стливый  малютка,  его ждет  Итон,  затем
Кембридж, нет, лучше Оксфорд, он опять выиграл традиционную регату...
     Нельзя обмануть зверьевое  чутье калеки. И Таня почувствовала, что он о
чем-то  догадался. Ее  уверенный,  залихватский  тон  не сработал.  Но  если
по-житейски  - она ни  в  чем не провинилась. Будь он другим  человеком, она
рассказала бы о своем несостоявшемся  падении и они вместе посмеялись бы над
фиаско Оскара Уайльда. Но Павел не из сегодняшних дней, и  придется оставить
его с этой маленькой ложью, которая не слишком удалась.
     ...Таня родила  в  положенный срок.  В поселке была  старушка,  умевшая
принимать  роды.  За  ней  опоздали  послать.  Павел  сам  принял  младенца,
появившегося  на  свет  так  легко  и  безболезненно,  что  Таня  не  успела
раскричаться.  Павел  был в  состоянии,  близком  к безумию,  но сделал  все
безукоризненно, с одной лишь странностью: перегрыз пуповину зубами. После он
объяснил это тем, что боялся занести инфекцию.
     Как и ожидалось, это  был  мальчик, крупный,  увесистый  и тихий.  Свой
первый деликатный писк он издал, лишь получив крепкий шлепок по попке. Павел
смотрел на его ножки с аккуратными тесными пальцами, крошечными ноготками, и
сердце  его сочилось. "А  чего,  собственно, я  ждал?"  -  спросил  он себя,
очнувшись.
     Утром  привезли  старушку, и Павел, который не  мог смотреть, как чужие
руки касаются его сына, выкатился из дома.
     Не зная, чем себя занять, он нарвал красных кленовых листьев и отнес их
на  могилу Кошелева.  Потом  спустился  к озеру и постоял над  темной водой.
Сильное и  путаное чувство распирало Павла,  в этом чувстве было  ликование,
боль, благодарность, страх, восторг, удивление и смертная жалость к чему-то,
к кому-то... Ему нужно было освободить душу,  выговориться,  но ни с могилой
друга,  ни с озером  разговора  не  получилось, и  Павел потащился  в пустую
церковь.
     Глядя  в суровое лицо Спаса, едва различимое в косом свете, падающем из
высокого оконца, он говорил:
     - Ты есть. Теперь я  знаю, что ты есть. Я  жалею, что  не люблю тебя. Я
нагляделся в жизни такого, что  не могу тебя понять и... простить. Я никогда
не  прощу  тебе мучеников Богояра, сошедших  с  ума,  обгоревших, объеденных
крысами,  ставших  гробами своих дарований, ума, удали. Только за мою судьбу
нет с тебя спроса.  Плохая вера без любви, я знаю. Я не  молюсь тебе, я тебе
плачу.- И  он правда заплакал  и  продолжал сквозь слезы: -  Ты сказал своей
матери: не рыдай мене, мати. Но мать рыдала,  и я рыдаю тебе. Рыдаю за себя,
за  Анну, за Таню, за сына, за  страшную  и прекрасную жизнь, которую ты мне
послал...
     Перед крещением мальчика настоятель вызвал к себе Павла и сказал, чтобы
тот воспользовался коляской.
     - Ты верен данному тебе образу. Ценю и  уважаю. Но  ты подумай. Я  выну
твоего  сына из купели и протяну его тебе. Не вверх, не к  небу, а  вниз,  к
земле. Хорошо ли это, Павел?
     - Понял,- сказал тот.
     Таня  была ошеломлена, застав Павла  перед зеркалом. В пиджаке и  белой
рубашке,  он  силился завязать галстук. У него  не получалось.  Таня помогла
ему, опустила воротничок рубашки. Он причесался и сильным рывком послал свое
тело со скамейки на сиденье коляски. Выпрямился, расправил плечи.
     - Джеймс Бонд! - ахнула Таня.- Господи, до  чего ж ты красивый! Хоть бы
с нашим парнем поделился...
     Мальчика нарекли Андреем. Когда обряд кончился, настоятель сказал Тане:
     - Ты угодна Господу, ибо живешь не по долгу, а по любви.
     - Я думала, для церкви долг важнее.
     -  Апостол  Иоанн уже совсем дряхлый твердил единоверцам:  дети, любите
друг друга. Они спросили: зачем ты  постоянно  говоришь нам это, разве нет у
тебя других наставлений? Нет, это заповедь Господа, и  если соблюдете ее, то
и довольно...
     ...  Прошло  восемь  лет.  По  ухабистой   проселочной  дороге  катится
инвалидная  коляска, которую приводит в движение сильными  загорелыми руками
широкогрудый калека в белой рубашке с распахнутым воротом. Павел не поддался
старости, разве что  совсем  поседел,  и  глаза  у  него стали ясно, до  дна
сине-голубыми.
     А  вот  Таня сильно изменилась: заматерела, погрубела, хотя  и осталась
красивой. Физическая  работа развила и укрепила ее костяк,  ветер  и  солнце
задубили кожу. От  стройной ленинградской  девочки  не осталось  следа.  Она
прочно и тяжеловато шагает рядом с коляской. С ними их сын Андрюша, высокий,
гибкий мальчик, и щенок с пышным именем Корсар.
     Еще год назад Андрюше надо было идти в школу, но решили учить его дома.
Павел взял на себя математику, черчение и то, что в школе называется "труд".
Таня  -  русский и  английский языки. Настоятель  учит  его закону Божьему и
истории. Другой  монах занимается с ним  рисованием и  лепкой.  "Образование
почище  итонского!" -  шутит Павел. Настоятелю хочется,  чтобы  Андрюша стал
священником  в далеком  и трудном приходе.  Таня  видит  его  ремесленником:
резчиком по дереву, камнетесом, гранильщиком, ничто не вызывает у нее такого
восхищения, как ручная  умелость.  Мальчик  постоянно  возится  с  корнями и
сучьями,  выискивая в них человечье и  зверьевое подобие. Он изящно  и тонко
выявляет это сходство, едва прикасаясь к  материалу, дом заставлен фигурками
разных милых уродцев. Конечно, детское увлечение может пройти, но Таня верит
в руки сына. А Павлу  хочется, чтобы он стал футболистом. Это так упоительно
лупить по  мячу ногами! В доме есть телевизор, и отец с  сыном не пропускают
ни  одного  матча.  Но  чтобы стать  настоящим  игроком,  надо  поступить  в
футбольную школу, а Таня ни за что не расстанется с сыном.
     Щенок - типичный перекресток дорог, но,  несомненно, в его предках были
терьер  и боксер. Его мохнатая мордочка обещает стать кирпичиком, а муругого
цвета шерсть,  короткая и  гладкая, чуть лоснится. В честь  знатных  предков
хвостик  у него  обрублен.  В  далекие дни  у  Павла  была  огромная  черная
собака-полуволк по кличке Корсар  (щенок  назван в его честь), она  чуть  не
разорвала Анну, когда та накинулась  на  Павла с кулаками. Корсар II едва ли
будет отличаться  таким свирепым  нравом;  неуклюжий, толстый  недотепа,  он
валко, боком трусит по дороге.
     Павел наставительным  тоном, слегка раздражающим Таню, учит  сына,  как
обращаться с собакой. Андрюша все время приставал к щенку, тот долго терпел,
а  потом  озлился  и тяпнул  хозяина. За  что получил трепку. Нельзя унижать
достоинство  собаки, она этого не простит. Шлепками  от  нее можно  добиться
покорности, но  не любви  и преданности.  "А  кто  укусил Кузю  за  ухо?"  -
спрашивает Таня. Павел не сразу вспоминает: "Он тяпнул меня первый, я - его,
мы были  квиты. Укус Кузю  не унизил, испугал,  а  битье унижает. Собака  не
может ответить  тем  же.  Породистые  собаки особенно  щепетильны".-  "Ну, к
нашему  это  отношения  не  имеет".-  "Он вовсе  не беспородный.  В нем даже
слишком  много пород.  Давай считать,  что он  не потомок, а предок  будущей
знати. Как наполеоновские маршалы".
     На Андрюшу это производит сильное впечатление.
     - Наверное, надо говорить ему "вы"? - спрашивает он серьезно.
     - Зачем? Вы же оба мальчики. Разве ты говоришь другому мальчику "вы"?
     - Но ведь он скоро станет взрослым, а я останусь мальчиком.
     - Тогда и разберетесь.
     Семья  приближается  к  пристани.  Они  ходят  сюда  каждую  неделю,  к
субботнему туристскому пароходу из Ленинграда. Считается, что они делают это
ради Андрюши, нельзя, чтобы мальчик видел  лишь лица родителей да монахов. С
туристами   бывают  дети.  Общительный  Андрюша  легко  заводит  знакомства.
Особенно с тех  пор, как  появился  такой притягательный магнит, как Корсар,
предок будущей знати.
     Таня никогда  не приходит сюда с пустыми руками, она всегда  что-нибудь
продает: грибы, ягоды, орехи, травы. Андрюшины корни.  Особой корысти в этом
нет,  хотя  лишние  деньги  не  помешают,  да и  лучше  быть при  деле,  чем
по-дикарски   глазеть  на  приезжих.  Иногда  с  ней  заговаривают,  а  Таня
словоохотлива. Впрочем, держит дистанцию, от  слишком любопытных  расспросов
уклоняется, но перекинуться словом  с  громкими,  веселыми жителями  Большой
земли любит.
     Павел сидит в своей  коляске чуть в стороне. В разговорах не участвует.
Когда  к  нему  обращаются,  делает  вид,  что  не  слышит.  Его  спокойный,
терпеливый взгляд прикован к сходням. Он ждет Анну.