ти  раннего   рок-н-ролла  с  энергией
панк-рока". То есть как будто Элвис  Пресли вколол себе четыре куба героина,
запил  это  дело  пинтой пива и с криками  "No  Future!"  рванул  рубаху  на
облысевшей груди.
     Специалисты уверяли, что среди петербургских рокабилов Кирилл если и не
номер  один,  то  скоро им станет.  По  клубам за  ним ездили  поклонники  и
особенно поклонницы.  Мне  запомнились две:  обе  в  кожаных  жилетках  и  с
одинаковыми tatoo.  Танцевали они так,  что Ума  Турман  из  "Pulp  Fiction"
казалась  безногим   инвалидом.  В  паузах  между  песнями  девушки   иногда
обнимались и целовались взасос.
     Несколько раз мы  пересекались в клубах и на  вечеринках. Потом он стал
приглашать  меня  на  свои  концерты.  К тому,  чем  он  занимается,  Кирилл
относился нормально. При встрече не цедил, что опаздывает: его уже несколько
часов  дожидаются голландские  продюсеры.  Но и  не  строил  глазки  насчет:
"Да-ладно-вам-ребята-это-ж-я-просто-так-на-гитарке-потренькать-вышел".   Еще
до нашего знакомства  он записал  первый  альбом. Вкладыш с  текстами  песен
оформил  тоже  сам. Рисовал  Кирилл очень  прилично.  Вроде бы даже закончил
художественное училище.  По черному вкладышу ползали  инопланетные уродцы, а
парни в нашейных платках катали на "Кадиллаках" красноротых блондинок.
     Он поздно просыпался, выкуривал утренний джойнт и садился играть. Через
полчаса забивал еще один. Иногда что-то  писал на мятых бумажках. В  комнате
стояли диван, два  кресла и столик  со  следами от сигарет на полировке. Над
диваном  висели  постеры  любимых  "BatMobile"  и  "Stray  Cats".  Музыканты
рассматривали  гостей Кирилла и  собирались  поинтересоваться: "Кошелек  или
жизнь?".
     Читал  Кирилл   много.  Как-то  взял  у  меня  "Электро-Прохладительный
Кислотный Тест". Речь там идет о первых американских хиппи. Запасшись  парой
ведер  ЛСД  с  орандж-джюсом, они  колесили  по стране  на  старом автобусе,
устраивали концерты и  скандалы.  Книга произвела на Кирилла впечатление. Мы
сидели  в  "Трех Мертвецах". Он говорил,  что если подтянуть под спонсорство
богатый  пивзавод... и пару  радиостанций...  а автобус  купить  списанный и
отремонтировать... что я по этому поводу думаю?
     Я сказал, что  никогда не пробовал  искать спонсоров.  На  стене  раз в
тридцать  секунд взмахивал пластиковой рукой зубастый скелет. Он внимательно
следил, чтобы я каждый раз допивал пиво до дна.
     - Я пробовал. Когда писал альбом. Но теперь, наверное, придется ехать в
Москву. У нас никто не даст таких денег.
     - А сколько надо?
     - Я  бы назвал  это  "Большой  Рокабильно-Пивной  Тур".  Ездили  бы  по
провинции. Давали  бы  по концерту в  день. Если  заснять все это  и сделать
фильм, то часть денег можно было бы отбить.
     - Серьезно?
     - А ты пробовал ЛСД?
     - Нет.
     - А хотел бы?
     - Где ж ее взять?
     - С пивом выйдет, конечно, не то. Хорошо было этим... из твоей книги. С
ЛСД я бы такой тур забабахал!
     - Да?
     - На самом деле из легких драгс я пробовал  почти все. Пи-Си-Пи, там...
грибочки... А вот вены мои девственны.

x x x

     Спонсора Кирилл так и не нашел. Денежным мешкам было не до глупостей. В
конце концов он плюнул  и решил  просто съездить в провинцию  на гастроли. А
дальше  видно  будет. Парень, которого все  называли  Зуб,  договорился, что
самый  дорогой клуб города Суздаль  оплатит группе дорогу  и  проживание.  Я
удивился: неужели в Суздале есть музыкальные клубы?
     Зуб был молод, но успел провести в тюрьме то ли  пять, то ли шесть лет.
Что-то  связанное с  грязными деньгами.  У него были детские губы бантиком и
вечно выпученные глаза. Ходил он, загребая косолапыми ступнями.  Зуб пытался
делать  музыкальный  бизнес.  К гастролям Кирилла  он  подошел ответственно.
Областная  FM-станция рассказывала  о визите  столичных знаменитостей раз  в
полчаса. Вряд ли суздальцы  понимали,  что за  концерт  их ждет.  Но  билеты
худо-бедно раскупили.
     В  день  выступления Кирилл  нервничал.  Одно  дело играть для  заранее
оргазмирующих  петербургских  девчонок.  Другое  дело  здесь.   Лучше  было,
конечно, спеть  в Нью-Йорке,  но  ведь с чего-то  надо  начинать?  Он  лично
проверил  всю  аппаратуру.  Наорал  на  кадыкастого  контрабасиста.  Вынюхал
пополам  с  Зубом  целый  грамм  привезенного  кокаина...  А  когда  концерт
кончился, вышел на крыльцо клуба:
     - Мы поставили этот городишко раком!
     Группа  отыграла  так,  что если  бы зрителей  попросили,  они  тут  же
нататуировали бы фамилию Кирилла у себя на лбу. На чьей-то машине Кирилл уже
ехал к  девушке. Что-то  пил с ней и водителем из одной бутылки.  У  девушки
были смешные  неровные  зубы.  Дома она прижала  пальчик  к  губам:  "Тсссс!
Родители!"  Она очень хотела понравиться знаменитому музыканту. В темноте ее
ягодицы белели,  как круглые фаллосы на полотнах Дали.  Потом Кирилл курил и
слушал,  как снаружи воют замерзшие собаки. Может быть, это были  даже волки
из дремучих суздальских лесов.
     Совсем  ночью он вернулся к клубу. Двери  были уже  заперты. Он отыскал
Зуба и  тот провел его через черный вход.  Бармен отказался бесплатно давать
им  алкоголь. Здоровенный Зуб ударил бармена  в лицо  и сгреб со  стойки все
бутылки, до которых мог дотянуться. Кирилл рассмеялся. В глазах расплывались
деревянные стены и зеркала. Они вышли на улицу. На улицах покоренного города
Суздаль не горел ни один фонарь.  Только большие зимние звезды. Невдалеке за
сугробами  кого-то  били.  Жертва  орала и звала  на помощь. Они  сделали по
большому глотку, каждый из своей бутылки. Кириллу досталась водка.
     Как  ни  странно,  на  улице  его  узнали.  Девушки  смеялись  и  лезли
целоваться. Он тоже смеялся. Кто-то сунул в руку Кириллу петарду. Он  поджег
запал, размахнулся, чтобы зашвырнуть ее в штурмом взятые суздальские небеса,
и тут петарда  рванула  у  него  в руках. Ожог  был такой, что врач "скорой"
причмокнул  и  велел  водителю включить  мигалку. До  самого  утра,  шипя  и
вполголоса  матерясь,  доктора  зашивали  Кириллу руки.  В  поддонах брякали
металлические  инструменты.  На  брюки   капала  кровь.  Он  зажмуривался  и
отворачивал голову.
     Больница  в  Суздале  старая.  Желтая  штукатурка  снаружи,  кафель  со
стершимися надписями внутри. Несколько дней он отсыпался и почти не вставал.
Мучило похмелье.  По утрам нужно было ходить на  перевязки.  Вечерами Кирилл
сидел у телевизора и пытался общаться с соседями. Все равно было скучно.
     Один раз  в больницу пришел  Зуб. Он  принес  сигареты и  пару  бутылок
местного пива.
     - Слушай, может, нам в Лавру съездить?
     - Куда?
     - В Троице-Сергиеву Лавру. Это недалеко. На автобусе.
     - И чего там?
     - Монастырь. Большой, старинный.
     - Я не о том. Чего там делать?
     - Что делают в монастырях?
     - Понятия не имею, что делают в монастырях.
     Большой русский парень Зуб скривился.
     -  Брось  выпендриваться. Съездим,  проветришься.  Все  равно  заняться
нечем.
     Руки под бинтами чесались  так, что можно было завыть. Хворые суздальцы
отвернулись к стенам и посапывали.
     - Ну, давай съездим в Лавру.

x x x

     Услышав  о  руках Кирилла, я решил  его навестить.  Диван в комнате был
аккуратно застелен. Пахло чистотой и чем-то цветочным. В CD-рекордере играли
грегорианские песнопения. Не замиксованная попса вроде "Энигмы", а настоящие
хоралы.
     - Привет, калека!  Как съездил? Хорошо, что тебе никто не  сунул боевую
гранату.
     Кирилл взмахивал  забинтованными клешнями. Я выставил  на  столик пиво.
Выливаясь из бутылки, оно радостно булькало.
     - За гастроли! Куда теперь? В Лондон? Пей пиво.
     Кирилл улыбнулся.
     - Тебе не взять бутылку? Давай помогу. Не стесняйся.
     - Да понимаешь... Я больше не пью.
     - Что-то случилось?
     - Хм...
     - Что с тобой?
     Кирилл все еще улыбался. Он  начал говорить о том, как съездил в Лавру.
Пиво успело нагреться и по вкусу напоминало хлеб, вымоченный в кефире.
     - Ты только  не говори, что я псих, о'кей? Я раньше сам  к таким  вещам
относился,  как к шизофрении. Но это другое,  понимаешь? Там,  в этой Лавре,
вообще все другое.  Я подхожу  к батюшке...  он старенький  такой...  борода
седая... а на свитере вывязан череп с костями... прямо вот  здесь, на груди.
Он смотрит  на меня и  спрашивает:  "Что с руками?" Я  рассказал,  а батюшка
говорит: "Тяжело  тебе,  сынок,  будет...  после  смерти".  Понимаешь? После
смерти! То есть он смотрит на меня, а я вижу, что он все знает!  И про кокс,
и  про теток  этих  суздальских. Ты в курсе,  что это был за день, когда  мы
выступали? Это рождественский сочельник был. В этот день поститься  надо. То
есть... короче, грех это.  А Зуб тому блядскому бармену нос сломал... и я...
ну, ты понимаешь... Я от  батюшки отошел  и думаю: как это? Почему мне будет
плохо  именно после смерти? Перед  иконой встал  на колени. А молиться-то не
умею, понимаешь? Стою, как дурак! Слушаю. И... блин, как сказать-то? Ну, как
будто понимаю, что мне НА САМОМ ДЕЛЕ  будет тяжело после смерти! Ну,  как бы
ад... и все такое... понимаешь? Стою и шалею!
     Кирилл рассказывал,  как  ночью,  укрывшись  тонкой  курткой,  спал  на
каменном церковном  полу.  Его трясло. Под куполом древней церкви  шелестели
мохнатыми крыльями ангелы. Как он вдруг понял, что такое грешить,  и плакал,
глядя на тусклые золотые иконы. Там его распятый Бог пальцами трогал  зимнее
небо.  Он  боялся  и  чувствовал, что не стоит бояться.  Зуб давно  уехал  в
Петербург. Кирилл все еще жил в Лавре.
     Теперь  в  его жизни  все  должно  было  измениться. Вместо  людоедских
постеров  на  стене у него  в комнате появилось распятие. Над диваном висела
бумажная  иконка  с  Девой  Марией.  Богородица  грустно  опускала  глаза  и
тоненькими пальчиками касалась  большого сердца.  Он перестал брить голову и
носил   серое  колечко  со  словами  "Господи  Иисусе  Христе,  помилуй  мя,
грешного". Он знал, что такое быть грешным. Он слушал хоралы и читал Библию.
К концу зимы дочитал до Книги Судей. Мало чего понял, но все равно читал.
     По  воскресеньям   Кирилл  ходил  в   церковь.  Приход  выбирал  долго.
Остановился  на  небольшой  церквушке  в  новостройках.  Она стояла  посреди
большого  двора,  а  вокруг  были квадратом выстроены  блочные девятиэтажки.
Типичный  русский  храм  с  луковками  на  колокольнях.  Может  быть,  такая
архитектура как-то ассоциировалась у него с Суздалем? Прихожане из окрестных
домов могли выскочить на службу, просто накинув куртки на плечи.
     Раз  в  неделю настоятель  приглашал желающих попить  чаю. Все не спеша
разговаривали. Кирилл  внимательно  слушал. Дома он наизусть учил непонятные
молитвы.  Каждый  вечер он  вставал  на  колени  и просил  незнакомого Бога,
Который  говорил  к  нему  в Лавре,  чтобы Он освободил тех,  кто мучается в
аду... чтобы в аду никого  не осталось... Ты же можешь, Бог!.. пожалуйста...
ведь ад - это так страшно!
     Одинокий,  весь в  черном, он  бродил  по зимним улицам и улыбался. Это
было правильно.  Ему  нужно  было  побыть  одному. Многое понять. Иногда  он
садился где-нибудь на  скамейку и  просто смотрел по  сторонам.  Представлял
себя  семидесятилетним... с  седой  бородой...  в том свитере  с черепом  на
груди... Иногда уезжал куда-нибудь погулять. Как-то доехал до Зеленогорска и
над верхушками голых деревьев разглядел купола собора. Он был агентом, а все
церкви мира  -  явочными  квартирами.  В  соборе  был  огромный, крашенный в
голубое потолок. Через окна светило зимнее солнце. Было тихо и пусто. Только
нестарая  еще  женщина чистила подсвечники и красивым  голосом  громко  пела
псалмы. Жизнь напоминала неправдоподобное кино.
     Тем, что удалось понять, он делился с окружающими. Ему казалось, что он
действительно ЗНАЕТ.  Мне было неудобно его слушать. Так  бывает, если утром
ты  идешь проводить до двери незнакомую девицу,  а она спрашивает,  когда ты
придешь знакомиться с ее родителями.
     - Пару  лет  назад собирался съездить  отдохнуть  в Карелию.  Ну,  там,
пансионат, сосенки,  все такое.  Напихал целый рюкзак джинсов и  футболок. А
потом до меня вдруг дошло. В пансионате  небось  только дамочки за сорок,  а
местные девицы... из этих... как сказать?.. сперва штамп, потом в койку. Так
загрузился  - хоть путевку  сдавай! Неделя без секса! Взорвусь же! А  теперь
даже не помню, как это. Даже мыслей не возникает.
     - Совсем не возникает?
     Он подумал.
     - Приснилось тут  недавно. Как будто я все  забыл и... это... Как будто
вылетело все из головы и я  с кем-то переспал.  Как раньше. Не поверишь -  в
слезах проснулся! Лежу и думаю: как же жить после такого?
     Он  поил меня чаем. На столе  лежал порезанный  рулет с маком.  Рядом с
диваном  я  разглядел  раскрытый  на  середине  томик  в  черном  переплете.
"Афанасий Великий.  Творения". Я  спросил: интересно ли это  читать?  Кирилл
сказал, что пока трудно. Но со временем...
     - Не скучно тебе?
     - В смысле?
     - Да вообще. Ты же привык к другой жизни.
     - Ну, привык... Отвык уже... То, что сейчас, - это лучше.
     - Играешь?
     - Не знаю. С этим сложно. Как раньше - не хочу. Хочу религиозную музыку
играть. То есть... такой рокабили, чтобы можно было играть в церкви.
     - Во ты дал! Получается?
     - Не-а. И  так пробовал, и этак. Пока не выходит. Недавно думал: продам
на  хрен гитару  и в  Лавру уеду. Сразу месяца на три. А деньги на монастырь
пожертвую. Не хочешь, кстати, съездить? Тебе бы понравилось.
     - Неужели действительно все бросишь? Ты же не был таким.
     - Ну, не был.
     - Ты же был number one!
     - Я и сейчас намбер уан!
     Мы о чем-то договорились. Кто-то кому-то должен был позвонить... Иногда
я спрашивал  о нем  у  общих  знакомых. Те  пожимали плечами:  наверное,  он
все-таки уехал в свою Лавру.
     В то время я  любил выпить пива со знакомой корейской  девушкой.  У нее
были  завитые  пышные волосы и  будто нарисованные глаза. Очень чувственные.
Она была  настоящей кореянкой, хоть  и родилась в Петербурге. Иногда  выпить
пива ее приглашал кто-нибудь другой.
     Такие  девушки  появляются в Лениздате где-то  раз  в три месяца. Может
быть, они члены тайного фан-клуба всех  журналистов Петербурга одновременно?
Девушек водят на презентации, знакомят со знаменитостями, а потом запираются
с  ними в  редакционных  кабинетах. Возвращаясь, они  равнодушно  поправляют
смятые  юбки.  Так  продолжается некоторое время,  а потом девушки исчезают.
Работа в петербургских  газетах оплачивается  плохо. Должны же у журналистов
быть хоть какие-то радости?
     В  тот  раз  вечеринка  не  задалась.  Кто-то из  коллег  купил бутылку
шампанского. Народу было столько,  что я  не понял  даже, каким оно  было на
вкус. Потом все переместились за угол, в "Бар Юрского Периода". Потом сидели
в садике рядом с Публичной библиотекой.
     - Зачем было покупать это шампанское?
     - Куда пойдем?
     В глубине, за деревьями, мужчина в  шляпе и с портфелем писал на кусты.
Денег оставалось катастрофически мало. Кореянка  за рукав  дергала фотографа
Щукина.
     - Сфотографируй меня!
     - Отстань!
     - Ну сфотографируй!
     - Знаешь, сколько стоит моя пленка?
     - А если я лифчик сниму? Сфотографируешь?
     Я предложил пойти в "Money-Honey".
     - Там дорого?
     - Так себе.
     - А за вход заплатить?
     - Я договорюсь.
     - Точно?
     - Ну, хотя бы попробую.
     Пойти  решили пешком.  По  дороге выпили еще  пива. Кореянка  пробовала
икать, но  передумала. "Money-Honey" квартирует за  оградой Апраксина Двора.
Под аркой там обычно  наблевано и валяются коробки из-под бананов.  Возникла
мысль бросить  всех и увести  кореянку  в  глубь территории.  Впрочем,  пива
хотелось больше.  Пару раз  я  обо что-то споткнулся. Перед входом  толклись
девушки и охранники в камуфляже.
     Знаете, кого я увидел, пройдя вовнутрь? Ну да,  все правильно, Кирилла.
Длинный, тощий, ухмыляющийся, он, оседлав стул, сидел на сцене. Снова наголо
бритая голова и глумливая тишотка. Сапоги  - такие острые, что дотронься - и
палец придется бинтовать.
     В  руках  Кирилл  держал  бутылочку  "Балтики  No5".  Он   отхлебнул  и
наклонился к микрофону.
     - Ну что? Начинаем?
     Зал оторвался от кружек и приветственно замычал.
     - Эй, носатый! Ты! ты! Тебе тоже привет! Как у тебя с той девицей?
     Все  посмотрели  на носатого. Парень смутился и  сказал,  что не помнит
никакой девицы.
     -  Твою вчерашнюю подружку  запомнил весь клуб.  Она была такой жирной,
что, выходя, снесла боковые стойки двери.
     Было  тесно  и  накурено.  Как и  должно  быть в  салуне  для настоящих
ковбоев.  Только настоящие алабамские ранчмены и сидели вокруг.  У некоторых
коки  были  такой длины, что, поворачивая голову,  они задевали  сразу троих
соседей. К кирпичной стене напротив входа было прибито старое кожаное седло.
Сесть всем вместе не удавалось. Коллеги расползлись по залу.
     - Разобрались? Имейте в виду: я начинаю!
     "Йух-ты!" - взвизгнули девушки.
     Одна, ослепительная, сидела на высоком стульчике  прямо передо  мной. У
стула были бесконечно  длинные ноги. У девушки  тоже. Пиво она потягивала из
бутылки  через трубочку. Гадость ведь! Пиво нужно пить, широко открывая рот,
запрокидывая голову и проливая немного на грудь. Я  посмотрел на свою кружку
и понял, почему так пьян.
     Это не было концертом. Это была граната, взорвавшаяся в  голове каждого
сидящего.  Выкатывая глаза и  упираясь  губами в  микрофон, Кирилл  ревел  и
стонал, а я  знал, что он имеет  в  виду с точностью до  миллиметра. Это обо
мне. Обо  мне  и таких, как я. Это песня о моей жизни. Эта песня и  есть моя
жизнь.
     Девица махала красивыми растатуированными руками и пронзительно, как на
большом концерте, визжала.  Кирилл усмехался. Все девушки клуба принадлежали
только ему. Щукин  без пауз  сверкал своей вспышкой.  Он не мог  упустить ни
мгновения. Он был пьян и снимал плохо. Но это было не  важно. Кирилла нельзя
было не снимать.
     Он допил свою "Балтику", взял следующую, потом  еще одну. После  каждой
песни он орал: "А ну-ка! До дна! Не халявить! Задние ряды! Не вижу!" Обливая
футболки,  все опрокидывали пиво себе на лицо  и хлопали бокалами об стол. У
кого-то бокалы бились. Кто стал бы обращать на это внимание?
     К  грифу контрабасиста был  привязан большой, красный с синим флаг.  Мы
были солдатами, и этот кадыкастый парень с контрабасом знал, куда нас вести.
"Бумс-бумс-бумс" его струн  вбивало гвозди в  мою  пьяную  голову.  Кореянка
что-то  кричала.  Я не слышал,  но  кивал  и  смеялся.  Мурашки вгрызались в
затылок. Кирилл все пел. Кончиться это не могло никогда.
     Все были пьяны и параноидальны, и группа тоже была пьяна и сошла с ума.
Незнакомые люди улыбались  и  чокались  и даже целовались.  Эта музыка  была
лучшей на  свете. Какой мерзавец усомнился бы в этом? Ничего, что барабанщик
сбивался с ритма,  а гитарист  только с третьей  попытки смог  сыграть  свое
соло. Было время, и школьный учитель Гордон Самнер так же сбивался с ритма у
себя  в эдинбургских пивнушках.  А сегодня никто не помнит  его фамилии. Все
зовут его просто Стинг. Это  имя собирает стадионы. И Кирилл соберет!.. ведь
он лучше Стинга!.. как я лучше Ирвина Уэлша!.. все будет супер!
     Парень  напротив  меня, ни к кому  не обращаясь, что-то говорил и качал
головой. Я  расплывался у него в глазах. Его приятель  улыбался  кореянке. В
улыбке не  хватало двух передних зубов. Это было ничего!  Это было  здорово!
Кто-то  пытался  танцевать.  Площадка была  маленькая,  как  туалет  в  моей
петербургской  квартире.  Танцы выходили очень  кубическими,  а  может,  мне
просто  не  следовало  больше пить?  Это  с утра  танцоры  будут  жмуриться,
вспоминая  свои  коленца.  Сейчас  не утро!  Все  отлично!  Давайте,  парни!
дав