и как-то странно  исчезать,  исчез по
своей воле.  Тогда-то  и  была  образована  ДС,  на улицах стали  появляться
листовки,  а  зарубежные  газеты  и  радиостанции  завели  рубрики  "Криштай
комментирует".  Все это  Женька узнала  из рассказов  и жарких споров  уже в
больнице. А в самое, что называется,  горячее и интересное время Женька жила
в деревне у тетки Клавы и целыми днями работала на ее огороде.  Ни радио, ни
телевизора  у них  не  было,  и  поэтому  события тех дней  Женьки  никак не
коснулись.  Потом,  когда  Женьке  вдруг  досталась  квартира  по  завещанию
какого-то дальнего и почти неизвестного родственника, она с Клавой переехали
в город. Клава, как опекунша,  тоже  прописалась в городское  жилье, а потом
сплавила Женьку в  больницу, и  до  сих  пор  было  неизвестно,  с  каким же
диагнозом.
     Так вот, когда в вечерних  разговорах заходила речь о ДС, лица девчонок
загорались воодушевлением и надеждой. "Погоди, придет срок... Еще все  может
перевернуться...  и  тогда  нашей  шарашке конец, всех разгонят  к  чертовой
бабушке..." Строились самые прекрасные планы и самые фантастические  картины
жизни после наступления свободы, и символом этой свободы был Криштай. Теперь
- рассказывала Надюша сдавленным шопотом - его все-таки  поймали  и везли на
дальний полигон для  обработки на  аппарате "Зеро".  Видно, уже предвкушали,
как он прилюдно покается и опровергнет все свои слова, как вдруг обнаружили,
что  по  дороге  он  приказал  всем  долго  жить. Начальник  конвоя,  видно,
перетрусил,  растерялся, и помчался  в ближайшую больницу в надежде откачать
такого важного подопечного. Но там его быстро  убедили, что дело  совершенно
безнадежное.  Поскольку  санитарам в  штатском нужен  был Криштай  живой,  к
мертвому  они  потеряли  повышенный интерес.  И в  то время, когда  в высших
кругах выяснялся вопрос,  что теперь  делать с телом,  последнее  неожиданно
пропало.
     - Какая же ты молодец, - радостно говорила Надюша Лидке. - Ведь не было
уже никакой надежды! Никто  и не думал,  что так может  случиться...  Хотели
только избавить  его от мучений  и стыда, хоть и посмертного... А теперь все
просто прекрасно! Около  восьми  кто-нибудь из "наших"  подойдет  на  нужное
расстояние, и ты, Лидончик, можешь отпускать.
     -  А  не поздно?  -  спросила Женька,  хорошо запомнив пастуха  Витюху,
которого хоть и вытащили  из Осиновки и  откачали, но, видно,  не  успели  в
какой-то  определенный  срок, так что он остался  придурком  и обузой на шее
своей старой матери Миронихи.
     Но Надюша объяснила, что, раз Лидка придерживает основную часть его как
бы  "души", то небольшая ее часть все еще остается  в  теле, делая возможным
нормальное прихождение в себя.
     - Женюша, - говорила она,  глядя сияющими глазами, - ты  и  представить
себе не можешь,  что там за  люди и что  они могут!  Да хоть мумию,  хоть...
статую оживить, и то! А здесь всего сутки пройдут!
     Женька, конечно, ничего  такого представить себе не могла, голова у нее
шла  кругом.  Она бы много  еще чего расспросила  бы  у  Надюши, но в туплет
пришла нянька Степа с квачами и  погнала всех вон. Лидка, бледная как мел, с
проступившими пятнами веснушек, пошла  на уколы, Женька - к Берте, остальные
тоже разошлись.
     В тихий час  лежали  молча, со всех  сторон обдумывая  случившееся.  По
палатам  ходили  врачи,  то и  дело заглядывали  сестры,  в коридоре  водили
комиссию,  басом  бубнил переводчик.  Женька задремала  и  улыбалась во сне,
потому  что   все  выходило  замечательно  удачно  и  все  страхи  оказались
напрасными.

 х х х


     Вечером, когда  все уже заканчивали работу в прачке, Лидке стало плохо.
Она упала  набок,  прямо  на  кучу грязного  белья,  и лежала безучастно,  с
закрытыми глазами. Женька с Валентиной притащили ее в  палату и старались ей
чам-то помочь, но Лидка в себя не приходила. Врачей в это время уже не было,
да в таком случае и боялись звать врачей - мало ли что им в голову взбредет.
У сестер никаких лекарств не было и они интересовались только порядком. Чуть
не плача, Женька побежала за Надюшей. Что же теперь будет? Весь их план...
     -  Это  из-за  уколов, -  сказала  Надюша. -  в  нашей  палате  с Кирой
Ивановной на днях было то же самое.  Начали какую-то новую серию.  До завтра
вряд ли очнется...
     Пока Женька  ревела  в углу  за кроватью, кто-то привел  Соян. Это было
странно, ведь маленькая Соян почти ни с кем никогда не разговаривала. Женька
видела, как Соян  склонилась над Лидкой, придерживая блестящие черные волосы
и внимательно на  нее смотрела. Потом молча отдала Надюше какую-то маленькую
вещицу  и  ушла.  Надюша шопотом  объяснила Женьке и  Валентине,  что  такая
железная  штука  в  виде то ли звезды,  то  ли цветка  может  какое-то время
хранить в себе то, что "поймала" наша Лидка.
     - Сейчас она не  может сама отпустить, - шептала Надюша, -  прикладывая
железяку  к  Лидкиному  животу,  -  значит,  надо  забрать.  Ну-ка,  Валюша,
посмотри.
     Валентина потрогала штуку  и пробормотала "ого!". Женька тоже потрогала
- штука была очень теплая, почти горячая.
     - И теперь, - продолжала Надюша, - надо это отдать кому-нибудь
     из "наших".
     Из "наших"... На волю? Значит - побег?..

х х х


     Как бы ни было тяжко  в больнице, мало кто думал о побеге. И убежать-то
трудно,  да  это  ведь  полдела.  Если  нет  того,  кто бы  спрятал,  сделал
документы, и много еще чего  для  жизни  "снаружи", то нет  смысла и бежать.
Ведь если поймают...  Сразу в обработку на "Зеро", и,  считай, тебя уже нет.
Одно  из  самых страшных женькиных больничных воспоминаний  - как водили  по
этажам больницы пойманную  Светку  Панченко. Для  усмирения желающих. Как не
заречешься от побега,  взглянув  на прямую  спину,  руки, вытянутые по швам,
поджатые губы,  бессмысленный  взгляд той, что была заводилой и  душой всего
этажа?  Небось,  главной  мечтой  здешних  "докторов"  было пропустить  всех
пациентов  через  этот  аппарат! Слава богу, во время работы он  давал такое
сильное  излучение,  что  его регистрировали в лабораториях  других стран, и
количество "обработок" контролировалось.
     Но  так или иначе, а штуковину надо нести. Все молчали.  Надюша деланно
весело заговорила о том, что она будет страшно рада встретиться с кем-нибудь
из  "наших",  а там уж  все  равно.  Но  девчонки  знали, что  она  страдает
внезапными  сильными  судорогами  и долгого  тяжелого  пути ей  не  вынести.
Валентина,  несмотря  на  внушительные  размеры,  не  была  ни  сильной,  ни
выносливой, зато  отличалась ужасной  неуклюжестью. Женька  вдруг  отчетливо
поняла,  что выбора  нет. Все смотрели на  нее. Стараясь выглядеть спокойно,
Женька спросила:"Так что там Сонька болтала про прачку?".
     Сонька Омелькина  была  одержима идеей  побега.  Она  вечно носилась  с
какими-то планами  и "новыми сведениями". Ее бледное узкое лицо оживало лишь
при разговорах  о  свободе, а  глаза как будто  шарили  по стенам  в поисках
подходящей  щелки. Кстати,  она-таки исчезла при загадочных обстоятельствах.
Однажды на  перекличке  ей было  велено  собрать  вещи  и  подойти  к  посту
Кривуленции, чтобы куда-то отбыть. Сонька собралась и ушла, и ее отметили во
всех списках  как выбывшую.  Но  Елена Всеволодовна  из 1-й палаты божилась,
что, когда  ее  вели из бокса  мимо "Шишака",  она  слышала  страшную  брань
Скорпионихи по поводу Соньки, которая вроде бы до поста не дошла. Конечно, в
это  очень  хотелось верить,  и по палатам стали ходить  легенды о Сонькином
побеге.
     Так вот, в свое время она говорила о трубах, ведущих из прачки, которые
остались  от  старой канализации  и по которым  уже не течет  вода.  Где они
примерно могли находиться,  Валентина набросала  на бумажке, которую потом с
важным  видом  прожевала.  "Ну,  Женюша,  может,  и  обойдется,  - бормотала
Валентина, глядя в сторону,  - если  около четырех выйдешь, часика два туда,
два  обратно, -  можно и  на перекличку успеть..." Женька слушала ее и слова
долетали  как будто  бы издалека. Надо  было поужинать  и идти на линейку  -
Женька  старалась ходить и есть, как  ни в чем ни бывало, и  даже говорила с
кем-то, но это все было как в тумане. После отбоя она попросила разбудить ее
около четырех и провалилась в нервное забытье.

х х х


     Не успела Женька  закрыть глаза, как  Валентина уже трясла ее,  чего-то
шепча. Женька  встала, плохо  соображая, что  происходит, и послушно держала
руки за головой,  пока Валентина прибинтовывала блестящую штуку к ее  животу
(больные часто ходили с повязками,  это  не должно было вызвать подозрения).
Железяка приятно грела, успокаивала.
     - Повезешь анализы, - втолковывала  Валентина,  а  там,  дай  бог, и до
прачки  доберешься.  Пробуй  с  запасного  хода,  дверь,  может  быть  и  не
заперта... Если Сонька  правду говорила, то ты быстро  обернешься... Женюша,
милая, ты уж возвращайся, мы тебя ждать будем...
     Оставив Валентину в  растрепанных чувствах,  Женька  вышла  в  коридор.
Сегодня была смена  Бабы  Симы, и она  сидела на  посту  - читала  очередной
детектив.  Женька  зашла  в  туалет  и выкатила оттуда тележку  с банками  -
анализы надо было возить каждые четыре часа.  Сестры  отлучаться с поста  не
могли и будили кого-нибудь  из больных для  такого  важного дела. Некоторые,
конечно,  ругались  и норовили  послать подальше,  кто-то  боялся  ходить по
темным ночным переходам,  но те, кого мучила бессонница и духота,  сами были
рады  прогуляться.  Продребезжав  банками  мимо  Бабы  Симы, Женька  довезла
тележку до  конца  коридора  и  перед тем,  как сесть в  лифт,  записалась в
регистрационный лист, чтобы не устраивать Бабе Симе неприятности.
     Спустившись на 1-й этах,  Женька  завезла  анализы  в  лабораторию, где
хмурые  и  заспанные тетки молча выкатили  пустую телегу. Неторопясь, Женька
потащила ее обратно,  но когда дверь лаборатории с треском захлопнулась, как
можно  тише завела телегу  в простенок  и взяла в руки  свои кожанные тапки.
Осторожно прошла назад мимо лаборатории и до самого конца длинного коридора.
Там  перевела дух и миновала темный тамбур, соединяющий два корпуса: матовые
окна  были  забраны решетками с двух сторон.  Последовал  еще  один  длинный
коридор, в конце его Женька остановилась  и прислушалась: за углом, на посту
2-го   отдедения,  сидела  Кривуленция.  Было  слышно,  как  она  кашляет  и
сплевывает  в  корзину  для  бумаг, чертыхается и  ворчит -  читает, небось,
чьи-то доносы.
     Быстро, чтобы не начать бояться, Женька начала  "переход". Хотя Варвара
Федоровна  долго  водилась  с   ней,  уча  "делать  невидимку"   без  всяких
выкрутасов, лучше было приготовиться.  Она  увидела перед собой узкую тропу,
идущую по выступу скалы - сквозь желтый песок кое-где проросла трава. Слева,
под обрывом, билось о камни темное, грозовое море. Оно было далеко внизу, но
холодное опасное дыхание его доставало до Женьки, прижимая к  серой шершавой
скале. Женька  сделала  пару шагов, стараясь  не  глядеть вниз.  Еще, еще...
Песок немного скользил, сыпался,  шурша,  вниз. Тропа огибала скалу, и  было
видно только нескольких шагов вперед.  Что там, за поворотом - уже или шире,
и  есть ли  там вообще  дорога?  Сердце  стучало так, что  из-за его тяжелых
толчков в ушах не было слышно шума  волн.  Кажется, тропа стала  пошире... С
хрустом вывернулся  из-под  ноги  камень,  полетел в  пропасть,  и  медленно
поехала за  ним земля. Женька распласталась спиной по скале, прижимаясь так,
что пуговицы на  юбке застревали  на колючих  выступах. Стараясь переступать
как  можно быстрее, она двигалась боком,  задрав подбородок, чтобы не видеть
моря. Вдруг  опора за спиной  пропала -  скала  как  бы отпрянула назад -  и
Женька  чуть не упала  навзничь.  Внутри все оборвалось от страха,  но потом
Женька обнаружила, что стоит  на  маленькой  площадке в углублении горы. Она
привалилась спиной к  нагретой солнцем стене и закрыла глаза,  успокаиваясь.
Пост  Кривуленции   остался  за  поворотом,  Женька  стояла   в  переходе  к
хозяйственному  корпусу.  Кривуленция  протяжно  зевала  и  скрипела  старым
рассохшимся стулом.
     Эх, Кривуленция, совсем  ты бдительность  потеряла,  старая  ты калоша!
Пациенты скоро совсем разбегутся, пока ты "ябедами" увлекаешься... Радостный
азарт охватил Женьку -  прошла,  прошла! Теперь до  прачечной уже  близко, и
дорога безопасная - в хозблоке по ночам  никого нет. Только бы дверь была не
заперта!  Пробежав  темными  коридорами,  Женька  остановилась  в  маленьком
тупичке перед запасными дверями в прачку. Основной вход закрывался на замок,
а  эту дверь  давно  уже  перекосило  так, что задвинуть щеколду можно  было
только  усилиями  нескольких  человек.  Поэтому ее  когда-то  просто  плотно
закрыли  и завалили грязными тюками. Слава богу, заведующую прачкой, Наталью
Владимировну,  интересовали  в  первую  очередь  ее  собственные  маникюр  и
прическа, а все остальные "мерзкие предметы" типа одежды и постельного белья
-  постольку,  поскольку.  Поэтому  в  прачечной  было  постоянно  грязно  и
захламленно. Пациенты  использовали это обстоятельство  в своих интересах  -
именно  в  прачке  можно  было  делать  тайники  в  кучах   стройматериалов,
оставшихся  от  давних  ремонтов,  не рискуя  попасться  с  поличным  (место
общественного  пользования)  и  не  боясь   лишиться  своих  драгоценностей:
уборками Наталья сроду не занималась.
     Собравшись с духом, Женька изо всех сил дернула дверь на себя. Та вдруг
легко подалалсь  и распахнулась  так сильно, что треснула  Женьке  прямо  по
носу.  Боже,  как  глупо! Кровь  сразу брызнула на пол,  потекла  по  губам,
закапала  футболку.  Пришлось  посидеть  на  корточках,  запрокинув  голову,
пережидая неприятность. Нос вроде бы не сломан, уже хорошо...
     Закрыв   за  собой   дверь  прачечной,  Женька   направилась  к   углу,
заставленному пыльными  ящиками.  Там, завернутые в кусок рубероида,  лежали
две  футболки   -  не  больничные,  с  воли.  Хранить  такую  одежду  строго
запрещалось,  но  Лидке  все  же  удалось  каким-то  образом  зажилить  свою
домашнюю. На память... и с какой-то отчаянной надеждой: а  вдруг пригодится.
Еще  одна  осталась от Соньки. Странно, если она все-таки сбежала, то почему
не одела, как собиралась?
     Женька  одела сонькину футболку  -  голубую,  с надписью на  животе,  а
поверх - опять свою больничную,  чтобы не испачкать там в трубах. Ну, а если
доведется добраться обратно, то можно будет здесь взять любую другую и выйти
в чистом.
     То, что обещанные трубы нашлись почти сразу, Женьку уже не удивило, все
было как во сне. Она легко отодвинула коробки, отодрала решетку, болтавшуюся
на двух шурупах, и полезла  на четвереньках  в узкое отверстие. В трубе было
темно, ужасно воняло кислым, но Женьку била лихорадочная дрожь предвкушенияя
победы - казалось, еще чуть-чуть и все. В азарте  она  не  замечала  мусора,
обдирающего колени  и ладони - скорей, скорей, на волю. Но время  тянулось -
Женька  устала  считать   повороты,  запуталась   в   развилках  и  потеряла
направление. Поцарапанные руки болели, спина  затекла. Стало  казаться,  что
она ползет по кругу, и выхода нет. Узкие трубы давили со всех сторон, Женьку
тошнило  от  страха  и  духоты.  Время от  времени  она ложилась на  живот и
плакала, потом ползла снова, не зная, куда. Что-то острое  впилось в локоть:
пришлось лежа на боку разорвать полосатую футболку  и кое-как замотать рану.
Потом Женька снова ползла и лежала, в  ужасе  думая, что умрет  еще очень не
скоро. Как она могла  надеяться, что они оставят такую простую  лазейку  для
бегства? Нет,  они  никогда  не  забыли  бы  трубы, ведущие  на свободу. Это
ловушка, еще один  способ издевательства... Еще один опыт! Смотрят,  небось,
следят и записывают в толстые журналы...
     Много  раз Женька хотела  лечь  и  не  вставать, чтобы их поганый  опыт
провалился. Но ползла  и ползла  дальше. Потом труба  стала намного шире,  и
можно  было   идти  нагнувшись.  Пройдя  несколько  десятков  шагов,  Женька
оступилась, почувствовала,  что  под  ногами  нет опоры, и  полетела вниз по
вертикальному спуску. Она даже  не пыталась за что-нибудь уцепиться, ей было
уже все равно, уж лучше сломать себе  шею, чем ползать по этим катакомбам до
последнего  вздоха. Но  все чувства  взровались в ней,  когда в  глаза вдруг
ударил свет!
     Женька  вывалилась из  трубы, и,  обхватив  голову  руками,  рухнула на
что-то  колючее. Ужас не давал двинуться  - вот, уже,  наверное, несутся  со
всех сторон  белые  халаты, схватят,  замучают,  накажут  за побег... Женька
сжалась, ожидая ударов - но было тихо. Было так тихо, что зашумело в ушах, и
Женька села, тараща глаза, отвыкшее  от света. Да  это не электрический, это
солнечный  свет! Явь или сон? На сон не очень-то  похоже:  какой-то пустырь,
заваленный  битым   кирпичом,  железяками,  строительным  мусором.  Сзади  -
здоровенная  каменная  стена и  из нее  - ого, как  высоко! - торчит обрубок
трубы, зияя вниз черной дырой; видно, оттуда она и свалилась. Женька подняла
руки  - черные,  исцарапанные,  с  обломанными  ногтями.  Все  остальное  не
лучше... Голубая футболка была вся в пятнах, рваная. Что же теперь делать?
     Хотя Женька и  понимала всю безнадежность  своего положения, на пустыре
было так хорошо! Утреннее солнце грело совсем нежно, сквозь кирпичи и гальку
пробивалась трава. Женька  сорвала листик полыни  и потерла его в пальцах  -
ах, она  ни о чем  не жалела, ради  этих минут стоило  немного помучиться...
Теперь-то уж точно все равно - сидеть вот здесь, никуда не ходить, и все.
     Так она и сидела,  закрыв глаза, погрузившись в терпкий полынный запах,
пока  не  вздрогнула от  звука  шагов  по  кирпичной крошке.  По пустырю шел
высокий старик в потертой вельветовой куртке и теннисных тапках.  Подойдя  к
Женьке, он старомодно  поклонился и  сказал:"С благополучным  прибытием. Как
настроение?"
     Это было, конечно,  странно, но  совсем не  страшно. Старикан был такой
чинный   и   дружелюбный,  от  него   просто   веяло  спокойствием.   Женька
сказала:"Нормально"  и  удивилась, как хрипло  прозвучал  ее голос. Пока она
откашливалась,  старик уселся на  бетонную  плиту и  сообшил,  что его зовут
Сергей Иванович  и что Надя Рудко  просила  его встретиться с  ней, Женей, и
кое-что забрать. Женька подобралась: "Так это вы?.. А как вы  узнали, где я?
Впрочем, лучше не говорите, а скажите-ка на всякий случай... (Что бы  у него
спросить, вдруг  он  все-таки  из  "докторов"? Вряд  ли,  конечно, они будут
устраивать такой  дешевый  спектакль,  но  мало  ли...  кто  их  знает,  эти
эксперименты...  Может,  это  все  так  и задумано, или девчонок  уже успели
расколоть... Что бы у него спросить?) Болит ли у меня сейчас левый бок?"
     Старик ответил ласково:"Нет,  левый бок у тебя сейчас не  болит. Правый
болит  немного, но сейчас перестанет." Действительно, так сильно ныло в боку
и  вдруг -  раз! -  как  выключили.  И в  голове вроде бы пояснее стало. Что
делать - придется поверить.  Женька полезла под футболку  разматывать бинт -
но он уже настолько разболтался, что железяка легко выпала Женьке на ладонь.
Солнце заиграло на блестящей поверхности.  Ну  вот  и все,  теперь  можно  и
помирать.
     -  Зачем же помирать?  - удивился старик. -  Я  как раз хотел спросить,
какие у тебя планы.
     Женька пожала плечами - издевается что ли, какие планы...
     - Хочешь вернуться, или?...
     - Как же мне вернуться? - проворчала  Женька. - Опять по трубам ползать
- вряд ли доберусь. А не возвращаться... Куда я денусь? Вон, видок у меня.
     - Но ты хочешь обратно?
     -  Да  не что  бы  хочу -  девчонок жалко.  После каждого побега  такие
репрессии  начинаются...  Не кормят толком,  на  линейке  держат целые  дни,
передачи не передают - "карантин" называется. Я  бы вернулась, только вот...
в  трубу неохота -  Женька