Может  быть,  единственный  из  всех, кого я знаю. Какой-то мудрый
инстинкт  подсказал  мне,  чтобы  я  познакомился  с  ним  после  записи той
передачи  о работе адвоката для бедных. Я рад, что не пошел к нему в контору
и не признался насчет Пердиты".
     Прячась  в  колледже,  Вилли  стал видеться с Перси Кейто гораздо чаще,
чем  во все последние месяцы. Они по-прежнему оставались друзьями, но разные
интересы  отдалили их друг от друга. Теперь Вилли больше знал о Лондоне и не
нуждался  в  гиде  и  помощнике,  роль  которого  раньше  выполнял  Перси. И
вечеринки  с  Перси,  Джун  и другими - в том числе неудачниками, пьяницами,
невротиками,  то  есть  истинными  представителями богемы, - эти вечеринки в
дешевых  ноттинг-хиллских  квартирах  уже не казались ему столь ослепительно
светскими.
     Перси  одевался с шиком, как всегда. Но лицо его изменилось; он утратил
часть своей бодрости. Он сказал:
     -  Похоже, теперь старик потеряет свои владения. Газетчики не дадут ему
выйти  сухим из воды. Но он пытается и меня утопить вместе с собой. Он может
быть  очень  жестоким.  Он  так  и  не простил мне того, что я от него ушел.
Газетчики  раскопали  кое-какие  сведения  о  домах  старика  и  о  методах,
которыми  он  пользовался  в  Ноттинг-хилле, и кто-то пустил слух, что я был
его  правой  рукой среди черных. Каждый день я разворачиваю газету в комнате
отдыха  и  жду,  что  увижу  там  свое имя. Администрации это не понравится.
Платить  стипендию  черному  жулику  из Ноттинг-хилла. Они наверняка выгонят
меня на улицу. А я не знаю, куда мне идти, Вилли.
        Вилли  получил  письмо  из  Индии.  Конверты,  присланные  из  дома,
отличались  от других. Они были сделаны из вторичного сырья, а склеивали их,
скорее  всего,  на  базаре,  в  задней комнате какой-нибудь лавки, торгующей
писчебумажными  принадлежностями:  там  сидели  на  полу мальчишки из бедных
семей  и  орудовали кто широкими ножами для разрезания бумаги (поблизости от
собственных  ног),  кто кисточками с клеем. Вилли легко мог представить себя
на  их  месте, без всякой надежды на будущее. Поэтому уже сам вид посланий с
родины   действовал  на  него  угнетающе,  и  эта  подавленность  не  всегда
проходила даже после прочтения письма, когда ее причина успевала забыться.
     Почерк  на  конверте  был  отцовский.  С  теплым  чувством,  которое он
недавно  начал  питать  к  отцу, Вилли подумал: "Бедняга прослышал о здешних
беспорядках и заволновался. Наверное, решил, что они похожи на наши".
     Он  прочел: "Дорогой Вилли, надеюсь, что между отправкой этого письма и
тем  днем,  когда ты его получишь, не случится ничего неожиданного. Обычно я
не  пишу,  потому  что  у  меня не бывает новостей, по крайней мере таких, о
которых  я  считаю  нужным  тебе  написать.  Но  сейчас я хочу сообщишь тебе
новости  о  твоей  сестре  Сароджини.  Не  знаю, как ты к ним отнесешься. Ты
знаешь,  что  в  ашрам  приезжают  люди  со всего света. Ну так вот, недавно
приехал  один  немец,.  Он  уже  пожилой и вдобавок хромой. Но это не важно.
Короче  говоря,  он  попросил отдать за него Сароджини, что мы и сделали. Ты
знаешь,  я всегда считал, что единственная надежда для Сароджини - это выйти
замуж  за  иностранца,  но  должен признаться, что такой поворот застал меня
врасплох.  Я уверен, что где-нибудь у него уже есть жена, но, может быть, не
стоит  задавать  слишком,  много  вопросов. Он фотограф и рассказывал, как в
конце  войны,  в  Берлине,  стрелял из пулемета по русским танкам, когда его
товарищ  уже бросил свой пулемет и плашмя лежал на земле, бормоча от испуга.
А  сейчас  он снимает фильмы о революциях и этим живет. Необычная профессия,
но  в  наши  дни  каждый  находит свою дорогу (Что правда то правда, подумал
Вилли.),  и  ты, конечно, скажешь, что не мне судить других. Он с партнерами
собирается  снять  фильм  о  Кубе.  Это  место, где делают сигары. Наш немец
хочет  присоединиться  к  человеку  по  имени  Говия или Говара - в общем, с
именем  вроде тех, что носят уроженцы Гоа[16], - а потом поедет куда-то еще.
Твоя  мать  очень рада сбыть дочку с рук, но ты не удивишься, если я замечу,
что  она  старается этого не показывать. Не знаю, чем все это кончится и как
дело  в  конце  концов  обернется  для  бедной  Сароджини. Ну вот пока и все
новости".
     Вилли  подумал:  "Это лишнее подтверждение того, чему я научился, когда
приехал  сюда.  Все  идет  вкривь  и  вкось.  Мир  давно  уже  должен был бы
остановиться, но он катится вперед".

III
                               Второй переезд

     Однажды  Вилли  вспомнил, что он уже довольно давно не видел в колледже
Перси  Кейто.  Поспрашивав  у  других,  он  выяснил, что Перси собрал вещи и
покинул  колледж,  никому  ничего не сказав. Никто точно не знал, где сейчас
Перси,  но  предполагали, что он уехал из Лондона и вернулся в Панаму. Вилли
расстроился,  услышав  об  этом.  У него было такое чувство - особенно после
беспорядков  в  Ноттинг-хилле,  -  что  весь ранний этап его жизни в Лондоне
окончательно  ушел  в  прошлое. Перси говорил, что опасается, как бы его имя
не  появилось в газетах. Но, хотя в течение нескольких недель в прессе много
писали  о  рэкетирах,  бравших мзду с жильцов в Ноттинг-хилле, имя Перси там
не  упоминалось,  и  Вилли подумал, что Перси отправился на родину по другой
причине:  наверное, он заметил приближение гораздо более серьезной опасности
и,  осторожный, как всегда, решил уехать из Лондона загодя. Вилли чувствовал
себя  покинутым  и  беззащитным.  Лондонская  жизнь лишилась для него всякой
привлекательности,  и  он, как в самом начале, стал задумываться о том, куда
лежит его путь.
     Его  сестра  Сароджини  написала  ему  из  Германии,  Вилли не хотелось
вскрывать  конверт. Он со стыдом вспомнил, какой восторг охватывал его дома,
в  ашраме  или  в  миссионерской  школе,  при виде немецкой или любой другой
заграничной  марки  на  письме.  Рассматривая  заграничную марку, он начинал
мысленно  представлять  себе  ту  страну, откуда пришло письмо, и написавший
его человек казался ему счастливцем.
       "Дорогой  Вилли,  интересно,  знаешь  ли  ты,  как  мы  все  за  тебя
беспокоимся.  Ты  не  пишешь,  и  мы  не имеем понятия о том, как твои дела.
Можно  ли  получить  в  твоем колледже ученую степень, и если да, поможет ли
она  тебе  найти  работу?  У  тебя  перед  глазами пример отца, и если ты не
примешь  какие-нибудь  меры,  то  кончишь бездельником, как он. Такое бывает
сплошь и рядом".
     "А  я еще волновался за нее, - подумал Вилли. - Мне казалось, что у нее
нет  никаких  надежд, и я был готов на все, чтобы помочь ей добиться счастья
в  жизни.  Но  вот  приезжает  этот старый немец, и наша безобразная малютка
Сароджини  преображается.  Она  становится  полноценной  замужней  женщиной,
словно  эта  женщина  пряталась  в  ней  с  самого  начала.  Можно  сказать,
повторяет  судьбу матери. У меня такое чувство, будто меня высмеяли со всеми
моими волнениями и любовью. Я не уверен, что мне нравится такая Сароджини".
     "Мы  с  Вольфом  собираемся  на  Кубу  и  в  другие  места. Вольф много
рассказывает  мне  о  революционных  идеях.  В  этом  он похож на дядю нашей
матери,  но  у  него  больше  возможностей,  он  лучше образован и, конечно,
гораздо  больше поездил по свету, чем наш бедный дядя. Я хотела бы, чтобы ты
брал  пример  с  этих своих родственников, - тогда ты увидишь, сколько всего
еще  нужно  совершить  в  нашем  мире и как эгоистично ты растрачиваешь свою
жизнь  в Лондоне, занимаясь всякой ерундой и даже не понимая, зачем все это.
Мы  с  Вольфом  пробудем  в  Германии еще с месяц. Вольфу надо встретиться с
разными  людьми  с  киностудии  и  из  правительства.  Когда все уладится, я
приеду в Лондон на несколько дней, чтобы повидаться с тобой".
     "Пожалуйста,  не  надо,  Сароджини,  -  подумал Вилли. - Пожалуйста, не
приезжай".
     Но  она все-таки приехала, как обещала, и на три-четыре дня перевернула
вверх  тормашками  всю  его  жизнь.  Она  остановилась в маленькой гостинице
неподалеку  от  колледжа  -  она  сама  заказала  там номер еще до того, как
уехала  из Германии, - и взяла себе за правило ежедневно приходить к Вилли и
готовить  ему примитивный обед. Его она ни разу ни о чем не попросила - сама
купила  дешевые  кастрюли,  сковороды, ножи и ложки, нашла зеленщика, каждый
день  приносила  свежие  овощи  и  стряпала на маленьком электрообогревателе
прямо  у  Вилли  в комнате. Она клала обогреватель плашмя и ставила кастрюли
на  защитную  решетку  над  раскаленными электрическими спиралями. Потом они
ели  с  бумажных тарелок, и Сароджини мыла посуду в конце коридора, где была
общая  раковина.  Сароджини  никогда  не  умела  хорошо готовить, и стряпня,
которой  она  потчевала  Вилли, была просто ужасна. Ее запах не выветривался
из  комнаты.  Вилли боялся, что его накажут за нарушения правил общежития, и
еще  сильнее  боялся,  что  люди увидят маленькую черную повариху, неряшливо
одетую  -  в  носках  и  кардигане  поверх  сари,  - которая приходилась ему
сестрой.  Позабывшая  о  своей прежней робости, но еще плохо разбиравшаяся в
том,  что творится вокруг, она за пять минут выболтала бы все подробности об
их семье и происхождении, которые Вилли так тщательно скрывал. Она спросила:
     -  Когда  ты получишь эту вашу замечательную степень или диплом, что ты
будешь  с  ними  делать? Найдешь место учителя в какой-нибудь жалкой школе и
спрячешься там на весь остаток жизни?
     -  Наверное, ты об этом не знаешь, но я написал книгу, - ответил Вилли.
- Она выйдет в следующем году.
     -  Что  за  чепуха.  Разве  кто-нибудь,  здесь  или  где бы то ни было,
захочет  читать книгу, которую написал ты? Сам знаешь, что нет. Помнишь, как
ты собирался стать миссионером?
     - Я только хотел сказать, что мне надо дождаться выхода книги.
     -  А потом ты будешь ждать еще чего-нибудь, а потом еще. И кончишь, как
отец.
     После  отъезда  Сароджини  запах  ее  стряпни  держался в комнате Вилли
несколько  дней.  По  ночам Вилли чувствовал этот запах на своей подушке, на
своих волосах и руках.
     Он  подумал:  "То,  что  она говорит, правильно, хотя и вызывает у меня
раздражение.  Я  не знаю, к чему стремлюсь. Дни просто текут мимо. Я не хочу
возвращаться  на родину: два с половиной года я прожил свободным человеком и
уже  не  смогу  вернуться к старому. Мне не нравится перспектива женитьбы на
ком-нибудь  вроде  Сароджини,  а  если  я  вернусь  домой,  это  обязательно
случится.  Если  я  вернусь, мне придется вести ту же борьбу, какую вел дядя
моей  матери.  Но  я  не  хочу  вести  эту  борьбу.  Это  значит тратить мою
драгоценную  жизнь  впустую.  Есть  другие, которым нравится такая борьба. И
еще  в  одном отношении Сароджини права. Если я получу диплом учителя и решу
остаться  здесь  преподавать, это будет означать, что я спрятался. К тому же
преподавать  в  районе  вроде  Ноттинг-хилла наверняка не слишком приятно, а
меня  отправят  именно  в  такой  район. И я буду ходить туда и бояться, что
нарвусь  на  какую-нибудь банду и меня зарежут, как Келсо. Это еще хуже, чем
вернуться  домой.  И  еще,  если я останусь здесь, я все время буду пытаться
затащить  в  постель  подруг моих друзей. Я обнаружил, что в этом нет ничего
сложного.  Но  все  равно  это  нехорошо  и  когда-нибудь  навлечет  на меня
неприятности.  Беда  в  том,  что я не могу отправиться в город и найти себе
девушку  самостоятельно. Никто меня этому не учил. Я не знаю, как заговорить
с  незнакомой девушкой, когда можно до нее дотронуться, взять ее за руку или
попытаться  ее  поцеловать. Когда отец рассказывал мне историю своей жизни и
жаловался  на  свою  сексуальную  неумелость, я смеялся над ним. Тогда я был
ребенком.  Но теперь оказалось, что я ничем не лучше моего несчастного отца.
Все  мужчины  должны  учить  своих  сыновей искусству обольщения. Но в нашей
культуре  нет  места  обольщению.  Наши браки планируются заранее. Искусство
секса  отсутствует. Здесь некоторые ребята говорят со мной о Камасутре. Дома
никто  о  ней  не говорил. Это книга для представителей высшей касты, и хотя
мой  несчастный  отец  - брамин по происхождению, вряд ли он когда-нибудь ее
видел.  Это  философско-практическое руководство по сексу принадлежит нашему
прошлому,  а  тот мир был разрушен и уничтожен мусульманами. Теперь мы живем
как  мелкие  животные  в  одной  яме, не брезгующие кровосмешением. Лезем ко
всем  своим  родственницам и постоянно полны стыда. Дома никто не говорил со
мной  о  сексе  и  обольщении,  а  теперь  я  обнаружил,  что  это важнейшее
искусство,  которым  должны  владеть  все  мужчины. Маркус, и Перси Кейто, и
Ричард  -  большие  специалисты в этом деле. Когда я спросил у Перси, как он
этому  научился, он ответил, что начинал с малого - щупал, а потом насиловал
маленьких  девочек.  Тогда это вызвало у меня возмущение. Но теперь я уже не
так возмущен".
     Однажды рано утром он позвонил Пердите.
     - Пожалуйста, приходи в выходные ко мне в колледж.
     - Это глупо, Вилли. И нечестно по отношению к Роджеру.
     -  Да,  нечестно.  Но ты мне нужна, Пердита. В прошлый раз у меня плохо
получилось.  Но  я  тебе объясню. Все дело в воспитании. Я хочу заниматься с
тобой  любовью,  ужасно  хочу,  но  как только наступает решительный момент,
старые  представления  берут верх, я начинаю стыдиться и бояться сам не знаю
чего,  и  все  идет  насмарку.  Но  в  этот раз будет по-другому. Дай только
попробовать.
     - Ох, Вилли. Ты это уже говорил. Она не пришла.
     Вилли  отправился искать Джун. Он не видел ее уже несколько месяцев. Он
не  знал,  что произошло с тем домом в Ноттинг-хилле и смогут ли они теперь,
после  беспорядков  в  этом  районе,  снова  туда  поехать. Но в парфюмерном
отделе  "Дебнемз"  Джун  не  оказалось. Другие девушки, накрашенные, как и в
прошлый  раз,  встретили  Вилли  нелюбезно. Одна-две даже отпрянули от него,
когда  он подошел, - должно быть, их напугал его решительный вид. Наконец он
отыскал  девушку, которая объяснила ему, куда пропала Джун. Оказывается, она
вышла  замуж- и не за какого-то нового знакомого, а за своего друга детства,
которого  знала  с  двенадцати лет. Эта романтическая история явно произвела
на девушку, которая рассказывала ее
     Вилли,  огромное  впечатление:  в  ее  глазах под фальшивыми ресницами,
крашеными  веками  и нарисованными бровями светилось искреннее чувство. "Они
всюду  ходили  вместе.  Прямо  как  брат  и  сестра.  Правда, занятие у него
необычное.  Работает в похоронном бюро. Это у них семейное. Но Джун говорит,
если  ты  с детства к этому привыкнешь, все воспринимается по-другому. Они с
Джун  иногда  вместе  устраивали  похороны.  А на свадьбу поехали в старом "
роллс-ройсе".  Ее  родные  арендовали  его  за двадцать пять фунтов. Большие
деньги,  но  ради  такого  дела не жалко. Джун увидела утром - едет классная
машина.  За  рулем  сидит  человек из агентства. Форменная фуражка и все как
полагается.  Она  сказала отцу: "Неужели это вы его наняли? Признавайся!" Он
ответил,  что  нет  -  просто  едет,  наверное,  на  соревнования  старинных
автомобилей.  Ну  а  потом, конечно, все выяснилось. Прямо как брат и сестра
они были. В наши дни такое не часто случается".
     Чем  больше  девушка  говорила, чем подробнее описывала Вилли спокойную
жизнь в Криклвуде, жизнь семьи и друзей с ее удовольствиями и развлечениями,
тем  сильнее  Вилли  чувствовал  себя  отщепенцем,  изгоем.  Если  бы  Вилли
научился  пить  и  усвоил  связанный  с  этим стиль поведения, он, наверное,
пошел бы в паб. Но вместо этого он решил отправиться на поиски проститутки.
     В  тот же день поздним вечером он пришел на Пиккадилли-сёркус. Побродил
по  окрестным  улочкам, украдкой поглядывая на агрессивных, угрожающего вида
прохожих.  Он  бродил,  пока  не  устал.  Около  полуночи  он  зашел  в ярко
освещенное  кафе.  Там было полно проституток - грубых, непривлекательных, с
глупыми  лицами.  Большинство  из  них  пили  чай  и курили, а некоторые ели
мягкие  белые  булки  с  сыром.  Они говорили с разным акцентом. Одна девица
сказала  другой: "У меня осталось пять штук". Она имела в виду презервативы:
вынула  их  из  сумочки  и  сосчитала. Вилли вышел и снова побрел куда глаза
глядят.  На  улице  было  спокойнее.  В  одном  переулке он заметил девушку,
которая  мирно  говорила о чем-то с мужчиной. Из любопытства он направился к
ним.  Вдруг  какой-то  другой человек сердито закричал: "Что это ты делаешь,
черт  побери?"  -  и пересек улицу. Он кричал не на Вилли, а на девушку. Она
отошла  от мужчины, с которым беседовала. На ее волосах, на лбу, на ресницах
было  что-то  вроде блестящей пыли. Она сказала сердитому с лысиной, который
кричал:  "Это  мой  знакомый.  Он  служил  в  ВВС, когда я служила в женском
батальоне".
        Позже,  чтобы  избежать  окончательного  поражения,  Вилли  все-таки
заговорил  с  одной женщиной. Он не глядел ей в лицо. Он просто пошел за ней
следом.  Она  привела  его  в жарко натопленную комнатку, где пахло духами и
мочой,  если  не  чем-то  похуже.  Вилли  чувствовал  себя отвратительно. На
женщину  он  не смотрел. Они не разговаривали. Он сосредоточился на себе, на
раздевании,  на своей мужской силе. Женщина разделась только наполовину. Она
сказала  Вилли  неприятным,  хрипловатым голосом: "Носки можешь не снимать".
Странные  слова,  часто  слышанные  раньше, но никогда еще не имевшие такого
буквального  смысла.  Она  сказала: "Поосторожнее с моими волосами". У Вилли
наступила  эрекция,  но  он  не  испытывал  никаких приятных ощущений, а без
этого  ничего  не  выходило. Вилли стало стыдно. Он вспомнил слова из старой
библиотечной  книги  о  сексе  -  слова, когда-то воспринятые им как укор. И
подумал:  "Может  быть,  я  стал  половым гигантом". В тот же момент женщина
сказала  ему:  "Е.... как англичанин". Через несколько секунд она оттолкнула
его от себя. Он не сопротивлялся - покорно оделся и пошел обратно в колледж.
Его мучил стыд.
     Несколько  дней  спустя,  проезжая  мимо автовокзала "Виктория", откуда
отправлялись  автобусы  в  провинцию (Вилли тоже ехал на автобусе, только на
городском),  он  совершенно  отчетливо  увидел ту самую проститутку, которой
заплатил   половину  своего  недельного  прожиточного  минимума.  Низенькая,
обыкновенная,  ничем  не примечательная без броской косметики и претензий на
порочность,  она  явно  приехала  в Лондон на несколько ночей, чтобы немного
подработать, а теперь возвращалась домой.
     "Если  я  здесь  останусь,  это  унижение  будет повторяться, - подумал
Вилли. - Я должен последовать примеру Перси. Надо уезжать отсюда".
     Он  не  представлял  себе,  куда можно уехать. В этом отношении Перси -
менее  привязанный  к  одному  месту в мире, поскольку еще его отец сбежал с
Ямайки,  чтобы  влиться в безликие толпы чернокожих рабочих на строительстве
Панамского  канала,  -  имел  перед  ним  преимущество.  Перси мог поехать в
Панаму  или на Ямайку, а если бы захотел, то и в Соединенные Штаты. Вилли же
мог    только  вернуться  в  Индию,  но  такой  вариант  его  не  устраивал.
Единственным,  что  у  него  осталось,  была  надежда, граничившая с верой в
волшебство:  он  надеялся,  что в один прекрасный день случится какое-нибудь
важное  событие, на него снизойдет озарение и сама судьба отправит его туда,
где  ему  положено оказаться. А пока ему следовало лишь готовиться к этому и
быть настороже, чтобы не упустить момент.
     Тем  временем  можно  было дожидаться выхода книги и получения диплома.
Он  спрятался  в  колледже  и  засел  за  скучные учебники, мечтая скорее об
освобождении, чем о дипломе в качестве награды за этот труд. И именно тогда,
когда  он  попытался  забыть  о  мире, мир словно сам забыл о нем. В течение
нескольких  недель Вилли не получал ни заказа на сценарий от продюсера с Би-
би-си,  ни  записки  от  Роджера, ни как