нный.  Когда
он говорил, в горле у него что-то булькало. Светофоры были похожи на девушек
в красно-желто-зеленых юбках. Водитель спрашивал,  что  такое клуб "Мама", а
Глеб кривил губы. Как же ты  возишь людей,  если  настолько не знаешь город?
Хочешь, я  проведу для тебя экскурсию? А? Только рублевич со счетчика скинь,
ладно?
     Почему-то  мы вылезли у Пяти Углов. Никто бы  не усомнился,  что только
здесь и  можно вылезти. Встав  рядом,  мы  пописали посреди  темного  двора.
Заглянули  в  пару  кафешек  с  одинаковыми пластиковыми  столами и  светлой
"Балтикой"  по  полдоллара  кружка. В третьем по  счету продавались  вареные
раки.  Там  мы  тоже  не остались.  Вместо  этого  сели  в  "Семирамиде"  на
Стремянной.  Не спрашивайте  почему. "Семирамида" нравилась мне еще  меньше,
чем предыдущие заведения.
     - Дура она, эта Оля.
     - Да ладно тебе.
     - И кафе это - отстой!
     - Типа того.
     - За тебя!
     - Хинди-руси бхай-бхай!
     День был будничный.  Посетителей в кафе было немного. Барменша сказала,
что холодного пива у них нет. Глеб выпятил нижнюю губу и сказал, что как раз
пиво  нам  нужно  теплое. Зато, если холодной  будет  шаверма, он готов даже
немного приплатить. Барменша сказала: "Чего-о?"
     В кафе были  деревянные столы и стулья с неудобными  спинками. За окном
спускалась настоящая  весенняя ночь. Потом зашли  две девушки. Заказали себе
по  пиву и дешевое мясо. Одна была высокая, с волевым подбородком и крепкими
руками.  У  второй были  опущенные, как у бассета, уголки  глаз. Девушки  не
производили  впечатления  дам,  готовых  составить  нам компанию. Постоянное
копание  в сумочке,  сигарета в отставленной левой руке. Впрочем, сидели они
все-таки  в "Семирамиде" и пили  "Балтику"  за полдоллара  кружка. Еще через
полчаса мы подсели к девушкам.
     - Почему вы ставите кружку? Не надо ставить! Выпейте до дна!
     - Я выпью. Погодите, я не могу так быстро. А почему вы хмуритесь?
     - Он не хмурится. Просто этот парень пьет с самого утра.
     - Ха-ха-ха!
     Глеб всей грудью наваливался на стол.
     -  А мы уезжаем в  Гоа. Как это вы не знаете, где Гоа? Сейчас расскажу!
Сейчас я все расскажу!
     Мне  казалось,  что,  допив, девушки встанут и  уйдут.  Они все сидели.
Курили  мои сигареты  и смеялись над  глебовыми историями об  Индии. Истории
становились все неправдоподобнее.
     - Поедете с нами?
     - Конечно!
     - Это здорово! Здо-ро-во!
     - За Гоа?
     - За Гоа!
     - Когда едем?
     - Как это когда? Какая  разница  когда? Когда-нибудь!  Вот соберемся  и
поедем!
     Мне было лет двадцать.  С  тремя приятелями я несколько дней подряд пил
алкоголь, а потом очутился в Ялте. Купюры не лезли в карманы моих брюк. Если
не  ошибаюсь, тогда я носил "Bugle-Boy". Как  я мог  забыть ту весну?  Я так
давно нигде не был! Как я  мог забыть ту ялтинскую девчонку, которая пьяными
пальцами долго расстегивала мне ширинку, а когда потом  я закурил, танцевала
для меня по  колено в прибое, падала и смеялась? Мне было ужасно хорошо, как
я мог это забыть?  Я  валялся с ней  на пляжных лежаках  и  не знал,  как ее
зовут,  но  это  было ничего,  ведь  и она называла меня  Зураб.  Пусть  все
повторится!  Пусть в  этот город придут осточертевшие белые ночи -  мои ночи
будут черны! У индийских женщин огромные коричневые соски... и черные волосы
до ягодиц... до роскошных ягодиц... похожих на иллюстрации к "Кама-Сутре"...
я обязательно уеду!
     Глеб угостил девушек  пивом. Потом  еще раз. Потом наклонился ко  мне и
спросил, сколько  у меня осталось денег? Девушки тактично отвели глаза. Глеб
сказал, что ах да... я же уже говорил.
     - Давай  знаешь чего? Дальше - пополам.  То есть я потрачу,  а потом ты
половину отдашь, о'кей?
     Он вызвал из подсобки грустного армянина,  хозяина  "Семирамиды". Когда
ты  хочешь  поменять несколько  долларов  хозяину  кафе,  в  котором сидишь,
разговаривать нужно негромко, с большими паузами и глядя собеседнику прямо в
глаза.
     - Наебал, небось, конь нерусский. Что за курс?! Нет, ну что  за  курс?!
Ага... нет, не наебал... хм... Да, верно. Что пьем?
     Ворох  иностранных купюр  отразился в  глазах  девушек,  как модница  в
зеркальной витрине. После  следующего пива  высокая решилась и  сказала, что
неплохо бы потанцевать.
     - В клуб? Ты хочешь в клуб? А в "69" пойдешь?
     - В гей-клаб? Ты серьезно?
     Я боялся, что Глеб переспит с ней  прямо в  такси. Выбираясь из машины,
девушка упала и испачкала  пальто. Глеб громко смеялся, а  она обижалась.  В
большой витрине  клуба висел  постер с мускулистыми морячками в беретах. То,
что выпирало  у них  сквозь  брюки, относилось не  к анатомии человека, а  к
галлюциногенным видениям Иеронима Босха.
     Глеб  показал  охранникам  свою  членскую  карточку.  У  входа  в   зал
милиционер проверил,  нет ли  у нас с  собой  алкоголя.  Я заученно  сострил
насчет его бегающих по мне ладоней.  Вино мы, разумеется, купили заранее. Но
для начала сдали бутылку в гардероб. Меня пропустили бесплатно, а за девушек
пришлось заплатить. Спорить не стоило. Их запросто могли не пустить вовсе.
     Мы сели за столик.
     - Давно хотел тебе сказать.
     - Начинай.
     - Пиво... Оно продается в больших бутылках и маленьких бутылочках.
     - Не понял?
     - Ну... Ноль-пять и ноль-три.
     - Теперь понял.
     - Ты замечал,  что эти бутылочки по объему отличаются почти в два раза,
а стоят одинаково?
     - Эуммм...
     Он понизил голос:
     - А ведь некоторые люди... пьют пиво из МАЛЕНЬКИХ бутылочек.
     - И чего?
     Он перешел на шепот:
     - Я таких ненавижу!
     Я подумал над тем, что он сказал.
     - У тебя вообще нет денег?
     - Нет.
     - Ты видел, сколько здесь стоят напитки? Они охуели! Чем мы будем поить
этих туловищей?
     Девушки  обшарили  весь клуб  и даже заглянули в  туалет. Наверное, они
рассчитывали попасть  в грязный  притон, где  по  углам мужчины щиплют  друг
друга  за ягодицы. А оказались в заурядном диско. Томных типчиков  в ажурных
чулках  и  с  накрашенными  ртами видно не  было.  Та  девушка, что  пониже,
пыталась  курить  и  икала. Иногда  получалось  довольно  громко. За столами
вокруг сидели  толстяки с запястьями штангистов. Они недовольно посматривали
в нашу сторону.
     Почему  девушкам  так интересны  гомосексуалисты? Нет  вернее  средства
затащить даму  в постель, чем сказать,  будто  ты гей.  На втором этаже "69"
имелась  dark-room.  В   комнате  было  так   темно,  что  не  разглядишь  и
собственного  плеча. Там  можно  было поиметь  принципиально анонимный секс.
Делаешь шаг внутрь, и чьи-то руки  уже ищут  зиппер на твоих брюках. Хорошо,
если  две -  рук  может  быть и шесть-восемь. Перед  входом висела  табличка
"Только для  мужчин". Не знаю  как, но  Глеб затаскивал  туда своих  девушек
регулярно.  Для  этого и  обзавелся клубной  карточкой "69".  Как-то  провел
замужнюю  тридцатипятилетнюю художницу.  Рассказывал,  что  первыми  словами
после того, как она застегнула юбку, были: "Сволочь  ты, Глебушка. Я думала,
ты и вправду гей".
     Он сходил к стойке бара и выставил перед девушками по рюмочке коньяка.
     - Вкусный. Можно еще?
     - Попозже.
     Девушки  курили и потихоньку злились. Они  не  понимали, почему богатый
Глеб  перестал  угощать  их  коньяком.  Девушки  не  знали,  что  коньяк был
бесплатный. Эти две рюмочки  полагались всем обладателям клубных карт.  Глеб
что-то   шептал  длинной   и  пытался  целовать  ее  в  шею.  Она  молча   и
сосредоточенно отбрыкивалась. Мне вроде бы достался бассет. Девушка сидела с
лицом, глядя в которое,  я боялся  даже думать о том, что с девушками иногда
спят.
     - Пойдемте стриптиз, что ли, посмотрим?
     Глеб говорил  так, будто шагал по шпалам.  Левым глазом он  смотрел  на
одну девушку, а правым на другую. Фокусник хренов.
     Стриптиз в "69" считался любительским. Раздеваться на сцене должны были
мужчины  из  публики.  Желающие находились  редко.  Перед началом  шоу в зал
выходили несколько  профессиональных танцоров,  их-то и вытаскивал  на сцену
ведущий.  Шоумен  был одет  в костюм  презерватива.  Оранжевый  обтягивающий
комбинезон  с  пимпочкой   на  макушке.  Из   низа  живота   у  него  торчал
водопроводный кранчик.  Призом  за смелость для  стриптизанов служила водка.
Человек-презерватив наливал ее в стаканы из кранчика.
     Танцоры  были   мускулисты  и   носили   трусы   от   "Келвин   Кляйн".
Девушка-бассет  смотрела на  них и  зло кусала губы. Ей  хотелось алкоголя и
мужского  внимания.  Танцоры стаскивали  джинсы  и  хореографически  крутили
бедрами.
     - Знаешь, а я станцую!
     Чтобы мне  расслышать, Глеб  наклонялся  к самому моему уху.  Ведущий в
микрофон спросил: "Есть еще желающие?", а он вскинул руку и сказал: "Есть!"
     Свитер Глеб оставил в баре.  Он неловко выбрался на сцену, сощурился на
яркие прожектора и ухмыльнулся. Публика  поапплодировала новой  жертве. Глеб
качнулся  в  сторону  ведущего  и  что-то  ему сказал.  Тот  засмеялся.  Мне
казалось, что сейчас Глеб свалится вниз, но все обошлось.
     Раздеваться предстояло под  "Livin'  La  Vida Loca".  Песня была  хитом
наступающего сезона. Стаскивая через  голову дорогую рубашку, Глеб оторвал с
нее несколько  пуговиц. В black  light  его  футболка казалась  грязной.  Он
быстро  разделся до пояса  и взялся руками за  ремень. С места, где я стоял,
мне был виден  край плохо покрашенной сцены и голый Глебов торс над головами
впередистоящих. Какой он белый... незагорелый. Ничего, скоро загорит.
     Глеб  собрал  раскиданную одежду  и пошел получать  заработанную водку.
Приз полагалось разделить  между  всеми участниками  конкурса, но  остальные
отказались.  Водку ему налили в большие пластиковые стаканы  - целую бутылку
ноль-семь.  Мы  вернулись в  бар. Запить  было  нечем.  Девушки  мужественно
сделали  по  большому  глотку,  задохнулись  и  захлопали ресницами.  Соседи
смотрели на Глеба  с любопытством. Потом  девушки ушли танцевать... а может,
им просто стало плохо? Мы  выпили еще. Потом подсел кто-то смутнознакомый  в
круглых очках. Я стал  запивать водку пивом  из его бокала. В танцзале вопил
беззубый   педераст    ШурА.   Потом   девушки   потерялись    окончательно.
Смутнознакомый что-то покупал... Глеб пронес из гардероба вино... дальнейшее
вспоминается расцвеченное яркими блестками.
     Вот на улице  мы  грызем длинную  колбасину.  По  очереди откусываем  и
передаем друг другу. Вот Глеб от  плеча, всем весом, бьет  в  лицо прохожего
мужчину.  Кровь стекает на светлый  плащ. Я  бегаю между  ними, что-то  хочу
доказать... не помню,  в чью пользу. Доказать казалось страшно важным. Потом
я стою в парадной и  пью из горлышка  крепленое вино. В метре от меня, перед
Глебом сидит  старательная девушка. Иногда она прерывается и что-то говорит.
Уверяет, что время  - деньги и это известно даже детям.  Потом  Глеб сел  на
ступеньки  и  заснул.  Бутылка  долго  катилась  вниз  по  лестнице,  но  не
разбилась, а только пролилась. У девушки  оказались тонкие и  мягкие ноги. Я
что-то говорю. Один раз сказал: "Девочка! У тебя совесть есть?" Потом назвал
бод... блад... бодхисаттвой и позвал в Индию.
     Следующее   воспоминание:   поддерживая   друг  друга,  мы   бредем  по
Старо-Невскому.  Из-за  французской  булочной  "La Bahlsen",  страшно  слепя
фарами, выруливает милицейская машина. Я пытаюсь что-то говорить о газете, в
которой работаю... что не  стоит им с  нами связываться. Дальше мы все равно
едем в клаустрофобически  тесном  заднем отсеке  УАЗика.  На коленях у Глеба
сидит  пьяная  женщина  в  кособоких очках. Во  сне Глеб  бьется  головой  о
металлическую дверцу. Надо мной, сидящим, нависает еще не старый бомж.
     Даже в этот  час воздух не был холодным. Интересно, когда начнут ездить
те замечательные желтые поливальные машины?  Тыча в  спину  автоматом,  меня
провели в отделение. Короткая  лесенка, дверь  со средневековым зарешеченным
окошком.  Пахло "Беломором" и немытыми полами. Пока  оформлялся рапорт, всем
было велено сесть. У постовых  были серые кители и  тяжелые уличные  куртки.
"Гы-гы-гы! Володька! Ёбтваюмать! Оторви жопу, налей мужикам чаю!"
     Опьянение выветривалось  медленно  и  с  неохотой.  Глеб  тер глаза. На
несколько  голосов бубнили  рации. Сержант за рукав поднял Глеба и подвел  к
столу. У сидящего мужчины на погонах были офицерские звездочки.
     - Все из карманов на стол. Оружие? Наркотики?
     Глеб  начал вытаскивать вещи из карманов. Карманов было неправдоподобно
много. Поверх кучки легла надорванная упаковка презервативов.
     "Хм", -  сказал офицер, разглядев среди вещей стопку иностранных купюр.
Он  посмотрел  на Глеба, покусал  моржовый ус  и вышел  из комнаты. Сержант,
стоявший  рядом, вытащил деньги из  общей  кучи  и убрал в  карман форменных
брюк.
     Все молчали. Потом Глеб сказал:
     - Это мои деньги.
     - Где?
     - У тебя в кармане.
     - А что ТВОИ деньги делают в МОЕМ кармане?
     Глеб  бросился  на  сержанта. Тот  сбил его с ног первым  же ударом. Из
коридора ввалилось  еще несколько  милиционеров.  Бомж  и  кособокая женщина
равнодушно  наблюдали. Сложив руки в замок, я попробовал  ударить ближайшего
милиционера  в шею пониже  скулы. Разумеется,  промахнулся. Он был рыжий,  с
могучим животом и на голову выше меня. Он ударил  мне дубинкой по ключице, а
когда я  упал  и задохнулся,  наступил ботинком на  шею. Из  угла,  где били
Глеба, доносились сопение и хлопающие звуки. Вокруг задастых постовых  бегал
смешной маленький старшина. "Ну мужики! Ну дайте ебнуть-то, мужики! Ну  хоть
разик-то дайте!"
     Офицер вернулся минут  через двадцать.  Я  был наручниками  прикован  к
батарее. Глеб, скрючившись, лежал в углу.  На лбу, возле самых волос, у него
был оторван большой лоскут  кожи.  Еще одна струйка крови стекала изо рта на
свитер. Забрав мое  редакционное удостоверение,  офицер  велел отвести нас в
камеру. Камер было три: две мужские и  женская. От коридора  их  отделяло не
мутное оргстекло,  как обычно,  а толстая  решетка. Наша  камера  ближе всех
располагалась к туалету. Сочно воняло хлоркой.
     У окна грыз спичку лысый мужчина лет  семидесяти.  Желтое лицо, светлая
куртка,  ботинки с  галошами. Первые полчаса новоприбывшие обычно  суетятся,
кричат и  бегают из угла в угол. Потом достают пронесенные в трусах и носках
сигареты или  пробуют  поспать. Не любят в камерах только тех, кто блюет. Но
таких быстро увозят в вытрезвитель.
     Глеб стал устраиваться на нарах.
     - Очень видно,  что нос  сломан? Суки. Лучше  бы теток  на все деньги в
"69" напоили.
     Я  хлопком  убил  ползущего  по  руке  таракана, но оказалось, что  это
родинка.  Хуже нет, когда ты  хотел  бы выпить  еще  и точно  знаешь, что не
получится.  Это  как  крик  на грани истерики. Именно в такие минуты человек
способен топором зарубить собственную старушку-мать.
     Утром нас  отвезли в суд. Постовой с  пистолетом в расстегнутой  кобуре
встал так, чтобы отрезать путь сразу ко всем выходам и окнам. Может быть, он
боялся, что бомж  или очкастая женщина как-то связаны с оставшимися на  воле
колумбийскими  наркобаронами? Руки немного дрожали.  Вибрация зарождалась  в
бицепсах и через ногти выходила наружу.
     Судья  оказалась   совсем  молоденькой.  Глаза  у   нее   были  сонные,
ненакрашенные.  Секретарь громко  и четко  проговорила: "Встать! Суд  идет!"
Фраза странно звучала в обшарпанном и пыльном зале. Судья полистала протокол
нашего задержания и, не поднимая глаз, объявила: каждому по $5 штрафа.
     Я хотел объяснить...  сказать  какие-то грозные и могучие слова. Встал,
произнес "Ыуммм", смутился и сел.
     Не знаю как  Глеб, а  я свой  штраф платить не стал. Порвал квитанцию и
никогда  о ней не вспоминал. Мы вышли из здания,  пожали друг  другу  руки и
поехали отсыпаться. В лужах резвились солнечные зайчики. Зайчиха-мать строго
смотрела на них из-за  крыш.  Рядом с троллейбусной  остановкой  из  мокрого
газона торчал черный куст.  Как школьница прыщами, куст был усыпан вспухшими
почками. Его стволики напоминали похотливо раскинутые ноги.
     В воздухе  плыл странный, тяжелый аромат. Не знаю, может  быть,  именно
так пахнут сандаловые деревья, которыми славен лежащий на берегу  Индийского
океана теплый штат Гоа?

История вторая,
о моей душечке,
пончике и ватрушечке

     Лет в пятнадцать у меня была странная фобия. Я боялся, что, когда стану
взрослым, на  свете  не  останется  музыки,  которая  мне  нравится.  Группы
распадутся,  песни  забудутся...  жить придется  в  абсолютно  чуждом  мире.
Ощущение лягушки, которая боится, что пересохнет ее лужа.
     В те  годы  люди  еще слушали  не радио, а  альбомы. Представляете, как
давно это было? Я пошел в  школу  одновременно  с выходом секспистолзовского
"Never  Mind  The  Bollocks"  и закончил  ее,  когда "Depeche Mode" записали
"Black Celebration". Под "Joshua Tree" группы "U2" я попробовал поступить  в
институт. Когда "The Cure" выпустили "Desintegration", попробовал  еще  раз.
Потом перестал пробовать. До самого  "Into The  Labyrinth" группы "Dead  Can
Dance"  я  просто  ухаживал за девушками,  пил алкоголь и  катался по свету.
Иногда очень осторожно употреблял легкие наркотики.
     Разумеется,  я  не любил отечественную  музыку.  Кто из  пижонов  моего
поколения  признался  бы,  что она  вообще существует?  Исключения,  правда,
бывали. Однако радикально ситуация изменилась только нынешним летом.
     Лето выдалось жарким. Может  быть, самым жарким за столетие. Город пах,
как  вареная  рыба.  Продавцы  мороженого   и  холодного  пива   становились
миллионерами  в три  дня. Тропическое  слово "сиеста" наполнялось  глубинным
смыслом. Человек в пиджаке  мог быть только иностранным  шпионом.  Бездомные
псы  лежали в  высохших лужах и агонизировали. Мужчины  ведрами пили пиво...
отвратительное,  теплое  пиво.  У  кормящих  матерей  из  груди текла  сразу
простокваша.  Кое-кто пробовал  ходить босиком  даже  по  Невскому.  Я  тоже
попробовал. Ногу  обжег так, что три дня  не  мог встать с  кровати.  Трусов
летом я не ношу.  В транспорте ягодицы намертво прилипали  к кипящим кожаным
сиденьям.  Я  навсегда  поругался  со  знакомой   девушкой,  которая   сдуру
попробовала  на улице взять  меня  за  руку. Секс был невозможен в принципе.
Лицом поймав ветерок, хотелось упасть и совершить намаз.  Иногда  по ночам в
небесах  что-то рыгало.  "Неужели?" -  замирали  жители тропического  города
Санкт-Петербурга. Но  приходило  утро, и ничего  не  менялось...  А еще этим
летом повсюду играл первый альбом группы "Мумий Тролль".
     Несколько  месяцев подряд я  слушал только их. Покажите мне человека, у
которого  это  было  иначе! В  мюзик-шопах  впервые за много лет образовался
дефицит.  Красно-коричневые  кассеты "МТ"  исчезали  через  два  часа  после
появления  на  прилавке.  Мне  тоже не досталось. Как только солнце  прятало
гнусную морду и асфальт переставал напоминать плавленый сырок,  я выходил из
дому и часами пил пиво у круглосуточного павильона с "однорукими бандитами".
Иногда от  пива  уже  тошнило.  Я все  равно  выходил  и  пил.  В  павильоне
нон-стопом играл "Мумий Тролль". Дело того стоило.
     Можете  представить,  что  я   почувствовал,  когда   появились  афиши,
сообщавшие,  что  группа приезжает в  мой город? Не  помню,  так ли  я  ждал
первого  орального  секса  с любимой девушкой. Чтобы поподробнее рассмотреть
мумийтролльное шоу, я решил пойти не на стадион, а в клуб "Mad Wave".
     Клуб неудобно расположен. Самый край Васильевского острова: проедешь на
квартал дальше  - и упрешься в Финский залив. У  охранника было лицо,  будто
ему постоянно хочется спросить: "Непонэл?" Он поискал мою  фамилию  в списке
приглашенных.  Долго  водил  по  одежде  металлоискателем. С  растопыренными
руками я напоминал самому себе пойманного герильеро.
     Разуме