--  простонал Юстик.  --  Неужели  вам мало  наших
унижений!
     --Сожалею, господа,  -- улыбнулся француз, -- но таковы мои условия. Да
вы не беспокойтесь, ночи сейчас теплые -- как-никак середина лета. Не угодно
ли  пройти в  гостиную,  леди  Сент-Колам?  Думаю, что  господа  не  захотят
раздеваться при вас, хотя наедине  каждый из них наверняка проделал бы это с
огромным удовольствием.
     Он распахнул перед ней дверь и, обернувшись, крикнул в зал:
     --Даю вам пять минут, господа, и ни секундой больше. Пьер  Блан,  Жюль,
Люк, Уильям, проследите, чтобы все  было в порядке, пока мы с ее  светлостью
обсудим кое-какие важные вопросы.
     Он вышел в гостиную и плотно прикрыл за собой дверь.
     --Итак, леди Сент-Колам,  гордая хозяйка Нэврона, -- произнес он, -- не
хотите ли и вы последовать примеру ваших гостей?
     И, отбросив шпагу на стул, он с улыбкой повернулся к ней. Она подошла к
нему и положила руки на плечи.
     --Откуда  в  тебе  столько безрассудства?  --  спросила она. -- Столько
безудержной дерзости?  Разве ты  не  знаешь,  что окрестные  леса  черны  от
часовых?
     --Знаю.
     --И все-таки решился прийти?
     --Чем рискованней предприятие, тем больше шансов на успех -- я не раз в
этом убеждался. К тому же я не целовал тебя целых двадцать четыре часа.
     Он наклонился и сжал ее лицо в ладонях.
     --О чем ты подумал, когда я не вернулась к завтраку? -- спросила она.
     --У меня не оставалось  времени  на  раздумья, -- ответил он. -- Вскоре
после рассвета Пьер Блан разбудил меня и сообщил,  что    села  на
мель и повредила днище. Мы спешно взялись за ремонт. Работа, сама понимаешь,
была не из легких. А когда  мы,  голые по  пояс,  стояли в воде и задраивали
пробоину, явился Уильям и принес известия от тебя.
     --Но ведь тогда ты еще не мог знать о готовящемся нападении?
     --Нет, но  кое  о чем  уже  я догадывался. Мои матросы  обнаружили двух
часовых: одного на берегу,  чуть выше  по течению, а второго -- на  холме  с
противоположной стороны. И хотя они стерегли только лес и реку, а к ручью не
подбирались и корабль пока не нашли, я  понял, что времени у нас  остается в
обрез.
     --А потом снова пришел Уильям?
     --Да,  около шести.  И сказал,  что вечером в  Нэвроне ожидаются гости.
Тогда-то  я и придумал свой план. Уильям  тоже должен был в нем участвовать,
но, к несчастью, на обратном пути на  него напал часовой и ранил его в руку.
Это чуть было не испортило нам все дело.
     --Я  все время думала о нем  за ужином.  Он лежал  наверху совсем один,
раненый, беспомощный...
     --И все же он сумел выполнить мое поручение: открыл окно и впустил нас.
Остальных слуг мы связали спина  к спине, как некогда матросов ,
и заперли в кладовой.  Кстати, -- добавил он, опуская руку в карман, -- если
хочешь, я верну тебе твои безделушки.
     Она покачала головой:
     --Нет, пусть они останутся у тебя.
     Он протянул руку и погладил ее по волосам.
     --Если ничего  не случится,   отплывет  через  два  часа, --
сказал он. -- Ремонт мы  так  и не успели закончить, но  до Франции корабль,
надеюсь, продержится.
     --А ветер? -- спросила она.
     --Ветер крепкий  и довольно устойчивый.  В Бретань мы должны прибыть не
позже, чем через восемнадцать часов.
     Она промолчала. Он снова погладил ее по волосам.
     --На моем корабле не хватает юнги, -- произнес  он. -- Нет ли у тебя на
примете смышленого мальчишки, который согласился бы отправиться с нами?
     Она подняла голову, но он уже отвернулся и потянулся за шпагой.
     --Уильяма, к сожалению,  мне придется взять с собой, -- сказал он. -- В
Нэвроне  ему больше  делать  нечего. Кончилась его служба.  Надеюсь,  ты  им
довольна?
     --Да, очень, -- ответила она.
     --Если бы не  сегодняшняя  стычка  с  часовым в лесу, я оставил  бы его
здесь. Но теперь риск слишком велик. Как только его опознают -- а произойдет
это, конечно,  очень  скоро, -- Юстик  не задумываясь вздернет его на первом
суку. Да ему и самому вряд ли захочется служить у твоего мужа.
     Он обвел глазами  комнату,  на мгновение задержался  на портрете Гарри,
затем подошел к балконной двери и отдернул штору.
     --Помнишь  наш первый ужин? --  спросил он.  --  И  портрет, который  я
набросал, пока ты смотрела в огонь? Ты сильно рассердилась на меня тогда?
     --Я не рассердилась, -- сказала она. -- Мне  просто  стало досадно, что
ты так быстро меня раскусил.
     --Знаешь, --  проговорил  он, --  я  давно хотел тебе сказать: из  тебя
никогда  не  выйдет настоящий рыболов. Ты слишком нетерпелива и вечно будешь
запутывать бечеву.
     В дверь постучали.
     --Да? -- крикнул он по-французски. -- Господа уже разделись?
     --Разделись, месье, -- послышался из-за двери голос Уильяма.
     --Ну  вот и  отлично.  Скажи Пьеру Блану, чтобы  связал им руки,  отвел
наверх и запер в спальнях. Часа на два мы их  обезопасим, а больше нам и  не
нужно.
     --Хорошо, месье.
     --Да, Уильям...
     --Слушаю, месье.
     --Как твоя рука?
     --Побаливает, месье, но я стараюсь не обращать внимания.
     --Ты сможешь отвезти ее  светлость  на  песчаную отмель в трех милях от
Коуврэка?
     --Конечно, месье.
     --Хорошо. После этого оставайся там и жди меня.
     --Понимаю, месье.
     Дона с удивлением взглянула на него:
     --Что ты задумал?
     Он подошел к  ней, сжимая в руке шпагу, -- глаза его  потемнели, улыбка
сбежала с лица. Помолчав минуту, он спросил:
     --Ты помнишь наш последний разговор у ручья?
     --Да.
     --Помнишь, как мы оба решили, что у женщин нет выхода? Что если женщина
и может убежать от себя, то только на день или на час?
     --Помню.
     --Сегодня утром, когда  Уильям принес известие о приезде твоего мужа, я
понял, что сказка кончилась:  ручей больше не сможет стать  нашим  убежищем.
 должна искать себе другую стоянку.  И  хотя  корабль  по-прежнему
волен плыть куда захочет, а  команда  его  по-прежнему вольна  распоряжаться
собой, их капитан теперь навсегда привязан к этим местам.
     --Почему? -- спросила она.
     --Потому что здесь живешь ты. Потому  что  мы  оба не  можем  друг  без
друга.  Я знал  об этом с  самого начала, еще когда  приезжал сюда  зимой. Я
лежал в твоей кровати, закинув руки за голову, смотрел на твое холодное лицо
на портрете  и,  улыбаясь, думал про себя: .  Я ждал, просто  ждал,
ничего не  предпринимая,  твердо  зная,  что  рано  или  поздно  наше  время
обязательно придет.
     --Вот как? -- переспросила Дона.
     --А  разве ты не чувствовала то же самое, пируя в лондонских тавернах в
окружении приятелей своего мужа? Разве,  притворяясь беспечной, равнодушной,
разочарованной, ты не знала, что где-то, неизвестно в каком краю, неизвестно
в каком обличье, живет тот единственный  нужный тебе человек,  без  которого
твоя жизнь пуста и легковесна, как соломинка на ветру?
     Она подошла поближе и прикрыла ему глаза ладонями.
     --Да, --  сказала она, -- да, ты  прав. Все,  что происходило  с тобой,
происходило и  со мной. Я узнаю каждое слово, каждый жест, каждое мимолетное
движение души. Но сейчас слишком поздно. Мы бессильны что- либо изменить. Ты
сам вчера это говорил.
     --Я говорил это, когда мы были вместе, когда нам ничто не угрожало и до
рассвета было  еще далеко. В  такие минуты  человек  не думает о будущем, он
живет настоящим,  и чем меньше у него надежд, чем опасней его положение, тем
сильней радость бытия, тем пронзительней испытываемое им наслаждение. Любовь
--  это  тоже  бегство,  Дона.  Благодаря  ей мужчина  забывает не  только о
грядущих бедах, но и о себе самом.
     --Я  знаю,  -- сказала она.  -- Я чувствовала это всегда. Но женщины, к
сожалению, устроены иначе.
     --Да, -- согласился он, -- женщины устроены иначе.
     Он достал из кармана браслет и надел ей на руку.
     --Утром, --  продолжал  он,  -- когда  рассвело и над  ручьем  поднялся
туман,  а ты по-прежнему не возвращалась, я  вдруг испытал какое-то странное
ощущение  --  не разочарование,  нет, а, скорей,  отрезвление.  Я понял, что
бегство для меня теперь  так же невозможно, как  и для тебя. Я стал узником,
закованным в цепи и брошенным в глубокую темницу.
     Она взяла его руку и прижалась к ней щекой.
     --И ты  пошел  на корабль,  -- сказала она,  -- и работал весь день, не
разгибая спины,  работал  и  молчал,  и на  лице  твоем  застыло  упрямое  и
серьезное выражение, которое я так хорошо знаю. А потом работа была окончена
и настало время принимать решение. Что же ты решил тогда?
     Он отвернулся и посмотрел в распахнутое окно.
     --Что  бы  я ни решил,  -- медленно  проговорил  он,  -- ничего уже  не
изменится. Дона  Сент-Колам останется  Доной  Сент-Колам, женой  английского
баронета  и матерью двоих детей, а я  -- французским  пиратом, разбойником и
грабителем, злейшим врагом твоей страны.  Так что, как видишь,  Дона, решать
нужно не мне, а тебе.
     Он подошел к балконной двери и остановился, глядя на нее через плечо.
     --Поэтому я и попросил Уильяма отвезти тебя на мыс в Коуврэке. Я хотел,
чтобы ты могла подумать. Если нам удастся прорваться сквозь заслон  часовых,
быстро  поднять  паруса и вместе  с  отливом  выйти в море, то в  Коуврэк мы
попадем на рассвете.  Я  подплыву на лодке  к мысу,  и  ты  скажешь мне свой
ответ. Если  же до полудня от нас не будет никаких вестей, значит, мои планы
сорвались и Годолфин  сможет  наконец осуществить свое  заветное  желание --
вздернуть ненавистного француза на самом высоком дереве своего парка.
     Он улыбнулся и шагнул на террасу.
     --Я помню каждую минуту, проведенную с тобой, Дона, -- сказал он, -- но
одна  дорога  мне  больше  всего.  Та,  когда  мы  стояли вдвоем  на  палубе
, а над головой у нас свистели пули. По лицу у тебя текла кровь,
рубашка промокла насквозь, но ты смотрела на меня и улыбалась.
     Он повернулся и исчез в темноте.
     Прошла минута, другая, а  она все смотрела ему вслед, сжимая руки перед
собой.  Наконец,  очнувшись,  словно  после долгого сна,  она  обернулась  и
увидела, что комната пуста,  француз ушел, оставив  ей серьги и  ожерелье. В
открытую  дверь  пахнуло  свежим  ветром,  свечи  на  стене  замигали.  Дона
машинально  закрыла створки  и  задвинула  щеколду. Затем  подошла  к  двери
столовой и широко распахнула ее.
     На  столе  по-прежнему громоздилась  посуда: тарелки, блюда,  вазы,  до
краев  наполненные  фруктами.  Стулья  были  отодвинуты,  как  будто  гости,
отужинав, удалились  в  соседнюю комнату. На  всем лежал странный  отпечаток
заброшенности. Посуда, фрукты, пролитое на скатерть вино  казались неживыми,
ненастоящими,   словно  натюрморт,   написанный  неумелой  рукой.  На  полу,
уткнувшись  мордами в лапы, лежали два спаниеля. При  ее появлении Герцогиня
подняла  голову  и неуверенно заскулила.  Перед  уходом  кто-то из матросов,
очевидно,  начал тушить свечи, но в спешке не довел дело до конца: три свечи
по-прежнему загадочно мерцали на стене, роняя на пол капли воска.
     Одна из них  погасла  на глазах  у Доны, две  другие продолжали  тускло
мигать.  Матросы выполнили приказ своего капитана  и удалились.  Сейчас они,
должно  быть, уже пробираются через  лес к  ручью, и он идет вместе с  ними,
сжимая в руке шпагу. Часы на  конюшне пробили  один  раз; высокий,  звенящий
звук  разнесся по воздуху, словно эхо церковных  колоколов. Дона подумала  о
гостях,  запертых  наверху  в  спальнях,  --  беспомощных,  полураздетых, со
связанными руками, с искаженными от злобы  лицами.  Только Гарри,  наверное,
как  ни в чем не бывало безмятежно похрапывает на полу  -- рот открыт, парик
съехал набок, --  пираты пиратами,  а после сытного ужина, как  известно, не
мешает  немного   вздремнуть.  Уильям,  очевидно,  поднялся  к  себе,  чтобы
перевязать рану.  В душе ее шевельнулось раскаяние -- как она могла забыть о
нем! Она  двинулась к лестнице и уже положила руку на перила, когда внимание
ее  вдруг привлек какой-то  звук, донесшийся сверху. Она подняла голову:  на
галерее стоял Рокингем. Лицо его пересекал шрам, узкие глаза смотрели на нее
без улыбки, в руке поблескивал нож.

20
     Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем он сдвинулся с места и, не
отрывая  от нее глаз, стал спускаться  вниз. Он подходил все  ближе и ближе.
Дона  попятилась, нащупала за спиной стул  и  села.  Он был без  камзола, на
рубашке  алели пятна крови, кровь виднелась и  на ноже, который он держал  в
руке. Дона мгновенно поняла, что случилось. Где-то там, наверху, в одном  из
темных  коридоров,  лежал  сейчас смертельно раненный  или убитый человек --
один из матросов , а может быть, даже Уильям. Пока она предавалась
воспоминаниям в гостиной, разглядывая свои драгоценности, наверху в тишине и
во мраке шла ожесточенная схватка.
     Рокингем уже спустился с лестницы и, все так же пристально глядя на нее
своими узкими кошачьими  глазами, подошел к столу и уселся за дальним концом
на месте Гарри. Нож он положил перед собой на тарелку.
     Помолчав  несколько  секунд,  он  заговорил.  Голос  его  звучал  почти
спокойно,  что  совершенно   не  вязалось  с  новым,  странным   выражением,
появившимся на его лице. Ей  казалось, что перед  ней уже не тот Рокингем, с
которым  она  веселилась в Лондоне  и разъезжала  верхом по  Хэмптон-Корту и
которого в глубине души презирала  за  суетность и  тщеславие, а  жестокий и
опасный враг, способный причинить много неприятностей и бед.
     --Я вижу, вы получили назад свои драгоценности, -- произнес он.
     Она  пожала  плечами -- пусть думает, что хочет. Главное, разузнать его
замыслы, выяснить, что он собирается делать.
     --И что же вы отдали взамен? -- продолжал он.
     Она  начала вдевать  серьги, следя за ним из-под руки. Его  неотступный
взгляд  раздражал и пугал ее.  Чтобы хоть как-то отвлечь его  внимание,  она
проговорила:
     --Что  с вами, Рокингем? Отчего вы  вдруг сделались так серьезны? Разве
сегодняшняя шутка не доставила вам удовольствия?
     --Вы правы, -- ответил он, -- я получил огромное удовольствие, наблюдая
за  тем, как дюжина  мужчин  послушно снимает штаны и расстается с  оружием,
напуганная  горсткой  шутников.  Это  напомнило   мне  наши   похождения   в
Хэмптон-Корте.  Но потом я  заметил взгляды, которые Дона Сент-Колам бросала
на главного шутника, и мне стало не до смеха.
     Дона облокотилась на стол и положила подбородок на руки.
     --Почему же? -- спросила она.
     --Потому что в эту минуту я понял все, что не давало мне покоя с самого
приезда: и этот  странный лакей, несомненно  подосланный  французом, и  ваше
непонятное  расположение  к  нему,  и   загадочные  прогулки   по  лесу,   и
отсутствующий взгляд, которого я никогда не  замечал у вас раньше... Да, да,
я вдруг понял, почему вы стали так  безразличны и ко мне, и  к Гарри,  и  ко
всем остальным мужчинам. Вас интересовал теперь только  один человек -- тот,
кто явился сегодня в Нэврон.
     Он  произнес это очень тихо, почти шепотом, но  глаза его, устремленные
на нее, излучали откровенную ненависть.
     --Ну что? -- спросил он. -- Будете все отрицать?
     --Нет, -- ответила она, -- я не собираюсь ничего отрицать.
     Он, словно невзначай, взял с тарелки нож и принялся водить им по столу.
     --А вы понимаете, чем это  вам  грозит?  -- произнес он. -- Если истина
выплывет наружу, вам не избежать тюрьмы, а может быть, даже виселицы.
     Она опять пожала плечами и ничего не сказала.
     --Что  и говорить,  невеселый конец для  Доны Сент-Колам, -- проговорил
он. -- Вам, полагаю, никогда  не приходилось бывать  в тюрьме? Вы не знаете,
что такое  мучиться от жары и вони, жевать черствый хлеб и пить воду пополам
с  грязью? А  прикосновение веревки, медленно  впивающейся  в шею, вам  тоже
незнакомо?
     --Вы напрасно стараетесь запугать  меня, Рокингем, -- спокойно ответила
она. -- Поверьте, я не хуже вас представляю себе ужасы тюрьмы.
     --Я счел себя  обязанным предупредить вас о возможных  последствиях, --
сказал он.
     --Боже мой, -- проговорила она, -- и все это только потому, что милорду
Рокингему  почудилось,  будто  я  улыбнулась  пирату,  отбиравшему   у  меня
драгоценности. Расскажите это кому угодно: Годолфину, Рэшли, Юстику или даже
Гарри -- они поднимут вас на смех.
     --Я понимаю, почему вы так спокойны, -- возразил он, -- вы думаете, что
ваш пират  уже плывет в открытом море, а вас  защищают стены  Нэврона. Ну  а
если он еще не успел удрать? Если наши люди схватят его и приведут сюда и мы
устроим небольшое  представление, как было  принято  лет  сто  назад, а  вас
пригласим в качестве зрителя? Что тогда, Дона? Неужели вы и тогда останетесь
спокойной?
     Она посмотрела на него, и ей снова -- в который раз! -- показалось, что
он похож  на  гладкого, самодовольного  кота, подкарауливающего  беззащитную
птичку.  Перед  глазами  ее встали картины  прошлого,  и  она вдруг со  всей
отчетливостью  увидела  то,  что  интуитивно  чувствовала  в нем  всегда  --
сознательную и  злобную  порочность натуры,  обнаружить  которую  было очень
трудно из-за всеобщей распущенности, царившей в их эпоху.
     --Как вы любите драматизировать, Рокингем, -- проговорила она. --  Дыба
и испанский сапог давно вышли из моды, еретиков больше не жгут на кострах.
     --Еретиков, может быть, и не жгут, -- согласился он, -- а вот  пиратов,
насколько  мне  известно,  по-прежнему  вешают,  колесуют  и  четвертуют,  и
сообщники их, как правило, не избегают этой участи.
     --Ну  что ж, --  сказала  она,  --  если  вы  считаете меня  сообщницей
пиратов, действуйте. Поднимитесь наверх, освободите гостей, разбудите Гарри,
сгоните  с него хмель, созовите слуг, оседлайте коней, пригласите на  помощь
солдат. А когда поймаете, наконец, вашего пирата, можете вздернуть нас рядом
на одном суку.
     Он молча смотрел на нее с другого конца стола и поигрывал ножом.
     --Да,  -- сказал он, -- я  понимаю.  Вас  не страшат ни муки, ни пытки.
Ничто  не способно сломить  теперь  вашу гордость.  Вы  готовы  принять даже
смерть, потому что наконец испытали то, о  чем мечтали всю жизнь. Разве я не
прав?
     Она посмотрела на него и рассмеялась.
     --Да, Рокингем, -- сказала она, -- вы правы.
     Он  побледнел, шрам на  его  щеке  проступил отчетливей,  исказив  лицо
безобразной гримасой.
     --А ведь на его месте мог быть я, -- произнес он.
     --Никогда, -- ответила она, -- никогда, видит Бог.
     --Если бы вы  не  сбежали в Нэврон, если бы  вы остались  в Лондоне, вы
непременно стали  бы моей. Пусть от скуки,  пусть от тоски,  от безразличия,
пусть даже от отвращения -- но моей!
     --Нет, Рокингем, нет, никогда...
     Он встал, продолжая вертеть в руках нож, оттолкнул спаниеля, дремавшего
на полу, и медленно закатал рукава рубашки.
     Дона тоже поднялась, сжимая подлокотники кресла; тусклый отблеск свечей
задрожал на ее лице.
     --Что с вами, Рокингем? -- спросила она.
     Он улыбнулся -- впервые за все  это  время -- и,  отшвырнув ногой стул,
оперся на край стола.
     --Ничего особенного, -- прошипел он, -- просто я собираюсь убить вас.
     Дона схватила бокал с вином, стоявший поблизости,  и швырнула  в  него.
Бокал упал  на пол и разбился  вдребезги, но все же на какую-то долю секунды
задержал его. Придя в себя, он попытался дотянуться до нее  через  стол,  но
она  увернулась,  нащупала за  спиной  массивный,  тяжелый стул и,  с трудом
оторвав его от пола, толкнула в его сторону. Стул проехался по столу, сметая
на пол  серебро и посуду, и ударил Рокингема в плечо. Он задохнулся от боли.
Отбросив стул в сторону,  он  поднял нож и, прицелившись, метнул в Дону. Нож
вонзился в ожерелье и разрубил его надвое, слегка оцарапав ей кожу,  а потом
скользнул  вниз и застрял  в  складках одежды.  Дрожа от ужаса  и  боли, она
потянулась,  чтобы поднять его, но, прежде  чем ее пальцы нащупали рукоятку,
Рокингем уже  накинулс