кой.
Вот  и  я  хочу сделать для своего редактора примерно то же самое. Там будет
негр  из  Западной  Африки,  с которым я познакомился, когда служил в армии.
Его  отец,  уроженец Вест-Индии, вернулся на свою историческую родину, когда
началось  движение  "Назад  в  Африку".  Он  и  сына назвал Маркусом в честь
прохиндея,  который  основал  это  движение[11].  Маркус тебе понравится. Он
очень  обаятельный,  исключительно  воспитанный.  Он  сторонник  межрасового
секса  и  в этом смысле прямо-таки ненасытен. Когда мы с ним познакомились в
Западной  Африке,  он  почти только о сексе и говорил. Чтобы хоть как-то ему
возразить,  я  сказал,  что африканские женщины вполне привлекательны. "Если
тебе  нравятся  животные",  -  ответил  он.  Сейчас он учится на дипломата -
рассчитывает  стать  им,  когда его страна получит независимость, - и Лондон
для  него  рай.  У  него  две  мечты. Первая - заиметь внука, который на вид
будет  совершенно белым. Полдела им уже сделано: у него пятеро детей-мулатов
от  пяти  белых женщин, и он считает, что теперь ему остается только следить
за  этими  детьми,  чтобы  они  его  не  разочаровали.  Он  хочет в старости
пройтись  со  своим белым внуком по Кингз-роуд. Люди будут на них глазеть, и
ребенок  громко  спросит:  "Почему  они так на нас смотрят, дедушка?" Вторая
его  мечта  -  стать  первым чернокожим, у которого есть счет в "Куттс". Это
банк королевы.
     - Неужели среди их клиентов нет чернокожих? - спросил Вилли.
     - Не знаю. По-моему, он и сам точно не знает.
     -  Почему  он  тогда  просто не пойдет в банк и не выяснит? Попросил бы
анкету.
     -  Он  опасается,  что  его  могут  вежливо отправить восвояси. Скажут,
анкеты  кончились.  Он  не хочет, чтобы это случилось. Он пойдет в "Куттс" и
попросит  открыть  ему  счет, только когда будет уверен, что они согласятся.
Он  собирается  зайти туда как бы случайно, мимоходом, и стать первым черным
клиентом  их  банка.  Все  это очень сложно, и я не уверен, что понял его до
конца.  Но  ты  можешь  поговорить с ним на эту тему. Он очень откровенен. В
этом  часть его обаяния. Еще туда придет один молодой поэт с женой. С ними у
тебя  проблем не возникнет. Они будут смотреть неодобрительно и не скажут ни
слова,  а  поэт  будет  ждать  случая  осадить  того,  кто к нему обратится.
Поэтому  тебе  с  ними  даже  заговаривать  не  надо.  Вообще-то он довольно
известный.  Мой  издатель  будет  счастлив с ним познакомиться. Как-то раз я
сдуру  похвалил в своем отчете одну из его книжек, и ему об этом рассказали.
Вот он и сел мне на шею.
     -  Молчанием меня не удивишь, - сказал Вилли. - Мой отец долго соблюдал
обет молчания. Надо поискать стихи этого поэта.
     -  Они  тебе  не  понравятся.  Он  напускает  туману, бьет на эффект, а
выходит  ужасно скучно, и поначалу тебе может показаться, что это твоя вина.
Так  было со мной. Поищи, если хочешь, но не считай, что это непременно надо
сделать  до  встречи  с  ним.  Я приглашаю его с женой только для коллекции.
Немножко  сухого папоротника в бутоньерку, чтобы оттенить остальное. А вот к
кому  советую  тебе  присмотреться, так это к двум моим приятелям, которых я
знаю  с  оксфордских  времен.  Оба  они выходцы из среднего класса, из семей
скромного  достатка,  и  оба  охотятся  за  богатыми женщинами. У них есть и
другие  занятия, но это - основное. За очень богатыми. Они потихоньку начали
заниматься  этим еще в Оксфорде и с тех пор продвигаются все выше и выше, ко
все  более  и  более богатым. Теперь, чтобы заинтересовать их, женщине нужно
иметь  по-настоящему  огромное  состояние.  Конечно,  они смертельные враги.
Каждый  считает  другого  обманщиком. Видеть их за работой - это, знаешь ли,
поучительно.  В  Оксфорде,  примерно  в одно и то же время, они оба открыли,
что  решающее  значение  в  охоте на богатых женщин имеет первая победа. Она
пробуждает  любопытство  у  других богатых женщин, которые иначе не обратили
бы  внимания  на  искателя  приключений  из среднего класса, и таким образом
зона  охоты  расширяется.  Скоро соперничать начинают сами женщины, и каждая
старается победить остальных за счет своего богатства.
     Ричард  -  некрасивый,  шумный  пьяница,  начинающий толстеть. Ты бы не
подумал,  что  он может нравиться женщинам. Обычно он ходит в мятом твидовом
пиджаке  и  грязной  рубашке  фирмы  "Вайелла".  Но  он знает свое дело; его
грубость  отчасти  напускная,  он  использует  ее как наживку. Изображает из
себя    этакого   Бертольта  Брехта,  вонючего  и  любвеобильного  немецкого
драматурга-коммуниста.  Но  Ричард  -  альковный марксист. Марксизм помогает
ему  добраться  до спальни и в спальне же кончается. Все женщины, которых он
соблазняет,  знают  это. С ним они чувствуют себя в безопасности. Так было в
Оксфорде,  так  дело  обстоит и сейчас. Разница только в том, что в Оксфорде
он  удовлетворял  свое тщеславие, просто укладывая богатых женщин в постель,
а  теперь  берет  с  них  крупные суммы. Конечно, и у него случались ошибки.
Наверное,  в  спальнях ему не раз закатывали скандалы. Представляю себе, как
полуодетая  дама  в  слезах  говорит:  "Я  думала, ты и вправду марксист". А
Ричард  быстренько  натягивает  штаны  и  отвечает: "А я думал, ты и вправду
богатая".  Сейчас  он  трудится  по  издательской  части, сколотил приличный
капитал  и  быстро  идет  в гору. Как издателю марксизм ему особенно к лицу.
Чем  больше  он  берет  со своих женщин, тем больше другие женщины стремятся
ему отдать.
     У  Питера  совершенно  другой  стиль. Он более скромного происхождения,
сын  сельского  торговца  недвижимостью, и уже в Оксфорде он начал осваивать
манеру  поведения английского джентльмена. Оксфорд полон молодых иностранок,
изучающих  английский  в  разных  языковых  школах. Некоторые из них богаты.
Инстинкт  подсказал Питеру, что надо оставить в покое университетских женщин
и  действовать  в  той,  другой  среде.  Там его повадки принимали за чистую
монету;  он  быстро  научился  отделять  зерна  от  плевел и, прежде чем его
раскусили, успел одержать несколько важных побед. Получил приглашения в два-
три  богатых  европейских  дома. Начал встречаться с богачами на континенте.
Он  оттачивал  свои  манеры.  Стал  гладко  зачесывать  волосы  над  ушами в
полувоенном стиле, научился двигать желваками на скулах - лицо у него узкое,
худое.  Однажды  мы  с  ним  пили  плохой  кофе  после  ленча  - дело было в
студенческой  комнате  отдыха, - и он спросил у меня: "Знаешь, какой предмет
одежды  делает  мужчину  неотразимым в сексуальном смысле?" Я опешил. Вопрос
был  нетипичный  для  студенческого  разговора.  Но  он показывал, насколько
далеко  Питер  ушел  от своей торговли недвижимостью и куда он направляется.
Наконец  он  сказал:  "Очень  чистая и тщательно выглаженная белая сорочка".
Ему  сказала об этом француженка, с которой он спал накануне. И с тех пор он
носит  одни  только  белые  сорочки. Сейчас они у него очень дорогие, ручной
работы,  из  самой  тонкой  хлопчатобумажной  ткани,  с воротничком, который
плотно  прилегает  к  шее  и  сзади  довольно высоко торчит над пиджаком. Он
любит  крахмалить  свои  воротнички  особым  способом,  так  что они кажутся
навощенными.  По  профессии  он  ученый, историк. Написал маленькую книжку о
еде  в  истории  -  важный  предмет,  но у него получился бессистемный набор
обрывочных  сведений, - и все время толкует о новых книгах и больших авансах
от  издателей,  но  это  только для виду. На самом деле его интеллектуальный
потенциал    почти   иссяк.  Слишком  много  сил  уходит  на  женщин.  Чтобы
удовлетворить  их,  он  выработал  - как бы это сказать - особые сексуальные
привычки.  Женщины любят поговорить - никогда не забывай об этом, Вилли, - и
об  этих  его привычках пошла молва. Теперь она помогает его успеху. Научные
интересы  Питера  всегда  определялись  тем,  какая  женщина в данный момент
рядом.   Он  сделался  специалистом  по  Латинской  Америке,  и  сейчас  ему
досталась  за  это крупная награда. Колумбийка. Колумбия - бедная страна, но
его  женщине принадлежит одно из тех абсурдных латиноамериканских состояний,
которые  в  течение четырех веков возрастали на крови и костях индейцев. Она
придет  с  Питером,  и  Ричард  будет  испытывать жесточайшие муки ревности.
Молча  он терпеть не станет. Наверняка закатит какую-нибудь сногсшибательную
марксистскую  сцену.  Я постараюсь устроить так, чтобы ты побеседовал с этой
богатой  дамой.  Вот  какая  у  меня бутоньерка. Скромный ужин, всего десять
человек.
     Вилли  расстался  с Роджером, считая в уме. У него вышло только девять.
Интересно, кто будет десятым, подумал он.
     На следующий день Роджер сказал:
     -  Мой редактор хочет остановиться у меня. Я предупредил его, что домик
очень  маленький,  но  он говорит, что вырос в бедности и ему не привыкать к
соседям  за  стеной.  А у меня там всего полторы спальни. Редактор - человек
очень  крупный, и мне, наверное, придется занять полспальни. Или отправиться
в гостиницу. Странная ситуация! Буду как гость на собственной вечеринке.
     В  назначенный  день  Вилли постучал в дверь маленького домика Роджера;
ему  пришлось подождать, пока его впустят. Наконец открыла Пердита. В первый
момент Вилли ее не узнал. Редактор уже приехал. Он был очень толст, в очках,
его   тело  выпирало  из  рубашки,  и  Вилли  догадался,  что  поселиться  в
гостинице  ему помешала стеснительность, нежелание появляться на публике. Он
сразу  занял много места в домике, который, несмотря на все профессиональные
уловки  архитектора,  был  действительно  очень мал. Роджер - вид у него был
угнетенный  -  поднялся  по  лестнице  с  полуподвального этажа и представил
гостей друг другу.
     Редактор  остался  сидеть.  Он  сказал,  что видел махатму Ганди в 1931
году,  когда  тот  приезжал в Англию на международную конференцию. Больше он
ничего  не  сказал  о  Ганди  (которого  Вилли,  его  мать и дядя его матери
презирали)  -  ни о его одежде, ни о внешности; только о том, что видел его.
Когда  пришел  Маркус,  африканец  из  Вест-Индии,  редактор примерно так же
сообщил ему, что видел Поля Робсона[12].
     Маркус  оказался  веселым,  уверенным  в  себе и энергичным; едва начав
говорить,  он  буквально  заворожил  Вилли. Когда Вилли сказал, что слышал о
его планах насчет белого внука, Маркус ответил:
     -  Это  не  так  уж  необычно.  Я  только  хочу  повторить  то, что уже
произошло  здесь в большем масштабе сто пятьдесят лет назад. В восемнадцатом
веке  в  Англии было полмиллиона чернокожих. И все они исчезли. Растворились
в    местном    населении.  Попросту  говоря,  вывелись.  Негритянские  гены
рецессивны.  Если бы широкая публика узнала об этом, расовой неприязни стало
бы  гораздо  меньше.  Кстати,  эта  неприязнь  в  основном  поверхностна.  Я
расскажу  вам  одну  историю. Когда я жил в Африке, я сошелся с француженкой
из  Эльзаса.  Чуть  позже  она  сказала, что хочет познакомить меня со своей
семьей.  Мы  вместе  поехали  в Европу, в ее родной городок. Она познакомила
меня  со своими школьными приятельницами. Девушки они были консервативные, и
она  волновалась  насчет  того,  что они подумают. За две недели, которые мы
там  провели,  я  поимел  их  всех. Даже двух-трех мамаш. Но моя подруга все
волновалась.
     Вскоре  пришел  поэт;  выслушав  комплименты  редактора,  он и его жена
мрачно уселись в углу маленькой гостиной Роджера.
     Колумбийка  оказалась  старше, чем ожидал Вилли. Ей было, наверное, под
пятьдесят.  Звали  ее  Серафина.  Стройная и хрупкая, она словно была чем-то
обеспокоена.    Волосы   у  нее  были  достаточно  черные  для  того,  чтобы
заподозрить  краску,  кожа - очень белая и напудренная до самых волос. Когда
она  наконец  пришла  и  села  рядом  с  Вилли, ее первым вопросом было: "Вы
любите  женщин?"  Вилли замешкался с ответом, и она сказала: "Не все мужчины
любят.  Я  знаю.  Я  была  девственницей  до двадцати шести лет. Мой муж был
педерастом.  В  Колумбии  полно  мальчишек-метисов,  которых можно купить за
доллар".  -  "А  что  произошло,  когда  вам  исполнилось двадцать шесть?" -
спросил  Вилли. "Я рассказываю вам историю своей жизни, но не исповедуюсь, -
ответила  она.  -  Очевидно,  кое-что  произошло".  Когда Пердита с Роджером
стали  разносить  еду,  она  сказала:  "Я люблю мужчин. По-моему, в них есть
космическая  сила". - "Вы хотите сказать, энергия?" - спросил Вилли. "Я хочу
сказать,  космическая  сила",  - раздраженно ответила она. Вилли поглядел на
Питера.  Он  явно  подготовился  к  вечеринке.  На  нем была обещанная белая
сорочка, очень дорогая на вид, с высоким, сильно накрахмаленным воротничком;
его  светлые  с проседью волосы были гладко зачесаны по бокам на полувоенный
манер  и чуть-чуть припомажены для надежности; но глаза у него были тусклые,
усталые и смотрели отсутствующе.
     Подойдя к ним с тарелкой, Роджер сказал:
     - Зачем вы вышли замуж за педераста, Серафина?
     - Мы белые и богатые, - ответила она.
     -  Разве  это  причина?  -  спросил  Роджер. Но она не обратила на него
внимания. Она продолжала:
        -  Мы  были  белыми  и  богатыми  много  поколений.  Мы  говорим  на
классическом  испанском.  Отец  мой был этот белый, красивый мужчина. Видели
бы вы его. Нам трудно найти в Колумбии подходящую пару.
     - Разве в Колумбии больше нет белых? - спросил Вилли.
     -  У  вас  тут  их  много,  -  ответила  Серафина.  - Но не у нас. Мы в
Колумбии  белые  и  богатые,  и  мы говорим на этом чистом старом испанском,
чище  того испанского, на котором говорят в Испании. Нам трудно найти мужей.
Многие  наши  девушки  вышли замуж за европейцев. Моя младшая сестра замужем
за  аргентинцем.  Когда  вы  так  долго  и  с таким трудом ищете мужа, легко
ошибиться.
     Ричард, издатель, крикнул с другого конца комнаты:
     -  Да  уж,  это ошибка так ошибка. Уехать из Колумбии, чтобы поселиться
на земле, украденной у индейцев.
     - Моя сестра ни у кого не крала землю, - сказала Серафина.
     -  Ее  украли для нее восемьдесят лет назад, - сказал Ричард. - Генерал
Рока  и  его  банда. Железная дорога и винтовки "ремингтон" против индейских
пращей.  Вот  как  были  отвоеваны  пампасы  и  вот  откуда  взялись все эти
огромные  имения,  якобы фамильные. Слава богу, что появилась Эва Перон[13].
Свалила всю эту гнилую махину.
     -  Этот  человек хочет, чтобы я им заинтересовалась, - сказала Серафина
Вилли. - В Колумбии таких полно.
     -  Наверняка  мало  кому  известно,  что  в 1800 году в Буэнос-Айресе и
Уругвае  было  много  негров,  - сказал Маркус. - Они растворились в местном
населении.  Просто  вывелись.  Негритянские  гены  рецессивны.  Это мало кто
знает.
     Ричард  и  Маркус  продолжали  поддерживать общий разговор - в ответ на
слова  Маркуса  Ричард каждый раз старался отпустить какое-нибудь вызывающее
замечание. Серафина сказала Вилли:
     -  Останься этот человек со мной наедине, он сразу же попытался бы меня
соблазнить.  Скучный  тип.  Он  думает,  я  из  Латинской Америки, а значит,
легкая добыча.
     Она  замолчала. На протяжении всего разговора Питер сохранял абсолютную
невозмутимость.  Вилли,  которому  больше  не  надо было слушать колумбийку,
стал  блуждать  взглядом  по комнате и засмотрелся на Пердиту, на ее длинный
торс.  Он  не  считал ее красивой, но помнил, каким элегантным движением она
бросила  свои полосатые перчатки на столик в кафе "Ше Виктур"; глядя на нее,
он  вспомнил,  как  Джун  раздевалась  в  тот  раз  в Ноттинг-хилле. Пердита
поймала  его  взгляд,  и  их  глаза  встретились. Вилли охватило неописуемое
волнение.
     Роджер  с Пердитой принялись убирать тарелки. Маркус, по-прежнему живой
и  энергичный,  встал и начал им помогать. Появились кофе и коньяк. Серафина
рассеянно спросила Вилли:
     -  Вам  знакомо  чувство  ревности? - Мысли ее двигались по неизвестным
Вилли каналам.
     - Еще нет, - ответил Вилли. - Мне знакомо только желание.
     -  Вот послушайте, - сказала она. - Когда я взяла Питера в Колумбию, на
него  сбежались  все  женщины. Этот английский джентльмен и ученый с крепким
подбородком.  Через  месяц  он забыл все, что я для него сделала, и убежал с
другой.  Но  он  не знает нашей страны и совершил большую ошибку. Та женщина
обманула  его.  Она была метиска и совсем не богатая. Через неделю он понял.
Он  вернулся  обратно  ко мне и стал умолять, чтобы я его простила. Он стоял
на  коленях,  положив голову на мои колени, и плакал, как ребенок. Я гладила
его  по  голове  и  говорила:  "Ты думал, она богатая? Думал, она белая?" Он
говорил:  "Да,  да". И я простила его. Но, наверное, его стоит наказать. Как
вы думаете?
     Редактор  кашлянул - раз, другой. Очевидно, он просил тишины. Серафина,
отвернувшись  от  Вилли  и не глядя на Ричарда, встала и устремила взгляд на
редактора.  Он  сидел у себя в углу большой, тяжелый, -его живот нависал над
поясом брюк, рубашка была туго натянута у каждой пуговицы. Он сказал:
     -  Не думаю, что кто-нибудь из вас может понять, как много значит такая
встреча,  как  сегодня, для провинциального редактора. Каждый из вас показал
мне  краешек  мира,  очень  далекого  от  моего  собственного.  Я  родом  из
туманного  старого городка на мрачном сатанинском севере. В нынешнее время о
нас  мало  кто  хочет знать. Но мы сыграли свою роль в истории. Наши фабрики
выпускали  товары, которые расходились по всему свету и везде, куда бы их ни
привезли,  способствовали  наступлению  современной  эры. Мы с полным правом
считали,  что  живем  в центре мира. Но потом мир дал крен, и только когда я
встречаю  людей  вроде  вас,  я  могу получить какое-то представление о том,
куда  все  идет. Поэтому в нашей встрече есть своего рода ирония. У всех вас
была  интересная,  бурная жизнь. Мне рассказывали о некоторых из вас раньше,
и  то, что я увидел и услышал сегодня, подтверждает то, что я узнал тогда. Я
от  всего сердца хочу поблагодарить всех вас за огромную любезность, которую
вы  оказали  человеку,  чью  жизнь никак не назовешь интересной. Но и у нас,
живущих  в  темных уголках, есть души. У нас тоже бывают свои надежды и свои
мечты,  и  с  нами жизнь тоже порой играет злые шутки. "Может быть, здесь, в
могиле, ничем не заметной, истлело сердце, угнем небесным некогда полное"[14
].  Конечно, мне далеко до поэта Грея, но и я на свой лад написал примерно о
таком  же сердце. И мне хотелось бы теперь, с вашего позволения и прежде чем
мы расстанемся, быть может, навсегда, познакомить вас с этим сочинением.
     Из  внутреннего  кармана  пиджака  редактор  вынул  несколько сложенных
страниц  газетной  бумаги.  В созданной им тишине, нарочито неторопливо и ни
на кого не глядя, он развернул их. Потом сказал:
     -  Это  гранки,  газетная  корректура. Сам материал был подготовлен уже
давно.  Еще  можно  будет  изменить  слово-другое,  тут  или  там подправить
неуклюжую  фразу,  но  в  целом он так и пойдет в печать. Он появится в моей
газете,  когда я умру. Как вы наверняка догадались, это мой некролог. Кто-то
из  вас,  наверное, удивится. Кто-то вздохнет. Но смерть приходит ко всем, и
лучше быть к ней готовым. Когда я сочинял его, мной руководило не тщеславие.
Вы  знаете  меня  достаточно  хорошо,  чтобы  в  это  поверить. И скорее под
влиянием  печали  и  сожаления  обо  всем,  что  могло  бы  случиться, но не
случилось,  я  приглашаю  вас теперь бросить взгляд на жизнь и судьбу самого
обыкновенного провинциала.
        Он  начал  читать.  "Генри  Артур  Персивалъ  Сомерс,  который  стал
редактором  этой газеты в сумрачные дни ноября 1940 года и скончался на этой
неделе - более полный отчет о его смерти вы найдете на следующей странице, -
родился 17 июля 1895 года в семье судового механика..."
     Этап  за этапом, гранка за гранкой - по одному узкому столбцу газетного
текста на гранку, - история разворачивалась: маленький домик, бедная улочка,
ненадеж