чень странное,
неуловимое движение... Враждебное мне движение...
     Ногти  были такими грязными, что не отмоешь. Местами они  были отломаны
до  розового  мяса.  Пальцы  насквозь пропитались  куала-лумпурской  грязью.
Выкинуть их  на хуй,  завести себе  новые.  Еще  была изжога. Но она как раз
беспокоила не очень.
     - На этом наш Конгресс завершил свою работу. Огромное всем спасибо!
     Делегаты зааплодировали  еще усерднее. Я  выбрался из толпы  и побрел в
столовую.   Отыскал   Папаускаса.   Интересно,   моя  небритость   тоже  так
омерзительно выглядит?
     - Малайцы - суки. Полночи орали у меня под окном: "Торпедо! Москва!" Ты
не слышал?
     - Вроде нет. Я сплю крепко.
     Мы посидели молча.
     - Какое сегодня число?
     - Улетаем завтра. Если ты об этом.
     - Уже завтра? Как-то все... быстро получилось.
     - Быстро?
     Я  положил  себе мяса.  Хотя обычно  не  ем мясо с утра. Руки  казались
мягкими,   слабыми.  Мясо   съелось  незаметно.   Ниже   диафрагмы   повисла
торжественная тишина.  Я  положил  себе  еще порцию. Потом вдруг понял,  что
сейчас меня стошнит.
     Столовая была особенно огромной... необъятной... а я был маленьким. Уже
настолько  маленьким,  что меня можно  было  безнаказанно  ругать, но еще не
настолько,  чтобы  стать  совсем  незаметным. С размерами  вообще  возникали
проблемы.
     Вокруг сидели люди. Много людей... или мало людей? Где-то я определенно
видел эти лица... но где? У  людей были поджаты нижние губы. Может быть, они
знали обо мне какую-то стыдную тайну? Вообще все обо мне знали? Каждое  лицо
было  как удар...  било  в  диафрагму.  Хотелось зажмуриться и быстро-быстро
замотать головой. Еще хотелось никогда в жизни не рождаться.
     Я  несколько раз пятерней  поправил собственную прическу.  На ощупь она
напоминала  женскую  промежность. Над  верхним  веком  билась  венка.  Ритму
позавидовали бы и "The Prodigy".  По ту сторону  зрачков  толкались  обломки
неправдоподобных воспоминаний. Ни один из них  не составлял и трети истории.
Какие-то хари... ничего не значащие  слова... И - ни малейших намеков насчет
КОГДА все это могло происходить.
     Наверное,  тридцать  лет это много.  И я  уже не  тот, что был.  Помню,
только  начав  работать  журналистом, я  постоянно  возил  свои материалы  в
Москву. Там первый в моей  жизни редактор как-то  поинтересовался, продается
ли  в Питере пиво  "Афанасий"? Спросил, не хочу ли я попробовать? Для начала
мы купили ящик.
     Через пять дней редактору сообщили, что если  ему дорога его должность,
то  на работу неплохо бы выйти.  Еще через неделю редакторова жена выставила
нас на зимнюю московскую улицу. И что? Когда после трехнедельного отсутствия
я таки вернулся домой, то уже  на  следующий день  был в  состоянии сесть за
компьютер. Немного  беспокоили  бегающие по монитору  тарантулы  - но больше
ничего!
     А теперь?..
     Я  вышел  в  садик. Побродил  по территории Конгресс-Центра. Нужно было
срочно что-то предпринимать. Может быть, куда-то бежать.  Может быть, домой,
в Санкт-Петербург.
     Я дошел до ворот,  вышел  на проспект,  заковылял  прочь.  Поднял руку,
поймал   джипни.  Куда  я  еду?  Во   взглядах  куала-лумпурцев  угадывалось
презрение.  Я  понимал,  что  следует   встать,  откашляться  и   решительно
извиниться. Когда сидеть стало невыносимо, я вылез.  Спускался и  поднимался
вместе с узкими  улицами. Потом узнал площадь и мечеть.  Ту  самую,  которую
видел в самый первый день.
     Господи, когда это было? И со мной ли это было? И вообще - это было?
     На веревках висело жуткое  белье. Вдоль стен сидели серокожие аксакалы.
Бегали  голые  дети неопределенного  пола.  В натянутом  через  реку  гамаке
по-прежнему спали. Ну да, все правильно. Пагода буддийского монастыря Сумбун
по-прежнему торчала над крышами домов.
     Я долго стоял  перед лесенкой, ведущей  к  дверям.  Потом поднялся. Под
козырьком висела прохлада.  Дверь  была заперта. Все  еще заперта. Я сел  на
корточки, прислонился к  двери спиной  и  выкурил сигарету.  Тело под  кожей
дрожало, как мармелад. Я  дернул за ручку последний раз, спустился и свернул
за угол.
     Звук моих  шагов  был  слышен даже в соседнем  с  Малайзией королевстве
Таиланд. Однако  Будда  не среагировал. Глаза закрыты, руки  спокойны,  лицо
непроницаемо.
     Я потянулся за сигаретами,  но передумал. Почему все-таки  у него такие
закрытые глаза?
     - Слышь, это...
     Я сказал это вслух. По-русски. Удивился звуку своего голоса.
     - Будда! Ты слышишь меня?
     Я медленно, не очень уверенно опустился  на корточки. Коленями коснулся
земли.
     - Послушай меня, Будда. Ты послушай, а я попробую сказать, о'кей?
     Из-под  волос   на  лицо  скатывались  капли  жирного  пота.  От   жары
закладывало уши.
     - Я  буду  говорить, Будда, а ты слушай! Хотя бы слушай!  Или  с  тобой
нельзя говорить  ТАК? Хотя почему  нельзя? Ты ведь такой  же, как я.  Только
большой, сильный  и умный. Но тогда тем более выслушай. Сильный  должен быть
добрым. Или тебе все-таки насрать?
     Будда был многотонный, неправдоподобно  огромный.  Может  быть,  он  не
понимает по-русски?
     -  Что с твоими глазами, Будда? Почему ты не смотришь на нас? Посмотри,
а? Хватит сидеть у себя в нирване!  В  нирване каждый может...  но я-то не в
нирване!..  слышишь?..  мне  говорили, что  ты любишь меня...  ты  любишь?..
только не спрашивай, люблю ли я... я не умею... ты большой и сильный...  а я
так... поссать вышел... я не умею любить... you understand?
     Если бы напрячься... если в этом дело... я бы полюбил... но ведь так не
делается... любовь либо есть, либо  нет... у меня нет... это моя вина, да?..
ну, накажи  меня,  если  вина...  накажи,  а потом научи... я ведь...  ты же
видишь!.. я хочу... просто не умею... слышишь?.. нет?.. чего ты молчишь?
     Этот мир  и  так не был богодухновенным. А с  моим появлением  он  стал
просто  богобездыханным.  Может быть,  на свете есть святые люди. Хорошие. Я
таких не  знаю. Я  НЕ хороший. Это как  врожденная  болезнь.  Я родился  уже
уродцем. Мне не  бывает стыдно. Я  понятия  не  имею, что  значит это слово.
Слышишь? Ты бросил меня, и я живу как умею. Как получается. Я не виноват!
     Все говорят "быть хорошим"! Будто это старт. Как я понимаю - это финиш.
До   которого  добегает  один  из  сотни.  Или  нет?  Если  бы  у  меня  был
сын-инвалид...  ребенок-уродец... я бы не наказывал его, а лечил... сидел бы
у его постели... читал бы книжки, учил рисовать... а ты?.. хули ты делаешь в
нирване,  если  я здесь?!.  или ты  не  любишь меня?..  а  говорили, ты всех
любишь... я тоже хочу... всех... всегда... всем сердцем... научи, а?
     Все  говорят о какой-то чистой жизни. О какой чистой  жизни?! Где она?!
Ты знаешь: я хотел жить чисто! Не так,  а... с женой... и вообще... И чего?!
Ты  видел: я  старался! Пусть  я мог не  много... но ты-то  вообще ничего не
сделал! Что ты, блядь, молчишь?!
     Каждое  утро я просыпаюсь...  решаю жить ХОРОШО... а  потом... хрясь!..
всей  рожей...  в  говно... как мне  жить,  если вокруг одно говно?!. если я
уродец от рождения?!. а ты не желаешь даже открыть глаз?!. а?!
     Дорогой Будда! Миленький! Ты  же видишь, на  что  похожа моя жизнь. Это
как  летучка  у  плохого редактора.  Собрались  вроде по делу,  хотели  горы
свернуть. А  потом отвлеклись, заболтались,  выпили и  до  утра рассказывали
друг дружке старые несмешные анекдоты.
     Мне говорили, что ты нам - как отец. Какой ты, на хуй, отец?! Даже я со
своим ребенком так не поступаю. Хотя я - мудак.  А ты - сильный и умный. Вот
только глаза открывать тебе лень. Если на  свете есть ад, то я знаю, что это
такое. Но ты-то! Ты-то сделал хоть что-нибудь,  чтобы вытащить меня отсюда?!
Я в  аду, а ты - в нирване. Супер получилось! И кто после этого из нас двоих
хороший?!
     Прости...  слышишь?..  прости,   что  я   так  говорю...   просто   мне
действительно  нелегко... что я  ни  делаю,  все  без  толку...  я  устал...
слышишь?.. то есть... ты скажи, что это нужно... скажи, что это правильно...
я же не  возражаю!.. я заслужил  этот ад...  я готов искупить... НО ВМЕСТЕ С
ТОБОЙ!.. не молчи... пожалуйста... помоги мне.
     Я  барахтаюсь в  этом  говне каждый день. Мы все барахтаемся. Вот ты  -
принц  Сиддхарта  Гаутама Шакьямуни.  Ты родился царем.  Но я-то  -  нет! Не
родился! Мы - рабы, рабы  - мы.  Родись в свинарнике. Попробуй заработать на
хлеб своими  руками. Пообщайся с потными  и грязными людьми,  а? С  блядями,
предателями и подонками. И попробуй остаться чистым! Можешь?
     Понятия  не  имею, как все это выглядит сверху... из  нирваны... мне не
светит  туда попасть... не заслуживаю... но  выпей  с  нами  вина и останься
трезвым... добрым и  чистым... сверху смотреть  просто...  а если нам нечего
жрать?!. ты дал мне это тело?.. дай и еды!.. дай мне  хлеба и мяса!.. вправь
мои  вывихнутые ноги!.. когда я слепну, протри мне глаза!.. можешь?.. МОЖЕШЬ
ИЛИ НЕТ?!
     Если ты  дал мне жизнь,  то какая может  быть  смерть?  Но  я умираю! Я
умираю каждый день! Слабо умирать вместе со  мной? Корчиться и орать? Почему
ты  оставил меня, а? Если ты такой,  как  о тебе говорят, то взял бы и  умер
вместе со мной. А лучше -  вместо меня. А еще лучше - чтобы никто никогда не
умирал. Ты же сильный... или не настолько сильный?
     Старайся  понять природу ума! Это очень, блядь, важно! Незамутненный ум
- это Свет  Будды! Самому-то  не смешно,  а? Какой, в жопу,  ум,  когда меня
бросила жена?! Когда завидев меня,  плачет и пугается  мой любимый ребенок?!
Когда  триста шестьдесят четыре дня в году я похож на предмет мебели? Какая,
на хуй, медитация, если творится ТАКОЕ?
     Я хочу жить просто... жить чисто... целовать тех, кто мне дорог... будь
со  мной в моих МАЛЕНЬКИХ делах!.. буддизм это  религия  сильных и смелых?..
значит, это говно, а не религия!.. ты можешь мне помочь?!. или нет?!. я тебе
говорю!.. сегодня давай обойдемся без тибетских словечек, о'кей?.. поговорим
лицом к лицу... как мужчина с мужчиной!.. что ты кривишь свои губы?!
     Мне рассказывают о предыдущих жизнях, а я не помню никаких жизней! Я  и
эту - не  вспомню? Тогда зачем все это? Я хочу подарить тебе свою  жизнь. Но
подарить САМ, понимаешь? Это будет МОЕ решение! Хочешь? Бери! Только объясни
мне, что  происходит! Ты делаешь со мной, что пожелаешь? О'кей. Не возражаю.
Я - весь в складках. Я  как флаг на  ветру,  а  ты -  как ветер. Я  и на это
согласен.  Но ради чего?! Я  заранее  согласен на  все, что скажешь... но ты
ведь молчишь!
     Короче, это... Слезай!.. если ты Бог  - слезай! Иди к  нам...  людям...
злобным  и тупым  животным...  Научи  и исцели! Ешь с  нами!..  Вот моя шея!
Положи мне на затылок  свою добрую руку. Скажи...  хотя бы скажи... что тебе
не  все  равно!  Намекни...  немножко  кивни головой... я  замечу!.. честное
слово!.. мне хватит этого до конца жизни!.. Дай мне понять это, и я упаду на
колени... я уже на коленях... перед тобой, Будда!.. а ведь никогда раньше...
     Не обращай  внимания,  что  я  плачу. Это так...  сейчас  я прекращу...
извини... Если бы  я знал, что ты  со  мной... если бы я точно знал!.. я  бы
щекой  прижимался к твоим  ногам... слезами мыл бы твои  ноги... вытирал  бы
твои святые ноги  собственными волосами... только пусть  тебе будет  не  все
равно,  ладно?.. ничего, если ты не можешь мне помочь!..  это  ничего!..  НО
ХОТЯ БЫ ЗАПЛАЧЬ РЯДОМ СО МНОЙ!.. этого хватит!
     На  хуя  ты дал мне эту надежду, если теперь  молчишь?! Хватит молчать!
Слышишь меня?! Слезай! Будь рядом!  А если  нет, то убей меня!  Потому что я
больше не могу!..
     Я прижимал ладони к глазам и орал все громче.
     - Я спрашиваю последний раз!.. Ты слышишь меня?!. Не смей молчать!..
     И тогда каменный Будда широко распахнул многотонные веки.
     И тогда я узнал эти давно знакомые глаза.

8

     Пыльные  пальмы тянули  темные пальцы,  вытягивались, выпрыгивали:  кто
выше. Солнце было очень красным, а горизонт выглядел как кромка волейбольной
сетки. Еще немного, и игроки зашвырнут-таки мяч на ту сторону.
     Перед входом  в здание аэропорта  секьюрити  с винтовками без прикладов
проверяли наличие  билетов. Регулировщик,  перетянутый белой портупеей, орал
на водителей и махал руками.  Может быть,  эти мяукающие  звуки были жуткими
малайскими матюгами.
     Вот и все.
     Меньше чем через сутки я буду в Москве.
     Международный  аэропорт Субанг выглядел как провинциальный  родственник
московского   "Шереметьева".    Пассажиры-европейцы   казались    непривычно
огромными. Между ними бродили малайцы в белых рубашках. Хотелось взять их за
руку и  отвести домой. По-английски вокруг разговаривали со всеми возможными
акцентами.
     Я  выкурил  сигарету, побродил  по  "Duty  Free".  Открытки с  местными
красотами наводили тоску  и стоили больше доллара. На стойке с пейпер-буками
истекал кровью бесконечный Стивен  Кинг.  В туалете, в писсуарах,  были  для
аромата навалены лепестки тропических цветов.
     С выезжающих из  республики Малайзия взымали аэродромный сбор в размере
15 ринггитов. Сорок минут назад Бригитта улетела в Париж. У нее был билет на
рейс  "Air France"  и ни цента наличных. Мне пришлось  ей одолжить.  Девушка
долго благодарила и удивлялась, где могла потерять все свои деньги.
     Я сказал, что следует быть внимательнее.
     - Пока.
     - Хочешь я дам тебе свой адрес в Брюсселе?
     - Зачем?
     Посреди зала ожидания висело черное табло. Названия наиболее экзотичных
городов планеты выглядели  как  следующая остановка  метро. Когда появлялась
новая надпись, буковки шелестели, будто шаркали крошечными  подошвами.  Ниже
табло  имелось  несколько  телемониторов.  Рыдали  одинаковые  бритые  Шинед
О'Коннор.
     Папаускас с ламой сидели в кафе где-то на втором этаже. До нашего рейса
оставалось больше часа. Я  стоял перед  огромным окном. Снаружи окончательно
стемнело. Единственное, что я видел в стекле, это непричесанное отражение. Я
отвернулся. Запах,  кстати, мне тоже не нравился. Принять душ перед отъездом
так и не удалось.
     Утром я выпил несколько чашек кофе и  последний  раз прогулялся  вокруг
Конгресс-Центра.  Подумал,  не купить  ли на оставшуюся мелочь  экзотических
фруктов? Их  можно  будет дарить петербургским приятелям. Прощаясь,  подарил
соседу-итальянцу ручку  с надписью  "Санкт-Петербург".  Он что-то  говорил и
тряс мне руку. Я тоже улыбался.
     Малайцы подметали усталую территорию. Может быть, завтра здесь начнется
новый конгресс.  Скажем,  "Пенсионеры-Атеисты  Прощаются  С Уходящим Веком".
Холодильник с бесплатным пивом был пуст и печален.
     Потом  перед кемпусом  уже  толпились  делегаты с чемоданами,  сумками,
рюкзаками.  В  аэропорт  всех доставляли  на  автобусе.  За  окном  бибикали
осточертевшие джипни. Разглядывать город не хотелось.
     Пассажиров моего рейса пригласили на паспортно-таможенные контроли.
     - Вы сдаете какие-либо вещи в багаж?
     - Нет.
     - Только ручная кладь? Один рюкзак?
     - Только ручная кладь. Один рюкзак.
     - Вы вывозите из страны малайские ринггиты?
     - Ни копейки.
     - Приобретали ли вы  за  время  пребывания в  стране какие-либо  ценные
предметы?
     - Пиво у вас... вкусное.
     По-моему,  таможенник  не понял,  что  я  имею  в виду. На  рюкзак  мне
привесили желтую бирочку с символикой "Люфтганзы". Сразу за таможней был еще
антитеррористический досмотр. Полицейские  женщины не нашли у меня ни грамма
пластиковой взрывчатки и расстроились.
     Во  внутренних помещениях  аэропорта вовсю  работал кондиционер. Первый
раз за две недели я вдруг замерз. Вытащил из рюкзака смятую зимнюю куртку. В
кармане обнаружился окурок еще петербургского происхождения.
     Пассажиры  катили  свои  пластиковые  чемоданы  с колесиками  на нижней
стороне. Становилось тесно. Потом я встретил Папаускаса. К его дорогой сумке
были за карабин прищелкнуты толстые финские перчатки с молнией на запястье.
     -  Сидим  с ламой  в кафе. Рядом  какая-то малайская  морда. Он у  меня
спрашивает:  в  твоей  стране  холодно?  Я говорю: очень  холодно. Чтобы  не
отморозить руки, мы носим вот такие  перчатки. Ты  представляешь?  Этот конь
решил, что я шучу! Не поверил, что эту штуку можно носить на руке. Хихикал и
говорил, что я очень остроумный мистер!
     - Да-а... Хорошо здесь... Было...
     - Конечно! Где еще столько времени тебя станут называть сэром?
     - Ты из Москвы сразу домой?
     - Ага. Уже и билеты есть. А ты? В Питер?
     - На Юпитер! О чем ты? Денег осталось - четыре доллара.
     - Займи у Геше.
     - Неудобно. Все-таки лама.
     - Хочешь  историю  про лам?  Было  время, я  жил  в  Бурятии.  Еще  при
Советском Союзе. В Бурятии очень много  буддийских монастырей. Я там  прожил
целый  год.  Как  дурак,  колол  всякие  блядские  дрова...  Короче, в  моем
монастыре собирали пожертвования.  Говорили, что  на  дацан.  Люди последнее
сдавали. Я один раз до утра  столитровую бочку рублей пересчитывал. В смысле
- купюр по одному рублю. А когда пересчитал, настоятель себе новую "девятку"
купил.
     - Серьезно?
     Мы сидели под плакатом, сообщавшим, что личная  безопасность пассажиров
гарантирована   правительством  Малайской   республики.  Спинка   пластикого
креслица неудобно давила под лопатки.
     - Я бы хотел быть ламой.
     - Тебе бы не понравилось.
     - Почему?
     - У лам целибат. Тебе бы не понравилось.
     - Совсем целибат?
     - Как правило - целибат. Хотя... как сказать? По-разному бывает. Иногда
придет  какая-нибудь  бурятская тетя-мотя  помолиться... В  общем,  заодно и
помолится.
     Мы помолчали.
     - К жене вернешься?
     - Попробую.
     - А если не пустит?
     - Теперь пустит... наверное...
     - Если пустит - там и оставайся.
     - Не умничай.
     - Я так скажу. Хочешь быть религиозным парнем?
     - Ну?
     - Будь им! Ламы ни при чем. Просто будь.
     Непонятно откуда  выплыл запах  свежей  выпечки. Я вспомнил, как раньше
жена  каждое  утро готовила  на завтрак  блины...  еще она пекла  булочки...
вкусные  румяные булочки... когда-то я их  любил.  Жену люблю  до  сих  пор.
Наверное, люблю... хотя... что значит это дурацкое слово?
     Зимнюю куртку я натянул поверх футболки. Жесткий мех колол голые локти.
Было тепло и надежно. Будто  кто-то гладил меня по голове. Будто все наконец
стало совсем хорошо.
     -  Пассажиров  рейса  3864  авиакомпании   "Люфтганза",  отлетающих  во
Франкфурт, просят пройти на посадку.
     Лента транспортера. Белые стрелки на  синем фоне. Надпись "No Smoking".
Заложенные уши на взлете.
     Вы  когда-нибудь  видели,  как  проявляют фотоснимки? Сперва  на бумаге
расползаются  смутные пятна... а  потом вы вдруг  узнаете  изображение.  Эти
силуэты я узнал  быстро. Мы были  давними  приятелями.  Безденежье...  Жена,
которая  терпеть  не  может  мою  фамилию в  собственном паспорте... Работа,
которую терпеть не могу я...
     Я возвращался домой.
     В  десяти  тысячах  метров  ниже  моего  кресла  проплывала  Азия.  Три
миллиарда незнакомых мне людей. Никогда в жизни я больше их не увижу.  Может
быть,  какого-нибудь серокожего мужчину в  эту минуту  бросает его серокожая
жена.
     В  проходе  не  торопясь  двигались  красивые люфтганзовские  фройляйн.
Чудные, все  понимающие  женщины.  Они развозили ужин.  До меня дойти должны
были не скоро. Я  откинулся в кресле  и закрыл глаза. Проплывали смутные, но
уютные картинки.
     Мне было лет двенадцать. Я  сидел на диване и разговаривал  с отцом.  И
вдруг  ОСОЗНАЛ, сколько ему  лет.  Сколько!  ему!  лет!  Я  смотрел в  давно
знакомое лицо - будто в посмертную маску. Жизнь после тридцати казалась мне,
школьнику, неправдоподобной, как снега Гималаев.
     Отец что-то говорил,  а  мне хотелось орать  и бить ногами в пол. Какое
право  имеет этот человек  учить меня,  если его  жизнь  прожита?! Он что-то
де