педантичной матери, а вовсе не от любящего отца. И уж если
начистоту,  то все  они, даже сверхсамостоятельный Пашка, чуть что хватались
за ее верную спасительную руку.
     Теперь  не  схватишься.  Остается жить по заведенному  ею порядку, этим
хоть как-то гарантируется сохранность семьи. Да,  не стало матери, никуда от
этого не денешься, но не  надо делать вид, будто  жизнь кончилась. У Тани не
было настоящей близости  с матерью, лишь  изредка мелькало какое-то  женское
понимание   и  они  обменивались  заговорщицкой  улыбкой.  Возникало  тепло,
доверие,  но чтобы  костер горел,  надо подбрасывать хворост,  а  обе на это
скупились. Мать не любила  ее?  Не то чтобы "не любила", а "не любила". Таня
не  знала. Вот Пашку  мать "не любила", ее  оскорбляли его неопрятные связи,
пьянство, пижонство,  корыстолюбие  и  отнюдь  не  показная пустота. Он  был
способный, ему  все  легко  давалось,  особенно языки, при его феноменальной
механической памяти и тонком слухе, но тем обиднее  был Анне тот душевный  и
моральный вакуум,  который она безошибочно угадывала в сыне, умевшем пудрить
мозги окружающим.
     "А  чем ты  лучше?  - спросила  себя Таня.- Конечно, ты  меньше  пьешь,
меньше распутничаешь  и больше читаешь, но ты так же пуста и больше всего на
свете любишь тусовку, рок и  глянцевые  обложки американских  журналов". Все
то, что мать с ее серьезностью, наукой, опрятностью, старомодностью и вечной
печалью терпеть не могла. И все-таки она жалела Таню, беспокоилась о  ней и,
когда дочь занесло  особенно сильно и чуть не сбросило  с дороги, успела  на
выручку.
     Это случилось года три назад. Таня попала в компанию ребят старше себя,
а  главное,  куда  искушеннее,   испорченнее,  если  считать  испорченностью
фарцовку,  перекрестное опыление,  ловлю кайфа  с  помощью пилюлек и  особых
сигареток;  те,  что  постарше, и на иглу  садились. Компания была текучая и
разномастная: от  десятиклассников до приблатненных, знающих приводы  и даже
отсидевших срок. Таня принадлежала  к  октябрятам этого пионерского  отряда.
Она ничего не делала всерьез,  только попробовала:  фарцовкой не занималась,
хотя раз-другой припрятывала дома какие-то  шмотки, осталась полудевой после
настойчивых  и неумелых поползновений  Миши-Жупана, сигареток не курила - ее
тошнило, а  к  более серьезным  наркотикам  "указниц" не  допускали  старшие
ребята,  вино,  правда, научилась  пить, но к  водке  не привыкла. В  общем,
ничего серьезного не было, все, как у всех, правда, школу она бросила и ушла
из дома. Ночевала в разных местах - у подруг. Днем они слонялись, балдели от
музыки и вина, вечером отплясывали и трахались, кто всерьез, кто "на ближних
подступах". Таня не получала никакого удовольствия от душной возни с Жупаном
то на продавленных диванах, то  в подъездах у батарей, но без этого  нельзя,
ее и так считали буржуйкой, чужачкой.  Большинство из этой компании  жили  у
теток, бабушек,  были  и  детдомовские, нормальных семей не было ни  у кого.
Отсюда пути вели:  ребят в армию  - эти спасались - или в тюрягу, девчонок -
через  фарцовку  или  проституцию в  колонию, на химию, на сто  первый,  как
повезет. Но будущее никого не заботило.  Жили минутой,  ловили  кайф. Нельзя
сказать, что Таню это безумно увлекало, но все лучше, чем школьная тупость и
ложь или домашний холодный порядок. Здесь она казалась себе личностью.
     Она не  знала,  каким образом отыскала  ее  мать. Анна застукала  ее  у
длинноногой  девчонки по кличке Бемби, они пили вермут  и  балдели от Элвиса
Пресли, которого  только что узнали. Мать  вошла  с  таким  уверенным видом,
будто не раз тут бывала, элегантная,  красивая, благоухающая "Роше". Не было
ни  скандала, ни  объяснений,  ни  слова  упрека.  Мать сразу  узнала Элвиса
Пресли, рассказала о его страшной смерти - откуда ей все известно? - хватила
полстакана  вермута. "Тьфу,  мерзость! Это не для  белых людей!" - вынула из
сумочки  деньги и  послала Бемби  за коньяком. А когда распили  коньяк, мать
спокойно, без  лишних  слов  увела  ее, и  все почему-то восприняли  это как
должное.   Мать   подавила  их   сочетанием   классности  и   простоты,  той
принадлежностью  к  чему-то "высшему", что  не подвергается сомнению. И сама
Таня, гордясь матерью, не оказала ей ни малейшего сопротивления.
     Дома, придя в себя,  она закатила небольшую истерику. Мать выслушала ее
надрывно-слезный гимн во славу  свободы личности, помогла  высморкать нос  и
спокойно сказала:
     - Кончи школу, поступи в институт, а там делай, что хочешь.
     - Мне  с ними  интересно!  - ломалась Таня.- Они настоящие, а все  ваши
знакомые мороженые судаки.
     - Но ведь это наши знакомые. Какое тебе дело до них?
     - Ты же хочешь, чтоб я сидела дома.
     - Вовсе нет. Я хочу, чтоб ты ночевала  дома. Хочу знать,  что ты жива и
здорова и не вляпалась в грязную историю.
     - Почему я должна вляпаться?
     - Потому что  ты маленькая дура.  Они  все старше тебя, даже однолетки.
Кроме этого курносого дебила (так мать восприняла ее  поклонника Жупана), он
просто одноклеточное. Все остальные поразвитей и куда испорченней. Вообще-то
они жалкие, бедные ребята, которым хочется роскошной жизни. А вся  роскошь -
джинсовый  костюм, адидасы, сигарета "Кент" в зубах, "сейко" на  руке и пары
"височки",  как  говорит  твой  братец, в  башке. Жалкий набор,  но в  наших
условиях его можно приобрести только в борьбе с законом. Ты им чужая, у тебя
все есть. Ты сядешь просто за компанию, это глупо. В ваших жалких тусовках -
так это называется - нет ни романтики,  ни гибели  всерьез, ни глубины. Если
бы ты ушла в горы, в пампасы, стала бы охотницей на львов, хоть террористкой
или второй Мата Хари, я бы слова  не сказала. Но отдать тебя шпане, этого не
будет.
     "Шпана", "жалкие" - чужие  и противные слова в лексике матери. Конечно,
ее приятели  не  герцоги  и  бароны,  не  доктора  наук,  но  с  чего  такая
заносчивость?  Мать  боролась  за  нее, а в  борьбе  все средства хороши. Ей
хочется унизить, уничтожить несчастных ребят в Таниных глазах.  Лучше бы она
просто приласкала  ее, погладила  по головке, как  некогда, в  далекую  пору
клетчатых  утр. Таня  медленно набирала рост и до шести лет спала в  детской
кровати  с сеткой. Мать  забыла  о простых доверчивых жестах, она полагалась
теперь лишь на убеждающую силу слов. А для Тани то, как она хлопала рюмку за
рюмкой коньяк ради ее  спасения,  было во  сто  раз  убедительнее всех умных
рассуждений.
     Таня  долго  не догадывалась  о  своей зависимости от матери.  Впрочем,
"зависимость"  -  неточно.  Была  какая-то   внутренняя  связь  при   полной
несхожести  характеров, темпераментов,  взглядов, отношений к людям и жизни.
Таня придумала слово "сращенность". Слишком сильно,  но  если так, то лишь в
одной  точке.   Это  обеспечивало  свободу   друг  от  друга  при  тайной  и
нерасторжимо  физиологической  связи.  Даже  внешне  между  ними  было  мало
сходства, но случались какие-то  повороты, игра света и теней, и вместо Тани
возникала вторая Анна, такая, какой она была в юности. Порой эта метаморфоза
случалась  на глазах  отца. Он менялся в лице  и беспомощно  подносил руку к
сердцу. При его сдержанности и владении собой непроизвольный жест говорил  о
многом.  Как  же  сильна в  нем  память  о  молодом  очаровании матери, если
мгновенный промельк сходства сбивал ему сердце!
     Таня  томилась  непонятностью   и  несвершенностью  своих  отношений  с
матерью.  Конечно,  это не  было содержанием ее  жизни, проходившей совсем в
иной  плоскости. В обычном течении дней она просто не помнила о ней, занятая
теми проблемами,  которые ставили перед ней сперва школа, потом институт, ее
развивающийся  организм  и  формирующаяся  женственность.  Но  затем  что-то
случалось -  внутри  или вовне - и, закрывая весь остальной мир, надвигалось
серьезное,  печальное,  любимое и  ненавидимое, родное  и  неприступное лицо
матери.
     И вот  теперь это лицо  навсегда  погасло. Больше не будет  ни обидного
равнодушия,  ни  сбивающего с толку и пронизывающего  до  печенок  глубокого
взгляда,  не будет  изнуряющего  одностороннего  счета с  той,  которой тебе
хотелось бы стать при всем противоборстве и отрицании. Жить будет легче. Она
до конца свободна. Все путы, вязавшие ее, были в руках матери, отец, как она
поняла  теперь, ничего для нее не значил, о брате и  говорить не приходится.
Дух семьи, дух квартиры - обман, был дух матери, и он отлетел.
     Она  знала, что  отец  примет  любые  условия  совместного  проживания,
которые она предложит. Она вовсе  не собиралась превращать квартиру в бардак
или постоялый  двор, должны  сохраняться та опрятность, тот строгий порядок,
которые  были  учреждены   матерью.  И  традиция   общего  семейного  обеда,
собиравшего  их  всех за  столом, но  этим  исчерпываются ее обязанности.  В
остальном  - полная свобода. Никаких  отчетов  отцу, они  будут  корректными
соседями, не больше...
     Решения  были  приняты,  теперь  можно  было  качнуть  замерший маятник
повседневности.  Она  начала с почтового ящика. Среди старых газет, каких-то
проспектов и приглашений оказалось два письма, одно от Жупана,  проходившего
действительную в ГДР, другое от Нинки (Ирэн) из Горького, куда ее сослали на
химию  за спекуляцию. Таня  с  внезапным  теплым чувством  вскрыла  воинское
послание.
     "Привет из ГДР! Здравствуй, Таня!!
     С солдатским приветом и массой пожеланий к  тебе Миша. В первых строках
своего письма сообщаю что жив здоров и тебе  того  же желаю. Немного о себе.
Служба идет нормально но правда не совсем со мной случилось маленькое ч.п. и
сейчас  лежу  в  госпитале. Таня  сейчас в  госпитале  очень  хорошо.  Ты не
беспокойся  врачи говорят  что  это не так страшно, могло  случится  хуже. А
самый главный доктор  подошел ко мне  и спросил  у меня "Есть у меня девушка
или нет".  И я ответил есть и назвал  эту  девушку именем  Таня. Ты если  не
обижаешься, то ты  мне  напиши. Таня я  очень  по правде сказать соскучился.
Если тебе потребуются переводки всяких гербов или  переводки с  изображением
женского  пола  то пиши, я тебе буду присылать. У  нас  это навалом. Да  как
хотел бы стать птицей и полететь в Ленинград и к тебе Таня. Передавай привет
всем  знакомым кого увидишь. Да  Таня остался  год  и я снова у себя  дома и
снова  я  и ты если  не возражаешь  будем  слушать магнитофон и пить сладкие
напитки. Нет нет Таня я уже не буду наверное пить вино и водку в таких дозах
в каких пил до армии. Знаешь  в этом чертовом Цетхайне разучишься  не только
пить,  а и смеяться. Да тяжело здесь. Впервые  я столкнулся в лицо  смерти и
такими  трудностями. Недавно застрелились 3  человека.  Да  три  человека не
дождется мама,  папа, родные и конечно девушка. Жаль не их, а их родителей и
девчонку. Сколько будет пролито слез. Таня может тебе и  не следовало писать
что у нас происходит. Но больше писать не буду.
     ГДР нечего республика. Цетхайн тоже городок симпатичный широкие  улицы,
много  зелени.  А вот  насчет людей  трудновато очень  рано уходят спать в 7
вечера уже  нет не  кого на улице. А вообще немцы веселые  люди. Таня я тебя
папрашу  в одной просьбе, если ты  не  откажешь. Вышли мне свое фото, а  я в
свое время вышлю свое. Писать  больше нечего. До свидания, Миша.  Жду твоего
письма и фото с нетерпением".
     "Он  идиот! - подумала она с ужасом.- И к тому же неграмотный  идиот. А
ведь считается,  что он кончил... сколько там  - восемь классов, чему же его
учили? И как он переходил из класса в класс?  А ведь он  мне и раньше писал,
неужели я не замечала?.. Может, это армейская служба вышибла из него остатки
грамотности и  ума? И это моя первая  любовь. Если, конечно, считать любовью
то,  что  я   позволяла  ему  делать.   Значит,  я   тоже  сумасшедшая   или
безмозглая..."
     Она распечатала  письмо Нинки (Ирэн), одной из самых  близких  подруг в
охтинской (по месту главной тусовки) компании.
     "Здравствуй, Таня!
     Вот только сегодня привезли нас  в г. Горький на химию. Проторчала я  в
осужденке в "Крестах" полтора месяца, да еще две недели в Москве, на Пресне,
потом этапом сутки и трое суток в горъковской тюрьме. Сегодня вот привезли в
общежитие и расконвоировали. В общежитии находится спецкомендатура, проверка
в половине десятого, внизу мент сидит. Вот
     такие, Танечка, дела. Я в тюрьме написала письма Славику, Бемби и Леше,
там  слезливую  "телегу"  сочинила,  и  при шмоне в  горъковской тюрьме  все
отобрали. Теперь вот пишу  тебе да и позвоню  на  днях.  Таня,  денег нет ни
копейки, привезли нас сюда в это общежитие, бросили и живи, как хочешь. Мест
нет, все  нервы  истрепали,  пока поселились,  да и  то  на  время и  то еще
придется спать на раскладушке. Таня,  буду работать в арматурном цехе. Мрак,
да? Система  здесь коридорная. Как в песне поется,  на  33 соседа всего одна
уборная.  Меня  поселили в  комнату,  девчонки хорошие, а вообще здесь  есть
разные. В  основном здесь  из  Москвы и Ленинграда. Таня,  настроение у меня
мрачное.  Слушай,  я завтра  дам телеграмму Леше,  чтоб  денег выслал. Таня,
сходи  там, проведи с ним беседу. Только обязательно, я  на тебя  надеюсь. Я
осенью надеюсь вернуться в родные стены (на 11-ю), амнистия, говорят, будет.
Мысли в голову не лезут,  не спала всю ночь, переписывалась с ребятами.  Они
на  втором  этаже,  а мы на первом, просверлили дырку  в потолке  и всю ночь
гоняли ксивы. Таня, на твой адрес напишет один мальчик, ты уж не обессудь, я
с ним переписывалась, как, Таня, кстати, в Москве на Пресне тоже с Володей с
одним под твоим именем. Ну так вот,  перешлешь мне его письмо сюда. Ладно? Я
же  знаю,  что  человек ты ответственный и тебе  можно  доверять,  не то что
некоторым.  Тань, мозги  не варят, пиши обо всем, про Бемби,  про  Светку, в
общем, про всех и про все, мне  все интересно.  В июле  приеду  на  5  дней,
порезвимся, если  будут бабки. Да, скажи  Леше, чтобы выслал старые мои сабо
сюда, они на антресолях,  вместе поищите. Жупану большой привет передавай  и
Длинному. Ну, на этом заканчиваю. Пиши, жду.
     Целую. Ирэн".
     Спасибо, что пришла на суд, мне было приятно. А почему  моего мудака не
было?
     И.".
     Странно, но  по прочтении  этого  послания  из "глубины  сибирских руд"
гадливое  отторжение  от  недавних  своих  друзей по  "охтинскому  сидению",
испытанное  от цидули Жупана,  если не прошло, то подутихло. Может,  потому,
что Ирэн писала грамотно? Ирэн!.. Лохмушка  с сожженными перекисью волосами,
то  в  драных колготках,  то на сношенных каблуках,  но непременно при одной
хорошей шмотке: свитере, или жилетке,  или кофточке. Но на ансамбль сроду не
хватало бабок, как ни пыжилась, бедолага. Жила она у старшей сестры, поэтому
и  адреса своего  не могла дать, а хотелось  быть светской, модной,  пускать
пыль  в  глаза.  Неплохая  девка,  компанейская,  безалаберная  и  вовсе  не
корыстная.  Влипла  на  два  года  из-за  грошовой  фарцовки.  Ловят  всегда
пескарей, акулы разрывают сеть. К Леше-"наркоматику" она не пойдет, ну его к
черту, а туфли и деньги вышлет.
     В  конверте  оказалось  еще  одно  письмо  -  машинописное,  на  тонкой
папиросной  бумаге. Размашистым почерком Ирэн  было написано сверху: "Сестра
переслала мне Светкино письмо. Белолицая  не знает, что я загремела.  Помоги
ей, если можешь,  она  девка неплохая, хоть и с закидонами". Белолицая - это
настоящая фамилия,  а  не прозвище, работала машинисткой в какой-то конторе.
Таня ее давно знала, но особой дружбы между ними не было.
     "Здравствуй,  моя  хорошая  девочка!  Сегодня  прихожу  на  работу  - я
бюллетенила, а  шеф  передает  мне  бумажку,  что  звонила  твоя  сестра.  Я
удивилась,  потому  что  она  мне  сроду  нe  звонила, а этот  судак не  мог
спросить, что ей  от меня надо. Ладно, разберемся.  Ирэночка,  это, конечно,
смешно,  но получился для  меня очень большой  и глупый промах.  Меня кинула
телка  на 300р., и  я не  могу еще успокоиться. Все так глупо получилось, до
ужаса. Не буду ничего писать, приедешь - расскажу. Может, мы с ней, с сукой,
договоримся как-нибудь. Я очень много теряю.  Ир, понимаешь, я связываться с
ней боюсь,  она  матери  позвонит,  а  та,  в  свою  очередь,  кислород  мне
перекроет.  Это все  с нитками. А из-за этой суки я не могу взять остальные.
Короче, не знаю,  что делать. Ирэн, директор мне говорил, что  ты собиралась
приехать. Рыбачка, ну давай, а то  у меня такая напряженная обстановка дома,
я скоро буду сваливать. Я хочу тебе еще раз напомнить про босоножки. Сделай,
если можешь. В долгу не останусь. Сегодня утром звонил отец -  только что из
Ельца приехал. Он  всегда, когда звонит - только что из  Брянска, из Уфы, из
Мариуполя, из Ашхабада. Все врет, а зачем - непонятно. Сказал,  заглянет, он
уже четвертый год  заглядывает  и все  никак  не заглянет. А  у нас  бабушка
совсем плоха, а Наташка так заучилась, что хоть в дурдом сдавай.
     Ирэн, если бы, ты знала, как мне надоел  директор своими  ухаживаниями.
Сил  больше нет.  А он думает, что  если ты приедешь,  то опять какая-нибудь
экскурсия состоится. Если мы один раз поехали, то, значит, будет и второй. А
он просто себя не уважает после тех вещей, которые мы  вытворяли с подругой.
Я его и на х.. посылала, и матом крыла по-черному. Не действует. А переспать
себя с ним не могу заставить.  Хотя тогда же была пьяная в  жопу.  Но  такой
ерунды, я думаю, у меня  больше не будет. Это финал! Приедешь, расскажу  все
подробно. Ирин, только все между нами. Я не хочу, чтобы  знала Бемби, потому
что после юга  я ей  в этом плане  не верю, хотя очень уважаю. Договорились,
Ирочек, ну ладно.  Пиши мне, я положу  тебе  марок в конверт, клей их, чтобы
письма быстрее доходили, по одной штуке.  Крепко целую  и  обнимаю тебя.  До
скорой встречи, я очень жду. Белолицая Света.
     Есть партия джинсов по  1.50, "Мартини", итальянские. Где взять  бабки?
Да, Ир,  и очки по 20 руб.,  как у Вовки, тоже были партией. Если я  с  этой
сукой разберусь, мы можем раскрутиться. Приезжай".
     В  мире большого бизнеса!.. Значит, надо  помочь Белолицей: вернуть 300
ре, на которые ее бросила телка,  потом -  партия джинсов  "Мартини" по 1.50
(что это значит на условном языке отечественных  коммерсантов: сто пятьдесят
или полторы тысячи?) и еще очки по 20 ре. Не указано, сколько их в партии. К
тому же они  уже ушли. Она  может  помочь. Отец показал ей ящик  письменного
стола, набитый  деньгами: на хозяйство и на личные расходы. Оказывается, они
всегда  так жили с матерью: заработанные  деньги сбрасывали в общий котел, и
каждый брал,  сколько ему нужно. Но будет ли это порядочно в отношении отца,
если  она  начнет субсидировать своих предприимчивых  и незадачливых друзей?
Можно  сделать  жест  в честь  Ирэн-узницы, но  если дальше  так пойдет, она
совсем запутается...

     А тот, кто мне только казался,
     Был с той обручен тишиной,
     Простившись, он щедро остался,
     Он на смерть остался со мной.

     Любимые  стихи матери. Чуть-чуть захмелев  -  пила редко  и мало,-  она
всегда  произносила их, будто  наново  вслушиваясь в знакомые строки,  потом
говорила их шепотом, улыбалась и кивала головой.
     "Я его и на х.. посылала, и матом  крыла по-черному..." Поэзия и проза.
А ведь  и то  и другое произнесено в одном жизненном пространстве, там,  где
Фонтанка и Нева, гранитные набережные,  чугунные  ограды и бледно светящиеся
шпили. Мир матери  и твой мир, но в одном  звучит: "Он на  смерть остался со
мной",  а  в другом: "Я его и на...". И это вовсе не смешно.  Сейчас ты  еще
играешь,  но  игра перейдет в повседневность, в обязательства, станет  твоей
постоянной заботой,  потому что ты  уже спрашиваешь  себя: а  чем  я  лучше?
Ничем. Как  это ни  грустно.  Ты  ничем не лучше. Хуже,  потому что те  - от
нужды,  а ты -  от избытка. Внезапно Таня  принялась лихорадочно  перебирать
бумажки, которыми завален был  письменный  стол