалости и раскаяния, она сунула кошелек в руку графине и отвернулась,
не обращая внимания на Рокингема, который бранился и вопил:
     
     Тем  временем  Гарри,  которому  они  сказали,  что  хотят  всего  лишь
прогуляться  под  луной  до  Хэмптон-Корта,  успел  уже добрести до  дома  и
собрался  было  подняться  в спальню, но  столкнулся  на  лестнице  с женой,
почему-то переодетой в костюм его лучшего друга.
     
     .
     А потом  они  поднялись  в  спальню  и  проговорили всю ночь  напролет,
спорили,  обсуждали  и  не  закончили даже  утром,  когда  явился  Рокингем,
которого Дона  приказала не впускать.  Потом начались сборы,  Гарри отправил
нарочного  в  Нэврон, чтобы  предупредить слуг о  ее приезде; потом было это
долгое,  утомительное  путешествие, и  вот, наконец,  она  здесь,  одинокая,
независимая -- и неправдоподобно, немыслимо свободная.
     Солнце скрылось за  лесом,  окрасив воду тусклым багровым цветом; грачи
поднялись  в  воздух  и  принялись кружиться над деревьями;  из труб тонкими
струйками  потянулся дымок; Уильям  зажег  в  зале  свечи. В  столовую  Дона
спустилась поздно, теперь  она могла себе это позволить: ранние ужины, слава
Богу, остались в прошлом. Она уселась в полном одиночестве за  длинный стол,
испытывая радостное и слегка боязливое возбуждение. Уильям молча стоял за ее
спиной, время от времени меняя блюда.
     Странно  было  видеть их  вместе: слугу  в  скромной  темной  ливрее  с
маленьким непроницаемым личиком, крохотными глазками  и  ротиком- пуговкой и
хозяйку  в  нарядном  белом платье, с  рубиновым ожерельем на шее  и пышными
локонами, уложенными за уши по последней моде.
     Легкий  ветерок,  влетая  в  распахнутое  окно, колыхал  пламя  высоких
свечей,  стоявших на  столе, отчего по  лицу ее то и  дело пробегали быстрые
тени. .  Он вновь наполнил ее бокал и подумал о
портрете,  висевшем  наверху,  --  портрете  своей хозяйки,  который  он мог
наконец сравнить  с оригиналом. На прошлой неделе, когда он стоял перед этим
портретом с одним своим знакомым, тот  шутливо проговорил:  И, вглядевшись в изображение, добавил с  тихой
улыбкой: .
     --О, что я вижу  -- неужели виноград? -- послышался  в тишине голос его
хозяйки.  -- Обожаю  виноград!  Особенно такой  -- черный, сочный, с матовым
налетом.
     --Да, миледи,  --  возвращаясь к действительности,  промолвил слуга. Он
отрезал  одну гроздь серебряными ножницами  и положил перед ней  на тарелку.
Губы  его  еле  заметно дрогнули --  он подумал  о  том, какую  новость  ему
предстоит сообщить  друзьям завтра  или  послезавтра, когда корабль вернется
сюда вместе с первым приливом.
     --Уильям, -- снова обратилась к нему хозяйка.
     --Да, миледи?
     --Няня сказала мне, что в доме новые  горничные. По ее словам, ты нанял
их, когда узнал  о моем приезде. Одна из них живет в Константайне, вторая --
в Гвике, а повар совсем недавно прибыл из Пензанса...
     --Да, миледи, это так.
     --Но зачем тебе понадобилось их  нанимать? Я всегда считала -- да и сэр
Гарри, по-моему, так думает, -- что в Нэвроне вполне достаточно слуг.
     --Простите,  миледи,  возможно, я  ошибся, но мне  показалось,  что для
пустующего дома  их даже более  чем достаточно. Поэтому  я  позволил себе их
распустить и весь последний год жил здесь один.
     Дона отщипнула виноградину и взглянула на него через плечо.
     --А ты понимаешь, что я могу уволить тебя за самоуправство?
     --Понимаю, миледи.
     --Наверное, я так и сделаю.
     Она  отщипнула  еще одну виноградину  и  изучающе  посмотрела на  него.
Странное поведение  слуги сердило ее и  в то  же время вызывало любопытство.
Нет, увольнять его она пока не будет.
     --Ну а если я тебя оставлю?
     --Я буду преданно служить вам, миледи.
     --Почему я должна тебе верить?
     --Я никогда не обманываю тех, кто мне симпатичен.
     Она