е говорила! Я испробовала все, что  можно. Ты был еще  маленьким и
не помнишь,  но я сделала все, что могла.  Я  всем говорила,  что ты  будешь
учиться в колледже и станешь ученым. Надо мной смеялись, а я верила!
     Она улыбнулась сквозь  слезы, потом вдруг отвернулась,  взяла тряпку и,
двигаясь словно во сне, принялась протирать плинтусы.
     Снова  залаяла  собака.  Слышно  было, как  входная  дверь открылась  и
хлопнула и женский голос произнес:
     - Все в порядке, Наппи, это я.
     Слышно было, как запертая в спальне собака радостно кидается на дверь.
     У меня не было ни малейшего желания видеть Норму, и я почувствовал, что
попал в ловушку. Нам нечего сказать друг другу, а в доме нет черного хода...
Можно было выпрыгнуть  в окно, но мне  не  хотелось, чтобы  меня приняли  за
взломщика.
     Услышав скрежет ключа в замке, я, не понимая зачем, прошептал:
     - Норма пришла...
     Но мама не обратила внимания на мои слова, она была слишком занята.
     Дверь открылась. Норма посмотрела на меня и нахмурилась. В комнате было
темно, она не узнала меня. Поставила сумку на пол, включила свет...
     - Кто вы такой?
     Прежде чем я успел ответить, рука ее метнулась  ко  рту, и  она без сил
прислонилась к стене.
     - Чарли!!!
     Она сказала это так же, как и мама - на одном выдохе. И  выглядела она,
как мама в молодости - мелкие, острые черты лица...
     -  Чарли! Боже мой, Чарли!  Ты мог бы предупредить, позвонить... Как же
так... - Она посмотрела на  маму, сидящую на  полу рядом  с раковиной. - Как
она? Переволновалась?
     - У нее было просветление, мы немного поговорили.
     - Хорошо. Она  уже  почти  ничего  не  помнит. Это  старость...  Доктор
Портман посоветовал мне отдать ее в дом для престарелых, но я отказалась. Не
могу представить ее там...
     Она открыла дверь спальни, собака  выскочила оттуда, и Норма подняла ее
и прижала к себе.
     - Я просто не могу сделать такое со своей матерью...
     Норма посмотрела на меня и неуверенно улыбнулась.
     - Все  это  так  неожиданно...  Я  и подумать  не могла...  Дай-ка  мне
посмотреть на  тебя. Встреть я тебя на улице,  ни  за что не  узнала  бы. Ты
совсем другой. - Она вздохнула. - Я очень рада видеть тебя, Чарли!
     - В самом деле? Мне казалось, что  ты никогда  больше не захочешь знать
меня.
     -  Ох, Чарли! - Она взяла  меня  за  руку.  - Не надо так говорить! Я и
вправду рада тебя видеть.  Я ждала тебя. Я не знала когда, но верила, что ты
обязательно придешь,  с  тех самых  пор,  как я прочитала,  что ты сбежал  с
конференции... Ты  не представляешь, сколько я  думала о тебе -  где ты, что
делаешь. Этот  профессор... Когда  же он появился? Да, в марте. Семь месяцев
назад... Я даже не знала, что ты жив.  Мать твердила, что ты умер в Уоррене.
Я  так  и  думала.  Когда  мне сказали, что  ты жив и  нужен для какого-  то
эксперимента,  я растерялась. Профессор...  -  Немур,  так его  звали?  - не
разрешил мне повидаться с тобой, он не хотел волновать тебя перед операцией.
Потом я увидела в газетах, что операция удалась и ты  стал  ге- нием... Боже
мой! Я рассказала всем на работе и  в клубе... показывала твою фотографию  в
газете и говорила, что  скоро ты придешь  навестить нас. И вот ты пришел! Не
забыл!
     Она снова обняла меня.
     - Чарли, Чарли... Как  же чудесно узнать, что у меня есть старший брат!
Садись, я приготовлю тебе чего-нибудь перекусить, а ты расскажешь все, что с
тобой было и что ты собираешься  делать дальше. Я... я просто не знаю, о чем
тебя спрашивать.  Наверно, я сейчас глупо выгляжу, как девица, узнавшая, что
ее брат - герой, кинозвезда или что-то в этом роде.
     Не скрою, я не ожидал такой встречи  с сестрой и был весьма  смущен. Не
учел  я, что столько лет  наедине с матерью могут изменить ее.  Но это  было
неизбежно.   Она  перестала  быть  капризным,  испорченным  существом   моих
воспоминаний. Ока выросла и превратилась в женщину, способную любить.
     Мы  разговорились.  О  маме. Говорили  так, словно  ее не было сейчас с
нами. А ведь она была, в этой самой комнате. Пока Норма рассказывала о жизни
с ней, я иногда поглядывал на Розу: слушает ли она нас? Но казалось, ей  нет
никакого дела  до наших разговоров - так глубоко ушла она в свои мысли.  Она
двигалась   по   кухне  как  привидение,  все   время  что-то   переставляя,
перекладывая с места на место... Она совсем не мешала нам. Пугающее зрелище.
     Норма принялась кормить собаку.
     - Наконец-то ты заполучила его. Наппи - это сокращенно от Наполеона?
     Норма выпрямилась и внимательно посмотрела на меня.
     - Откуда ты знаешь?
     Я  объяснил,  что  недавно  вспомнил,   как  она  принесла  домой  свою
контрольную по истории, как завела разговор о собаке и как Матт  отшил ее. -
Я ничего этого не помню... Ах, Чарли, неужели я была такой стервой?
     -  Есть еще  одно воспоминание,  о котором мне  хотелось тебя спросить.
Никак не пойму, то ли это было на самом деле, то ли мне приснилось. Тогда мы
с  тобой  последний  раз играли  как друзья.  В  подвале.  Надели  на головы
абажуры, представив себя китайскими кули, и прыгали на старых матрасах. Тебе
было лет семь или восемь, мне - тринадцать. Ты неудачно прыгнула и ударилась
головой о  стену. Не сильно, но ты закричала, Тут же прибежали мама с папой.
Ты  сказала им,  что  я хотел убить тебя.  Роза обвинила  Матта, что  он  не
смотрит за мной и оставил нас одних. Потом она била меня ремнем, пока  я  не
свалился без чувств. Помнишь? Это так и было?
     Норма была потрясена моим описанием.
     - Все так смутно... Я помню, как  мы  напялили  абажуры, как прыгали на
матрасах. -  Она  подошла к  окну и выглянула на улицу. - Я ненавидела тебя,
потому что родители все время  занимались  только  тобой.  Тебя  никогда  не
пороли за плохие отметки. Ты прогуливал уроки, играл, сколько душе угодно, а
мне приходилось  трудиться изо  всех  сил. Как я ненавидела  тебя! Ребята  в
классе рисовали на доске мальчишку в шутовском колпаке, а внизу подписывали:
"БРАТ НОРМЫ". Они писали на асфальте: "СЕСТРА КРЕТИНА" и "ГОРДОНЫ - ДУРАКИ".
Одни раз меня не пригласили на день рождения к Эмилии Раскин, и я знала, что
это из-за тебя. Вот тогда, в подвале, я и решила рассчитаться с тобой. - Она
заплакала. Я соврала и сказала, что ты хотел убить меня. Чарли, Чарли, какой
же я была дурой, какой дурой... Прости меня...
     - Не вини себя так... Тебе  было нелегко. Для меня домом были  кухня  и
вот эта комната,  все  остальное  не имело  значения.  Тебе  же  приходилось
сталкиваться с окружающим миром.
     -  Чарли, почему тебя выгнали из дома? Разве ты не мог  остаться и жить
вместе с нами? Я много думала об этом,  а мама каждый раз говорила, что  там
тебе лучше.
     - Может, она и права.
     Норма покачала головой:
     - Она отказалась от тебя из-за МЕНЯ, правда? Ах, Чарли, ну почему такое
должно было случиться именно с нами?
     Я не  знал, что ответить. Страдаем ли  мы за грехи отцов  или исполняем
волю какого-нибудь греческого оракула?  Но ответить  ЕЙ  мне было нечего.  И
себе тоже. Я сказал:
     - Все в  прошлом. Я ряд, что повидал тебя. Теперь мне будет легче  жить
на свете.
     Вдруг Норма схватила меня за руку.
     - Чарли, ты представить себе не можешь, что это такое - жить с ней! Эта
квартира, улица, моя работа... Какой это кошмар - идти домой, не зная, что с
ней, жива ли она еще, и мучиться от этих мыслей!
     Я встал, прижал Норму к себе, и она, положив голову  мне па плечо, тихо
заплакала.
     - Чарли, до чего  же я рада, что  ты вернулся! Мне так трудно  одной, я
так устала!
     Когда-то я мог только мечтать о таком.  Но вот это случилось, и  что? Я
не  собирался  говорить сестре,  что  будет со  мной. Вправе ли я принять ее
любовь? Будь я прежним  Чарли, разве стала бы она так разговаривать со мной?
Скоро, скоро время сорвет с меня маску...
     - Не плачь, Норма, все будет хорошо, - услышал я свой нежный голос. - Я
буду заботиться о вас. У меня есть деньги, и вместе  с тем, что платит  фонд
Уэлберга, их вполне хватит, чтобы посылать еще и вам.
     - Разве ты уходишь? Ты должен остаться с нами...
     - Мне нужно еще  кое-куда  съездить, кое над чем  поработать, прочитать
несколько докладов, но я обязательно буду навешать вас.  Заботиться  о маме,
она через многое прошла. Я буду помогать вам, пока смогу.
     - Чарли, нет! Не уходи! - Норма вцепилась в меня. - Мне страшно!
     Вот роль, которую мне всегда хотелось сыграть - Старший Брат.
     В  этот момент я почувствовал, что Роза, которая до этого тихо сидела в
углу, смотрит на нас.  Что-то изменилось в ее лице, глаза расширились, и вся
она подалась вперед. Она показалась мне орлицей, готовой броситься на защиту
своего гнезда.
     Я оттолкнул Норму и не успел произнести ни  слова, как Роза вскочила со
стула, схватила со стола кухонный нож и наставила его на меня.
     -  Что ты делаешь? Не  смей прикасаться к ней!  Сколько раз я говорила,
чтобы  ты не смел  прикасаться к своей сестре! Грязное животное! Тебе нельзя
жить с нормальными людьми!
     Мы оба отпрыгнули назад.  По какой-то непонятной причине я почувствовал
себя виноватым, словно  меня  застали за постыдным занятием. Я  догадывался,
что  Норма  чувствует  то  же  самое.  Слова  матери  сделали  наши  объятия
непристойными.
     Норма крикнула:
     - Мама! Положи нож!
     Вид Розы с ножом в руке сразу заставил  меня вспомнить тот вечер, когда
она вынудила Матта увести меня из  дома. Сейчас она словно заново переживала
тот случай.  Я же  не  мог  сдвинуться с  места.  Волной прокатилась по телу
тошнота, знакомое удушье, гул в ушах... Внутренности завязались в тугой узел
и натянулись, будто хотели вырваться из моего грешного тела.
     У Розы - нож, у  Алисы - нож, и  у отца был  нож, и  у  доктора Штрауса
тоже...
     К счастью,  Норма  сохранила  достаточно  самообладания, и  ей  удалось
отнять у Розы орудие убийства. Но Роза продолжала вопить:
     - Гони его отсюда! Ему нельзя смотреть так на свою сестру!
     Потом она упала в кресло и заплакала.
     Ни я, ни Норма не знали, что говорить  и что делать. Оба мы были ужасно
смущены. Теперь она поняла, почему меня лишили дома.
     Интересно,  сделал  ли  я  хоть  раз  в  жизни  что-нибудь  такое,  что
подтвердило бы опасения  матери? По  крайней мере,  сам я не  мог  вспомнить
ничего  подобного, но  как я  мог быть уверен, что в моем  истерзанном мозгу
никогда не  зарождались ужасные  мысли? Наверно,  я  уже  не узнаю этого, но
нельзя ненавидеть женщину за то, что она защищает свою дочь. Если я не прощу
ее, в жизни моей не останется ничего.
     Норму била дрожь.
     -  Успокойся, - сказал  я.  -  Она не ведает,  что  творит. Не на  меня
наставляла  она  нож, а на того, прежнего, Чарли.  Она боялась ЕГО.  А мы...
давай не будем вспоминать о НЕМ. Он ушел навеки. Правда?
     Она не слушала меня. На лице ее появилось задумчивое выражение.
     - Со мной только что случилась странная вещь... Мне показалось, что все
это уже было, и та же самая сцена в точности повторяется...
     - Все хоть раз в жизни испытывали нечто подобное...
     - Да,  но когда я увидела  ее с  этим ножом,  я подумала, что это  сон,
который приснился мне много лет назад.
     Зачем говорить ей, что это не сон, что она не спала в ту далекую ночь и
все видела  из своей комнаты?  Что видение это подавлялось и видоизменялось,
оставив после себя ощущение нереальности? Не надо отягощать ее душу правдой,
ей еще придется хлебнуть горя с мамой. Я с радостью  снял бы с нее этот груз
и эту боль, но нет никакого смысла начинать то, что не  сможешь закончить. Я
сказал:
     - Мне  пора уходить. Береги ее и себя. Я сжал ее руку и вышел. Наполеон
облаял меня. В доме у Розы я сдерживался, но когда вышел на улицу, у меня не
осталось на это сил.  Трудно  писать об этом,  но когда я  шел к  машине, то
плакал,  как ребенок, а  люди смотрели мне вслед. Я ничего не мог поделать с
собой, до людей же мне не было дела.
     Я  шел,  и в  голове моей зазвучали непонятные стишки, звучали снова  и
снова, подстраиваясь под ритм моих шагов:
     Три слепых мышонка... три слепых мышонка,
     Как они бегут! Как они бегут!
     Они бегут за фермерской женой,
     Отрезавшей им хвостики кухонным ножом.
     Ты когда-нибудь видал такое?
     Три... слепых... мышонка..?
     Я не мог выбросить эту чепуху из  головы. Обернулся  я всего один раз и
увидел глядящее на меня детское лицо, прижавшееся к оконному стеклу.


ОТЧЕТ No 17

     3 ОКТЯБРЯ. Все быстрее вниз под уклон. Появляются мысли о самоубийстве,
чтобы остановить падение, пока я еще могу  контролировать  свое  поведение и
осознавать  окружающий мир.  Но  тут я вспоминаю ждущего у окна Чарли.  Я не
могу распоряжаться ЕГО жизнью. Я всего  лишь ненадолго  одолжил ее, и теперь
меня просят вернуть долг.
     Нельзя  забывать, что  я - единственный, с кем  случалось подобное.  До
последнего  момента  я буду записывать  свои мысли  и чувства.  Это  подарок
человечеству от Чарли Гордона.
     Я стал злым и раздражительным. Поссорился с  соседями  из-за того,  что
допоздна  не выключаю проигрыватель. Я  часто так делаю с тех самых пор, как
перестал играть на рояле. Конечно, я не прав, что постоянно кручу пластинки,
но музыка не  дает  мне  спать. Я знаю, что должен иногда  спать, но  дорожу
каждой секундой бодрствования. Это  не только  из-за кошмаров,  но и потому,
что я боюсь поглупеть во сне.
     Не устаю напоминать себе, что высплюсь, когда на меня падет тьма.
     Мистер Вернор, сосед снизу, никогда раньше  не жаловался на шум,  но  в
последнее  время взял привычку  колотить по трубам отопления  или в  потолок
своей  квартиры. Поначалу я игнорировал эти звуки, но вчера ночью  он явился
ко  мне  в халате. Мы поругались, и я захлопнул дверь перед его носом. Через
час он вернулся  с полицейским, и тот  объяснил мне, что не следует заводить
пластинки так громко в  четыре часа ночи. Ухмылка на физиономии Вернора была
настолько отвратительной, что  я с трудом  удержался, чтобы не ударить  его.
Когда  они ушли, я разбил все пластинки, а заодно и проигрыватель. Все равно
такая музыка мне совсем не нравится.

     4 ОКТЯБРЯ. Самый непонятный сеанс терапии  в моей жизни. Штраус явно не
ожидал этого и здорово разозлился
     То, что произошло (я  не осмеливаюсь назвать это воспоминанием), больше
всего  походило   на   галлюцинацию.   Не   буду  пытаться   объяснить   или
интерпретировать этот случай, просто опишу его.
     В кабинет Штрауса  я  вошел  в  состоянии  легкого  раздражения,  но он
притворился, что не заметил этого. Я  сразу  улегся  на  кушетку, а он,  как
водится в таких случаях, уселся на стул сбоку от меня и чуть-чуть сзади, как
раз вне пределов видимости.  Сел и стал ждать, когда же я начну лить на него
скопившиеся в моем мозгу нечистоты.
     Я украдкой  посмотрел  на Штрауса.  Он выглядел  постаревшим,  каким-то
потасканным  и напомнил  мне  Матта, ждущего  посетителей. Я  сказал об этом
Штраусу. Он кивнул и продолжал ждать. Тогда я спросил:
     - А ВЫ тоже ждете клиентов? Вам следовало бы  сконструировать кушетку в
форме парикмахерского кресла. Когда речь зайдет о свободных ассоциациях, вам
надо будет только откинуть кресло с пациентом назад, как  парикмахеру, когда
он собирается намылить жертву. Проходит пятьдесят минут, кресло возвращается
в исходное  положение,  и  вы вручаете  бедняге зеркало,  чтобы он  мог  как
следует рассмотреть свое свежевыбритое "я".
     Штраус молчал, и хотя мне было стыдно за свое словоблудие, я уже не мог
остановиться:
     - Потом пациент перед каждым сеансом будет говорить: "Снимите немного с
верхушки волнения, пожалуйста" или "Не стригите мой эгоизм слишком коротко".
Он  может  попросить  даже яич... я  имел в виду я- шампунь.  Ага!  Заметили
оговорку,  доктор?  Я  сказал,  что  нужен яичный шампунь  вместо я-шампуня.
Яйцо...  Я. Близко,  вам  не кажется?  Не означает  ли это, что  мне хочется
отмыться от грехов? Возродиться? Что  это? Баптистский символизм? Или все же
мы стрижем слишком коротко?
     Я ждал его реакции, но он только поерзал в кресле.
     - Вы не уснули? -спросил я.
     - Я внимательно слушаю, Чарли.
     - Только слушаете? Вам случалось когда-нибудь выходить из себя?
     - А тебе этого очень хочется?
     Я вздохнул.
     -  Непоколебимый Штраус... Вот что  я вам скажу: мне  надоело таскаться
сюда. Какой смысл в терапии? Вам не хуже меня известно, что будет дальше.
     -  Мне  почему-то не  кажется,  что наши сеансы тебе надоели, -  сказал
Штраус.
     - Но это же глупо! Пустая трата времени, и моего, и вашего!
     Я  лежал  в полутемной комнате  и разглядывал квадратики, которыми  был
выложен  потолок  - звуконепроницаемые  панели, тысячами дырочек впитывающие
каждое слово. Звук, похороненный заживо...
     В голове вдруг образовалась пустота. Мозг опустел, и это было необычно,
потому что во время  таких сеансов мне всегда находилось что сказать. Сны...
воспоминания... проблемы... ассоциации...
     А сегодня - только дыхание Непоколебимого Штрауса позади меня.
     - Я очень странно себя чувствую, - сказал я.
     - Расскажешь мне?
     О, как он блестящ, как искусен! Какого черта я приперся сюда? Чтобы мои
ассоциации  поглощались маленькими  дырочками в потолке и огромными дырами в
моем терапевте?
     - Не  уверен, хочется ли  мне говорить об этом...  Непонятно почему, но
сегодня я чувствую враждебность к вам... - И тут я выдал Штраусу все, что  я
о нем думаю.
     Даже не видя Штрауса, я догадывался, как он задумчиво кивает головой.
     - ...Это трудно объяснить, - продолжал  я, - такое  у меня бывало всего
один или  два раза, перед тем как я терял  сознание.  Головокружение...  Все
чувства обострены до предела... Конечности немеют...
     - Продолжай! - Теперь его голос был резким и взволнованным. - Что еще?
     - Я не чувствую своего тела. Кажется, что Чарли где-то рядом. Мои глаза
открыты... Я уверен в этом... Они открыты?
     - Да, широко открыты.
     Из стен и  потолка  исходит голубовато-белое сияние... оно собирается в
мерцающий  шар... Висит  в воздухе... Свет...  Он  впивается  в  глаза...  в
мозг... все сверкает... Я плыву... нет, я расширяюсь... Я не смотрю вниз, но
знаю, что лежу на кушетке. Что это - галлюцинация?
     - Чарли, что с тобой?
     Не это ли описывают в своих сочинениях мистики? Я слушаю голос Штрауса,
но  не хочу отвечать. Меня раздражает его присутствие.  Не буду обращать  на
него внимания. Успокойся  и дай ЭТОМУ,  чем бы  оно ни  было, наполнить меня
светом, поглотить меня...
     - Что ты видишь, Чарли? Да что с тобой?!
     Я лечу  вверх,  словно подхваченный потоком  теплого воздуха  листочек.
Ускоряясь, атомы моего тела разлетаются в разные стороны. Я становлюсь легче
и больше...  больше...  Взрываюсь и  превращаюсь в солнце. Я - расширяющаяся
вселенная, всплывающая в спокойном море. Тело мое поглощает комнату, здание,
город, страну... Если  я  посмотрю  вниз,  то увижу, как течь  моя затмевает
планету.
     Вот-вот  я прорву оболочку существования, словно рыба, выпрыгивающая на
поверхность океана, но тут начинаю чувствовать, как что- то тянет мена вниз.
     Я разозлился и хочу стряхнуть, с себя невидимые  путы. На грани полного
единения со Вселенной я слышу вокруг  себя шепот. Он зовет меня вниз, в  мир
смертных. Волны медленно опадают, мой непомерно разросшийся дух возвращается
в земные измерения - отнюдь не добровольно, я предпочел  бы потеряться, - но
потому, что меня тянут вниз... к себе... в себя,  и  через мгновение я снова
лежу на кушетке, натягивая перчатку своего бренного тела на пальцы сознания.
Если я захочу, то смогу поднять руку или подмигнуть - но только если захочу.
Однако я не хочу! Я не сдвинусь с места!
     Я лежу и жду. Чарли не хочет, чтобы я раздвинул занавес мозга. Чарли не
желает знать, что скрывает