о это?" И если ему сказать  "подарок",  он
тут же радостно вытащит из кармана свой подарок,  похвастает:  у  него  тоже
есть. Дети внимательны к красоте. Им  заботиться  не  о  чем,  кроме  как  о
подарках.
   Католическое   Рождество    объединяет    вокруг    праздничного    стола
родственников, не  видевших  друг  друга  весь  год.  Они  могли  вообще  не
общаться. Дети не звонили родителям, родители не  знали,  где  находятся  их
взрослые  дети.  А  тут  все  приехали-прибежали,  суют  что-то  под   елку,
целуются-обнимаются.  Этот  формализм,  он,  конечно,  теплится  на  детских
воспоминаниях  о  рождении  маленького  Джизуса  и  всех  атрибутах,  с  ним
связанных, - устройство "яслей" для него и тому  подобное.  Что  в  принципе
похоже на игру. А вот взрослым детям уже не до игры - что там в конверт  мне
бабушка положила?..
   Идя домой с приобретенной елкой, которую несет на плече друг,  любимый...
тоже будто в детство возвращаешься, будто это игра. И прохожих радуешь  этой
своей игрой - они улыбаются, может быть, представляя, что тоже  купят  елку,
или представляя, как сейчас вы придете, установите ее, будете наряжать...  а
может, ляжете вдвоем под елкой, отметите ее появление в доме обнявшись...
   Настоящей елки у меня не было уже лет шесть. И  в  основном  это  я  была
прохожей, улыбающейся парочкам с елками. Когда они, счастливые, видят  тебя,
одиноко и грустно идущую им навстречу, они как-то смущаются и в то же  время
пытаются и тебя приобщить к их радости. Запах еловой  хвои  всегда  заполнял
весь район Шатле и Сите в Париже, и можно было прийти  на  цветочные  рынки,
расположенные рядом с Дворцом Правосудия, и летом вдыхать новогодний  запах.
Конечно, для  человека,  выросшего  в  Советском  Союзе,  Новый  год  всегда
превосходил Рождество. А в Америке елки даже не хранят  до  Нового  года.  В
Лос-Анджелесе их выставляли-выбрасывали  прямо  у  домов,  и  это  было  так
грустно видеть, как будто предательство какое-то. А на Новый год все куда-то
ехали, встречая его в пути и сигналя, сигналя из автомобилей своих.  Взрывая
хлопушки. И до утра  разноцветные  конфетти,  впрочем,  как  и  разноцветная
рвота, пардон, оставались на улицах. Правда, это больше парижская деталь.
   Предновогодняя тоска,  она  соседствует  с  чем-то  детским,  с  какой-то
жалостью детской к себе.  Когда  ребенок,  как  в  ослепительном  прозрении,
узнает, что он - это он, а не кто угодно. Это в каком-то смысле пустая форма
субъективности - Я=Я. Но она же и ужасает. Раз я - это я, то и  быть  мне  с
самим собой!
   Я другой, я не кто-то, я не такой, как другие... Но ведь и все  другие  -
иные,  не  такие,  как  я.  Детям,   конечно,   не   свойственно   так   вот
философствовать. Это уже взрослые, уверившись в своей  "другости",  начинают
облачать ее во всевозможные "имиджи".  Или  просят  парикмахера-визажиста...
Как  будто  сознание  своей  самости  нуждается   в   бигудях!   Стоическая,
метафизическая  гордыня  полагает  себя  как  некий  абсолютный   факт;   не
нуждающееся в мотивировке свидетельство избранности.  И  ей  совершенно  все
равно, что происходит в мире - ее голод не способны  утолить  ни  социальное
положение, ни достигнутый успех, ни признание. Вообще,  жизненные  поражения
или успехи не способны ни возвеличить ее, ни низвергнуть. Поэтому...

   Юноши взгляд встречая на улице, вдруг
   Думаешь разве, что болен, в лице недуг?..
   Челка дождем прибита,
   Не брит - дня два,
   Плащ - цвета набережной гранита
   В губах синева
   Не спал ночью
   Учится на заочном...
   Легла бы с ним...
   Перехожу улицу, он уже невредим.
   1997 г., Москва
   ИЗ МЕМУАРОВ
   НОЧНОЙ ПЕВИЦЫ

   О чем же должна ночная певица вспоминать? О том, как вот она ночью... ну,
хорошо, еще сумерки... наряжается, причесывается,  макияжится,  макиируется,
красится... Конспирируется и едет в ночное кабаре, где и поет, поет, поет. А
днем все спит, спит, спит... Даже когда я не только все  пела,  пела,  но  и
пила, я все-таки не спала целыми днями, а пыталась жить.  А  жить  для  меня
всегда значило, видимо, реагировать, вибрировать, отзываться  на  окружающий
мир.
   "...и с каких это пор певичка из ночного ресторана Медведева превратилась
в "русскую писательницу"? Или она по ночам шабашит песенками и проституцией,
а днем пишет романы? И про "трагическую" любовь с жуликом писал сам Лимонов,
а Медведева только подписалась. И никто не покушался на ее жизнь, просто ей,
как  проститутке,  изуродовали  морду  не  поделившие  ее  клиенты..."   (Н.
Захарченко, г. Ярославль).  Такое  вот  письмецо  прислала  одному  из  моих
издателей А. Никишину ("Конец века") читательница. И, по  всей  вероятности,
подсознательно, такой образ и подобные истории хотели бы видеть  читатели  о
ночных певицах... Да, на такой книжке - с мордобоем, коллективным  траханьем
прямо  на  столе  кабаре,  а  под  жопой  хруст  купюр...   да   еще   фотки
полуобнаженные! - сколько бы купюр с издателя можно было получить! То есть с
вас, читатели!
   А насчет того, что ночью я пела (не шабашила, потому что вполне легально,
даже налог взимали!), а днем писала - совершенно верно, Н.  Захарченко.  Вот
только насчет проституции... хотя, я знавала их немало, потому что жила одно
время в самом проститутском районе Парижа. О чем читатель  уже  и  прочел  в
рассказе "Стоп!" либо в романе "Моя борьба". Очень душевные девушки были,  и
район очень тихий. Никого не били.
   КАК СЛОЖНО ПОПАСТЬ
   В ГОЛЛИВУД
   "Как сложно попасть в Голливуд" -  название  третьесортного  порнофильма.
Голливудского.  В  нем  старлетке  приходится  проходить   сквозь   кабинеты
продюсеров и почему-то докторский  кабинет-постель  ужасного  Б?ориса.  Всех
русских - то есть плохих  -  в  Голливуде  любят  называть  Б?орисами.  Это,
видимо,  с  эры  Маккарттизма.  Самые  популярные  отрицательные   персонажи
мультиков той поры - красные Б?орис и Наташа. Б?орис Карлофф - личный монстр
Голливуда. Ну и у Оруэлла и у Генри  Миллера  были  свои  Б?орисы.  Ни  одна
русская  история  за  границей  не  обходится  без   ставшего   уже   именем
нарицательным Б?ориса.
   У меня, конечно, тоже был свой Б?орис в Америке.  В  79-м  году  это  был
Б?орис-пианист, настройщик, Б?орис-шоумен. А вообще-то,  он  был  Борька  из
Одессы, еврейский домашний мальчик с абсолютным слухом. Он, как и я, посещал
дюжину частных классов в Эл.Эй. Вокала, например - "надо петь "му-а" и нёбо,
нёбо тянуть вверх, будто у тебя во рту хот потэйто!* Еще мы работали  вместе
в ресторане "Misha's" - Мишкин клуб. Прямо на знаменитом Сансет бульваре,  в
Голливуде. Но в сам Голливуд надо было еще попасть.
   Это очень верное слово - как при стрельбе, надо попасть в десятку. Потому
что тысячи, сотни тысяч живут, ходят, ездят по Голливуду,  ширяются  на  его
тротуарах, тушат о них хабарики, оставляют на  знаменито-звездных  квадратах
следы крови в драках,  и  гильзы  от  пуль  закатываются  в  щели,  так  что
какому-нибудь детективу Маллоне, опять же  голливудскому,  приходится  долго
искать. Но все они не попали в Голливуд - в десятку. А мы с  Бoрисом  -  да!
Нас взяли. Нам даже целиться особо не надо было. Надо было быть  в  Мишкином
клубе.
   Мишка, иначе его никто и не называл, был выходцем из  Шанхая,  армянского
происхождения.  Семья  его  владела  там  ресторанчиком,   в   котором   пел
Вертинский. Этот факт очень повлиял на видение Мишкой своего уже ресторана в
Америке. Еще он служил в американской армии в Европе и бывал в  Париже.  Там
он, конечно, не прошел мимо  русских  кабаре-ресторанов,  кафешантанов,  как
называл их Алеша Дмитриевич. В общем, Мишка хотел белоэмигрантского  шика  и
тоски, белогвардейского приюта душевного. Хотя больше получался притон.  Ну,
Голливуд. Голливуд - это ж Америка. А Америка  -  это  порнуха:  все  делает
вульгарно-пародийным, ненастоящим, поверхностным.
   Мишка сам пел, играл несколько народных мелодий на балалайке, много пил и
пытался выебать всех молодых клиенток. А  их  было  очень  много  -  молодых
калифорниек полураздетых. Потому что  жара.  А  значит  -  шорты,  маечки  с
открытыми плечами-спинами-животами, кто официантка, кто в Голливуд  целится,
кто уже попал: сингинг вэйтресс*.  Они  все  очень  лезли  в  этот  ресторан
Мишкин. А мы с Бoрисом выступали.
   В  Америке  нельзя  без  "Хавы  нагилы",  поэтому  репертуар  у  нас  был
интернациональный. Бoрис пел "Май идише мама" и  американский  поп,  то  что
население  Америки  поет.  Меня   же   тянуло   на   старые   софистикейтд**
песни-романсы Сары Воу, Марлен  Дитрих.  И  сомнений  не  возникало,  что  и
по-русски  я  должна  петь  романс  "Караван",  а  не  репертуар  Пугачевой.
"Сингапур" Вертинского, а не песни Резника. Хотя, тогда советские песни были
куда выше по уровню, чем сегодня. Кнут все-таки держал поэтов-песенников  на
каком-то возвышенном эстетическом пьедестале. Сегодня  экономический  диктат
вернул их к аутентичному - к параше: Танич и его шедевр "Лесоповал".
   К тому времени я побывала почти на всех студиях Голливуда -  снималась  в
эпизодиках,  пробовалась.  Часто  была  в  телепередачах,  как  манекенщица.
Вообще, мое первое жилище в  Эл.Эй.  находилось  прямо  напротив  знаменитых
ворот в "Парамаунт". Голливуд не был для меня этим "манящим  городом-грибом,
построенным на  дрожи  иллюзий  и  надежд"  (это  из  незавершенного  романа
Фицджеральда "Последний магнат").  Тем  более  все  эти  иллюзии  и  надежды
развеиваются, когда -  в  который  раз!  -  голливудские  божества,  кастинг
персонс*, те, чьи имена российские переводчики  голливудской  видеопродукции
даже не считают  нужным  упоминать,  но  от  которых  зависит,  быть  вам  в
Голливуде или не быть, становятся злыми и  жестокими  монстрами.  "Вы  очень
красивая  и  интелледжент  лукинг**  женщина.  Но  по  фильму  наш   русский
профессор, с которым вы приехали в  Америку,  должен  остаться  здесь  из-за
нашей американской героини. А она  не  такая  красивая,  как  вы.  Получится
неправдоподобно, понимаете..." И вы, конечно, понимаете  и  иногда  жалеете,
что вам не пятьдесят, что вы не толстуха Токарева -  вот  кого  бы  взяли  в
Голливуд семидесятых - начала восьмидесятых!
   Джозеф Вамбау был когда-то полицейским. Еще до отъезда в СССР я  смотрела
"Новые центурионы" Ричарда Флейшера, снятый по  его  роману.  В  Америке  же
помню разрекламированный фильм "Луковое поле". Но Вамбау уже полицейским  не
был. И просто писателем ему, видно, наскучило быть. Голливуд же  рядом!  Как
это в фильме  "Схватить  коротышку"  с  Траволтой  -  в  Лос-Анджелесе  даже
наркодельцы лезут снимать кино! Так что этот бывший  полицейский  сам  решил
снять свое кино - ну, как всегда: идиот продюсер не понимает  моей  истории,
придурок режиссер  ни  черта  не  смыслит  в  моих  персонажах!  Вамбау  сам
вы-ступал в роли продюсера!
   Я даже после премьеры фильма не поняла,  почему  он  назван  был  "Черный
шарик".  Это  название  по-русски  красовалось  на  промо-майках.   Красных,
конечно.
   Хорошо быть взятым в Голливуд. Так, чтобы на вас  первым  указал  перстом
своим самый главный. Тогда и все его подручные относятся к вам иначе. Они не
видели вас в пресмыкающемся состоянии - вы не обивали их пороги, не сидели в
приемных, не трезвонили этим теткам, всем как на подбор  сукам:  "Донт  колл
аз, вилл колл ю!"*, вам не надо было ни с кем (обычно не  с  тем!!!)  спать,
никому ничего сосать или лизать. Меня выбрал сам Вамбау! Можно сказать,  сам
пришел ко мне (к Мишке в клуб!) и выбрал за то,  какая  я  есть.  Это  меня,
наверное, очень извратило. Я думала,  что  так  и  должно  быть,  и  поэтому
никогда никому ничего ни сосала, ни лизала. А, может, зря! Была  бы,  может,
звездой! С кинематографическим багажом кэгэбэшниц, а?!
   Ну, у Вамбау там в романе ничего оригинального  не  было.  Была  какая-то
русского происхождения Наташа - я поэтому уже Наташей оставаться не могла! И
главный персонаж - полицейский. Он с ней спит, ходит в  русский  ресторан  и
танцует у нее дома под русскую музыку. Под вальс. "Старинный вальс" - музыка
и слова Н. Листова. Этого я тогда не знала. Это сейчас я  сбегала  в  другую
комнату и прочла имя автора в сборнике музыки  отдыха  "Ночь  светла"  (этот
вальс я тоже пела),  который  купил  мой  металлический  принц,  гитарист  и
лид-вокал кошмарной "Коррозии металла". Так что утверждать, что "металлисты"
слушают только своих, было бы неверно.
   "Черный  шарик"  Вамбау  выпускала  студия  "20  Сенчури  Фокс".  Главным
режиссером был Франк  Капра-младший  (его  папа  -  суперрежиссер  Голливуда
прошлого). Музыку к фильму писал Морис Жарр. Видимо,  Вамбау  пригласил  его
из-за "Доктора  Живаго"  -  американцы  считали  "тему  Лары"  исключительно
русской музыкой. Жарр также должен был аранжировать  этот  самый  "Старинный
вальс" в моем  исполнении.  Запись  должна  была  состояться  в  звукостудии
"Фокса". А съемки с моим участием проходили в Мишкином клубе. И я  и  Бoрис,
собственно, изображали привычную нам рутину - выступали.
   На пол перед сценой был настлан еще слой пола, и на него уложены  рельсы,
по которым как по маслу возили тележку с оператором  и  камерой.  Мне  очень
понравился человек с микрофоном на длиннющем шесте. Он, как прыгун в высоту,
бесшумно, на кошачьих будто  подушечках,  передвигался  с  этим  микрофоном,
одетым в "шубу", и  ловил  каждое  слово.  Можно  было  говорить  еле  живым
шепотом, и микрофон все фиксировал.  Тогда  мне  представился  этот  человек
задействованным в шоу - нагло-шикарная певица орет-шепчет на сцене,  мотаясь
туда-сюда,  а  полуобнаженный  атлет   с   шестом-микрофоном   следует   как
завороженный, нет, лучше, как раб! за каждым ее звуком.  Он  бы  олицетворял
человека, поистине ловящего каждый мой вздох! Это,  конечно,  была  бы  я  -
нагло-шикарная певица. С плеткой. Я бы делала обманные движения  и  хлестала
его, раба с шестом и микрофоном, когда бы он не  поспевал  за  мной.  О-о-о!
какое это было бы зрелище...
   Но ничего подобного в фильме Вамбау, конечно, не было. Все  русские,  так
сказать, сцены фильма были типично русскими. В представлении Голливуда, да и
всей Америки, собственно, - балалайки, косоворотки и косорыловки,  водка  то
есть. Несмотря на "советскую угрозу", выраженную наличием  ядерного  оружия,
то есть развитостью страны, ее культуру западный мир отсылал к началу  века.
Да какой там! Ко временам крепостного права.  Я  никогда  не  могла  понять,
почему это так. Верить в какой-то всемирный заговор против России-СССР  было
бы почти так же дремуче, как и воспринимать саму  Россию-СССР  исключительно
по Чехову, которого ставили все театры Америки. С другой стороны, и сам СССР
этому способствовал -  фильмы  Михалкова,  ансамбли  Моисеева  и  "Березки",
Зыкины и "Лебединые озера", икра и "Столичная", матрешки и балалайки  -  вот
российский набор экспорта. Но надо сказать, пошли Министерство культуры в те
времена в Америку "Машину времени" или "Аквариум" - картинка  не  изменилась
бы, судя по отношению к звуку этих  рокеров.  А  может,  родилось  бы  новое
течение в музыке - русский рок? Но это дело прошлого - сегодня они  уже  все
туда   съездили   и   подтвердили   свою   несостоятельность    коммерческой
неокупаемостью (впрочем, это не аргумент - деньги... или?). А группа "Горкий
парк" стала обычной, средней руки, американской рок-группой.
   Морис Жарр звонил мне домой для  уточнения  тональности  вальса.  Я  уже,
конечно, отрепетировала его с моим педагогом вокала  Джозефом,  самозабвенно
мне аккомпанирующим, прикрывающим глаза и  мечтательно  говорящим  мне,  что
белые офицеры сошли бы с ума, услышь они меня. Ну, они  и  без  меня  сошли,
многие. Жарр сразу рассказал про свою русскую бабушку и вместо привычной для
Америки диктовки фамилии по буквам привел для сравнения русскую  сказку  про
жар-птицу! В общем, я попросила Жарптицына подождать и бросилась  из  кухни,
где находился телефон, в ливинг рум к пианино. Гости в недоумении проследили
за этой моей пробежкой по комнате  и  по  клавиатуре.  Да,  эти  мои  гости,
друзья, они недоумевали - зачем мне, зачем мне лезть  в  тот  же  Голливуд?!
Ведь они-то уже со мной! Любят меня, ценят. Им вообще казалось, что я и петь
больше не должна, видимо, раз они уже меня полюбили,  выбрали  для  всеобщей
любви.
   Вот, вот кто является основным тормозом - ни враги, ни недоброжелатели  и
завистники, ни тот же Голливуд, вас не берущий. Друзья. Мужья  и  любовники!
Все это кобелиное отродье работает огнетушителем на  ваш  пожар  инициативы.
Они гасят ее! Они забирают весь ваш энтузиастский пыл и жар.  При  том,  что
влюбились они в вас, когда вы были на сцене, когда вы  одаривали  их  своими
страстями, помноженными на талант плюс работа. Не-е-е-е-т, этого  они  знать
не хотят. "Какая там работа? На фиг тебе вообще ходить на эти частные уроки?
Да ты там небось и не пением занимаешься!  Сколько  лет  этому  Джозефу?  Он
импотент, что ли? На кой тебе ехать на  классы,  поехали  лучше  в  мотель!"
Последняя фраза особенно часто звучала  от  моего  тогдашнего  любовника.  С
которым я, кстати, в мотеле посмотрела фильм о том, "Как  сложно  попасть  в
Голливуд"! Там этот доктор Бoрис садомизирует старлетку,  немыслимо  намылив
ее в ванной. "Ты же знаешь, как сложно попасть в Голливуд", -  ехидно  шутил
Вовик-любовник. Чтоб вам всем гореть в аду, проклятые клопы!
   Впрочем, судьба и так не очень-то их баловала.  Вовик  не  один  раз  уже
отсидел. За любовь к искусству, конечно, - поддельные предметы антиквариата.
Тогдашнего моего мужа Сашу донашивает Успенская. "Люба-Любонька" - женщины с
такими тяжелыми челюстями отличаются чрезвычайной  легкостью  верхней  части
черепа, в которой и помещается серое вещество, вернее,  ему  там  негде  уже
разместиться, все  ушло  на  жевательный  аппарат...  Вся  эта  дружеская  и
родственная сволота даже не пошла на премьеру фильма!
   Оркестр студии "Лис Двадцатого Века", самый хитрый то есть, самый умелый,
самый-самый  "Лис/Fox",  приветствовал  меня  стоя.  По  взмаху  дирижерской
палочки  Жарптицына,  стоящего  на  пьедестальчике,  все  эти  балалаечники,
домристы, скрипачи и контрабасисты кланялись мне, прижимая свои инструменты,
будто заверяя, что  они  преданы  им,  и  только,  и  музыка  поэтому  будет
волшебная. Это был звездный час  без  году  певицы!  Девочки,  родившейся  в
Ленинграде, ходившей в 253-ю среднюю школу, занимавшейся фигурным  катанием,
учащейся в музыкальной школе по классу фортепьяно, которое, то есть пианино,
ей подарила бабушка. Девочка прогуливала уроки сольфеджио, а они-то  ей  как
раз бы и пригодились! Передо мной на пюпитр положили  партитуру  "Старинного
вальса"! Ну, это было не самым сложным произведением в  моей  жизни  к  тому
времени, тем более я знала его наизусть вдоль и поперек. А Вамбау знал  этот
вальс по пластинке Рубашкина. Как жаль, что Вамбау не слушал Тома Уэйтса!  В
71-м году этот безумец с июля по  декабрь  записывал  в  Лос-Анджелесе  свои
романсы, можно сказать. А что это, как  не  романс,  -  "Я  ваша  полуночная
проститутка" под фортепьяно или под гитару акустиче-скую "Песня Франка"?! Но
в том-то и дело, что это современные, живущие со своим временем,  романсы  -
поэтому и  проститутка,  и  женщина,  которая  "сломала"  Франка,  и  подача
интонационная и инструментальная своего времени: циничная, хотя и  лиричная,
ущербная, потому что все "революции" уже просрали, самоироничная, потому что
уже совершили все трипы* для приближения сатисфакшен, а  оно  все  равно  не
приходит и не  придет,  поэтому  чрезвычайная  тоска.  Но  эта  же  тоска  у
Рубашкина нравилась, видимо, больше тем, что  принадлежала  какой-то  другой
эпохе и другому миру-душе, выдержана временем была.
   Жарптицын вставил в мои дрожащие пальцы  пластиковый  стаканчик  с  кофе.
Коленки у меня тоже дрожали, но они были прикрыты белыми ботфортами. Вообще,
мой вн