из семян, сильнее, чем из коры. -- Он поднял трубку
со смесью. -- В дыхании Ритими недостаточно силы.
     Дьявольская усмешка  исказила его  лицо, когда он поднес трубку к моему
носу и подул.
     Я   снова  почувствовала   головокружение,  а  в  моей  голове  волнами
разносился громкий смех Ирамамове и Этевы. Я медленно поднялась. Казалось, я
не касалась ногами земли.
     --  Танцуй, Белая Девушка, -- подбадривал меня Ирамамове. -- Посмотрим,
сможешь ли ты привлечь хекур своими песнями.
     Очарованная его словами,  я вытянула руки и начала танцевать маленькими
отрывистыми шагами, точно так же, как танцевали мужчины в трансе от эпены.
     В  моей  голове  проносились  мелодия  и  слова  песни  одной  из хекур
Ирамамове.
     После долгих дней Призывания духа колибри, Он наконец пришел ко мне.
     Ослепленный, я наблюдал его танец.
     Ослабевший, упал я на землю И не чувствовал, Как он вошел в мое горло И
отнял мой язык.
     Я не видел, как в реку Утекла моя кровь И вода стала красной.
     Он укрыл мои раны прекрасными перьями.
     Так я узнал песни духа, С тех пор я пою их.
     Этева подвел меня к берегу реки и плеснул воды мне в лицо и на грудь.
     -- Не повторяй его песню, --  предупредил  он меня. -- Ирамамове  будет
злиться и причинит тебе вред своими волшебными растениями.
     Я хотела сделать так, как он сказал, но что-то заставило меня повторить
песню хекуры Ирамамове.
     -- Не  повторяй его песню, --  умолял  Этева. -- Ирамамове сделает тебя
глухой. Он заставит тебя плакать кровью.
     Этева повернулся к Ирамамове: --  Не заколдовывай Белую Девушку.
     --А я и не собираюсь, -- уверил его Ирамамове. -- Я не злюсь  на нее. Я
знаю, она не такая, как мы, она не все понимает.
     Взяв мое лицо в руки, он заставил меня заглянуть в его глаза.
     -- Я вижу, как хекуры танцуют у нее в зрачках.
     На  солнечном  свете глаза  Ирамамове  были не  темными  как  обычно, а
светлыми, цвета меда.
     --  Я тоже вижу хекуры у  тебя в глазах, -- сказала я ему, рассматривая
желтые пятна на радужке его глаз.
     Я  попыталась  сказать  ему, что  наконец поняла, почему его  имя  Глаз
Ягуара, но  свалилась к его ногам. Я  смутно помнила,  что меня несли чьи-то
руки.  Добравшись до  гамака,  я  сразу  же  провалилась в  глубокий  сон  и
проснулась только на следующий день.
     В хижине  Этевы  собрались  Арасуве,  Ирамамове и  старый  Камосиве.  Я
беспокойно рассматривала их. Они были разукрашены оното; мочки  их ушей были
украшены  короткими тростниковыми  палочками,  раскрашенными под перо. Когда
Ритими села рядом со мной  в гамаке, я решила, что она пришла защищать  меня
от их гнева. Не дав никому  из мужчин возможности что-либо сказать, я начала
нести  ахинею,  извиняясь  за  то,  что  попробовала  эпену.  Чем  быстрее я
говорила, тем безопаснее себя чувствовала. Ровный поток  слов, решила я, был
надежным способом разогнать их гнев.
     Арасуве наконец прервал мою бессвязную болтовню: -- Ты говоришь слишком
быстро. Я не могу ничего понять.
     Меня  смутил его дружеский тон.  Казалось,  он не был результатом  моей
речи. Я взглянула  на  других. Их лица не  выражали ничего, кроме  искренней
любознательности. Я наклонилась  к Ритими и шепотом спросила: -- Если они не
злятся, то почему они пришли в хижину? -- Не знаю, -- тихо ответила она.
     --  Белая  Девушка, ты  когда-нибудь раньше видела  хекуру?  -- спросил
Арасуве.
     -- Я никогда в жизни не видела хекур, -- быстро уверила его  я. -- Даже
вчера.
     -- Ирамамове видел хекур в твоих глазах, -- настаивал Арасуве. -- Вчера
вечером  он принимал эпену. Его собственная  хекура сказала ему, что научила
тебя своей песне.
     --  Я знаю песню Ирамамове,  потому что  очень часто слышала  ее, -- не
унималась я. --  Как могла его  хекура  научить  меня?  Духи  не  приходят к
женщинам.
     -- Ты  не похожа на женщин Итикотери,  -- сказал старый Камосиве, глядя
на меня так, как будто впервые видел. -- Хекуры могут легко ошибиться. -- Он
вытер сок табака,  стекающий  в  уголках рта. --  Были случаи,  когда хекуры
приходили к женщинам.
     -- Поверь мне, -- сказала я Ирамамове, -- я знаю твою песню, потому что
слышала много раз, как ты ее пел.
     --  Но  я  пою  очень  тихо,  --  доказывал  Ирамамове.   --  Если   ты
действительно  знаешь  мою  песню, почему бы тебе не спеть  ее прямо сейчас?
Надеясь, что  на этом инцидент  будет исчерпан, я начала напевать мелодию. К
полному разочарованию я совершенно не могла вспомнить слов.
     --  Ну  вот  видишь! -- радостно  воскликнул Ирамамове.  --  Моя хекура
научила  тебя этой  песне.  Именно поэтому  я не разозлился на  тебя  вчера,
поэтому  я  не повредил тебе уши и глаза,  поэтому я не  ударил тебя горящей
палкой.
     -- А следовало бы, -- сказала я, выдавливая улыбку.
     Внутри у меня все дрожало. Характер Ирамамове был всем хорошо известен.
У него была мстительная натура и очень жестокие наказания.
     Старый Камосиве  сплюнул шарик табака  на землю,  а потом достал банан,
висевший прямо над ним. Очистив, он запихнул в рот весь плод целиком.
     -- Много лет тому назад была женщина -- шапори, -- бормотал он, жуя. --
Ее звали Имаваами.  У нее была белая  кожа, как  у тебя. Она была  высокой и
очень сильной,  а когда она принимала эпену, то пела для  хекур.  Она знала,
как при помощи массажа снять боль и как высосать яд.
     Никто  не мог превзойти  ее в охоте  за  потерявшимися душами детей и в
противодействии проклятиям черных шаманов.
     -- Скажи нам. Белая Девушка, -- попросил Арасуве, -- знала ли ты шапори
прежде, чем пришла сюда? Учил ли тебя кто-нибудь из них? -- Я знала шаманов,
-- сказала я. -- Но они никогда ничему меня не учили.
     Очень  подробно я  описала работу, которой  занималась перед приездом в
миссию. Я говорила о донье Мерседес и о том, как она разрешила мне наблюдать
и записывать на магнитофон взаимодействие между собой и пациентами.
     -- Однажды донья Мерседес позволила мне принять участие в спиритическом
сеансе,  --  сказала я. -- Она верила, что я могу стать медиумом. Спириты со
всей округи  собрались  в  ее доме. Мы  все  сидели в  Кругу  и заклинаниями
призывали духов. Мы пели заклинания очень долго.
     -- Ты принимала эпену? -- спросил Ирамамове.
     -- Нет. Мы курили большие толстые сигары, -- ответила я, улыбаясь своим
воспоминаниям.
     В комнате доньи Мерседес  было десять человек. Мы все неподвижно сидели
на  стульях,  покрытых  козлиной кожей.  С всепоглощающей  концентрацией  мы
пыхтели нашими  сигарами,  наполняя комнату  дымом, таким  густым, что  едва
можно было видеть друг друга. Я была  слишком озабочена концентрацией дыма и
его воздействием на организм, чтобы прийти в транс.
     -- Один из спиритов попросил  меня выйти, объяснив, что духи не придут,
пока я остаюсь в комнате.
     -- И хекуры пришли, когда ты вышла? -- спросил Ирамамове.
     -- Да, -- ответила  я.  -- Донья Мерседес рассказала  мне на  следующий
день, как духи вошли в голову каждого спирита.
     --  Странно, -- пробормотал Ирамамове.  -- Но  ты  должна  была многому
научиться, живя в ее доме.
     -- Я  выучила ее молитвы и заклинания,  а  также научилась обращаться с
различными  типами  трав  и  кореньев, которые  применяются  при лечении, --
сказала я.  --  Но  меня никогда не учили тому, как общаться  с духами,  или
тому, как  лечить  людей. --  Я посмотрела на  каждого из мужчин.  Этева был
единственным, кто  улыбался.  -- Как говорила  донья Мерседес,  единственный
способ стать целителем -- заниматься этим.
     -- И ты пробовала исцелять? -- спросил старый Камосиве.
     -- Нет. Донья Мерседес посоветовала мне отправиться в джунгли.
     Четверо мужчин посмотрели друг на друга,  потом медленно повернулись ко
мне  и в  один голос  спросили: -- Ты пришла сюда, чтобы изучать шаманов? --
Нет же! -- вспылила я, а  потом, смягчившись,  добавила. --  Я пришла, чтобы
принести пепел Анхелики.
     Очень осторожно  выбирая слова,  я рассказала  им о  своей профессии --
антрополога.  Мое основное занятие --  изучать людей, в том числе и шаманов,
не  потому, что мне хочется стать одним из них, но потому, что мне интересно
изучать черты сходства и различия в различных шаманских традициях.
     -- Бывала ли ты  когда-нибудь с другим шапори, кроме доньи Мерседес? --
спросил старый Камосиве.
     Я рассказала мужчинам  о Хуане Каридаде, старике, которого я  встретила
много  лет тому назад. Я поднялась  и достала свой рюкзак, который хранила в
корзине,  подвешенной к  одному  из перекрытий.  Из закрывающегося на молнию
кармана, который из-за  своего  странного замка избежал  интереса  женщин  и
детей,  я  вытащила маленький кожаный мешочек и вытряхнула его содержимое  в
руки Арасуве.  Очень подозрительно он смотрел на камень, жемчужину и  алмаз,
подаренный мне мистером Бартом.
     -- Этот камень, -- сказала я, взяв его из руки Арасуве, -- дал мне Хуан
Каридад. Он заставил его выпрыгнуть из воды прямо у меня перед глазами.
     Я погладила гладкий темно-золотистый камень. Он как раз помещался в мою
ладонь и имел овальную форму, плоский с одной стороны и выпуклый с другой.
     --  Ты  общалась с  этим шапори точно так же, как с доньей Мерседес? --
спросил Арасуве.
     -- Нет. Я не оставалась с ним надолго. Я боялась его.
     -- Боялась? Я думал, что ты  никогда не  боишься,  -- воскликнул старый
Камосиве.
     --  Хуан Каридад  страшный человек,  -- сказала я. -- Он заставлял меня
видеть  странные  сны,  в которых сам  всегда  появлялся. По  утрам он давал
подробное описание того, что мне снилось.
     Мужчины кивали друг другу со знанием дела.
     -- Какой  могущественный шапори, -- произнес Камосиве. -- О чем же были
эти  сны?  Я  рассказала  им,  что больше всего меня  испугал  сон,  который
представлял  собой  точное  повторение события, которое  случилось  со мной,
когда  мне  было  пять лет.  Однажды,  когда  мы  с  семьей  возвращались  с
побережья, вместо  того чтобы  ехать прямо  домой,  отец  решил сделать круг
через лес и поискать  орхидеи. Мы остановились возле неглубокой реки. Братья
с отцом углубились в кусты.  Мама, боясь змей и москитов, осталась в машине.
Сестра же предложила мне пройтись вброд вдоль отмели. Она была на десять лет
старше меня,  высокая  и  худая,  с  короткими  вьющимися  волосами,  добела
выгоревшими на солнце.  У нее были бархатные темно-карие глаза, а не голубые
или  зеленые,  как  у  большинства  блондинок. Присев  посреди  потока,  она
предложила мне  посмотреть на  воду у нее  между ногами. К  моему  огромному
удивлению, вода окрасилась кровью.
     -- Тебе больно? -- воскликнула я.
     Не сказав  ни слова,  она  встала и  предложила мне следовать  за  ней.
Ошеломленная,  я  так и  продолжала стоять  в  воде,  наблюдая  за  сестрой,
карабкающейся на противоположный берег.
     Во сне, всякий раз переживая тот же  страх, я  постоянно говорила себе,
что нечего бояться, ведь я уже взрослая.
     Я  была  на грани  того,  чтобы  последовать  за  сестрой к заманчивому
берегу, но всегда слышала голос Хуана Каридада, побуждавший меня  остаться в
воде.
     --  Она  зовет тебя с  земли мертвых, -- говорил  он.  -- Разве  ты  не
помнишь, что она  умерла? Бесчисленное количество раз я спрашивала,  но Хуан
Каридад  решительно отказывался обсуждать то, как ему удавалось появляться в
моих снах,  или откуда он знал, что моя сестра погибла  в авиакатастрофе.  Я
никогда  не говорила с  ним о  моей семье. Он ничего не знал  обо мне, кроме
того, что я приехала из Лос-Анжелеса изучать целительские практики.
     Хуан Каридад не злился, когда я  вслух предполагала, что,  возможно, он
близок с кем-то, кто хорошо знает меня.
     Он уверил меня, что мои слова не имеют смысла так же, как и то, в чем я
его  обвиняю. Все равно он не станет  обсуждать то, о чем поклялся  молчать.
Сказав об этом, ом всегда заставлял меня ехать домой.
     -- Почему он дал тебе камень? -- спросил старый Камосиве.
     -- Видишь эти темные пятна и сквозные  прожилки на  его поверхности? --
спросила я, поднося камень к его единственному глазу. -- Хуан Каридад сказал
мне, что они обозначают деревья и реки леса.  Он сказал, что я много времени
проведу  в джунглях  и  должна  хранить этот камень  в  качестве  талисмана,
оберегающего меня от вреда.
     Мужчины  долго  молчали. Арасуве  протянул  мне алмаз  и жемчужину:  --
Расскажи нам об этом.
     Я рассказала им об алмазе, который дал мне в миссии мистер Барт.
     -- А это? -- спросил старый Камосиве, взяв  маленькую жемчужину из моей
ладони. -- Я никогда еще не видел такого круглого камня.
     -- Он у меня уже очень давно, -- сказала я.
     -- Дольше, чем камень Хуана Каридада? -- спросила Ритими.
     -- Значительно дольше. Жемчужину дал мне один старик,  когда я приехала
на остров  Маргариты, где  мы с друзьями собирались  провести каникулы.  Как
только мы высадились из катера, старый рыбак подошел прямо  ко  мне. Положив
жемчужину  мне на ладонь, он сказал: "Она была твоей со дня твоего рождения.
Ты потеряла ее, но я нашел ее для тебя на дне моря".
     -- А что случилось потом? -- нетерпеливо спросил Арасуве.
     -- Больше ничего. Прежде чем я пришла в себя, старик ушел.
     Камосиве  положил  жемчужину  себе на ладонь  и  начал  катать ее.  Она
необыкновенно красиво смотрелась на его  темной, морщинистой руке, как будто
они изначально принадлежали друг другу.
     -- Я хочу, чтобы ты оставил ее себе.
     Улыбаясь, Камосиве посмотрел на меня: -- Мне она очень нравится.
     Он посмотрел на солнце через жемчужину: -- Как красиво! Внутри камня --
облака.  А  что, старик, который  подарил  ее  тебе,  был похож на меня?  --
спросил он, когда все четверо мужчин выходили из хижины.
     -- Он был стар, как ты, -- сказала я, когда он повернулся в направлении
своей хижины.
     Но  старик уже не слышал меня. Подняв жемчужину высоко над  головой, он
важно расхаживал по шабоно.
     Больше  никто  не  упоминал  о том,  как  я принимала эпену.  Иногда по
вечерам,  когда   мужчины   собирались   возле   своих   хижин   и   вдыхали
галлюциногенную  пудру, кое-кто  из  молодежи  выкрикивал,  шутя:  --  Белая
Девушка, мы хотим видеть, как ты танцуешь. Мы  хотим слышать,  как  ты поешь
песню хекуры Ирамамове.
     Но я больше никогда не пробовала пудру.

     Глава 15

     Я никак не  могла понять,  где живет Пуривариве, брат Анхелики, и зовет
ли его кто-нибудь, когда  он бывает нужен, или он интуитивно чувствует  это.
Никто никогда  не знал,  останется  он  в  шабоно на  несколько дней или  на
несколько недель. Но в его  присутствии было что-то успокаивающее. Он всегда
пел по ночам, призывая хекур, умоляя духов охранять людей, и особенно детей,
которые наиболее уязвимы, от проклятий черных шапори.
     Однажды утром старый шапори вошел в хижину Этевы.
     Усевшись  в  один   из  пустых  гамаков,   он  попросил   показать  ему
драгоценности, которые я прячу в рюкзаке.
     Я  хотела  было возразить, что ничего  не прячу,  но,  промолчав, сняла
рюкзак с балки. Я знала, что он собирается попросить у меня один из камней и
пламенно  желала,  чтобы  им оказался  не  тот камень, который дал  мне Хуан
Каридад. Каким-то образом я была уверена, что именно этот камень привел меня
в джунгли.  Я боялась, что  если  Пуривариве отнимет  его у  меня,  Милагрос
придет и заберет меня обратно в миссию.  Или еще  хуже: что-то ужасное может
случиться со мной. Я безоговорочно верила в оберегающую силу этого камня.
     Старик тщательно изучил оба камня. Он посмотрел на свет через алмаз.
     -- Я хочу этот камень, -- улыбаясь, сказал он. -- В нем -- цвета неба.
     Растянувшись в гамаке, старик положил камень и алмаз себе на живот.
     -- А сейчас я хочу,  чтобы ты рассказала мне о шапори Хуане Каридаде. Я
хочу послушать обо всех снах, в которых появлялся этот человек.
     -- Не знаю, получится ли у меня вспомнить все это.
     Когда я смотрела на его худое морщинистое лицо и  истощенное тело, меня
посетило странное ощущение, что я знаю его много дольше, чем могу вспомнить.
Во мне проснулась хорошо знакомая, мягкая реакция на его  улыбающиеся глаза,
постоянно следящие за моим взглядом. Устроившись поудобнее у себя  в гамаке,
я легко и плавно начала говорить. Когда  я  не знала  нужного слова на языке
Итикотери,  я  заменяла  его  испанским аналогом.  Казалось,  Пуривариве  не
замечал этого. У меня было  ощущение, что его больше интересуют звуки и ритм
моих слов, чем их действительный смысл.
     Когда  я закончила свой рассказ, старик  выплюнул шарик табака, который
Ритими приготовила ему, прежде чем уйти работать в  огородах. Мягким голосом
он заговорил о женщине-шамане, о которой уже рассказывал Камосиве.
     Имаваами  слыла не  только  великим шапори, она также была великолепным
охотником и воином и вместе с мужчинами воевала против враждебных племен.
     --  Может быть,  у нее  было ружье? -- спросила я, надеясь узнать о  ее
личности побольше.
     С  тех пор  как я впервые услышала  о ней, мной  овладела  мысль,  что,
возможно, это была пленная белая  женщина.  Возможно,  все происходило в  то
время, когда испанцы впервые приехали на эти земли в поисках Эльдорадо.
     -- У  нее был лук и стрелы, --  сказал старый шаман. -- Ее  яд мамукори
был самым лучшим.
     Стало  ясно,  что   независимо  от  того,  как  формулировать  вопросы,
невозможно  было  узнать, была ли Имаваами реальным лицом или персонажем  из
мифологического эпоса. Все шапори говорили, что Имаваами жила очень давно.
     Я уверена,  что старик не уклонялся от ответа:  у Итикотери просто было
принято неопределенно говорить о прошедших событиях.
     Иногда  по вечерам, когда женщины  готовили ужин,  Пуривариве садился у
огня  в  центре  деревни.  Все от мала до велика  собирались  вокруг него. Я
всегда старалась найти место поближе к нему, потому что не хотела пропустить
ни слова из того, что он говорил. Тихим монотонным голосом, слегка в нос, он
рассказывал о  том,  откуда произошли  человек,  огонь,  наводнения.  Луна и
Солнце.  Я уже  знала  некоторые из  этих  мифов.  Но  всякий раз, когда  он
пересказывал их, мифы принимали новую невообразимую форму.
     Согласно  своему собственному  видению каждый  рассказчик  приукрашал и
дополнял основной миф.
     -- Какой же из этих мифов является настоящим рассказом о сотворении? --
спросила  я  Пуривариве,  когда  он  в  один из  вечеров закончил рассказ  о
Ваипилишони, женщине-шамане, которая сотворила кровь, смешав оното с водой.
     Она дала жизнь древовидным телам брата и сестры, заставив их выпить эту
смесь.  Вечером раньше шапори рассказывал нам,  что первый индеец был рожден
из ноги человекоподобного существа.
     Мгновение Пуривариве в растерянности рассматривал меня.
     -- Они все реальны, -- наконец произнес он. -- Разве ты не знаешь,  что
человек  создавался  много раз и  в разное  время?  От удивления я  тряхнула
головой. Он дотронулся до моего лица и засмеялся.
     -- Какая же ты еще глупая. Слушай внимательно. Я расскажу тебе обо всех
случаях, когда мир разрушался огнем и наводнениями.
     Несколькими  днями позже  Пуривариве объявил, что  Шорове, старший  сын
Ирамамове,  должен  будет  пройти   посвящение   в   шапори.   Шорове   было
семнадцать-восемнадцать  лет.  У него  было  худое,  ловкое тело и  смуглое,
изящно  очерченное лицо, на котором темно-карие  сверкающие  глаза  казались
слишком  большими. С одним лишь  гамаком он поселился  в  маленькой  хижине,
построенной  для  него  на  расчищенной площадке.  Женщинам  было  запрещено