я на нее,  завернул ей руку за  спину и зажал  ладонью
рот. Она  услышала,  как  зазвенели бокалы и тарелки,  и  почувствовала, что
падает на стол.  Рокингем тщетно пытался нашарить нож, оставшийся у  нее под
спиной. Собаки, вообразившие,  что  это  какая-то новая  игра,  которую люди
затеяли  ради их удовольствия, подняли неистовый лай и принялись наскакивать
на  него сзади,  так  что  он,  в  конце концов, вынужден  был обернуться  и
отшвырнуть их.
     Воспользовавшись тем, что рука, зажимавшая ей рот, на  секунду ослабла,
она тут же  вонзила зубы ему  в ладонь, а свободной рукой ударила в лицо. Он
отпустил ее кисть и обеими руками схватил за горло. Пальцы его сжимались все
сильней и  сильней, Дона чувствовала,  что начинает задыхаться. Правой рукой
она продолжала водить  по столу, надеясь нашарить нож. Неожиданно  пальцы ее
сомкнулись   на   холодной  рукоятке.  Она  вытащила   нож  из-за  спины  и,
размахнувшись  что было  сил, всадила ему  в  бок. Клинок легко, без  всяких
усилий вошел в  мягкую, податливую плоть; на руку Доне брызнула густая струя
крови.  Рокингем издал странный, глубокий вздох, разжал руки  и повалился на
бок,  круша  оставшуюся на  столе  посуду.  Дона оттолкнула  его  и  встала,
чувствуя, что колени ее дрожат от напряжения. Собаки продолжали с диким лаем
скакать  вокруг. А Рокингем  уже  приподнимался  над столом,  глядя  на  нее
остекленевшими глазами;  одной рукой он зажимал рану на боку, другой тянул к
себе тяжелый серебряный графин,  которым можно было в два счета свалить Дону
с ног. Он шагнул к ней, и в этот момент последняя свеча, тускло мерцавшая на
стене, погасла -- комната погрузилась в темноту.
     Дона вытянула  руки  и  осторожно  двинулась  вокруг  стола.  Рокингем,
спотыкаясь  и натыкаясь в  темноте на стулья, неотступно  следовал  за  ней.
Заметив слабый свет, падавший  из  окна  галереи на  лестницу, она торопливо
кинулась туда.  Вот  и первая ступенька. Она  ухватилась рукой  за  перила и
устремилась  вверх.  По пятам  за  ней  с  лаем  бежали собаки. Откуда-то со
второго этажа  доносились крики и стук в дверь. Дона слышала  их  как сквозь
сон;  звуки  эти казались ей далекими  и  нереальными,  не имеющими никакого
отношения к тому, что происходило  сейчас  с ней. Она  громко  всхлипнула  и
оглянулась --  Рокингем  уже  стоял под лестницей. Ноги не держали  его,  он
опустился на четвереньки и  пополз  следом  за  ней,  как  пес. Она  наконец
добралась до  галереи. Крики и  стук  сделались  отчетливей. Слышался  голос
Годолфина и проклятия  Гарри, сопровождаемые  неистовым тявканьем спаниелей.
Весь  этот  гвалт,  очевидно,  разбудил  малышей  --  из  детской  донеслись
пронзительные  испуганные крики.  И  страх ее неожиданно  исчез,  рассеялся,
уступив место гневу. Она сделалась спокойной, уверенной и холодной.
     Бледный лунный свет, пробившись сквозь плотную завесу облаков, упал  на
стену  и  осветил  тяжелый  пыльный   щит,  принадлежавший  покойному  лорду
Сент-Коламу. Дона сорвала его со  стены  и,  пытаясь удержать, опустилась на
колени. Рокингем приближался. На середине лестницы он остановился,  переводя
дыхание,  а  затем  снова принялся  карабкаться  вверх,  скребя  ногтями  по
ступеням  и тяжело дыша. Вот  он  добрался до площадки.  Дона видела, как он
наклонился вперед, высматривая  ее в  темноте. И  тогда она подняла щит и со
всего размаха швырнула прямо ему в голову. Он  зашатался,  упал, кувыркаясь,
скатился по лестнице  и рухнул на  каменный пол, придавленный тяжелым щитом,
свалившимся  сверху.  Следом, игриво повизгивая,  сбежали собаки и принялись
возбужденно  обнюхивать  распростертое  тело. Дона  застыла  на галерее.  Ее
охватила  страшная  усталость,  голова раскалывалась от боли, в ушах  звенел
пронзительный   крик   Джеймса.   Откуда-то   издалека   послышались   шаги,
взволнованные, испуганные голоса и  треск ломающегося дерева. , -- безразлично,  как
о чем-то постороннем, подумала  она. Ей было  не до них, она слишком устала,
чтобы беспокоиться о ком-то еще. Больше всего  ей  хотелось сейчас уткнуться
лицом в подушку и заснуть, не видя и не слыша ничего вокруг. Она представила
свою тихую спальню в конце коридора, свою уютную, мягкую кровать... Мысли ее
перенеслись дальше, она подумала о корабле, плывущем  к  морю, и о человеке,
стоящем за штурвалом, -- единственном и самом дорогом человеке на свете. Они
договорились  встретиться  на  рассвете,  она  обещала  ждать  его на  узкой
песчаной  косе,  выступающей  в  море. Она  обещала дать  ему ответ.  Уильям
поможет ей, верный, преданный Уильям, он покажет ей дорогу, он довезет ее до
бухты. Они  спустятся на  берег, сядут  в лодку,  которую вышлют  за ними  с
корабля, и уплывут --  далеко-далеко...  Ей представилось побережье Бретани,
такое,  каким  она  увидела его  несколько  дней  назад:  каменистый  берег,
позолоченный лучами восходящего солнца, багровые  зубчатые скалы, похожие на
скалы  Девона.  Она вспомнила  белые  буруны, набегающие  на  песок, брызги,
туманной пеленой  окутывающие  все  вокруг,  запах моря, смешанный с запахом
прогретой земли и трав...
     Где-то там, за этими скалами, стоит дом, который она ни разу не видела,
большой  дом с серыми  стенами,  в который  они  однажды  войдут  вдвоем. Ей
хотелось заснуть и увидеть во сне этот дом и забыть наконец темный обеденный
зал,  оплывающие  свечи,  разбитую  посуду,  сломанные  стулья и  выражение,
появившееся на лице у Рокингема,  когда она вонзила в  него нож. Ей хотелось
спать, ей очень хотелось  спать, сон одолевал ее, она  чувствовала, что силы
ее оставляют и она падает, падает, как Рокингем падал недавно, а тьма вокруг
сгущается, ложится на глаза и в ушах пронзительно свистит ветер...
     Прошло,  наверное,  очень много времени. Какие-то  люди склонились  над
ней, подняли на руки, понесли.  Кто-то  смыл кровь с ее лица и шеи, подложил
под голову  подушку. Она слышала неясные мужские  голоса, тяжелый шум шагов.
Затем во  дворе простучали  копыта --  должно быть, кто-то  уехал.  Часы  на
конюшне пробили три раза.
     В голове ее шевельнулась смутная, тревожная мысль:   Она  попыталась
подняться, но тут  же  снова упала на  подушку.  За окном было темно, мелкий
дождь стучал по стеклу.  В конце концов усталость сморила ее, и  она заснула
глубоким,  тяжелым сном,  а когда проснулась, шторы были  уже  раздернуты, в
окно врывался дневной  свет и Гарри,  стоя  подле  нее  на коленях, неуклюже
гладил ее  по  волосам.  Глаза  у  него были  встревоженные,  он  пристально
всматривался в ее лицо, время от времени всхлипывая, словно ребенок.
     --Ну как ты, дорогая? -- спросил он. -- Тебе лучше?
     Она  непонимающе посмотрела на  него.  Виски  ломило, в  голове  билась
тупая, ноющая  боль. Зачем он  стоит  на коленях?  Зачем  он ведет  себя так
смешно и нелепо?
     --Роки  умер, Дона,  --  произнес  Гарри. --  Мы нашли его  на  полу  с
переломленной шеей. Бедный Роки, он был моим самым лучшим другом!
     По щекам его заструились слезы. Дона молча смотрела на него.
     --Он спас тебе жизнь, Дона, -- продолжал Гарри. -- Он пытался  защитить
тебя от  этого  подлого пирата.  Он  дрался с ним один на один,  в  темноте,
дрался, несмотря на рану в боку, чтобы ты, дорогая моя, любимая моя девочка,
успела добежать до спальни и предупредить нас.
     Дона не  слушала его.  Она приподнялась на кровати и посмотрела в окно,
за которым разгорался яркий, погожий день.
     --Который час? -- спросила она. -- Солнце уже встало?
     --Солнце?  -- удивленно  переспросил  он. --  Конечно, дорогая,  сейчас
полдень. Почему ты спрашиваешь? Не думай ни  о чем, моя радость, тебе нельзя
волноваться, ты столько всего пережила...
     Она  закрыла глаза и постаралась сосредоточиться. Если  сейчас полдень,
значит, корабль уже уплыл -- он сказал, что будет ждать только до  рассвета.
Она проспала. Боже мой,  она проспала! Шлюпка подходила к берегу, как они  и
договорились, и уплыла, никого не застав.
     --Ни  о  чем не беспокойся, дорогая, --  услышала она  голос Гарри.  --
Забудь об  этой проклятой ночи. Клянусь  тебе, я никогда больше не  возьму в
рот спиртного.  Да,  да, это я  во всем  виноват. Если бы  я не  напился как
сапожник,  ничего  бы  не  случилось.  Но не  думай,  дорогая,  этот негодяй
поплатится за все. Наконец-то он в наших руках, наконец- то мы его поймали.
     --Кого? -- с трудом выговорила она. -- Кого вы поймали?
     --Француза, конечно,  кого  же  еще!  -- ответил  он. -- Этого  подлого
француза, который убил Роки и собирался убить  тебя. Корабль успел удрать  и
команда тоже, но главаря мы, благодарение Богу, схватили.
     Она продолжала изумленно смотреть на него,  словно не веря своим  ушам.
Он обеспокоенно заглянул ей в лицо и снова забормотал, гладя ее  по голове и
целуя пальцы:
     --Бедная моя девочка, как ты измучилась! Что за проклятая ночь!
     Затем, смущенный странным, мрачным выражением,  застывшим в ее  глазах,
вдруг  умолк, покраснел и, не выпуская ее пальцев,  робко, будто застенчивый
школьник, спросил:
     --Скажи,  дорогая, ведь этот француз, этот подлый пират... он не посмел
тебя обидеть, правда?

21
     Прошло два  дня,  два  долгих дня без  часов и  минут. Дона  одевалась,
спускалась к обеду, гуляла по саду, испытывая странное ощущение, что все это
происходит не с ней, а с какой-то другой женщиной, чьи слова и поступки были
ей  совершенно непонятны. Она жила словно во сне, ни  о чем не думая, ничего
не желая, скованная оцепенением, охватившим  не только ее ум, но  и  тело --
она  не замечала солнечных лучей,  прорывавшихся сквозь  завесу  облаков, не
чувствовала легкого ветерка, время от времени пробегавшего по саду.
     Дети  как  ни в чем не бывало резвились на лужайке. Джеймс карабкался к
ней на колени,  Генриетта прыгала  вокруг  и щебетала: . Дона взглянула на Пру.  Вид у
девушки  был бледный,  подавленный, и  она с трудом вспомнила, что в Нэвроне
траур, что тело Рокингема лежит в  полутемной церкви,  дожидаясь погребения.
Время  тянулось  бесконечно  долго,  серое,  пустое  и безрадостное,  как  в
детстве, когда пуритане запретили танцевать на  лугу по воскресеньям. Явился
пастор из  Хелстонской  церкви  с  соболезнованиями  по  поводу безвременной
кончины их дорогого друга. Произнеся несколько напыщенных фраз, он уехал, но
его место  тут же  занял Гарри. Он хлюпал носом, говорил непривычно  тихо  и
вообще был на удивление  робок  и заботлив: поминутно осведомлялся, не нужно
ли ей  чего-нибудь, не подать  ли ей накидку, не укутать ли колени пледом, а
когда она качала в ответ головой, желая только, чтобы ее  оставили в покое и
дали посидеть молча, ни о  чем не думая,  никого  не видя,  он снова и снова
принимался твердить, что он любит ее, что никогда больше не возьмет в рот ни
капли, что  полностью осознает  свою вину  за события той злосчастной  ночи:
если бы не его пьяное легкомыслие и преступная небрежность, их не заперли бы
в спальнях и бедняга Рокингем остался бы жив.
     --Поверь,  дорогая, с  вином  и картами покончено, -- бормотал  он.  --
Клянусь тебе, я больше никогда  не сяду за  карточный  стол. Мы продадим наш
городской дом и переедем в Хэмпшир, туда, где ты  родилась и  где мы с тобой
познакомились. Мы будем жить спокойной, размеренной жизнью --  ты, я и дети;
я научу  Джеймса  ездить верхом и  охотиться с соколами. Ведь ты поедешь  со
мной, правда, Дона? Скажи, ты поедешь?
     Но она молчала и смотрела прямо перед собой.
     --В Нэвроне есть  что-то зловещее, --  продолжал  он. --  Я всегда  это
замечал,  даже в детстве.  Да и климат здесь слишком  мягкий. Он  вреден для
моего здоровья. И для  твоего  тоже, правда, дорогая? Да, да, мы обязательно
уедем отсюда, как только закончим все дела. Единственное, о чем я жалею, так
это что мне не удалось поймать твоего подлого слугу и вздернуть его вместе с
хозяином. У меня  до сих пор мороз по коже идет, когда я представляю,  какой
опасности ты подвергалась, живя с ним бок о бок.
     Он высморкался и покачал головой. Один из спаниелей подбежал к  Доне и,
ласкаясь, лизнул ее  руку, и ей вдруг вспомнилось, как заливисто они тявкали
в  ту  ночь, как  возбужденно  носились  по  залу.  Пелена,  окутывающая  ее
сознание, упала,  мысли  сделались ясными  и четкими. Она огляделась вокруг.
Дом, сад,  фигура Гарри снова  обрели смысл  и  значение. Сердце ее забилось
быстрей. Она  прислушалась  к  тому,  что он  говорил,  понимая, что времени
осталось мало и из его слов можно извлечь кое-что полезное.
     --Должно  быть,  Роки  все-таки  перехитрил твоего  подлого  лакея,  --
рассуждал Гарри.  --  В его комнате все было перевернуто  вверх  дном,  а от
двери по коридору тянулся кровавый след. Потом этот  след вдруг исчез, а сам
негодяй  как сквозь землю провалился.  Наверное,  ему удалось каким-то чудом
выскользнуть из дома и догнать остальную шайку. Представь себе, оказывается,
у них  на реке  был  тайник, они прятались  там  во время набегов. Эх,  черт
побери, если бы мы знали об этом заранее!
     Он стукнул  кулаком по ладони.  Потом, вспомнив, что в  доме покойник и
что во время траура  не полагается кричать и чертыхаться, вздохнул и добавил
чуть тише:
     --Бедный Роки! Как я буду жить без него!
     Дона  заговорила.  Голос  ее  звучал  робко  и  неуверенно,  словно она
пыталась вспомнить плохо затверженный урок.
     --Как его поймали? -- спросила она, не чувствуя, что пес снова лижет ей
руку.
     --Кого?  Француза? -- отозвался  Гарри. -- Видишь ли, нам самим пока не
все ясно. Мы  надеялись,  что  ты  сможешь пролить свет  хотя бы на то,  что
происходило вначале. Ты ведь довольно долго оставалась с ним наедине, там, в
гостиной. Я  пытался тебя расспрашивать, но ты становилась  такой  странной,
такой рассеянной, от  тебя ничего нельзя было добиться.  И я сказал Юстику и
всем остальным: . Так  что решай сама, дорогая: если хочешь, расскажи все как было,
а нет -- я не буду тебя принуждать.
     Она сложила руки на коленях и проговорила:
     --Он отдал мне серьги и ушел.
     --Да? --  переспросил Гарри. -- И  все? Ну вот и хорошо, вот и отлично.
Только  потом он, видно, решил вернуться и погнался за тобой по лестнице. Ты
добежала до  дверей своей спальни  и упала в  обморок. Поэтому ты, наверное,
ничего  и не помнишь.  К счастью,  поблизости  оказался  Роки.  Он  разгадал
намерения негодяя и кинулся тебе на помощь. Завязалась драка. И наш дорогой,
наш верный, преданный друг погиб, защищая твою честь.
     Он  замолчал  и принялся  гладить  собаку.  Дона  подождала  немного  и
спросила, глядя на лужайку:
     --А потом?
     --Потом все было так, как предсказывал Роки. Ведь это он придумал  весь
план.  Еще  в Хелстоне,  когда мы  впервые встретились с  Юстиком и Джорджем
Годолфином. .
Так все и получилось, только вместо корабля в наши сети попал сам капитан.
     Он рассмеялся и потрепал собаку по спине.
     --Теперь этот негодяй поплатится за все свои злодеяния. Мы вздернем его
на  первом  суку,  и местные  жители  наконец-то вздохнут  спокойно,  верно,
Герцогиня?
     Дона, словно  издалека,  услышала  свой  холодный, бесстрастный  голос,
отчетливо проговоривший:
     --Прости, я не поняла: он что же, ранен?
     --Ранен? Какое там -- ни единой царапины! Так, в целости и сохранности,
и отправится  на  виселицу. Они слишком задержались в  Нэвроне -- он  и трое
других бандитов  -- и не  успели сесть на корабль. Капитан,  очевидно, велел
команде заранее  приготовить его к отплытию, пока он будет орудовать в доме.
Не знаю уж, как  им это удалось, но  они  его приготовили. И  когда Юстик со
своими людьми прибыл  на оговоренное место, судно было уже на середине реки,
а трое матросов  вплавь  добирались  до  него. Капитан  остался  на  берегу,
прикрывая их отступление. Он стоял у воды, спокойный и невозмутимый, как сам
дьявол,  и  отбивался  одновременно  от  двух  наших  часовых,  то  и   дело
оборачиваясь к  плывущим и посылая  им  вдогонку  какие-то  команды на своем
тарабарском  наречии. Несколько лодок тут же пустились за ними в погоню, как
было задумано, но и корабль и разбойники успели удрать. Судно летело на всех
парусах,  подгоняемое сильным отливом и крепким  попутным ветром,  а капитан
смотрел им вслед и, по словам Юстика, хохотал во все горло.
     Дона  слушала  Гарри  и  представляла  устье  реки,  расширяющееся  при
впадении в  море, свист ветра в мачтах , точь-в-точь такой же, как
в тот раз, когда она стояла на его палубе. Да и все остальное было таким же,
все  матросы  были  на месте: и  Пьер Блан, и Эдмон  Вакье,  и  другие члены
команды...  Только  капитана не  было  с  ними.  Он остался на берегу, а они
уплывали в море, потому что таков  был его приказ. Именно этот  приказ  он и
прокричал  им  вслед,  отбиваясь  от  наседающих врагов.  Он  спас команду и
корабль, а сам оказался  в плену, но она знала, что, в какую бы  темницу его
ни заточили, какую бы охрану к нему ни приставили, его живой и деятельный ум
обязательно  найдет  выход и поможет ему вырваться на свободу. И  чем больше
она об этом думала, тем дальше отступал ее страх, тем смелей и уверенней она
становилась.
     --Где он сейчас? --  спросила  она, поднимаясь и роняя  на  землю плед,
которым укутал ее Гарри.
     --Пока  у  Джорджа Годолфина, -- ответил он. --  Джордж  заточил  его в
башню  и  приставил надежных часовых. А  через  двое  суток, когда  прибудет
конвой, мы отправим его в Экзетер или Бристоль.
     --Зачем?
     --Чтобы повесить, разумеется. Хотя не  исключено, что  Джордж  и  Юстик
захотят облегчить работу  слугам его величества  и  вздернут его в ближайшее
воскресенье на радость местным жителям.
     Они вошли в дом. Дона остановилась у балконной двери,  той самой, перед
которой несколько дней назад прощалась с французом, и спросила:
     --Но ведь это незаконно?
     --Конечно, незаконно, но я уверен, что его величество посмотрит на  это
сквозь пальцы.
     .   Ей   вспомнились   слова   француза:   . Ну что  ж, этот  совет, пришелся
сейчас очень  кстати:  более  рискованной  и  безрассудной  затеи,  чем  его
освобождение, трудно было себе представить.
     --Как ты себя чувствуешь, дорогая? --  озабоченно спросил  Гарри.  -- У
тебя  такой странный вид. Наверное, ты расстроилась из-за Роки? Мне кажется,
его смерть сильно потрясла тебя.
     --Возможно, -- ответила она.  -- Не знаю... Да и  не все  ли равно... Я
чувствую себя совершенно нормально. Ты напрасно беспокоишься.
     --Я забочусь о твоем здоровье, дорогая, -- ответил он. -- Я  хочу, черт
возьми, чтобы ты была счастлива.
     Он посмотрел  на нее робким, влюбленным взглядом  и неловко  схватил за
руку.
     --Ведь ты поедешь со мной в Хэмпшир, правда?
     --Да, -- ответила она, -- да, Гарри, я поеду с тобой в Хэмпшир.
     Она села на низкую  скамеечку  у камина, в  котором  с  самой весны  не
разжигали огня, и задумалась, глядя в то место, где когда-то танцевали языки
пламени. Гарри, позабыв, что в доме траур, завопил во все горло:
     --Герцог! Герцогиня!  Вы слышали? Ваша  хозяйка согласилась  поехать со
мной в Хэмпшир! А ну-ка, собачки, вперед бегом, кто быстрей?
     .
     Ужинали они вдвоем,  сидя у раскрытого окна гостиной. После ужина Дона,
сославшись  на усталость, поднялась  к  себе.  У Гарри, слава Богу,  хватило
такта не задавать лишних вопросов.
     Она  разделась  и легла, снова  и  снова прокручивая  в  голове  детали
предстоящей беседы с Годолфином. Неожиданно  в дверь постучали. Сердце у нее
упало. Неужели Гарри?  Нет, не может быть,  он  так искренне сокрушался, так
трогательно  жалел  ее...  Боже  мой,  только  не сегодня!  Она  притаилась,
надеясь,  что,  не получив  ответа, он уйдет.  Стук повторился.  Затем ручка
медленно повернулась, и в комнату вошла Пру,  в ночной рубашке и со свечой в
руке. Глаза у нее были красные и распухшие от слез.
     --Что случилось? -- вскакивая, проговорила Д