Я  уверен,  что  он тоже назвал  бы  ваш  отъезд  из Лондона
бегством.
     --Почему же ты ушел от своего хозяина?
     --При том образе жизни, который он сейчас  ведет, миледи, слуга  ему, к
сожалению, не нужен. Поэтому он предложил мне подыскать другое место.
     --И ты выбрал Нэврон?
     --Да, миледи.
     --Чтобы жить в одиночестве и ловить мотыльков?
     --Совершенно верно, миледи.
     --Значит, Нэврон и для тебя убежище?
     --В каком-то смысле да, миледи.
     --А чем занимается твой бывший хозяин?
     --Он путешествует, миледи.
     --Путешествует? Переезжает с места на место?
     --Именно так, миледи.
     --Может быть, он тоже хочет от чего-то убежать?
     --Может быть,  миледи.  Он  и сам  частенько называет свои  путешествия
бегством. Иногда мне кажется, что вся его жизнь -- это бегство.
     --Ну что ж, ему  можно позавидовать, -- сказала Дона, срезая  кожуру  с
яблока,  --  это  удается  далеко  не  каждому.  Большинство   людей  только
притворяются свободными, а на самом деле связаны по рукам и ногам.
     --Вы правы, миледи.
     --А твоего хозяина ничто не связывает?
     --Нет, миледи.
     --Ты меня заинтриговал, Уильям. Мне даже захотелось взглянуть на твоего
хозяина.
     --У вас с ним много общего, миледи.
     --Может быть, во время очередного путешествия он не откажется заглянуть
к нам?
     --Вполне возможно, миледи.
     --В таком  случае, Уильям, я отменяю свое  приказание. Если твой хозяин
надумает нас навестить, можешь  не говорить ему, что я простудилась или лежу
при смерти -- я с удовольствием его приму.
     --Слушаюсь, миледи.
     Она поднялась и, оглянувшись, --  он в это время как  раз  отодвигал ее
стул -- увидела, что он  улыбается. Встретившись с ней взглядом,  он тут  же
сделал  серьезное   лицо  и  снова  крепко  сжал  свой   ротик-пуговку.  Она
направилась  в  сад.  Воздух  был тих,  ласков  и  спокоен;  небо  на западе
разгоралось  широкими полосами. Из дома доносились голоса детей -- наверное,
Пру  укладывала  их спать.  В  такую  погоду  хорошо  было  погулять  одной,
побродить где-нибудь по окрестностям. Она вернулась  в  дом, захватила шаль,
накинула ее на плечи и, миновав сначала сад, потом парк,  незаметно дошла до
перелаза.  За перелазом  расстилалось поле.  Грязная  тропинка  привела ее к
проселочной дороге,  за  которой виднелась широкая пустошь,  поросшая буйным
разнотравьем, а еще дальше, за пустошью, -- море и скалистый берег.
     Ей вдруг ужасно  захотелось  добраться туда, о реке она уже  забыла  --
морской простор неудержимо манил ее к себе.  Когда  она, наконец, ступила на
берег, полого убегающий вниз, в воздухе  уже похолодало. Чайки,  в это время
года  обычно  сидящие  на  гнездах, при ее появлении всполошились и  подняли
отчаянный  крик.  Дона  устало опустилась  на  каменистый пригорок, поросший
пучками   колючей  травы,  и  огляделась.  Слева  виднелась  река,   широкой
искрящейся полосой убегающая к  морю  -- спокойному,  гладкому,  отливающему
медью и пурпуром в  лучах заходящего солнца. Далеко внизу, под скалами, тихо
плескались волны.
     Солнце, садившееся у  нее  за  спиной, прочертило  по  воде дорожку  до
самого горизонта.  Дона  лежала, погруженная в сладкую, дремотную тишину,  и
смотрела на море.  Неожиданно вдали  замаячила  какая-то  точка. Она  быстро
росла, приближалась,  обретая очертания  парусника. Ветер  внезапно  стих, и
парусник на мгновение  замер,  словно  повис  между морем и небом  -- яркий,
легкий, как детская игрушка.  Дона различала высокую корму, кубрик, странные
наклонные мачты  и тучи чаек,  с криком  вьющихся вокруг корабля. ,  --  подумала она. Легкий ветерок промчался по склону
холма,  на  котором она лежала, взъерошил  гребни волн под обрывом и полетел
дальше, к  застывшему  в  ожидании  кораблю.  Паруса его  вдруг  наполнились
ветром, выгнулись и затрепетали --  белые,  чистые и воздушные;  чайки стаей
поднялись с поверхности моря  и  закружились  вокруг мачт;  заходящее солнце
позолотило корабль  своим последним лучом, и  он легко и плавно заскользил к
берегу, оставляя позади  длинную  темную  волнистую полосу. Доне показалось,
будто чья-то рука  внезапно сдавила ей сердце и чей-то тихий голос прошептал
на  ухо:  . Ее  охватило  какое-то странное
чувство -- восторг? страх? удивление? Она повернулась и, вполголоса напевая,
улыбаясь сама не зная чему, побрела обратно в Нэврон. Она шла, карабкаясь по
склонам, огибая лужи, по- мальчишески перепрыгивая через  канавы, а небо над
ее головой  становилось все темней  и темней,  вот  уже  показалась луна,  и
легкий ветерок, шелестя, пробежал по верхушкам деревьев.

5
     Вернувшись,  она сразу  же легла. Прогулка  утомила ее,  и она  заснула
почти мгновенно, не  замечая, что шторы раздернуты и в  комнату светит луна.
Среди ночи  она внезапно проснулась,  разбуженная  скрипом гравия под окном.
Было,  наверное, чуть  больше  полуночи  --  сквозь сон она  разобрала,  как
пробили часы  на конюшне. Шаги  под окном насторожили ее: слугам в это время
полагалось  спать, а не разгуливать по двору. Она встала,  подошла к  окну и
выглянула  в   сад.  От  дома  на  землю  ложилась   густая  тень;  человек,
прогуливающийся внизу,  должно  быть, уже ушел -- она никого не увидела. Она
постояла,  подождала.   Неожиданно   из-за  деревьев,  окаймлявших  лужайку,
выступила человеческая фигура.  Незнакомец  остановился  в квадрате  лунного
света  и посмотрел  на дом. Затем поднес руку  ко рту и  тихо  свистнул.  Со
стороны  дома  навстречу ему тут же устремился  второй  человек,  до  этого,
очевидно, прятавшийся под окном гостиной.  Он предостерегающе  поднял руку и
быстро побежал через  лужайку --  Дона узнала Уильяма. Она  подалась вперед,
стараясь  не  выходить  из-за  шторы.   Локоны  упали  ей  на  лицо,  сердце
лихорадочно  стучало  --  все  происходящее  казалось  ей  подозрительным  и
загадочным. Задыхаясь от волнения,  она нетерпеливо барабанила  пальцами  по
подоконнику.  Двое  мужчин  остановились  в  пятне  лунного  света.  Уильям,
жестикулируя, что-то  объяснял собеседнику. Внезапно он  обернулся и показал
на  дом -- Дона испуганно отступила в  тень. Мужчины не заметили  ее, беседа
возобновилась.  Незнакомец  кинул взгляд  на  дом  и  пожал плечами,  словно
показывая, что  ничего  не может поделать.  Затем оба шагнули под  деревья и
скрылись в  лесу.  Дона  подождала, прислушиваясь, но  они  не возвращались.
Свежий ветерок  насквозь  продувал ее легкую  ночную сорочку. Она поежилась,
отошла  от окна и снова улеглась в кровать, но  заснуть не  смогла: странное
поведение Уильяма обеспокоило ее.
     Если бы она увидела, что он один направляется ночью в лес, она не стала
бы волноваться. Мало  ли какие дела могут быть у  слуги: например, проведать
подружку,  живущую  в  соседней деревне, или  еще того невинней  -- половить
мотыльков  на  досуге.  Но  эта  крадущаяся  походка, эти условные  сигналы,
загадочный незнакомец, вызывающий его из дома тихим свистом, торопливость, с
которой Уильям  бросился ему навстречу, предостерегающе подняв руку,  -- все
это выглядело крайне подозрительно.
     Наверное, зря она так слепо доверяет ему. Любой  другой на  ее месте не
раздумывая   уволил   бы   лакея,   проявившего    подобное   самоуправство,
осмелившегося  поселиться  в  доме  без  разрешения  хозяев. Да  и  эти  его
свободные  манеры, эта  фамильярность,  которая  так ее забавляет,  вряд  ли
пришлись бы по вкусу кому-то еще. Леди Годолфин, например. Или Гарри. Гарри,
разумеется, выгнал бы его  в  первый же день.  Впрочем, с Гарри  он и вел бы
себя по-другому. И потом, эта табакерка, томик стихов -- нет,  все это очень
и  очень  странно.  Ясно  одно: нужно  срочно  во  всем  разобраться, нельзя
оставлять это дело без внимания. Озабоченная, растерянная, так и не придя ни
к какому  решению,  она наконец заснула, когда  серый  рассвет  уже медленно
вползал в окна.
     День выдался  погожий и  жаркий,  такой  же, как все предыдущие. Солнце
раскаленным шаром  повисло  в безоблачном небе. Дона  вышла в сад и сразу же
направилась к группе деревьев, за которой ночью исчезли незнакомец и Уильям.
Как она и ожидала, среди колокольчиков тянулся узкий, но довольно отчетливый
след их ног; он пересекал широкую лесную  дорогу и  уходил  вглубь,  в самую
чащу.  Дона  решила проверить,  куда он  ведет. След  извивался,  то и  дело
теряясь в траве,  но все же  неуклонно убегал вниз. Она  вдруг поняла,  что,
двигаясь в этом направлении,  в  конце  концов непременно выйдет к реке. Да,
так  и есть -- впереди, за  деревьями, блеснула вода. Но она тут же  поняла,
что  это не река, река должна была остаться  левей,  да и  не  могла она так
быстро  дойти до реки. Нет, это, скорей, один из притоков. Вот это открытие!
Она остановилась, размышляя, стоит ли идти дальше. Потом вспомнила, что дети
скоро начнут ее искать, да и Уильяму она не успела дать никаких указаний,  и
повернула обратно. Поднялась  по лесистому склону, миновала  лужайку и снова
оказалась перед  домом.  .
     Поиграв немного с  детьми, она отправилась наверх писать письмо Гарри -
- грум должен  был на днях вернуться в Лондон -- чтобы сообщить ему, как они
добрались  и устроились. Она села  в гостиной  у открытого окна и, покусывая
кончик пера,  стала думать, что бы такое ему  написать.  Нельзя  же, в самом
деле, ограничиться сообщением о том, как она счастлива, наконец-то оставшись
одна. Он только попусту расстроится, а понять ее все равно не сможет.
     .
     Она зевнула  и поводила пером по губам.  Ну  что ж, для начала неплохо,
можно и дальше продолжать в том же  духе. Главное, поменьше  нежностей, а то
Гарри, чего доброго,  примчится в Нэврон. Но и излишняя холодность тоже ни к
чему  -- он  обидится, насторожится  и опять-таки  захочет  приехать.  Лучше
всего, наверное, так:

     .

     Она  сложила  и запечатала письмо. Слава Богу, с этим покончено. Теперь
нужно подумать,  куда спровадить Уильяма -- ей  не хотелось, чтобы он знал о
ее вылазке. Через несколько минут, когда она спустилась к обеду, решение уже
было найдено.
     --Уильям, -- начала она.
     --Да, миледи?
     Она подняла голову и  внимательно посмотрела  на него.  Никаких  следов
усталости, вид такой же, как обычно: предупредительный и невозмутимый.
     --Уильям, --  повторила она,  --  я хочу,  чтобы  ты  съездил  к  лорду
Годолфину после обеда  и отвез букет  цветов для его супруги. Я слышала, что
она не совсем здорова.
     Показалось  ей или в  самом деле в глазах  его мелькнули недовольство и
растерянность?
     --Это нужно сделать непременно сегодня, миледи?
     --Да, Уильям, если тебе не трудно.
     --Я думаю, что грум выполнит ваше поручение быстрей, миледи.
     --Груму я велела отвезти детей и няню на пикник.
     --Хорошо, миледи.
     --Скажи садовнику, чтобы нарезал цветов.
     --Слушаюсь, миледи.
     Он   замолчал,  она   тоже  ничего  больше  не  прибавила,   с  улыбкой
представляя, как ему, должно быть, не хочется ехать. Наверное, сегодня у них
назначена  очередная встреча в лесу. Ну  что  ж,  встреча состоится,  только
вместо Уильяма в лес пойдет она.
     --Передай горничной, что я хочу  отдохнуть  после обеда, -- проговорила
она, выходя из комнаты. -- Пусть приготовит постель и задернет шторы.
     Он молча поклонился. Эта предосторожность  должна была усыпить  все его
подозрения,  если они у него еще оставались.  Чтобы выдержать роль до конца,
она поднялась  в спальню и  улеглась в кровать.  Вскоре во дворе затарахтела
карета, послышались  детские голоса, весело обсуждающие неожиданную поездку.
Затем  колеса  простучали  по  аллее -- карета уехала.  Прошло еще несколько
минут. Снова зацокали копыта. Дона украдкой пробралась на галерею, выходящую
во двор, и осторожно выглянула из  окна: Уильям  сел на коня и, примостив на
седле перед собой огромный букет, ускакал прочь.
     ,  --  подумала  она,  посмеиваясь про  себя,  как
мальчишка-проказник, затеявший очередную  шалость.  Она вернулась в спальню,
надела  платье, которое  не  жаль  было  испортить, повязала голову шелковой
косынкой и крадучись, словно воришка, выскользнула из дома.
     Ступив на тропинку, обнаруженную утром, она сразу же  углубилась в лес.
Птицы, молчавшие уже несколько часов, снова оживленно сновали между  ветвей;
в теплом воздухе бесшумно порхали бабочки,  с жужжанием взлетали к верхушкам
деревьев сонные  шмели. Вскоре впереди, как и  в первый  раз, блеснула вода.
Затем деревья  внезапно расступились, и Дона очутилась на берегу спокойного,
тихого ручья, притаившегося в чаще леса. Она с удивлением огляделась вокруг:
кто  бы мог  подумать,  что  здесь, в самой глуши, на территории ее владений
прячется никому не ведомый приток главной реки! Начался отлив; вода медленно
отступала,  обнажая  илистую  пойму;  ручей  мелел на глазах, превращаясь  в
тоненькую струйку, бегущую прямо у нее  из-под ног. Дона поняла, что стоит у
истока  ручья,  который,  петляя  и  извиваясь, убегал  дальше  за  деревья.
Обрадованная своим нечаянным открытием, удивленная и слегка растерянная, она
двинулась  вдоль  берега,  совершенно  забыв  о  первоначальной  цели  своей
экспедиции.   Место  было   и  впрямь   удивительное:  тихое,  таинственное,
уединенное,  пожалуй, даже  более уединенное, чем сам Нэврон,  --  настоящий
райский  уголок.  Неподалеку  на отмели  стояла мрачно нахохлившаяся  цапля,
рядом семенил по илу маленький  сорочай. Кроншнеп поднялся с берега и, издав
загадочный крик, скрылся в низовьях. Вслед за ним, лениво взмахивая тяжелыми
крыльями,  полетела  и цапля.  Птиц,  по-видимому,  что-то встревожило. Дона
прислушалась  --  ей  показалось,  что они испугались не ее, -- и  разобрала
доносящийся откуда-то издалека негромкий стук, как будто стучали молотком по
дереву.
     Она двинулась  вперед, но,  не успев дойти  до поворота,  вздрогнула  и
непроизвольно отпрянула  в  лес.  Прямо  перед ней,  в  том месте, где река,
расширяясь, образовывала  заводь,  стоял корабль  --  так  близко,  что  при
желании она могла бы забросить на палубу камешек.  Она сразу узнала его. Это
был тот самый парусник, который возник вчера  на горизонте, -- яркий, словно
детская  игрушка,  отливающий  золотом  в  лучах  заходящего   солнца.  Двое
матросов, свесившись  за борт, отбивали с  кормы старую краску.  Именно этот
стук и  донесся до  нее несколько минут назад. Очевидно, заводь в этом месте
была  достаточно глубока, если такой корабль спокойно зашел сюда. Об этом же
свидетельствовали и высокие глинистые берега, обнажавшиеся по мере того, как
ручей  с шипеньем и бульканьем отступал,  убегая  дальше,  за поворот, чтобы
где-то там, вдали,  слиться с  главным потоком.  Чуть  в  стороне  на берегу
виднелась   небольшая   пристань.  Дона  заметила  разбросанные   на   земле
инструменты, шкивы,  канаты --  на  корабле,  по-видимому, шел ремонт. Около
берега  стояла  привязанная лодка, однако ни в ней, ни поблизости  никого не
было видно.
     Все вокруг  замерло,  охваченное  дремотной  летней тишиной,  и  только
матросы по-прежнему  продолжали  стучать молотками. 
     На  палубе  появился еще один  матрос,  маленький, веселый,  похожий на
обезьянку, с лютней в руке. Он  перегнулся через перила и посмотрел на своих
товарищей.  Потом  уселся,  скрестив   ноги,  прямо  на  досках  и  принялся
перебирать струны лютни.  Матросы подняли головы, с улыбкой  прислушиваясь к
бойкому, озорному  напеву.  Проиграв вступление,  человечек  запел,  сначала
тихо, потом  все громче и громче.  Дона слушала,  пытаясь разобрать слова. И
вдруг, замерев от неожиданности, поняла, что он поет по-французски.
     Так вот оно  что -- руки у нее  похолодели,  во рту  пересохло,  сердце
забилось от дикого,  никогда прежде  не  испытываемого страха,  -- вот в чем
дело: она обнаружила тайное убежище француза, и  парусник, который она видит
перед собой, не что иное, как пиратский корабль!
     Нужно  срочно  что-то  предпринять, нужно  с кем-то связаться,  кого-то
предупредить...  Боже  мой,  как  же  она  сразу   не  догадалась  --  место
действительно  идеальное: тихое,  уединенное, недоступное для посторонних --
да, да,  нужно  обязательно  с  кем-нибудь  поделиться, обязательно  кому-то
рассказать...
     А  может  быть,  не  нужно? Может  быть, лучше уйти и сделать  вид, что
ничего не случилось? Забыть, а точнее, притвориться, что забыла? И тогда все
останется по-прежнему,  никто  не  ворвется в дом,  не  станет  приставать с
расспросами, не начнет прочесывать парк, Гарри  не примчится из  Лондона, не
будет никакого шума и суеты... Да, да, лучше  промолчать, незаметно скрыться
в лесу, тихонько добраться до дома и жить как ни  в чем не бывало, храня ото
всех эту тягостную тайну.  А  Годолфин  пусть выкручивается сам. Какое ей, в
конце концов, дело до этого надутого болвана и его никчемных друзей?
     Она  повернулась, намереваясь незаметно  отступить  в лес, и  в  то  же
мгновение из-за деревьев выбежал какой-то человек, одним прыжком подскочил к
ней,  набросил  на  голову  плащ  и  швырнул  ее  на  землю.  Ослепленная  и
беспомощная,  она лежала у его ног, не в  силах пошевелиться  или позвать на
помощь, а в голове ее вертелась одна- единственная мысль: 

6
     И тут же ее охватила  ярость, дикая, безрассудная ярость. Как  он смеет
так обращаться  с ней? Как он смеет связывать  ее,  словно индюшку, и тащить
неизвестно куда? Бандит тем временем  донес ее до пристани, бросил в лодку и
сел  на  весла. Подплыв к кораблю, он издал  резкий  крик,  похожий на  крик
чайки,   а  затем  обратился   к  матросам,  стоявшим   на  палубе,  но   не
по-французски,  а на каком-то  диалекте,  которого  она  не  знала.  Матросы
расхохотались, а коротышка с  лютней, словно в насмешку, проиграл  несколько
тактов озорной, веселой джиги.
     Дона выбралась  из-под тяжелого плаща и взглянула на своего похитителя.
Он усмехнулся и что-то проговорил  по-французски. Глаза его весело блеснули,
как будто случившееся было не более чем забавной шуткой, призванной скрасить
долгий  летний  день.  Заметив,  что  она сердито  нахмурилась,  он  скорчил
серьезную мину, делая вид, что ужасно ее боится.
      Но тут  же  отказалась от этой мысли.  Звать на помощь?
Нет, ни  за  что!  Она  и  сама  прекрасно  справится. Надо  только  немного
подождать и оглядеться. В конце концов, она умеет плавать. Может быть, когда
стемнеет, удастся выбраться на палубу и незаметно спрыгнуть за борт. И зачем
только  ей понадобилось  торчать  на берегу,  зная,  что корабль принадлежит
французу? Вот и угодила  в ловушку,  терпи  теперь --  сама виновата. Ах, до
чего же обидно, до чего унизительно и нелепо!
     Лодка проскользнула под кормой корабля;  мимо проплыли  броские золотые
буквы названия -- . Она попробовала вспомнить, что это значит, но
все французские слова, как назло,  выскочили из головы. Матрос подтолкнул ее
к  лестнице, свисающей  с  борта.  Его приятели столпились наверху и,  нагло
ухмыляясь -- негодяи, мерзавцы!  -- ждали, когда она начнет подниматься. Она
постаралась  взобраться как можно  быстрей, не желая давать  им ни малейшего
повода для  насмешек, и, выйдя на палубу, гордо тряхнула головой,  намеренно
не замечая протянутых для помощи рук.
     Они залопотали что-то на своем тарабарском  языке. Дона догадалась, что
это бретонский: Годолфин, кажется, говорил, что  после налета корабль всегда
удирает в  Бретань. Их идиотские ухмылки раздражали ее, она чувствовала, что
в  такой обстановке ей тяжело  будет сохранить  величественную позу, которую
она решила принять. Она скрестила руки  на груди и отвернулась, не говоря ни
слова. Откуда-то  появился  первый  матрос --  должно быть, он докладывал  о
своем прибытии главарю, капитану этого загадочного судна. Подойдя к Доне, он
пригласил ее следовать за собой.
     Все это выглядело довольно  странно. Пираты представлялись ей совсем не