ыло для них
слишком большим испытанием.
     Фрэнк взял поднос с булочками, я когда я окликнул его, оба обернулись.
     - Видишь, Чарли, я занят. Потом.
     - Нет, сейчас. Вы избегаете меня. Почему?
     Фрэнк, болтун, бабник и жулик, внимательно посмотрел на меня и поставил
поднос на стол.
     - Почему? Я скажу  тебе,  почему.  Потому что ты  стал  большой шишкой,
всезнайкой, умником! Ты теперь вундеркинд, яйцеголовый.  Всегда с книжкой, и
знаешь ответы на все  вопросы.  Ну  и  что? Думаешь,  ты  лучше  нас? 0'кей,
проваливай.
     - Что я тебе сделал?
     -  Что ты сделал? Слышишь,  Джо?  Я скажу  тебе, что  ты сделал, МИСТЕР
Гордон.  Ты  выпендривался  со  своими  предложениями,  и  теперь   мы,  все
остальные, выглядим бездельниками. Но я скажу тебе еще кое-что. Для меня  ты
все тот  же  кретин,  каким  был всю жизнь. Может, я  и  не  понимаю  всяких
мудреных слов и названий твоих книг, но это не значит, что я хуже тебя.
     - Ага, -  кивнул Джо, поворачиваясь,  чтобы подчеркнуть  этот вывод для
появившегося откуда ни возьмись Джимпи.
     - Я не  прошу вас быть моими друзьями, -  сказал я.- Не  имейте со мной
никаких  дел. Только  оставьте мне  работу.  Мистер  Доннер сказал,  что это
зависит от вас.
     Джимпи пронзил меня взглядом, с отвращением сплюнул и злобно прошипел:
     -  Однако крепкие же У тебя нервы! Убирайся к  черту! - Он повернулся и
тяжело захромал прочь.
     Вот  так. Все  было  прекрасно, пока  они  могли  смеяться надо мной  и
чувствовать себя умниками за мой счет, но теперь они оказались ниже кретина,
над  которым  вдоволь  поиздевались в свое  время. Удивительным ростом своих
способностей я заставил их "Я"  сильно уменьшиться  в размерах  и вытащил на
свет божий все их недостатки. Я предал их, и за это они возненавидели меня.
     Фанни Бирден оказалась единственной, кто не желал моего увольнения,  и,
несмотря на сильное давление, так и не подписалась под их требованием.
     - Но это совсем не означает, - сказала она мне, - что я не замечаю, как
сильно ты изменился, Чарли. Ты  стал СОВСЕМ другим!  Не знаю, не знаю...  Ты
был простым,  хорошим,  надежным  человеком,  не слишком'  головастым,  зато
честным.  Что  ты  сделал  с  собой, чтобы  вот  так, сразу,  поумнеть?  Это
неправильно.
     -  Что  может  быть  плохого в том,  что человек хочет  стать разумнее,
получить знания, понять мир и самого себя?
     -  Почитай повнимательнее  Библию  и поймешь,  что  человек  не  должен
превосходить  назначенного  ему Господом.  Чарли, если ты  не сделал  ничего
такого  с дьяволом, например,  или  еще  чего... то,  может, еще  не  поздно
отказаться от всего этого? Оставайся таким, каким был раньше.
     - Нет,  Фанни,  все  пути уже отрезаны. Я не  сделал ничего  плохого. Я
похож  на слепого от рождения, которому позволили увидеть свет. Это не может
быть  грехом!  Таких, как я, скоро  будут  миллионы. Такое  чудо  подвластно
науке.
     Она посмотрела на жениха н  невесту, украшавших свадебный пирог, и едва
шевеля губами, прошептала:
     - Когда Адам и Ева  отведали плод с древа познания, то увидели, что они
наги,  узнали похоть и стыд. Это был  грех. После  этого врата  рая навсегда
закрылись для  них. Если бы они не поддались уговорам змея,  нам не пришлось
бы стареть, страдать и умирать.
     Больше мне нечего было сказать ни ей, ни другим. Никто не смотрел мне в
глаза. Раньше меня презирали за невежество и тупость, теперь ненавидят за ум
и знания. Господи, да чего же им нужно от меня?
     Разум вбил клин между мной и всеми, кого я знал и любил, выгнал меня из
дома.  Никогда  еще  я не  чувствовал себя таким  одиноким.  Интересно,  что
случится, если  Элджернона посадить в клетку с другими мышами?  Возненавидят
ли ОНИ его?

     25 МАЯ. Я открыл,  как человек  может начать презирать самого себя. Это
происходит,  когда  он  сознает,  что  поступает  неправильно, но  не  может
остановиться. Ноги сами привели  меня  к  Алисе. Она удивилась,  но впустила
меня.
     - Ты совсем промок. Даже с носа капает.
     - Дождь. Хорошо для цветов.
     - Заходи. Сейчас принесу полотенце, а то схватишь воспаление легких.
     - Мне больше некуда идти. Можно побыть у тебя?
     -  Кофе закипает...  Вытрись, а  потом поговорим.  Пока  она  ходила на
кухню,  я  огляделся. Что-то  сразу  же  обеспокоило  меня. Кругом  чистота.
Фарфоровые статуэтки  на подоконнике  стояли строго в  ряд и все  смотрели в
одну  сторону.   Подушки  аккуратно  разложены   на  софе.  Журналы  поровну
распределены по двум столикам так, чтобы видны были  их названия: на одном -
"Репортер", "Сатердей ревью", "Нэю-Йоркер", на другом - "Мадемуазель", "Хаус
бьютифул" и "Ридерс дайджест".
     На  дальней от  софы стене висела репродукция Пикассо  "Мать и дитя", а
напротив нее - изображение бравого придворного  эпохи Возрождения, в маске и
с мечом в руке, обороняющего от неведомой опасности перепуганную розовощекую
деву...  Словно  Алиса никак  не  могла  решить, кто  она  и  в  каком  мире
предпочитает жить.
     - Что-то тебя давно не  видно в лаборатории, - окликнула  Алиса меня из
кухни. - Профессор волнуется.
     - Мне стыдно смотреть в глаза людям. Вроде бы стыдиться  и нечего, но я
уже несколько дней не  работаю, и  от этого внутри какая-то пустота - мне не
хватает пекарни, печей, друзей... Две ночи подряд мне снилось, что я тону.
     Она поставила  поднос точно  на  середину кофейного столика  - салфетки
свернуты треугольничками, пирожные разложены идеальным кругом.
     - Не принимай  этого так близко к сердцу, Чарли. Ведь не ты же виноват,
что так получилась.
     -  Пробовал,  но помогает. Все эти люди... они  были моей  семьей. Меня
будто вышвырнули из родного дома.
     -  А тебе не  кажется,  что  это  -  символическое  повторение  детских
впечатлений? Родители тоже отвергли тебя... отдали...
     -  Боже мой! Ну зачем вешать на все чистые аккуратные ярлычки? До этого
проклятого эксперимента я считал их друзьями! А сейчас мне страшно...
     - У тебя есть друзья.
     - Это не одно и то же.
     - Страх - совершенно естественная реакция.
     -  Не совсем. Страшно  мне  бывало и раньше. Я боялся ослушаться Нормы,
боялся переходить  Хауэлл-стрит  - там была одна компания, которая буквально
терроризировала  меня. Я боялся учительницу, миссис Либби, -  она  связывала
мне руки,  чтобы я не играл предметами на парте. Но все это было реально - я
знал причину страха, знал, чего именно я боюсь. Теперь все по-другому...
     - Возьми себя в руки.
     - ТЫ не сможешь понять меня.
     -  Чарли,  рано или поздно, но  это  должно было случиться.  Ты  словно
прыгаешь  первый раз с вышки, и мысль о  том, что спасительная доска вот-вот
уйдет из-под ног, ужасает тебя. Мистер Доннер ХОРОШО относился к тебе, и все
эти  годы у  тебя  БЫЛА  крыша над  головой.  Просто удар  оказался для тебя
слишком сильным.
     - Я все прекрасно понимаю, но от этого не легче. У меня нет  больше сил
сидеть  одному  в  своей комнате.  Я  бесцельно брожу  по  улицам,  пока  не
заблужусь...  и  обнаруживаю,  что  вернулся к  пекарне. А вчера  вечером  я
прошагал от Вашингтон-сквер до  Центрального парка и уснул там. Какого черта
мне нужно? Чего я ищу?
     Чем больше я говорил, тем грустнее становилась Алиса.
     - Чарли, а я... могу я тебе чем-нибудь помочь?
     -  Не знаю... Я как  зверь, которого  выпустили из чудесной  безопасной
клетки. Она села рядом со мной.
     - Тебя толкают вперед слишком ревностно. Ты не знаешь, как жить дальше.
Хочешь стать взрослым, а  внутри  остаешься маленьким мальчиком. Ты  один, и
тебе страшно.
     Алиса положила мою голову  себе на плечо, и в эту секунду я  понял, что
нужен ей. Как и она мне.
     - Чарли,-прошептала она, - о чем бы ты не думал... не бойся меня.
     ...Однажды,  разнося заказы, Чарли  едва не  хлопнулся в обморок, когда
женщина  средних  лет, только  что  из  ванной, решила  развлечься  тем, что
распахнула перед ним халат. Ты видел раньше голую женщину? Знаешь, что нужно
делать? Чарли так смешался  и так  жалобно  застонал, что она  перепугалась,
туго  запахнула  халат,  дала ему четвертак и приказала забыть  все, что  он
видел. Я только проверяла тебя... чтобы посмотреть, хороший ли ты мальчик.
     - Я стараюсь быть хорошим мальчиком, - ответил ей Чарли, - и никогда не
смотрю на женщин, потому что мама всегда била меня за это...
     Вот мать Чарли, зашедшаяся в крике, с ремнем в руке, и отец, пытающийся
удержать ее.
     - Хватит, Роза! Ты  убьешь  его! Уйди!  - Мать рвется из его рук, чтобы
еще раз ударить извивающегося на полу сына.
     - Ты только  посмотри на него!  -  кричит Роза. - Он не может научиться
читать  и писать,  но умеет подглядывать за девочками! Я  выбью  из него эту
грязь!
     - Он  не  виноват, что у него эрекция. Это  нормально. Он же  ничего не
сделал.
     - Ему даже думать нельзя о девочках! К  сестре приходит подруга,  а ему
лезут в  голову грязные  мысли! Я проучу  его на всю  жизнь! Слышишь? Только
прикоснись к  какой-нибудь девочке, и я  засажу тебя в клетку, как животное,
навсегда! Ты слышишь меня?..
     Да, я слышу тебя, мамочка. А может быть, я уже свободен? Может, страх и
тошнота уже не  море,  в котором тонут,  а всего лишь лужа, криво отражающая
прошлое? Я свободен?
     Наверно, я  не поддался бы  панике, если бы  смог прикоснуться к  Алисе
чуть пораньше, прежде чей прошлое поглотило меня... прежде чем я ВСПОМНИЛ...
Я успел сказать: - Ты сама... сама... Обними меня!..
     Прежде чем я осознал,  что происходит, Алиса  уже целовала  и прижимала
меня к  себе  так  крепко,  как  никто  раньше.  Но  в это  самое мгновение,
единственное в моей жизни, все началось снова - шум в  ушах, холод, тошнота.
Я отвернулся.
     Алиса стала успокаивать меня, говорить,  что это не имеет значения, что
мне не в чем винить себя. От стыда  я  заплакал. Так, плача, я и уснул в  ее
объятиях, а приснились мне бравый  рыцарь и  розовощекая дева. Только во сне
не он, а она держала в руке поднятый меч.


ОТЧЕТ No 12

     5 ИЮНЯ. Немур сердится - вот уже две недели он не видел моих отчетов. В
какой-то  степени он прав,  потому  что  фонд  Уэлберга  начал  платить  мне
жалованье и его нужно отрабатывать. Это избавляет меня от поисков работы. До
Международного симпозиума психологов  в  Чикаго  осталась  всего  неделя, и,
естественно, Немуру хочется, чтобы доклад прозвучал как можно  внушительнее.
Мы с Элджерноном - самые яркие экспонаты.
     Отношения наши  с  каждым днем становятся все напряженнее.  Надоели его
постоянные   разговоры  обо  мне,  как  некоем   лабораторном  образце.  Его
послушать, так до эксперимента меня вообще не существовало.
     Я сказал Штраусу,  что  слишком занят осмыслением мира и своего места в
нем  и   мне  не  хватает   терпения   водить   ручкой  по   бумаге.  Ужасно
непроизводительный  процесс.  Он  посоветовал   мне  научиться  печатать  на
машинке, и теперь - при скорости семьдесят  пять слов  в минуту - жить стало
проще.
     Он мне напомнил,  что следует выражать свои  мысли как можно доступнее,
чтобы  люди  могли понимать меня.  Язык, выразился он, иногда вместо  дороги
превращается   в  барьер.   Ведь   теперь   я   живу   по   другую   сторону
интеллектуального забора.
     Мы  встречаемся  с Алисой,  но никогда не говорим  о том, что произошло
между нами.
     Трудно поверить, что меня выперли из пекарни всего две недели назад.
     По  ночным  улицам  за  мной  гоняются  призраки. Когда я  оказываюсь у
пекарни,  дверь ее  закрыта и люди внутри  никогда не  оборачиваются,  чтобы
посмотреть на меня. Жених и невеста на свадебном пироге хохочут и показывают
на меня пальцами, а купидоны размахивают своими стрелами. Я кричу. Я стучу в
дверь, но никто не открывает. Я вижу Чарли, он смотрит на  меня из окна. Или
это просто отражение в стекле? Кто- то хватает меня за ноги и тащит прочь от
пекарни в тени черных аллей, они обволакивают меня, и я просыпаюсь.
     Иногда  окно пекарни  открывается,  я  заглядываю внутрь и  вижу другую
обстановку и других людей.
     Удивительно,  как  прогрессирует  моя способность  вспоминать. Я еще не
могу пользоваться ею в полной мере, но в те минуты, когда я поглощен чтением
или   решением   какой-нибудь  проблемы,  мысли  приобретают  необыкновенную
ясность.  Мне  кажется, это нечто вроде подсознательного  предупреждения,  и
теперь,  вместо  того чтобы ждать воспоминаний,  я вызываю их  сам. Скоро  я
научусь  контролировать их  полностью и смогу  исследовать не  только  сумму
случаев из моей прошлой жизни, но и скрытые возможности мозга.
     Я  вижу  окно пекарни...  Я  протягиваю руку и касаюсь  его... холодное
стекло... оно становится  теплее... обжигает пальцы.  Стекло превращается  в
зеркало,  и я  вижу юного Чарли Гордона, лет четырнадцати или пятнадцати. Он
смотрит на меня  из окна своего дома  и,  что вдвойне странно, совершенно не
похож на меня...
     Он ждет,  когда сестра  вернется  из школы.  Вот  она появляется из- за
угла, и он с криком Норма! Норма!" выскакивает на крыльцо.
     Норма размахивает тетрадкой.
     - У меня пятерка  за контрольную по истории! Миссис Баффин сказала, что
это лучшая работа в классе! Я знала все ответы!
     Норма - миловидная  девочка, со  светло-каштановыми волосами, аккуратно
заплетенными  в  косички и уложенными  вокруг головы  наподобие короны.  Она
поднимает  глаза на старшего  брата, и  улыбка превра- щается в гримасу. Она
осторожно обходит его и вбегает в дом. Радостно смеясь. Чарли бежит за ней.
     Родители  на  кухне,  и Чарли, которого распирает  гордость  за сестру,
выпаливает, прежде чем она успевает раскрыть рот:
     - У нее пятерка! У нее пятерка!
     - Нет!!! - вопит Норма. - Не ты! Молчи! Это моя отметка, и я сама скажу
про нее!
     -  Минуточку,  юная леди!  -  Матт откладывает  газету и  резко говорит
Норме: - Не смей так разговаривать с братом!
     - Он не имеет права говорить за меня!
     - Не  в этом дело! -  Матт  сердито смотрит  на  нее  поверх  грозящего
пальца. - Он хочет тебе только добра, нельзя так кричать на него.
     Норма ищет поддержки у матери.
     -  Моя пятерка -  одна на весь  класс. Теперь  у меня будет  собака? Ты
обещала. Ты  сказала,  как только я  получу пятерку  за контрольную.  У меня
пятерка. Коричневую собаку с белыми пятнами. Я  назову ее Наполеоном, потому
что на этот вопрос я ответила лучше всего. Он проиграл битву при Ватерлоо.
     Роза кивает:
     - Иди на веранду и поиграй с Чарли. Он целый час ждал тебя из школы.
     - Не хочу играть с ним.
     - Иди на веранду! - произносит Матт.
     Норма глядит на отца, потом на Чарли.
     - Не пойду. Мама сказала, что я могу не играть с ним, если не хочу.
     - Мне  кажется, юная леди, - Матт встает и идет к ней, -  что ты должна
извиниться перед братом.
     - Никогда! -  вопит Норма, прячась за стулом, на котором  сидит мать. -
Он совсем глупый! Он не умеет играть в Монополию, и в шашки...  ни во что...
он все путает. Никогда больше не буду играть с ним.
     - Тогда иди в свою комнату!
     - Мама, ты купишь мне собаку?
     Матт с треском бьет кулаком по столу.
     - Пока ты так ведешь себя, в этом доме не буде собаки!
     - Но я обещала ей, что если она будет хорошо учиться...
     - Коричневую с белыми пятнами! - добавляет Норма.
     Матт показывает на прижавшегося к стене Чарли.
     - Ты уже говорила  своему сыну, что мы не  можем  завести собаку. Мол у
нас нет места и некому о ней заботиться. Забыла? Он ведь тоже просил собаку.
Почему ты молчишь?
     -  Я буду  заботиться о своей  собаке,  - настаивает Норма.  -  Я  буду
кормить ее, купать, гулять с ней...
     Чарли, который до этого играл большой красной пуговицей, привязанной  к
нитке, неожиданно произносит:
     -  Я  помогу  Норме  заботиться  о  собаке! Я  тоже  буду  кормить  ее,
расчесывать и не дам другим собакам кусать ее!
     Прежде  чем Матт  или Роза успевают  вставить  слово, Норма  в отчаянии
кричит:
     - Нет!!! Это будет моя собака! Только моя!
     -  Вот  видишь?  -  говорит  Матт.  Роза  садится  рядом  с  дочерью  и
примирительно гладит ее по голове.
     - Нужно же делиться, дорогая. Чарли поможет тебе.
     - Нет, только я! Это я получила пятерку, а не он! Он никогда не получал
хороших отметок, так почему он  будет помогать мне? А  потом собака  полюбит
его и станет собакой Чарли, а не моей! Если так, то я вообще не хочу никакой
собаки!
     -  Договорились,  -  произносит   Матт,  поднимает   упавшую  газету  и
усаживается на стул. - Собаки не будет.
     Норма  хватает  тетрадку, которую она  всего  несколько минут  назад  с
торжеством  принесла  домой,  рвет ее  и швыряет обрывки в  лицо удивленного
Чарли:
     - Ненавижу! Ненавижу тебя!
     - Норма,  прекрати сейчас  же! -  Роза протягивает  к ней  руки, но  та
вырывается.
     - И школу  ненавижу! Ненавижу!  Я брошу школу и стану таким же идиотом,
как  Чарли! Я забуду все, чему научилась, и  мы с ним  станем похожи друг на
друга! - И с криком: -  Я уже забываю,  забываю...  Я уже ничего не помню! -
выбегает из комнаты.
     Роза в ужасе бросается за ней. Матт молчит и  смотрит в газету, лежащую
у него на коленях. Чарли, напуганный всеми  этими криками, вжимается в стену
и  тихо  всхлипывает.  Что  он плохого сделал?  По  его  ноге стекает что-то
горячее, и он ждет неизбежной пощечины от матери, когда та вернется.
     После  этого  случая  Норма  стала  проводить  все  свое  время  или  с
подругами, или запершись одна в комнате. Дверь ее всегда была закрыта, и мне
запрещалось входить без разрешения.
     Помню, как однажды, играя с подругой, Норма сказала:
     - Чарли мне не настоящий брат. Он  просто мальчик, которого мы пожалели
и взяли к себе жить.  Это мне мама рассказала и разрешила говорить всем, что
он мне не брат!
     Хорошо, если  бы  это воспоминание оказалось  фотографией, чтобы я  мог
разорвать ее,  а клочки в  отместку швырнуть в физиономию Нормы. Мне хочется
крикнуть ей: "Плевать мне на  эту собаку! Она принадле- жала бы только ей! Я
никогда  не допустил бы, чтобы она полюбила меня больше  Нормы. Мне хотелось
только, чтобы Норма играла со мной, как и раньше, и чтобы ей никогда не было
плохо".

     6 ИЮНЯ. Первая настоящая ссора с Алисой. Моя вина.
     Мне  захотелось увидеться  с  ней. В этом  не было ничего необычного  -
после пережитых  воспоминаний или кошмаров  один только  ее  вид успокаивает
меня. Ошибкой было то, что я зашел за ней на работу.
     После  операции  я еще  не  был в  Центре  обучения умственно  отсталых
взрослых,  и возможность  увидеть  его снова показалась мне  заманчивой.  Он
расположен  на  Двадцать  третьей  улице,  восточнее Пятой  авеню,  в старом
школьном здании, которое университет Бекмана вот уже  пять лет арендует  для
экспериментального обучения - специальные классы для неполноценных.
     Уроки кончались  в восемь, но  меня тянуло  побывать в классе, где  еще
совсем  недавно  я с трудом  учился разбирать  буквы  и  отсчитывать сдачу с
доллара.
     Я поднялся по лестнице, подошел к знакомой двери и  украдкой заглянул в
маленькое окошко. Алиса была на своим месте за учительским столом, а рядом с
ней  сидела  незнакомая  мне женщина с  изможденным ли- цом, на котором было
написано  нескрываемое  удивление.  Интересно,  что именно  втолковывала  ей
Алиса? У доски в инвалидном  кресле сидел Майк Дорни, а первую парту украшал
собой Лестер Браун, самый  способный, по словам Алисы,  ученик в классе. Над
чем я корпел целыми днями, Лестер схватывал сразу,  но появлялся он в школе,
когда  хотел,  а иногда  подрабатывал  натиркой  полов и пропадал  неделями.
Уверен,  что  если  бы  мы  с  Лестером  относились  к учебе  одинаково,  на
операционный стол  лег бы он, а не  я. Многие  из сидевших в классе были мне
незнакомы.
     Я набрался духу, открыл дверь и вошел.
     -