олько продюсер
объяснил  ему,  на  какую  тему  и  в каком ключе нужно писать, пятиминутный
отрывок  сложился  у  него  в  голове.  Первые ростки веры на субконтиненте,
отраженные    в    семейных  преданиях  (надо  будет  посмотреть  кое-что  в
энциклопедии);  чувство  отрезанности от всей остальной Индии; поверхностное
представление  о других индийских религиях; затем рассказ о том, как в эпоху
британского  владычества  его предки становятся общественными деятелями, по-
христиански    совестливыми,    защитниками  прав  трудящихся  (здесь  можно
упомянуть  о  дяде  матери,  выступавшем на митингах в красном шарфе); учеба
автора   в  миссионерской  школе,  где  он  неожиданно  для  себя  узнает  о
противоречиях между потомственными христианами и новыми адептами этой веры -
людьми   вне  общества,  угнетенными,  чья  жизнь  полна  неурядиц;  тяжелое
испытание  для  автора, но именно оно в конце концов привело его к пониманию
и  приятию  не  только новых христиан, но и более широкого мира индийцев, не
входящих  в  лоно церкви, тех самых индийцев, на которых его предки смотрели
свысока.
     Он  написал  весь  сценарий  меньше чем за два часа. Это было все равно
что  делать  уроки  в  миссионерской  школе:  он знал, чего от него ожидают.
Неделю спустя
     Он  подписал  длинное  соглашение  о  получении займа в двадцать четыре
фунта,  и  ему, как жильцам Перси, приехавшим в Лондон из Вест-Индии, выдали
маленькую  расчетную  книжку  -  почему-то  в  твердой  обложке,  словно  ее
полагалось  долго  хранить, - по которой он каждую неделю обязан был вносить
очередную плату.
     С  машинкой  дело  пошло  еще быстрее. Он начал понимать, что текст для
радиопрограммы  не  должен быть перегруженным. Теперь он знал точно, сколько
именно  материала  умещается  в  пятиминутное  выступление  -  как  правило,
достаточно  было  трех-четырех  опорных точек, - и не тратил время на поиски
информации,    которую    не   собирался  использовать.  Он  познакомился  с
продюсерами  и  директорами  студий,  с  другими авторами. Некоторые из этих
авторов  были профессионалами. Они жили в пригородах и приезжали в Лондон на
электричке  с  большими портфелями, где лежало множество маленьких сценариев
для  разных  программ  и  наброски  к  еще не написанным сценариям. Это были
занятые  люди,  планирующие  свою  работу на недели и месяцы вперед, и им не
хотелось  дважды  отсиживать  запись получасовой журнальной программы. Чужие
сценарии  они слушали со скучающим выражением, и Вилли научился напускать на
себя такой же скучающий вид, когда они читали свои.
      Но  Роджер  его  очаровал.  Роджером  звали  молодого  юриста,  только
начинающего  свою  карьеру. Вилли целиком прослушал смешной сценарий Роджера
о  его  участии  в  правительственной программе юридической помощи неимущим:
Роджер  защищал  людей,  у  которых  не  хватало  денег на гонорар адвокату.
Бедняки,  с  которыми  Роджер  имел  дело,  были  ворчунами,  обманщиками  и
большими  почитателями  закона. Сценарий начинался и заканчивался тем, как в
кабинет  к  Роджеру  приходит толстая старуха из рабочих и говорит: "Это вы,
что  ли,  бедный  юрист?"  В  первый  раз  Роджер  постарался проявить к ней
участие. Во второй - вздохнул и сказал: "Да, это я".
     Вилли  не  скрывал  своего восхищения во время записи и после, и Роджер
пригласил его в клуб Би-би-си. Когда они сели, Роджер сказал:
     - Вообще-то я не член. Но это удобно.
     Роджер  попросил Вилли рассказать о себе, и Вилли назвал ему колледж, в
котором учился.
     - Так ты собираешься стать учителем?
     -  Вряд  ли,  -  ответил  Вилли.  И  это  было  правдой.  Он никогда не
собирался  стать  учителем.  Ему  вспомнилось  подходящее  выражение,  и  он
добавил: - Я просто убиваю время.
     - Вот и я тоже, - сказал Роджер.
     Они  подружились. Роджер был высоким и носил темные двубортные костюмы.
Его  повадки  и манера держаться, его речь (он часто соскальзывал в какую-то
странную  официальность  и  начинал говорить законченными, сбалансированными
фразами,  что  казалось  Вилли  признаком незаурядного ума) - все это Роджер
приобрел  благодаря  своей  семье,  своей  школе, своему университету, своим
друзьям,    своей  профессии.  Но  Вилли  думал,  что  все  это  его  личные
достоинства.
     Однажды  он  заметил,  что  Роджер  носит  подтяжки. Это его удивило. В
ответ на его вопрос Роджер сказал:
     -  У меня же ни талии, ни бедер. Не то что у тебя, Вилли. Я прямой, как
палка.
       Они  встречались  примерно  раз  в  неделю.  Иногда  обедали  в  Доме
правосудия  - Роджеру нравились пудинги, которые там готовили. Иногда ходили
в  театр:  каждую  неделю  Роджер  посылал  "репортаж  из  Лондона"  в  одну
провинциальную  газету  и  всегда мог достать билеты на спектакли, о которых
собирался  писать.  Иногда  они  отправлялись на бедную улочку поблизости от
Марбл-Арч    посмотреть,  как  идет  ремонт  купленного  Роджером  домика  -
крохотного, низкого, с плоским фасадом. Объясняя эту покупку, Роджер сказал:
"У  меня  был  небольшой капитал. Чуть меньше четырех тысяч фунтов. Я решил,
что  лучше  всего  вложить  его в лондонскую недвижимость". Роджер говорил о
крошечном  домике  и  подчеркивал  скромность  своих  средств,  но Вилли был
потрясен,  и  не только четырьмя тысячами фунтов, но и уверенностью Роджера,
его  знаниями и словами, которые он употреблял: "капитал", "недвижимость". И
-  так  же  как, спускаясь по Кингзуэю к Буш-Хаусу, чтобы записать рассказ о
своем  индийско-христианском  происхождении,  Вилли  впервые  ощутил  силу и
могущество  довоенной Англии - теперь, благодаря своей дружбе с Роджером, он
почувствовал,  что  постепенно начинает видеть сквозь многие запертые двери,
и  перед ним смутно забрезжил новый образ Англии, очень далекой от студентов
его  колледжа и прожигателей жизни из кругов иммигрантской богемы в Ноттинг-
хилле.
     Однажды  Перси  Кейто  сказал  Вилли  с  нарочито утрированным ямайским
акцентом:
     -  Чтой-то  стряслось,  братишка  Вилли?  Видать, какая-то девчонка так
подсластила тебе жизнь, что ты совсем позабыл своего старого дружка Перси. -
Потом, уже нормальным голосом, добавил: - Джун про тебя спрашивала.
     Вилли  подумал  о  комнате,  в  которую она его водила. Наверняка они с
Перси  часто  там  встречались.  Он  вспомнил  грязный  туалет и чернокожего
человечка,  который  так  ими  заинтересовался, - человечка, явно только что
прибывшего  с  островов,  все  еще  в  широкополой  ямайской шляпе и старых,
рассчитанных  на  жару штанах от костюма "зут". Теперь он смотрел на то, что
произошло  тогда, словно издалека. А в обществе Роджера это и вовсе казалось
тайной за семью печатями.
     Как-то Роджер сказал ему:
     -  Я  до  сих  пор не имею понятия о том, какие у тебя планы. Может, ты
собираешься    заняться  фамильным  бизнесом?  Ты  случайно  не  из  богатых
бездельников?
     Вилли  давно  уже  научился скрывать замешательство, которое вызывали у
него подобные вопросы. Вот и теперь он невозмутимо ответил:
     - Я хочу писать.
     Но он солгал. Эта идея пришла ему в голову только сейчас и лишь потому,
что  Роджер,  смутив Вилли, вынудил его думать быстрее, и еще потому, что по
прежним  разговорам  с  Роджером он знал, как его друг любит читать и как он
уважает современных английских авторов - Оруэлла, Во, Пауэлла, Коннолли.
     Роджер был разочарован. Тогда Вилли добавил:
     -  Можно я покажу тебе кое-что из моих вещей? Он перепечатал на машинке
несколько  историй  из  тех,  что  были  написаны  им в миссионерской школе.
Однажды  вечером  он  взял  их  и  отправился  к Роджеру. Они пошли в паб, и
Роджер  прочитал  сочинения  Вилли,  сидя  за  столиком напротив него. Вилли
никогда  не  видел Роджера таким серьезным. "Настоящий юрист", - подумал он.
И  забеспокоился.  Его волновали не столько эти истории, написанные, в конце
концов, уже давно. Чего он не хотел терять, так это дружбы с Роджером.
     Наконец Роджер заговорил:
     -  Я знаю слова твоего знаменитого тезки и друга семьи насчет того, что
у  рассказа  должны быть начало, середина и конец. Но на самом-то деле, если
вдуматься,  жизнь  устроена  не  так.  У жизни нет ясно выраженного начала и
аккуратного  конца. Жизнь всегда продолжается. Ты можешь начать с середины и
кончить  серединой,  и  в  рассказе уже будет все что нужно. Эта история про
брамина,  сокровище  и человеческие жертвы - ее можно было бы начать с того,
как  вождь  племени  приходит к брамину в его обитель. Он начинает с угроз и
кончает  пресмыкательством, но когда он уходит, нам должно быть понятно, что
он  замышляет  ужасное  убийство. Ты читал Хемингуэя? Тебе надо почитать его
ранние  рассказы.  Там есть один, который так и называется - "Убийцы". Всего
несколько  страниц,  почти  сплошной  диалог.  Двое  мужчин приходят ночью в
пустое  дешевое  кафе.  Садятся  там  и ждут старого мошенника, которого они
подрядились  убить.  Вот  и все. В Голливуде сделали из этого хороший фильм,
но  рассказ  еще  лучше. Я знаю, что ты написал эти рассказы в школе. Но они
тебе  нравятся.  Что  меня  интересует как юриста - это то, что ты не хочешь
писать  о  реальных вещах. Я много раз беседовал с людьми, которые что-то от
меня  скрывали,  и  я  чувствую: у автора этих рассказов есть свои тайны. Он
словно прячется.
     Вилли  был  уничтожен.  Он  сгорал  со  стыда. На его глаза навернулись
слезы.  Он  протянул  руку  через  стол,  взял  свои  истории и одновременно
поднялся с места.
     - Есть вещи, о которых лучше говорить прямо, - сказал Роджер.
     Вилли  ушел из паба, думая: "Я никогда больше не увижусь с Роджером. Не
надо было показывать ему эти старые истории. Он прав, вот что самое худшее".
     Горюя  об  утраченной  дружбе,  он  стал чаще вспоминать о Джун и об их
свидании  в  Ноттинг-хилле.  Он  гнал  от себя эти мысли, но через несколько
дней  все  же  пошел  искать ее. Он доехал на метро до "Бонд-стрит". Был час
обеденного  перерыва. Пересекая дорогу по направлению к "Дебнемз", он увидел
Джун  с подругой, идущих ему навстречу. Она его не заметила. Склонив голову,
она  болтала  со  своей  спутницей и была совсем не похожа на ту молчаливую,
надушенную,  соблазнительную девушку, которую он помнил. Даже цвет ее лица -
и  тот  изменился.  Увидев  ее  теперь - вместе с приятельницей, почти что в
домашних  условиях,  она  выглядела  лишенной прежнего сексуального обаяния,
даже  чуть  обрюзгшей,  - Вилли понял, что ему не хочется с ней здороваться.
Они  едва  не  задели  друг  друга.  Она его не заметила. Он слышал, как она
тараторит.  "Вот  такая  она  в  Криклвуде,  - подумал он. - Скоро она будет
такой всегда".
     Ему  стало  легче.  Но  в то же время он почувствовал себя отверженным.
Примерно  то  же  самое  было  на  родине  -  давным-давно,  как  ему теперь
представлялось,  - когда он начал ненавидеть школу при миссии и отказался от
своей  прежней  мечты  стать  таким  же  миссионером,  как  его  учителя,  и
путешествовать по свету.
     Несколько  дней спустя он зашел в книжную лавку и за два шиллинга шесть
пенсов  купил  пенгуиновский  сборник  ранних  рассказов  Хемингуэя.  Первые
четыре    страницы    "Убийц"   он  прочел  еще  в  лавке.  Ему  понравилась
неопределенность  места  действия  и  общая загадочность, а диалог показался
певучим.  На  последних  страницах,  когда  загадочность отчасти рассеялась,
текст  был уже не таким мелодичным, но Вилли решил, что ему стоит переписать
свой рассказ "Жизнь, полная жертв" так, как советовал Роджер.
     В  новом варианте рассказ должен был состоять почти целиком из диалога.
В  диалог  нужно было вложить все. Место действия, герои - всего этого можно
было  не  объяснять.  Таким  образом  сразу снимались многие трудности. Едва
Вилли  взял  в руки перо, как рассказ переписался сам собой; и хотя при этом
он  потерял  почти  всякое сходство с первоначальным сочинением Вилли, в нем
теперь  стало  больше  его  подлинных  чувств.  Заглавие  Вилли изменил на "
Жертву".
     Роджер  упомянул  о  фильме  "Убийцы".  Вилли  его  не видел. Ему стало
интересно,    что   киношникам  удалось  сделать  из  этого  рассказа.  Ради
любопытства  он  попытался  себе  это представить. Его мысль работала в этом
направлении  следующие  несколько  дней, и по ходу дела ему пришло в голову,
что  в  голливудских фильмах есть сцены и даже целые эпизоды, которые он мог
бы  записать в манере своей "Жертвы", не конкретизируя фон. В первую очередь
это  касалось  гангстерских  фильмов  с  Кэгни  и  "Высокой Сьерры" с Хамфри
Богартом.  Одно  из  его  первых  самостоятельных  сочинений,  написанных  в
миссионерской  школе,  было примерно в этом роде. Тогда он описал человека (
непонятно,  из  какой  страны  и  из  какого  круга), который по неизвестной
причине ждет кого-то в неопределенном месте и курит, чтобы скоротать время (
там  много  говорилось  о  сигаретах и спичках), прислушиваясь к шуму машин,
хлопанью  дверей  и  шагам  снаружи.  В конце (сочинение занимало всего одну
страницу)  некто  приходил,  и  ожидавший  его  человек изливал на него свое
раздражение.  На  этом  Вилли закончил рассказ, потому что так и не придумал
сюжета.  Он  не знал ни что было раньше, ни что будет потом. Но теперь, взяв
за   основу  эпизоды  из  фильмов  Кэгни  и  Богарта,  он  мог  об  этом  не
беспокоиться.
     Рассказы  придумывались  легко.  За  неделю  он  написал  шесть штук. "
Высокая  Сьерра"  дала  ему три сюжета, и он видел, что оттуда можно извлечь
еще  три  или  четыре.  Облик  персонажа  из  фильма  менялся  от рассказа к
рассказу,  так  что из каждого первоначального героя Кэгни или Богарта вышло
по  два-три  разных  человека.  Как  и  в  "Жертве", действие всех рассказов
происходило  непонятно  где.  Но  пока  он  писал,  этот  неопределенный фон
становился  более  четким,  обретал  конкретные черты: получался то дворец с
куполами  и башенками, то учреждение с рядами слепых окон на трех этажах, то
загадочный  военный  городок  с  окаймленными  белым  бордюром  дорогами, по
которым  почему-то  никто  не  ездит, то университет с киосками во дворе, то
пара  древних  храмов,  куда  в определенные дни стекается празднично одетая
публика,  то рынок с прилепившимся к нему скопищем разнокалиберных лачуг, то
жилище  отшельника  -  хитреца,  выдающего  себя  за  святого,  то зловонные
сыромятни  за городской околицей, на которых работают исключительно цветные.
К    удивлению  Вилли,  эти  заимствованные  истории,  не  имеющие  никакого
отношения  к  его  собственному  опыту,  и  герои, совсем не похожие на него
самого,  позволяли ему выражать свои истинные чувства гораздо свободнее, чем
тогда,  когда он придумывал свои осторожные, полные намеков школьные притчи.
Он начал понимать - на подобные темы их заставляли писать эссе в колледже, -
почему  Шекспир  никогда  не  сочинял  пьес  на  сюжеты из своей собственной
жизни  и  жизни  тех,  кто  его  окружал,  довольствуясь  чужими  историями,
действие которых происходило в чужих краях.
     Все  шесть его рассказов заняли не больше сорока страниц. Теперь, когда
первый  порыв  миновал, ему захотелось поощрения, и он подумал о Роджере. Он
написал  ему  письмо,  и  Роджер  сразу ответил, предложив Вилли пообедать в
кафе  "Ше  Виктур"  на Уордор-стрит. Вилли пришел раньше срока, Роджер тоже.
Роджер сказал:
     - Ты видел надпись в окне? Le patron mange ici. "Хозяин обедает здесь".
Сюда  приходят  известные  писатели.  -  Роджер  понизил  голос.  -  Вон тот
человек напротив - сам Притчетт[9].
     Вилли  не  знал  этого  имени.  Крепкий  мужчина  средних  лет  казался
благодушным,  у  него было ироничное лицо с правильными чертами и ироничный,
отсутствующий вид. Роджер сказал:
     -  Он  пишет  главные  обзоры в "Нью стейтсмен"[10]. - Вилли видел этот
журнал  в  библиотеке колледжа и знал, что каждую пятницу некоторые студенты
прибегают  туда  пораньше,  чтобы  прочесть  его  первыми. Но у Вилли еще не
появилось  потребности  в  таком  чтении  журналов. Для него "Нью стейтсмен"
оставался  таинственным,  полным  сообщений  на  слишком  английские  темы и
ссылок  на  незнакомые  ему  события. - Сейчас придет моя подруга, - сообщил
Роджер. - Ее зовут Пердита. Возможно, она даже моя невеста.
     Эта  странная  формулировка  навела Вилли на мысль, что у Роджера с его
подругой  не  все  ладно.  Пердита  оказалась  высокой и стройной девушкой с
обыкновенным,  ничем  не  примечательным  лицом и слегка неуклюжей походкой.
Она  была  сложена  иначе,  чем  Джун,  и  пользовалась  каким-то средством,
придававшим  блеск  ее светлой коже. Она сняла свои белые в полоску перчатки
и  бросила их на маленький столик таким элегантным движением, что Вилли стал
приглядываться  к  ней  с  новым  интересом.  И  скоро сообразил - по глазам
Пердиты,  по тому, как она опускала взгляд и отводила его от Роджера, - что,
несмотря  на  всю их вежливость в обращении друг с другом и с ним самим, эти
два  человека  за  его столиком находятся в напряженных отношениях и что его
присутствие на обеде должно было сыграть роль смягчающего фактора.
     Разговор  вертелся  в  основном  вокруг  еды.  Побеседовали  и о Вилли.
Роджер  держался с безупречной любезностью, но в обществе Пердиты у него был
измотанный  вид  -  глаза потускнели, со щек сошел румянец, былая открытость
пропала, над переносицей залегли тревожные, едва заметные морщинки.
     Они с Вилли вышли из кафе вместе. Роджер сказал:
     -  Устал  я  от нее. И от той, что будет за ней, устану, и от следующей
тоже.  В  любой  женщине  так мало интересного. А миф об их прелести! Это их
крест.
     - Чего она хочет? - спросил Вилли.
     -  Хочет, чтобы я не тянул с этим делом. Женись на мне, женись, женись.
Стоит мне на нее посмотреть, и я будто слышу эти слова.
     -  Я  тут  написал кое-что, - сказал Вилли. - Последовал твоему совету.
Может, ты почитаешь?
     - А стоит ли рисковать?
     -  Мне  бы  хотелось,  чтобы  ты  прочел.  Рассказы  лежали  у  него во
внутреннем  кармане  пиджака.  Он  отдал  их  Роджеру. Через три дня от него
пришло одобрительное письмо, и когда они встретились, Роджер сказал:
     -  Очень оригинально. Совсем не похоже на Хемингуэя. Больше на Клейста.
Отдельно  взятый рассказ, может, и не произвел бы впечатления, но вместе они
действуют.  Чувствуется  что-то угрожающее. И фон мне нравится. То ли Индия,
то  ли  не Индия. Тебе надо продолжать. Если сделаешь еще страниц сто, можно
будет подумать и о том, куда это пристроить.
     Теперь писать стало труднее, но рассказы все же получались - по одному,
по  два  в  неделю.  Когда  Вилли  начинал  замечать,  что  ему  не  хватает
материала,  что  в  памяти  не осталось хороших киноэпизодов, он отправлялся
смотреть  старые или иностранные фильмы. Он ходил в хампстедский "Эвримен" и
в  "Академию"  на  Оксфорд-стрит.  За  одну неделю он три раза посмотрел в "
Академии"  фильм  "Детство  Максима Горького". Сравнивая то, что происходило
на  экране,  со своим собственным детством, он плакал; увиденное помогло ему
написать еще несколько рассказов.

x x x

     Однажды Роджер сказал:
     -  Скоро  в  Лондон  приезжает  мой  редактор.  Знаешь, тот, которому я
каждую  неделю  посылаю  отчет о новых книгах и пьесах. Иногда добавляю что-
нибудь  о  разных культурных деятелях. Он платит мне десять фунтов в неделю.
По-моему,    он    приезжает,   чтобы  меня  проверить.  Сказал,  что  хочет
познакомиться    с    моими  друзьями.  Я  обещал  ему  ужин  с  лондонскими
интеллектуалами,  и ты должен туда прийти, Вилли. Это будет первая вечеринка
в  том  доме  недалеко  от Марбл-Арч, который я тебе показывал. Я представлю
тебя  как будущую литературную звезду. У Пруста есть герой, светский человек
по  фамилии  Сван.  Он  любил ради собственного удовольствия иногда собирать
вместе людей из разных слоев - это у него называлось социальной бутоньер