ный  отцовский  заработок, семейные лишения, мальчик, бросивший школу
в  четырнадцать  лет  и выполнявший мелкие канцелярские обязанности в разных
конторах,  война,  его  освобождение  от службы по медицинским показаниям; и
наконец,  на  последнем  году  войны, работа в газете, по технической части,
так называемым "корректором-подчитчиком" - специальность в общем-то женская,
поскольку  от  него  требовалось всего лишь вслух читать материал наборщику.
По мере того как редактор откладывал листки, его волнение росло.
     Поэт  и  его жена смотрели надменно и презрительно, не выражая никакого
интереса  к  происходящему.  Питер  выглядел безучастным. Серафина держалась
прямо,  демонстрируя  свой  профиль  издателю  Ричарду. Непоседливый Маркус,
перескакивающий  мыслями  с одного на другое, несколько раз начинал говорить
на какие-то совсем посторонние темы и умолкал мри звуке собственного голоса.
Но  Вилли  увлекла  история  редактора.  Для  него  все  в  ней  было новым.
Конкретных  подробностей,  за  которые  Вилли  мог уцепиться, было не так уж
много,    но  он  старался  представить  себе  родной  городок  редактора  и
проникнуть  в  его  жизнь.  Вскоре  он  с удивлением обнаружил, что думает о
своем  собственном  отце;  потом  начал  думать и о себе самом. Сидя рядом с
Серафиной,  отвернувшейся  от него и напряженной, явно не желающей говорить,
Вилли подался вперед и стал сосредоточенно слушать редактора.
     Он,  редактор,  заметил внимание Вилли - и дрогнул. Он начал запинаться
на  отдельных  словах.  Раз-другой у него прорвалось рыдание. И тут он дошел
до  последнего  листка.  По  его  лицу  текли  слезы.  Казалось,  он вот-вот
сломается  окончательно.  "Если  говорить  прямо,  он  жил только внутренней
жизнью.  Но  журналистика  по  сути  своей эфемерна, и он не оставил по себе
памяти.  Любовь, эта божественная иллюзия, так и не коснулась его. Но у него
был  роман с английским языком, и этот роман длился до самой его смерти". Он
снял  свои затуманившиеся очки и, держа гранки в левой руке, уперся взглядом
своих  мокрых  глаз  в  точку на полу, находящуюся примерно в метре от него.
Наступила мертвая тишина.
     - Было очень интересно послушать, - сказал Маркус.
     Редактор  не  изменил  позы;  он  по-прежнему  смотрел в пол, не утирая
бегущих  по  лицу  слез,  и  в  комнате  снова  повисло  молчание. Вечеринка
закончилась.  Когда  гости стали расходиться, они произносили слова прощания
шепотом,  точно  у постели больного. Поэт и его жена ушли; их словно и вовсе
не  было.  Серафина встала, скользнув невидящим взглядом по Ричарду, и увела
Питера.  Маркус  прошептал:  "Разреши  мне помочь с уборкой, Пердита". Вилли
почувствовал  сильный  укол  ревности  и  сам  себе  удивился. Но ни ему, ни
Маркусу не позволили остаться.
     Прощаясь  с  ними  у  дверей  своего  маленького  домика, Роджер уже не
выглядел угнетенным. Он с легким ехидством сказал, не повышая голоса:
     -  Он  говорил,  что  хочет познакомиться с моими лондонскими друзьями.
Мне и в голову не пришло, что ему нужна публика.

x x x

     На  следующий  день  Вилли написал рассказ о редакторе. Местом действия
он,  как  обычно, выбрал на четверть реальный индийский городок, а редактора
превратил  в  праведника,  который  уже  появлялся  в  других его рассказах.
Раньше  этот  праведник изображался как бы со стороны - праздный и зловещий,
безучастный  к людским горестям, выжидающий в своем уединенном приюте, точно
паук.  Теперь  же  вдруг  выяснилось, что он несчастен и сам: тяготясь своим
образом  жизни,  мечтая  вырваться  из  приюта,  он рассказывал свою историю
случайному  страннику,  которого  ему  вряд  ли  суждено  было  когда-нибудь
встретить  снова. По настроению эта история была похожа на ту, что прочел им
редактор. По содержанию - на ту, которую Вилли за много лет поведал отец.
     Рассказ,  вышедший  из-под  пера Вилли, поразил его самого. Он позволил
ему  по-новому  взглянуть на его семью и его жизнь, и за следующие несколько
дней  Вилли  нашел  материал  для  многих  других рассказов нового типа. Эти
рассказы  словно  ждали  его; он удивлялся тому, что не замечал их прежде; и
он  быстро  писал в течение трех-четырех недель. Потом писание навело его на
трудную  территорию;  он не смел взглянуть в глаза проблемам, которые начали
перед ним вставать, и прекратил работу.
     На  этом  все  кончилось.  Больше  он  ничего не мог сочинить. Источник
вдохновения,  связанный  с  фильмами,  иссяк еще раньше. Пока он действовал,
писать  было так легко, что Вилли порой волновался, а не делают ли другие то
же  самое  - не извлекают ли они темы для рассказов и драматические ситуации
из  "Высокой  Сьерры", "Белого накала" и "Детства Максима Горького". Теперь,
когда  ничего  больше  не  происходило,  он  не  мог понять, как ему удалось
написать  то,  что  он  написал.  Всего  у  него  получилось  двадцать шесть
рассказов.  Вместе  они  заняли  примерно  сто восемьдесят страниц, и он был
разочарован  тем, что столько идей, столько труда и столько переживаний дали
в конце концов такой небольшой объем.
     Но  Роджер  счел, что для книги этого достаточно и что написанные Вилли
рассказы представляют собой законченный цикл. Он сказал:
     -  Поздние  рассказы  больше  обращены внутрь, но мне это нравится. Мне
нравится,  как  книга  растет  и  расширяется.  В  ней больше тайны и больше
чувства,  чем  ты  полагаешь,  Вилли.  Она  очень хороша. Но, пожалуйста, не
думай, что это означает славу.
     Роджер  начал  посылать книгу знакомым издателям. Каждые две-три недели
она возвращалась назад.
     -  Этого я и боялся, - сказал Роджер. - Рассказы всегда трудно продать,
к  тому  же Индия - тема непопулярная. Об Индии станут читать только те, кто
жил  там  или  работал,  а  им  неинтересна  та  Индия, о которой ты пишешь.
Мужчины  хотят  Джона  Мастерса - "Станцию Бховани" или "Охоту на тигров", а
женщинам  нравится "Черный нарцисс" Румера Годдена. Я не хотел посылать твою
книгу Ричарду, но, похоже, больше никого не остается.
     - А почему ты не хотел посылать ее Ричарду? - спросил Вилли.
     -  Он  мошенник.  Ничего  не  может  с собой поделать. Он найдет какой-
нибудь способ тебя надуть. Таково его отношение к миру. И всегда таким было.
Он  обманывает почти что ради удовольствия. И потом, если он выпустит книгу,
то  анонсирует  ее  в  своем  доктринерском  стиле, чтобы подчеркнуть какую-
нибудь  марксистскую  идею.  Его репутации марксиста это пойдет на пользу, а
книге - нет. Но чего не сделаешь, если нужда заставит.
     Так  книга  отправилась  к  Ричарду.  И  он принял ее. В колледж на имя
Вилли  пришло  письмо  на  фирменном  бланке:  его просили выбрать время для
встречи.
     Издательство  находилось  на одной из площадей в Блумсбери, в типичном,
на  взгляд  Вилли,  лондонском доме из черного кирпича с плоским фасадом. Но
когда  он  поднялся  по  ступеням  к парадной двери, дом, сначала казавшийся
маленьким,  как  будто  стал больше. У двери Вилли увидел, что на самом деле
это  солидное,  красивое  здание, а когда он вошел внутрь, обнаружилось, что
за  черным  фасадом  скрываются  высокие,  просторные  и  хорошо  освещенные
комнаты.
     Девушка,  сидящая  в  приемной  за  коммутатором,  была  в  панике.  Из
динамика  на  ее  столе  доносились раскаты сердитого мужского голоса. Вилли
узнал  голос  Ричарда.  Издатель  говорил  грубости  без малейшего усилия, и
девушка  с  тонкими  руками трепетала от ужаса. Она словно была дома, а не в
общественном  месте,  а  голос,  возможно, напоминал ей ругань свирепого или
даже склонного к рукоприкладству отца. Вилли вспомнил свою сестру Сароджини.
Девушка  не  сразу заметила Вилли, и ей потребовалось некоторое время, чтобы
собраться с силами и заговорить с ним.
     Кабинет  Ричарда  был  за  первой  же  дверью на нижнем этаже. Это была
большая  комната  с  высоким потолком; одну из стен целиком занимали книжные
полки. Ричард подвел Вилли к высоким окнам и сказал:
     -  Сто  пятьдесят  лет  назад  эти дома принадлежали богатым лондонским
купцам.  В  одном  из  домов  на этой площади вполне мог бы жить Осборн из "
Ярмарки  тщеславия".  Комната,  где  мы  находимся, могла быть его гостиной.
Даже  теперь  можно  выглянуть  наружу и представить себе экипажи, ливрейных
лакеев  и прочее. Но что сейчас кажется очень странным - и о чем большинство
забывает,  -  так это то, что знаменитый теккереевский купец, сидя в комнате
вроде  этой,  хотел  женить  своего сына на негритянке, богатой наследнице с
Сент-Китса  в  Вест-Индии.  Я  работаю  здесь  много  лет,  но  и у меня это
вылетело  из  головы.  А  ваш  друг  Маркус  мне  напомнил. Тот, что мечтает
открыть  счет  в "Куттс". Когда он сказал мне про наследницу у Теккерея, это
прозвучало  как  шутка, но я проверил. Должно быть, ее предки сколотили свое
состояние  на  рабах  и  сахаре. Тогда в Вест-Индии было полно плантаций, на
которых  трудились  негры.  Вообразите себе. В то время - богатая чернокожая
наследница  в  Лондоне. И претендентов на ее руку хватало. Она, должно быть,
сделала  отличную партию, хотя Теккерей нам об этом не сообщает. А поскольку
негритянские  гены  рецессивны,  через  пару  поколений ее потомки наверняка
превратились  в  рядовых  английских аристократов. Надо же - негр-репатриант
из   Западной  Африки  помогает  нам  правильно  прочесть  одного  из  наших
викторианских классиков.
     Они  отошли  от  окна  и  сели  по разные стороны большого стола. Когда
Ричард  опустился  в кресло, он показался Вилли еще более широким, массивным
и грубым, чем при их первой встрече. Он сказал:
     -  Когда-нибудь вы, пожалуй, поможете нам по-другому прочесть "Грозовой
перевал".  Хитклиффа  ребенком  нашли  близ  ливерпульских  доков,  и он был
наполовину  индиец.  Да  вы  и  сами  знаете.  -  Он взял со стола несколько
листков с машинописным текстом. - Вот договор на вашу книгу.
     Вилли вынул ручку.
     -  А читать его вы не собираетесь? - спросил Ричард. Вилли смутился. Он
хотел  посмотреть  договор,  но не осмелился сказать об этом Ричарду. Читать
договор  в  его  присутствии  значило  бы  поставить  под сомнение честность
Ричарда, а это было бы невежливо. Ричард сказал:
     -  Вообще-то  это наш стандартный договор. Семь с половиной процентов с
продаж  в  Англии,  три  с  половиной - с продаж за рубежом. Мы будем вашими
представителями.  Конечно,  если  вы  этого хотите. Если нам удастся продать
вашу  книгу  в  Америке, вы получите шестьдесят пять процентов. За перевод -
шестьдесят, за экранизацию - пятьдесят, за вариант в мягкой обложке - сорок.
Сейчас  вам  может показаться, что эти дополнительные права ни к чему. Но их
нельзя  упускать  из  виду. Мы сделаем за вас всю тяжелую работу. У нас есть
для  этого  все  необходимое. А вы будете сидеть спокойно и получать то, что
вам  причитается.  Договор  был  напечатан  в  двух экземплярах. Когда Вилли
подписывал  второй,  Ричард вынул из ящика стола конверт и положил его перед
ним.
     -  Это  аванс,  -  сказал  он.  - Пятьдесят фунтов новыми пятифунтовыми
бумажками. Вы когда-нибудь получали больше за один раз?
     Вилли  ответил,  что нет. Самой крупной суммой, полученной им на радио,
были  тринадцать  гиней - за пятнадцатиминутный сценарий по "Оливеру Твисту"
для образовательной программы Би-би-си.
     Когда  он  вернулся  в  приемную,  девушка  за коммутатором уже немного
успокоилась.  Но по ее лицу было видно, какая у нее несчастная жизнь - между
мучениями   дома  и  мучениями  на  работе.  Вилли  снова  подумал  о  своей
оставшейся  в  Индии  сестре  Сароджини; теперь в этой мысли было еще больше
беспомощности и отчаяния, чем в первый раз.
     Роджер  захотел посмотреть договор. Вилли нервничал. Ему было бы трудно
объяснить  Роджеру,  почему он его подписал. Роджер читал с серьезным видом,
как и положено юристу, а под конец, помедлив, сказал:
     -  Ну что ж, наверно, самое главное - опубликовать твою книгу. Что он о
ней сказал? Про книги он обычно говорит очень умные вещи.
     -  Про мою он ничего не сказал, - ответил Вилли. - Он говорил о Маркусе
и о "Ярмарке тщеславия".
     Через  месяц  или  чуть  больше Ричард устроил вечеринку у себя дома, в
Челси.  Вилли  пришел  туда  рано.  Он  не  нашел никого из знакомых и завел
разговор  с  низеньким, толстым человечком в чересчур тесной для него куртке
и   грязном  свитере.  Непричесанный  и  в  очках,  довольно  молодой,  этот
человечек  выглядел  так,  как  в  уже  забытые времена полагалось выглядеть
писателю,  ведущему  богемный образ жизни. Он был психологом и написал книгу
под  названием  "Животное  в  вас...  и во мне". Он принес с собой несколько
экземпляров;  никто ими особенно не заинтересовался. Вилли так ушел в беседу
с  этим  человеком  -  каждый  из  них  использовал другого как прикрытие от
равнодушного  общества,  -  что  не  заметил прихода Роджера. Почти сразу же
после  того,  как  он  увидел Роджера, ему на глаза попалась и Серафина. Она
была  с  Ричардом.  В  розовом  платье  в цветочек, прямая и элегантная, она
выглядела  все  же  не  такой строгой, как на ужине у Роджера. Вилли покинул
психолога  и  двинулся  к  ней.  Она встретила его легко и дружелюбно; новое
настроение    сделало  ее  очень  привлекательной.  Но  все  ее  мысли  были
устремлены   к  Ричарду.  Они  говорили  -  туманно,  отвлекаясь  на  другие
разговоры,  -  о каком-то смелом деловом начинании, которое затевали вместе:
похоже,    они    собирались,    опередив   конкурентов,  наладить  бумажное
производство  в  Жужуе  на севере Аргентины, а потом печатать книги в мягкой
обложке дешевле, чем в Европе и Соединенных
     Штатах. Оказывается, теперь научились делать хорошую бумагу из багаса -
волокнистой  массы,  остающейся  после  переработки  сахарного  тростника. В
Жужуе  у  Серафины  были  плантации  сахарного  тростника  площадью во много
квадратных  миль.  Багас в Жужуе ничего не стоит - его просто выбрасывают, а
сахарный тростник вырастает меньше чем за год.
     Хорошо  одетые  мужчины  и  тщательно  одетые  женщины,  обходясь очень
немногими  словами  и часто заменяя их улыбками, поддерживали этот наигранно
многозначительный  разговор  о  багасе.  Вилли  подумал:  "В  своем  большом
кабинете  Ричард был настоящий. И та девушка была настоящая. А здесь, в этом
домике, на этой вечеринке, Ричард притворяется. Все притворяются".
     Потом Роджер и Вилли обсудили между собой ужин у Ричарда и Серафину.
     -  Ричард  вытянет  у  нее  несколько  сотен  тысяч, - сказал Роджер. -
Придумывать  соблазнительные  проекты  -  на это он мастер. Самое любопытное
заключается  в  том,  что, если бы кто-нибудь взял на себя труд похлопотать,
многие  проекты  Ричарда  действительно могли бы принести деньги. Самому ему
неинтересно  доводить  дело  до  конца. У него не хватает терпения. Он любит
взволновать  идеей, завлечь в ловушку, сорвать быстрый куш. А потом движется
дальше.  Серафина  уже очень возбуждена. Так что в каком-то смысле не важно,
получит  ли  она  назад  свои  деньги.  Удовольствие она все равно получила.
Кроме  того,  она  ведь  свои  деньги  не  заработала. Их заработали для нее
другие  давным-давно.  Об  этом  Ричард  ей  и  напомнит,  когда  она станет
жаловаться. Если станет.
     Вспомнив словечко, услышанное в колледже, Вилли сказал:
     - А у него были очень стильные гости.
     -  Они  все  написали  по  книге,  -  сказал Роджер. - Это сейчас самая
распространенная  болезнь  аристократов и власть имущих. Писать они на самом
деле  не  хотят,  но  хотят  стать писателями. Хотят, чтобы их имя стояло на
корешке.   А  Ричард,  вдобавок  ко  всему  прочему,  охотно  помогает  этим
аристократам  удовлетворять  свое  тщеславие.  Они  платят ему за то, что он
публикует  их  книги. В общем-то, Ричард действует не так уж грубо. Он очень
осторожно  и  придирчиво  отбирает книги этого сорта, так что никто ни о чем
не  догадывается.  И  у него множество богатых и влиятельных друзей, которые
ему благодарны. В некоторых отношениях он едва ли не могущественнее премьер-
министра.  Те  приходят  и уходят, а Ричард остается. Он проникает повсюду и
становится все сильнее.
     Уже много недель Вилли регулярно бывал в доме Роджера около Марбл-Арч -
сначала  советовался  с  ним  по  поводу подготовки рукописи, потом обсуждал
письма  с отказом. Он часто видел там Пердиту. Ее элегантность продолжала на
него  действовать,  и  много  раз,  ведя  с  Роджером разговоры о книге и об
издателях,  Вилли  чувствовал  себя  неловко.  Он  хотел  во всем признаться
Роджеру,  но  у  него  не  хватало  смелости.  Теперь  же,  когда книга была
пристроена  и  Вилли  получил  свои  пятьдесят  фунтов,  он решил, что будет
нечестно  откладывать  признание  и  дальше.  Он  подумал, что надо прийти к
Роджеру  в  контору  -  так будет официальнее - и сказать: "Роджер, я должен
тебе кое-что сообщить. Мы с Пердитой любим друг друга".
     Но  он  так и не пошел к Роджеру, потому что в тот же уикенд в Ноттинг-
хилле  начались волнения на расовой почве. Тихие улицы, вдоль которых стояли
мусорные  баки  с  намалеванными  на  них  номерами домов и квартир, улицы с
запертыми  и  наглухо  занавешенными  окнами вдруг наполнились возбужденными
людьми.  Из  домов,  где  как будто жили одни старики и затворники, высыпали
толпы  молодых  парней, одетых в псев-доэдвардианском стиле[15], и принялись
рыскать по всей округе в поисках черных. Юноша из Вест-Индии по имени Келсо,
не  знавший,  что  происходит,  приехал  навестить друзей на станцию метро "
Латимер-роуд", столкнулся с группой подростков и был убит.
     В  газетах  и  по  радио только и говорили что о беспорядках. В день их
начала,  часов  в  одиннадцать  утра,  Вилли  по  своему обыкновению зашел в
маленькое  кафе  рядом  с  колледжем, чтобы выпить кофе. Ему показалось, что
все  читают  газеты.  Их  страницы были черны от фотографий и заголовков. Он
увидел  маленького пожилого рабочего со следами многолетних лишений на лице,
который  небрежно,  как  у себя дома, заметил: "От этих черных скоро проходу
не  будет".  Это  было  случайное замечание, не имеющее никакой связи с тем,
что  сообщалось  в  газетах, и Вилли стало одновременно страшно и стыдно. Он
чувствовал,  что  на него смотрят. Чувствовал, что в газетах написано о нем.
После  этого  случая  он  перестал  выходить из колледжа. Такая осторожность
была  для него не внове. В Индии они тоже отсиживались дома в пору серьезных
волнений на почве религиозных или кастовых разногласий.
     На  третий  день  беспорядков  Вилли  получил  телеграмму  от знакомого
радиопродюсера. Он просил его позвонить. Вилли выполнил просьбу.
     -  Вилли,  - сказал продюсер, - перед нами стоит важная задача. Люди по
всему  миру  ждут, расскажем мы об этом или нет, и если расскажем, то как. У
меня  есть идея, Вилли. Вы в своей обычной одежде поедете на станцию метро "
Ладброк-гроув",  или  "Сент-Эннз-уэллроуд",  или "Латимер-роуд". Лучше всего
на  "Латимер-роуд".  Там были самые крупные беспорядки. Вы будете вести себя
как  приезжий  из Индии, которому захотелось посмотреть на Ноттинг-хилл. Как
будто  вы  хотите  понять,  что произошло с Келсо. То есть вы ходите и ищете
этих  подростков. Как бы немножко нарываетесь на неприятности, рискуете быть
избитым.  До  известного предела, конечно. Это все. Поглядим, что получится.
Нужен обычный пятиминутный сценарий.
     - Сколько вы заплатите?
     - Пять гиней.
     - Значит, как всегда. Но это не показ мод и не художественная выставка.
     - У нас бюджет, Вилли. Сами знаете.
     -  Мне  надо  сдавать  экзамены,  -  сказал  Вилли.  - Я готовлюсь. Нет
времени.
     Пришло  письмо  от  Роджера.  "Дорогой  Вилли,  в жизни больших городов
бывают  периоды  помешательства.  Все  остальное не меняется. Помни, что для
нас  с  Пердитой  ты  всегда  желанный  гость".  Вилли  подумал: "Он хороший
человек.