ся за ним.
     Неужели он боится увидеть Бога?
     Или он боится не увидеть НИЧЕГО?
     Я лежу, жду,  момент самосознания проходит,  и  опять я  теряю ощущение
собственного тела: Чарли втягивает  меня в  себя. Я смотрю внутрь,  в  центр
невидимого,  на красную точку, и она  превращается в  цветок  со  множеством
лепестков  -  мерцающий,  клубящийся, светящийся цветок,  растущий в глубине
моего подсознания.
     Я  уменьшаюсь.  Это не сближение атомов  моего тела  -  это сплавление,
словно атомы  моего "я"  соединяются  в  микрокосм.  Будет  страшная жара  и
непереносимо яркий свет - ад внутри ада, - но я не смотрю на свет, только на
цветок,  НЕумножающееся,  НЕразделяющееся  создание  одного  из  многого. На
мгновение мерцающий  цветок превращается в  золотистый  диск, кружащийся  на
нитке, потом  в клубок радужных струй...  Вот наконец я снова в  пещере, где
тихо и темно. Я плыву по  лабиринту в поисках того, кто примет... обнимет...
поглотит меня... в самого себя.
     Это я и начинаю.
     В глубине  я снова вижу свет, отверстие в темнейшей из пещер, крошечное
и  очень далекое, словно видимое  не в тот конец  телескопа - ослепительное,
слепящее, блестящее, а потом снова многолепестковый цветок (кружащийся лотос
- он  плавает неподалеку от входа в бессознательность). У входа в эту пещеру
я найду ответ, если осмелюсь вернуться туда и броситься в заполненный светом
грот.
     ПОКА НЕТ!
     Я боюсь. Ни  жизни, ни смерти, ни пустоты, но  открытия того,  что меня
никогда не  было. И когда  я  начинаю  двигаться, то чувствую, как  давление
окружает  меня,  толкая  волнообразными судорогами к отверстию. Оно  слишком
маленькое! Я не пройду сквозь него!
     Внезапно  меня начинает бить  о  стены, снова и снова,  и  проталкивает
туда,  где  свет  грозит  выжечь мне  глаза.  Я  знаю,  что  смогу  пронзить
покрывающую святое сияние пелену. Но это  больше, чем я в состоянии вынести.
Боль, какой я еще не знал, холод, тошнота, невыносимое гудение  над головой,
похожее на  хлопанье тысяч  крыльев. Я  открываю ослепшие глаза,  размахиваю
руками, дрожу и кричу.
     Из этого состояния я вышел, только  ощутив, как меня грубо и настойчиво
трясет чья-то рука. Доктор Штраус.
     - Слава богу, - прошептал он, когда  я осмысленно поглядел на него. - Я
не знал, что делать.
     - Со мной все в порядке.
     - Хватит на сегодня.
     Я встал и покачнулся. Кабинет показался мне очень маленьким.
     - Да, хватит, и не только на сегодня. Навсегда. Доктор Штраус, конечно,
расстроился, но не стал переубеждать меня. Я надел пальто и вышел.

     5 ОКТЯБРЯ.  Печатание на машинке  стало вызывать у меня затруднения,  а
думать  вслух перед включенным  магнитофоном я  не умею.  Я долго откладывал
написание этого отчета, пока не решил, что это важно и я не сяду ужинать, не
написав чего-нибудь. Чего угодно.
     Утром снова прибыл посыльный от профессора  Немура. Он хотел,  чтобы  я
пришел в лабораторию и сделал несколько  тестов, тех же самых, что и раньше.
Сначала мне  показалось, что  так и надо - ведь они  до сих пор  платят  мне
деньги, да и эксперимент нужно закончить. Но когда я  явился в университет и
начал работать с Бартом, то понял, как это стало невыносимо.
     Первым  был  нарисованный лабиринт.  Я  помнил, как легко  решал  такие
задачки,  когда соревновался с Элджерноном, и  ясно  почувствовал, насколько
медленнее я все это делаю сейчас.
     Барт протянул  руку  за  листком,  но я порвал  его  и  бросил клочки в
корзину для мусора.
     - Хватит. Пора кончать с лабиринтами. Меня занесло в тупик - вот и все.
     Барт испугался, что я сейчас уйду, и стал уговаривать меня:
     - Не надо так, Чарли, успокойся.
     - Что ты имеешь в  виду, говоря  мне "успокойся"? Ты не  понимаешь, что
происходит со мной?
     - Нет, по могу себе представить. Нам всем очень плохо.
     - Прибереги  сочувствие для кого-нибудь другого. Он  смутился, и только
тут до меня дошло, что это совсем не его вина.
     - Прости... Как твои дела? Закончил диплом? Он кивнул.
     - Его сейчас перепечатывают. В феврале получу своего доктора философии.
     - Примерный мальчик! - я похлопал его по плечу, показывая, что не злюсь
больше. - Копай  глубже. Ничего  нет  лучше  образования. Забудь, что  я тут
наговорил, я сделаю все, что ты попросишь. Кроме лабиринта.
     - Немур просил проверить тебя по Роршаху.
     - Решил заглянуть в самые дебри? И что же он надеется там найти?
     Наверно, вид у меня был печальный, и Барт дал задний ход:
     - Не хочешь, но надо. В конце концов, никто тебя не заставляет...
     - Ладно, поехали. Только потом не говори мне,  чем все кончилось. Ему и
не пришлось.
     Я часто проходил этот тест и понимал,  что  экспериментатора интересует
не то, что ты видишь на карточках, а то, как ты ВОСПРИНИМАЕШЬ их: как единое
целое  или как сумму  составляющих, в  движении или  статично,  обращаешь ли
внимание на  цветовые пятна или игнорируешь  их, разнообразны ли ответы  или
сводятся к нескольким стереотипам. Я сказал:
     - Вряд ли ты сможешь многое почерпнуть. Я же знаю, как следует отвечать
МНЕ, чтобы создать определенное впечатление у ТЕБЯ. Остается только...
     Барт молча смотрел на меня.
     - Мне остается только...
     И тут  меня  словно кувалдой ударило  -  я не помнил, что нужно делать.
Ощущение  было  такое, будто  я только что  видел перед собой  написанный на
школьной доске текст,  но стоило мне отвернуться  на  секунду, как некоторые
слова стерли, а остальные без них потеряли всякий смысл.
     Сначала я не поверил сам себе. В панике  я быстро  перебрал карточки, и
мне  захотелось разорвать их и узнать,  что  же  там, внутри.  Где-то в этих
чернильных пятнах таились  ответы, которые  я только что знал... Нет,  не  в
пятнах, а в  той части  моего мозга,  которая придавала им форму, значение и
проецировала их обратно на листки.
     Я  не мог сделать  этого. Я не мог  вспомнить, что  нужно говорить. Все
ушло. Я промямлил:
     - Это женщина... Она стоит на коленях и моет пол...  Нет, это мужчина с
ножом...  - Тут я понял,  куда меня заносит,  и быстро  переключился: -  Две
фигурки...  Они  тянут  что-то...  Каждый  к  себе... похоже на куклу... Они
сейчас разорвут ее пополам... Нет! Я хотел сказать, что это два лица...  Они
смотрят друг на друга через стекло... и...
     Я смахнул карты со стола и встал.
     - Никаких тестов. Больше не будет никаких тестов.
     - Хорошо, Чарли. Давай прекратим.
     - Ты меня не понял. Я больше не собираюсь приходить сюда. Все, что тебе
нужно, придется брать  из  моих отчетов. Никаких  лабиринтов,  я не  морская
свинка. Я достаточно потрудился и хочу, чтобы меня оставили в покое.
     - Конечно, Чарли. Я понимаю.
     - Ничего ты не понимаешь, потому что происходит это не  с тобой. Понять
могу только я сам.  Но ты тут ни при чем. У тебя есть работа, нужно получить
степень...  Только  не  надо ничего  говорить мне,  я  и  так знаю,  что  ты
занимаешься  этим  исключительно  из  любви к  человечеству. У  тебя впереди
жизнь, которую нужно прожить. Получилось так, что мы с тобой живем на разных
этажах. Я  проскочил твой этаж  по пути наверх,  а  теперь  проезжаю его  по
дороге вниз. Почему-то мне кажется, что я уже никогда больше не воспользуюсь
этим лифтом. Так что давай распрощаемся навсегда.
     - Может, тебе стоит поговорить с доктором...
     - Скажи всем от меня "до свидания", договорились? Мне не хочется больше
никого видеть.
     Прежде  чем  Барт  успел  ответить  или  остановить  меня,  я  вышел из
лаборатории, поймал идущий вниз лифт и в последний раз вышел из университета
Бекмана.

     7  ОКТЯБРЯ. Сегодня утром ко мне  заходил Штраус,  но я не впустил его.
Мне хочется побыть одному.
     Я беру  книгу, которой  наслаждался  всего несколько  месяцев назад,  и
обнаруживаю,  что ничего про нее не помню. Странное ощущение. Вспоминаю, как
восхищался  Мильтоном.  Но  когда я взял  с  полки  "Поте-  рянный рай",  то
припомнил только Адама, Еву и древо познания.
     Закрыл глаза и увидел Чарли - себя. Ему шесть или семь лет, он сидит за
столом  перед раскрытым учебником.  Он  учится читать, а мама сидит  рядом с
ним, рядом со мной...
     - Повтори!
     - Смотри Джек смотри Джек бежит. Смотри Джек смотри.
     -  Нет! Не "Смотри  Джек смотри", а "смотри Джек  бежит"! - и  тычет  в
слово загрубевшим от стирки пальцем.
     - Смотри Джек. Смотри Джек бежит. Бежи Джек смотрИт.
     - Нет! Ты не стараешься! Повтори! ...повтори... повтори... повтори...
     - Отстань от ребенка. Он тебя боится.
     - Ему нужно учиться. Он слишком ленив!
     ...беги Джек беги... беги Джек беги... беги Джек беги...
     - Просто он усваивает все медленнее, чем остальные дети. Не торопи его.
     -  Он  совершенно нормален. Только ленив! Я вобью ему в голову все, что
нужно!
     ...Беги Джек беги... беги Джек беги... беги Джек беги...
     А потом, подняв глаза от стола, я увидел себя взором Чарли, держащего в
руках "Потерянный рай", и  осознал,  что стараюсь разорвать обложку книги. Я
оторвал одну половину, вырвал несколько страниц и швырнул все вместе в угол,
где уже лежали разбитые пластинки.  Они лежали  там, и  белые языки  страниц
смеялись надо мной, потому  что я не  мог  уразу- меть,  что  они хотели мне
сказать.
     Если бы мне удалось удержать хоть  часть того, чем я еще владею!  Боже,
не забирай от меня ВСЕ!

     10  ОКТЯБРЯ. По вечерам  я  обычно  выхожу прогуляться  но  городу. Без
всякой цели. Просто поглядеть  на  незнакомые лица. Вчера вечером я не  смог
вспомнить, где живу. Домой меня проводил полицейский, и, кается, все это уже
случалось - очень давно. Мне не хотелось записывать это и пришлось напомнить
себе,  что  я  -  единственный  во  всем  мире, кто  может  описать подобное
состояние.
     Казалось,  я  не иду, а плыву в пространстве,  но не  ярком и четком, а
пронизанном всепоглощающей серостью. Я сознаю это, но ничего не могу с собой
поделать. Я шагаю,  а иногда просто стою на тротуаре  и всматриваюсь в  лица
прохожих. Некоторые из них поглядывают на меня, некоторые - нет, но никто не
заговорил со мной, если не считать одного типа, спросившего, не требуется ли
мне девушка. Он куда-то отвел  меня и попросил в  задаток десять долларов, Я
дал, и он бесследно исчез.
     И только тогда до меня дошло, какой же я дурак.

     11 ОКТЯБРЯ. Вернувшись утром  домой,  я  обнаружил там спящую на диване
Алису. Кругом  сияла  чистота, и поначалу мне показалось,  что  я попал не в
свою квартиру. Потом  я заметил, что она не тронула кучу разбитых пластинок,
разорванных  книг  и  нот  в  углу. Скрипнула половица.  Алиса  проснулась и
увидела меня.
     - Привет, сова!
     - Я не сова, я додо. Глупый додо. Как ты сюда попала?
     - По пожарной лестнице,  из квартиры Фэй. Я позвонила ей и спросила про
тебя, и она сказала,  что ты странно  себя ведешь  - со всеми ссоришься. Мне
пришла в голову мысль  навестить тебя... Я прибрала тут немного. Надеюсь, ты
ничего не имеешь против?
     - Имею, и очень много. Мне противно, когда меня жалеют!
     Алиса подошла к зеркалу и принялась расчесывать волосы.
     - Я здесь не потому, что мне жалко тебя. Мне жалко себя.
     - Что ты хочешь этим сказать?
     - Хочу сказать... - она в раздумье пожала  плечами. - Это...  это как в
поэме. Мне захотелось увидеть тебя.
     - Так почему ты не пошла в зоопарк?
     - Не  надо  так, Чарли,  прошу... Я  долго  ждала тебя и вот...  решила
прийти сама.
     - Зачем?
     - Еще есть время, и я хочу провести его с тобой.
     - Как в песне?
     - Не смейся надо мной, Чарли.
     - Я не смеюсь. Просто я не могу позволить себе тратить время на кого-то
другого. Мне его и самому не хватает.
     - Я не верю, что ты так страстно желаешь одиночества.
     - Именно этого мне хочется больше всего.
     -  Мы так  мало  были вместе... Нам было о чем поговорить  и было,  чем
заняться.  Пусть и недолго,  но наше время БЫЛО! Ведь мы же знали, что может
случиться,  это ни для кого не было секретом.  Чарли, я не отвергла тебя,  я
прости ждала. Хоть теперь-то мы на одном уровне?
     Я метался по квартире.
     -  Но это  же  безумие! У нас нет никакого будущего!  Я не  осмеливаюсь
загадывать  вперед,  я  вспоминаю только прошлое!  Через несколько  месяцев,
недель, дней - кто знает! - я отправлюсь в Уоррен. Ты же не пойдешь туда  за
мной?
     - Нет, - согласилась Алиса.  - И навещать  тебя я скорее всего  тоже не
буду.  Я постараюсь забыть тебя и не хочу притворяться,  что поступлю иначе.
Но пока ты здесь, нет причин терпеть одиночество,
     Она поцеловала меня прежде,  чем я успел  что-нибудь  сказать. Мы  сели
рядом  на  диван.  Я ждал,  но паника не приходила. Да, Алиса - женщина, но,
может быть Чарли понял наконец, что она ему не мать и не сестра.
     Я вздохнул с  облегчением, как  выздоравливающий после тяжелой болезни,
потому что теперь ничто не  могло  остановить меня.  Не  время  для страха и
притворства - ТАК  у меня не  могло получиться больше ни с кем на свете. Все
барьеры рухнули. Я  размотал  нить,  которую вручила мне Алиса, выбрался  из
лабиринта, а у выхода ждала меня ОНА. Я люблю ее.
     Не  буду  притворяться,  будто  знаю,  что такое  любовь,  но  то,  что
произошло, было  больше,  чем секс. Меня  словно  подняло  над землей,  выше
всяких  страхов и  пыток,  я стал  частью чего-то большего, чем я  сам. Меня
вытащили из темницы собственного разума, и я стал частью  другого  существа.
Пронзенная лучом  света  растаяла  окутывавшая мой мозг  серая  пелена.  Как
странно, что свет может ослеплять...
     Мы  любили друг  друга. Ночь  постепенно превратилась в  тихий день.  Я
лежал рядом  с Алисой  и размышлял о том, как  важна  физическая любовь, как
необходимо было  для нас оказаться в объятиях друг друга, получая и отдавая.
Вселенная расширяется  - каждая частичка  удаляется от  другой, швыряя нас в
темное и  полное  одиночества пространство,  отрывая нас: ребенка от матери,
друга - от друга, направляя каждого по собственной тропе к единственной цели
- смерти в одиночестве.
     Любовь -  противовес  этому ужасу, любовь  - акт единения и сохранения.
Как  люди во  время шторма держатся за руки, чтобы их  не  оторвало друг  от
друга  и  не смыло в море,  так  и соединение наших тел стало звеном в цепи,
удерживающей нас от движения в пустоту.
     Прежде чем заснуть, я вспомнил  интрижку с Фэй, и  улыбнулся про  себя.
Как там все было просто! Да и не удивительно...
     Я приподнялся на локте и поцеловал закрытые глаза Алисы.
     Теперь она знает обо  мне все, в том числе и то, что вместе мы пробудем
недолго.  Она согласна уйти тот момент, когда я  попрошу ее. Думать  об этом
тяжело,  но  то,  что  мы  обрели,  -   это  больше  того,  чем  большинство
человечества владеет за всю свою жизнь.

     14  ОКТЯБРЯ. Я просыпаюсь по утрам, долго  не  могу понять, где я и что
тут делаю, потом вижу Алису и вспоминаю. Она чувствует, что со мной не все в
порядке, и старается производить как можно меньше шума, занимаясь обыденными
делами, - готовит завтрак, заправляет постель. Иногда она уходит и оставляет
меня одного.
     Вечером  мы  пошли  на  концерт, но  мне  стало скучно, и  мы ушли,  не
дождавшись конца. Не могу сосредоточиться на музыке.
     Вообще-то я пошел только потому, что когда-то мне нравился Стравинский,
но на этот раз у меня просто не хватило терпения.
     Теперь,  когда Алиса рядом, я  чувствую,  что просто обязан  бороться с
ЭТИМ. Мне хочется остановить время, заморозить себя на одном уровне и никуда
не отпускать любимую.

     17 ОКТЯБРЯ. Почему я ничего не помню? Алиса говорит, что я целыми днями
лежу в постели и ей кажется, что я не  понимаю, кто я такой.  Потом сознание
возвращается,  я  узнаю  ее  и  вспоминаю,  что  происходит.  Первые  ростки
тотальной амнезии. Симптомы второго детства - как его называют? - маразм? Он
надвигается.
     В  этом есть жесточайшая, неумолимая  логика. Результат  искусственного
ускорения происходящих в мозгу процессов. Я быстро постиг  многое и столь же
быстро деградирую. А что, если я не  поддамся? Если начну бороться за  себя?
Мне вспоминаются пациенты лечебницы в Уоррене - бессмысленные улыбки, пустые
глаза...
     Маленький  Чарли Гордон  смотрит  на меня  из  окна.  Он ждет. Господи,
только не это!

     18 ОКТЯБРЯ. Начал  забывать то, что узнал совсем недавно.  Классический
образец - недавнее забывается легче всего.
     Перечитал  свою статью "Эффект Элджернона - Гордона". Знаю, что написал
ее именно  я, но все равно кажется, что это был кто-то другой. Я в ней почти
ничего не понял.
     Но почему я стал таким раздражительным? Особенно когда Алиса рядом? Она
поддерживает в квартире чистоту  и  порядок, всегда  убирает  мои вещи, моет
тарелки и скребет полы. Нельзя было так кричать на нее утром. Она плакала, а
мне этого  совсем не хочется. Она не имела права убирать разбитые пластинки,
ноты и книги, не имела права аккуратно складывать их в ящик. Я разозлился не
на  шутку.  Не  хочу, чтобы кто-то прикасался  к ним. Желаю видеть их всегда
перед собой, как  напоминание о том, ЧТО оставляю позади. Я перевернул ящик,
раскидал все обрывки по полу и запретил Алисе прикасаться к ним.
     Глупо. Для этого нет никакой причины. Думается, взорвался я потому, что
знал, что она думает, что глупо хранить все это барахло, и не сказала мне ни
слова. Она  притворилась, что все совершенно нормально. Она  ублажает  меня.
Увидев  этот ящик,  я вспомнил  того парня в  Уоррене, сделанную им дурацкую
лампу и как мы все говорили, что лампа просто замечательная. Ублажали его.
     Вот что она делает со мной, а этого я вынести уже не могу.
     Когда она ушла в спальню и заплакала, мне стало совсем плохо. Я сказал,
что  это  я  один  виноват, что не  заслуживаю  ее.  Ну  почему  я  не  могу
контролировать себя  хоть настолько,  чтобы  продолжать любить  Алису?  Хоть
настолько...

     19  ОКТЯБРЯ.   Координация  движений  никуда  не  годится.  Все   время
спотыкаюсь  и роняю вещи. Сначала мне  казалось, что  это Алиса  виновата  -
переставляет все подряд. То мне под ноги попадется  корзина  для мусора,  то
кресло...
     Нет,  дело во  мне  самом...  Передвигаться  приходится все  медленнее,
печатать на машинке все труднее. Алиса не виновата, но  почему она не спорит
со мной? Написанная на ее лице жалость раздражаем меня еще больше.
     Единственное развлечение теперь - телевизор. Я сижу  перед  ним сутками
напролет  и смотрю  все  подряд  -  старые  вестерны,  мыльные  оперы и даже
мультики. Я  просто  не могу  заставить  себя выключить  его. Поздно вечером
начинаются мелодрамы, потом - фильмы ужасов, потом -  передачи для тех,  кто
не спит и  кто совсем не спит. Перед тем как канал со вздохом закрывается на
ночь,   -   маленькая   проповедь,  потом  -  гимн  на  фоне  развевающегося
звездно-полосатого  флага...  И  наконец - сетка, глядящая  на  меня  сквозь
маленькое квадратное окошко...
     Почему я все время смотрю на жизнь сквозь оконное стекло?
     Потом я начинаю  злиться  на себя, ведь  мне осталось так мало времени,
чтобы написать что-нибудь,  почитать  или  просто подумать. Зачем я оглупляю
себя  всей  этой белибердой, предназначенной для того  ребенка, что сидит во
мне. Особенно, если ребенок этот требует, чтобы я вернул ему разум.
     Все  это я прекрасно понимаю, но  когда  Алиса говорит, что я зря теряю
время, я свирепею и кричу, чтобы она оставила меня в покое.
     Очевидно, любовь к телевизору возникла как  следствие нежелания думать,
вспоминать пекарню, маму, папу, Норму. Я больше не желаю помнить прошлое.
     Сегодня  ужасный  день.  Мне  захотелось  еще  раз  просмотреть работу,
выводами которой я  не  без успеха пользовался в своих исследованиях,  "Uber
Psychische  Ganzheit"  Крюгера.  С  ее  помощью  я  надеялся  разобраться  в
собственной статье