человеком, который так поднял ногу, что обнял ею собственную шею и
поцеловал собственную пятку. Сам он никогда не развивал в себе этих
способностей, они ему были не нужны. Ему и в голову не приходит, что
двигателем этого человека была и есть хроническая влюбленность в
собственную пятку. И в момент восхищения человеком, целующим
собственную пятку, он сам, здоровый и сильный человек, склонен
забывать, что целующий собственную пятку во всем остальном хилый,
невзрачный и даже просто слабый человек.

     У Виктора Максимовича было вообще повышенное чувство русского языка. Он
страдал, если русский человек говорил по-русски стертым или вычурным
языком.
     Однажды, потягивая кофе, он задумчиво пробормотал:
     -- Странная связь существует между словами. Пламя -- это не то ли, чем
владело племя? Тоска -- это не то ли, что стискивает грудь?
     -- Верите ли вы в бога? -- спросил я его тогда.
     -- По натуре, -- сказал он мне, и в его глазах появилось то отрешенное
выражение, которое я так любил, попытка понять истину, совершенно
независимо от того, каким он сам покажется в свете этой истины, -- я
человек нерелигиозный. У меня никогда не возникает ни желания молиться
богу, ни просить у него помощи. Но я верю в бога, и это -- простое
следствие научной и человеческой корректности.
     Когда ко мне приходит то, что называют вдохновением, и я с
необыкновенной ясностью вижу конструкцию нового аппарата, с
необыкновенной быстротой делаю необходимые вычисления, и даже чертеж у
меня получается стройней и красивей, чем обычно, разве я не понимаю,
что в меня влилась некая сила, не принадлежащая мне? Было бы научной
некорректностью и даже отчасти плагиатом приписывать эту силу самому
себе.
     -- А человеческая корректность в чем заключается? -- спросил я.
     -- Сам посуди, -- сказал он, -- я был на фронте трижды ранен и остался
жив. Мой самолет горел, но я его успел посадить и остался жив. Разве
чувство благодарности не подсказывает, что существует объект
благодарности?

Девушка Лора и лошадник Чагу

     Гете сказал: коллекционеры -- счастливые люди. Внесем небольшую
поправку -- пока их коллекцию не ограбили.
     У меня есть родственник. Зовут его Расим. Он работает в институте
усовершенствования учителей и в свободное от усовершенствования
учителей время коллекционирует своих родственников и однофамильцев. Он
их фотографирует и вклеивает их снимки в альбомы. Оригиналы же
фотографий он раз в году собирает в селе Кутол, где они за выпивкой и
свежим мясом с мамалыгой обсуждают свои фамильные успехи и провалы. В
маленькой Абхазии это вполне возможно.
     Я несколько раз просил его взять меня с собой на эти торжества. Но ко
дню праздничного сборища он, бедняга, так изматывается от
организационной суеты, что забывает мне позвонить. Так, во всяком
случае, он мне объяснял свою забывчивость, а заподозрить его в некоем
фамильном масонстве у меня нет никаких оснований.
     Высокий, горбоносый, Расим всегда находится в бодром, деятельном
состоянии духа. Ясно, что таким он и будет всегда -- его коллекции не
грозит ограбление.
     Мы с ним родственники через бабушку по отцовской линии. Он мне открыл,
что еще задолго до революции, когда моя бабушка вышла замуж за перса,
родственники не признали этот брак, и она с мужем лет десять скиталась
по странам Ближнего Востока. И только позже, когда они вернулись в
Абхазию с детьми, мой персидский дед был признан строгим кланом. А я-то
думал, что моя бедная бабушка, в детстве так сладостно искавшая у меня
в голове (разумеется, чисто символически), дальше Гудауты никуда не
ездила. Решительно не зная, как применить эти столь запоздалые
сведения, я их на всякий случай вписываю сюда.
     Кстати, насчет браков. Расим коллекционирует и фамильные свадьбы. Он
мне жаловался, что наши абхазцы стали подвергаться всеобщей порче.
Как-то он заснял свадьбу одного юного сородича. Через полтора месяца,
когда часть фотографий готовилась к отправке новобрачным, его настигла
весть, что они разошлись. Нельзя сказать, что он слишком торопился со
своим подарком, как нельзя сказать, что новобрачные слишком долго
раздумывали.
     -- Бесстыжие, -- сказал Расим, -- хоть бы моих фотографий дождались.
     С этими словами, горестно вздохнув, если вздох коллекционера можно
назвать горестным, он завел фамильный альбом скоропостижных разводов.
     Кстати, фотографии арестованных однофамильцев он перечеркивает
карандашом, что означает возможность стереть резинкой следы карандаша,
если провинившийся исправится. Если же данный однофамилец снова попадал
в тюрьму, его фотография перечеркивалась красными чернилами, и он уже
больше никогда не приглашался на фамильные торжества. Расим несколько
раз лично выезжал в близлежащие тюрьмы, чтобы на месте провести с
однофамильцем или родственником культурно-просветительную беседу.
     Опытом его работы заинтересовались на каком-то совещании учителей в
Ленинграде. По-видимому, кому-то пришло в голову таким образом
попытаться укрепить трудовую дисциплину русской нации. Расим им все
рассказал, продемонстрировал альбомы, не скрывая фотографии, не только
перечеркнутые карандашом, но и красными чернилами. Честность прежде
всего! Судя по всему, в условиях раскидистой России, где не только
однофамильцы, но и родственники иногда всю жизнь не встречаются,
использовать его опыт трудновато.
     Я как-то спросил у Расима, нет ли в его клане хорошего лошадника,
который на моих глазах мог бы объездить лошадь. Мне это надо было для
моей работы.
     -- Как же, -- сказал он, -- есть такой. Зовут его Чагу. Бывая в
городе, он всегда заходит ко мне.
     Расим рассказал забавный случай с этим Чагу, когда тот однажды,
отбазарив, пришел к нему домой. В это время Расим спешил на работу.
Жены дома не было, и он решил на скорую руку накормить гостя. Он вынул
из холодильника закуски, бутылку отличного вина и посадил Чагу за стол.
Расим успел налить ему пару стаканов вина, и Чагу их выпил.
     -- Как тебе вино, Чагу? -- спросил у него Расим.
     -- Хорошее вино, -- сказал Чагу, -- хотя чуть-чуть кислит.
     -- Как так кислит? -- удивился Расим и, налив себе немного в стакан,
отпил. Господи! Оказывается, второпях он из холодильника достал бутылку
с уксусом вместо бутылки с вином. Чагу, подчиняясь абхазскому обычаю
принимать как должное любое хозяйское угощение, выпил, не дрогнув ни
одним мускулом, два чайных стакана уксуса, винного, конечно.
     Расим знает этого Чагу с давних времен, сам он выходец из того села,
где и сейчас живет Чагу. Однажды в юности он верхом отправился на
альпийские луга, куда днем раньше выехал Чагу с другими пастухами.
Километров за десять от пастушеской стоянки лошадь Расима споткнулась и
не то сломала ногу, не то растянула. Дальше она не могла идти, Расим
снял с нее поклажу и один к вечеру пришел в пастушеский лагерь.
     Чагу, узнав о случившемся, страшно рассердился на него: как можно
хромую лошадь одну оставлять в лесу?! Ведь она не сможет бежать ни от
волка, ни от медведя! А что ты мог сделать?! Ждать нас возле нее! Мы же
знали, что ты должен прийти, и раз ты вовремя не пришел, мы бы вышли
тебе навстречу!
     Он ушел за лошадью, каким-то образом стянул и перевязал ей больную
ногу, и она поздно вечером приковыляла вместе с ним к пастушеской
стоянке.
     По словам Расима, хотя с тех пор прошло около тридцати лет, Чагу
нет-нет да и вспомнит: как это ты мог хромую лошадь оставить одну в
лесу?!
     Кстати, сейчас я вспомнил, что когда-то читал о подвиге
североамериканского индейца, который, вроде Чагу, тоже не дрогнув ни
одним мускулом, выпил какую-то дрянь. Неудивительно. Люди
патриархальной психологии ведут себя одинаково.
     Однажды один бывший работник КГБ простодушно рассказал мне, что в
послевоенные времена ему в недрах его учреждения попалась некая
статистическая диаграмма, что ли, где демонстрировались сравнительные
данные вербовки населения по национальному признаку. Из его рассказа
совершенно отчетливо прослеживалось угасание силы сопротивления по мере
угасания патриархальности народа. Сам он даже отдаленно не подозревал
такого признака, просто рассказал, что помнил. Признак патриархальности
заметил я.
     Я думаю, человечество, если оно вообще уцелеет, еще сильно поплатится
за грязный релятивизм цивилизации.
     Но я отвлекся. Расим связался с Чагу и узнал, что у него и в самом деле
есть необъезженная лошадь. В один прекрасный день Расим мне позвонил и
как всегда бодрым, радостным (коллекционер!) голосом сказал:
     -- Завтра Чагу нас ждет. Едем на моей машине.
     Виктор Максимович еще раньше высказывал мне желание поехать со мной к
этому лошаднику. Я прихватил его с собой, и мы выехали из города. Когда
мы проезжали небольшой сельский поселок, Виктор Максимович показал
рукой в окно:
     -- Видишь вон тот дом?
     Мы оба сидели сзади. Я проследил за его рукой. Он показывал на довольно
обычный в этих местах кирпичный дом на высоких бетонных сваях. Сразу за
домом начиналась табачная плантация.
     -- В этом доме жил Уту Берулава, -- сказал Виктор Максимович.
     Так вот он, дом знаменитого бандита! Я его самого никогда не видел, а
теперь уже и не увижу, потому что его расстреляли. Преступления его
были всегда мерзки, а иногда мерзки и бессмысленны.
     Так, в большой статье, появившейся в "Заре Востока" после его
расстрела, говорилось, что однажды он выстрелил в мальчика за то, что
тот попросил его не чистить туфли возле родника, где какие-то
загородные люди набирали воду. Мальчик, конечно, не знал, кто он такой.
В отличие от многих других мальчика он, к счастью, не убил, а ранил.
     Это был человек-зверь, возможно, и не совсем нормальный. Трудно
сказать. Одно время он работал на бензоколонке, тайно промышляя
ворованными машинами. Чаще бывал в бегах. Он обладал неимоверной
физической силой. Вот единственная его невинная забава, известная в
городе. Поздно ночью, выпивший, в хорошем настроении возвращаясь из
какой-нибудь компании, он аккуратно переворачивал кверху колесами
легковые машины, попадавшиеся на его пути.
     Все остальные забавы были ужасны. Вот одна из них. О ней мне рассказал
мой школьный товарищ, тогда работавший в прокуратуре. Уту кутил в
каком-то доме с какими-то мерзавцами и шлюхами. Напившись, он стал
выводить из помещения, где они кутили, представительниц прекрасного
пола. Никто ему не смел возразить, пока очередь не дошла до женщины,
принадлежащей достаточно храброму головорезу. Возникла дискуссия, в
результате которой Уту предложил ему сесть в его машину и продолжить
спор на одном из загородных кладбищ. Предложение было принято, и, как
позже выяснилось, они вместе с несколькими свидетелями отправились
туда.
     Я уже не помню, убил ли он своего соперника еще в дороге или только
оглушил его своей страшной рукой. На кладбище он выволок его тело из
машины, разрядил в него свой пистолет, потом вылил на него канистру с
бензином и поджег, чтобы труп не опознали. Мой школьный товарищ
рассказывал, что в этот раз следствие по пулям определило его пистолет.
     Хотя его много раз сажали, меня всегда удивляло, что он достаточно
быстро выходил из тюрьмы. В тюрьме у него всегда был особый режим и
особое питание. В том же номере "Зари Востока" говорилось, что, когда
он сидел в тбилисской тюрьме, в новогоднюю ночь ему тюремщики принесли
вино и жареного поросенка. Славные тюремщики!
     В последний раз он бежал из потийской тюрьмы при довольно забавных
обстоятельствах. Он попросился проведать больного родственника,
лежавшего в больнице. Его отпустили с двумя офицерами. Проведав
родственника, они втроем пошли в ресторан и выпили шампанского Офицеры
забыли, что шампанское располагает к свободе, и на обратном пути Уту
отнял у одного из них пистолет, сел в такси, пригрозил таксисту оружием
и заставил его привезти себя в Абхазию. Здесь он бросил такси и ушел в
горы.
     Несмотря на деньги и связи, он, будучи в бегах, словно зверь, могущий
жить только в одной климатической зоне, далеко не уходил. Скрывался
только в Абхазии и Мингрелии. В конце концов ему это, видимо, надоело,
и он, пустив в ход свои связи, договорился с властями, что если ему не
дадут нового срока, то он выйдет с повинной. Ему обещали и обманули.
Сделали вид, что уже после того, как его взяли, обнаружились его новые
преступления, о которых до этого не знали. К этому времени в Грузии к
власти пришел Шеварднадзе, и, видимо, те люди, которым Уту был нужен
для каких-то целей, потеряли влияние.
     Говорят, на суде, как это бывало и раньше, он пустил в ход свой старый
псевдобиблейский номер. Он разделся догола и крикнул:
     -- Граждане судьи, вот таким я пришел в этот мир! Люди меня сделали
преступником!
     Сам того не ведая, подобно нашим социологам, он спорил с Ломброзо,
забывая, что и его отец и его братья были такими же преступниками, хотя
он их всех намного превзошел. Его, наконец, расстреляли.
     Вот о чем я вспомнил, когда Виктор Максимович показал мне на дом Уту
Берулава. Машина сейчас катила по верхнеэшерскому шоссе. Справа от нас
высились скальные нагромождения, поросшие кустами ежевики и азалий.
Слева пониже нас расстилалась мягко холмистая низменность с мирными
крестьянскими домиками, кукурузными полями и табачными плантациями.
Дальше вставала сиреневая стена моря. Был солнечный день начала лета.
     -- Сейчас я вам расскажу одну историю, -- начал Виктор Максимович. --
Недалеко от моего дома жила очаровательная девушка. Звали ее Лора. Она
была маленького роста с большими, сияющими карими глазами на всегда
чистом утреннем лице. Каждый раз, увидев меня, она останавливалась или
мимоходом бросала:
     -- Виктор Максимович, ну когда же наконец вы меня покатаете на своем
самолете?
     -- Скоро, скоро, Лорочка, -- отвечал я ей в тон, и она, простучав
каблучками, быстро проходила мимо моего дома.
     Лора жила одна со своей мамой. Отец у них давно умер. Две старшие
сестры вышли замуж и жили в России. Мать, бывшая работница табачной
фабрики, получала пенсию, но основной доход им приносили курортники. На
весь сезон они сдавали свой дом отдыхающим.
     Уходя на рыбалку или возвращаясь с рыбалки, я видел с моря, как Лора
хлопочет на своей усадьбе: стирает или развешивает белье своих
многочисленных жильцов, гладит, возится на огороде или варит варенье
возле своего дома.
     Ко времени, о котором я рассказываю, Лора была студенткой третьего
курса педагогического института. У нее был жених. Звали его Марк. Он
был начинающим преподавателем музыкального техникума.
     Марк вырос на моих глазах. Он жил со своими родителями через один дом
от меня. Отец его, весьма преуспевающий жестянщик, был порядочным
негодяем. По-видимому, он вдолбил себе мысль, что еврей в этой стране
может выжить, только будучи жестянщиком или музыкантом. Так как стадия
жестянщика была пройдена, Марка с детства обучали музыке, которую он,
судя по всему, ненавидел.
     Скандалы и битье ремнем были довольно частым явлением. Бедный маленький
Марик так визжал, что я слышал его голос на своем участке. Несколько
раз я не выдерживал, вбегал к ним во двор и отнимал у разъяренного отца
мальчишку. Один раз не выдержал и двинул отца как следует. Не знаю,
прекратилось ли с тех пор битье или жестянщик перенес свои экзекуции в
глубину дома, но с тех пор я не слышал, чтобы мальчик кричал.
     Но вот прошли годы. Жестянщик все-таки добился своего: Марк --
преподаватель музыкального техникума.
     Они с Лорой должны были жениться, как только она окончит институт.
Вообще все это у них началось со школы. Марк, конечно, бренчал на
фортепьяно на школьных вечерах, как и все школьные музыканты,
окруженный поклонниками и поклонницами. Тогда-то он, может, и произвел
впечатление на еще совсем юную девочку. А может, что-то другое. Они
ведь тоже почти соседи. В конце концов, я думаю, она его полюбила за
его обезоруживающую доброту.
     Высокий, некрасивый, но обаятельно лопоухий Марк и маленькая
очаровательная Лора казались мне прекрасной парой. Конечно, она им
вертела как хотела, но бывала только с ним и собиралась выйти за него
замуж.
     Я, кстати, не замечал в Марке ни малейшего озлобления на отца, так
нещадно колотившего его в детстве. Думаю, все дело в природе. Если уж
человек от природы наделен большой добротой, никаким ремнем ее из него
не выбьешь.
     Когда я их встречал вместе, Лора, сияя своими большими чудными глазами,
говорила мне, улыбаясь:
     -- Виктор Максимович, когда ж мы полетим наконец? А то скоро Марк на
мне женится, у нас будут дети и тогда я не рискну полететь. Разве что
Марку отец подыщет богатую невесту?
     Марк смущенно сопел и улыбался. Ясно было, что он свою Лору не
променяет ни на какие богатства мира.
     Однажды я рыбачил километра за полтора от берега. Вдруг слышу: --
Виктор Максимович, я к вам!
     Я вздрогнул. Смотрю, Лора вцепилась руками за корму. Лицо побледнело,
глаза сияют. Я не заметил, как она подплыла.
     -- Ты почему так далеко заплыла? -- говорю.
     -- А я знала, что вы здесь рыбачите, -- говорит, -- мне захотелось
доплыть до вас.
     -- Лора, -- говорю, -- ты представляешь, что будет с Марком, если он
узнает, как ты далеко отплыла от берега?
     -- Ничего, -- с неожиданной твердостью сказала Лора, -- не умрет.
     Я ей дал как следует отдохнуть, а потом она поплыла назад, и я долго
следил за ее голубой купальной шапочкой.
     Вот такая девушка жила недалеко от меня, и каждый раз видеть эту
деятельную, как пчелка, жизнерадостную девушку было маленьким
праздником.
     И вдруг страшное несчастье. Мать Лоры попала под машину на шоссе совсем
рядом со своим домом. На нее наехал вдребадан пьяный местный врач, за
которым уже гналась милицейская машина. Его, конечно, взяли. Он был
настолько пьян, что сам не мог выйти из своих "Жигулей". Был составлен
акт, нашелся свидетель, местный житель, который видел, что машина
мчалась с огромной скоростью.
     Через неделю я встретил Лору. Она в траурном платье проходила мимо
моего дома.
     -- Только что была в милиции, -- сказала она, -- маму не вернешь, но
пусть этот мерзавец посидит в тюрьме. Следователь дал прочесть мне
свидетельские показания и акт экспертизы психоневрологического
диспансера. Там написано -- опьянение сильное. Дело передано в
прокуратуру... Пусть посидит, мерзавец...
     И она прошла дальше. Я ничего ей не сказал и только с грустью посмотрел
ей вслед. Я уже знал, что этот врач родной брат местного миллионера,
мясного короля, связанного с западногрузинской мафией. Трудно было
поверить, что миллионер не выручит своего брата.
     Через пару месяцев опять встречаю Лору. Она шла с базара с корзиной в
руке. Увидев меня, поставила корзину и остановилась.
     -- Виктор Максимович, что же это делается! -- воскликнула она. -- Они
все перевернули! В прокуратуре все документы подделаны. Акт экспертизы
совсем другой, как будто бы никакого опьянения не было. Свидетельских
показаний нет. Выходит, как будто бы мама переходила дорогу в
неположенном месте, а этот мерзавец пытался затормозить, но не смог.
Выдумали какой-то тормозной путь! Почему они раньше ничего о нем не
писали! Переход прямо напротив нашего дома. Зачем маме нужно было
переходить улицу в неположенном месте? А показания свидетеля исчезли. Я
пошла к следователю милиции, который давал мне все это читать. Он долго
меня не принимал, но я все-таки добилась встречи. Какой подлец!
     -- Вы же, -- говорю, -- показывали мне анализ крови. Там же ясно было
написано: опьянение сильное. Это мне приснилось или была такая справка?
     -- Да, -- говорит, а сам в глаза не смотрит, -- но это результат
неисправности аппарата. Повторная экспертиза показала, что он был
трезвый.
     -- Он же был, -- говорю, -- настолько пьян, что сам не мог выйти из
машины. Ваши милиционеры его вытащили!
     -- Это шок, -- говорит, -- он просто потерял контроль над собой.
     Я чуть с у