ались мне чужими в этих черных ботинках с негнущимися подошвами.
     Мы  спустились вниз и прошли длинным  коридором, который несколько  раз
перебивался запертыми  дверями. Врачиха звенела ключами и этот звук, отлетая
от стен, будил воспоминания  о старинных замках и их  подземных переходах. В
конце  концов мы вышли в большой  сумрачный холл, где горела только  тусклая
лампочка у выхода.  Двери, ведушие во внешний мир, всегда представлялись мне
массивными железными  воротами  со множеством замков и  угрюмой  охраной. Но
деревянная, крашеная серым дверь просто  распахнулась, и мы с врачихой вышли
на улицу.
     Я остановилась, глубоко вдохнув влажный ночной воздух.  Было совершенно
темно, ни  огонька,  ни  света из окон. Вверху,  в прорывах  между облаками,
сияло  несколько ярких  звезд,  но  луны видно  не  было.  Вокруг  шелестели
листьями невидимые деревья. От  необычного ощущения  огромного  пространства
закружилась  голова. Вот я  и добилась наконец, чего так  хотела:  смотрю на
звезды, дышу  свежим воздухом. Могу потрогать  траву, ветви деревьев. И  мне
так  страшно! Мир велик и темен, и быть может, за мое своеволие  - да, я его
проявила,  теперь  уж  не отвертишься, - за мою  отчаянную  попытку изменить
что-нибудь в моей судьбе этот мир накажет меня.
     Врачиха, пройдя несколько  шагов, обернулась, и я поспешила догнать ее.
Мы пошли по  аллее - оказывается, здание окружал большой парк - отовсюду шел
ночной  пьянящий  дух  растений.  По  краям  дороги  росли  кусты,  но я  не
протягивала  рук, чтобы дотронуться до листьев  -  мне было боязно коснуться
какого-нибудь зверя,  возможно, притаившегося в  зарослях. Впереди показался
силуэт  большой  машины  - фургона  для дальних  перевозок.  Дверца  в  боку
открылась и я забралась по железной лестнице в нутро кузова.
     Тусклый  зеленый ночник на стене не  освещал всего  брюха машины - были
видны  только   скамейки  по  бокам  и   стол  с  медицинским  оборудованием
посередине. В глубине угадывались длинные многоярусные ряды  коек. Я села на
скамью, сгорбилась, положив локти на колени. Здесь тоже было  холодно, пахло
лекарствами.  Страх  и  безысходность  исходили  из  всех углов,  от каждого
предмета, безразличного тому, чему он  служит. Я совсем  забыла, на что же я
надеялась сегодня  днем - видно, просто путь  мой  уже подходит к  концу,  я
почувствовала это, не стала сопротивляться...  Может, это и  к лучшему, надо
только собраться и пройти остаток по возможности достойно.
     Мотор  заработал,  по   ногам  потянуло  теплом.  Машина  тронулась.  Я
подумала,  что надо бы пойти  на  койку,  выспаться,  пока  есть  еще  такая
возможность. Но уходить  из зеленого круга ночника в темную  глубину фургона
не хотелось.
     Довольно скоро машина остановилась,  я слышала ворчливые, сонные голоса
и  скрип  открываемых ворот. Потом  пол под  ногами  вновь  дернулся и ровно
задрожал - мы понеслись по шоссе.
     ...Десятки, сотни раз я  повторяла  себе, что мне все равно. Что  толку
тянуть  серые  дни  в убогих  стенах  казенного  дома?  Помучаюсь немного  в
Кардиналке -  и все,  баста. А может, бывают  на  свете другие жизни, другие
миры?  И  вдруг  на  глаза  выступили  неожиданные  слезы  -  так  явственно
представилась мне наша палата,  спящие Лидка,  Валентина. Нина Павловна, как
всегда, обе ладони под голову,  лицо такое  строгое... Раиса, когда спит, то
вполне милая, беззащитная даже. Только терпеть не может, если смотрят на нее
спящую;   заметит  -   разорется  жутко...  Поскрипывают   пружины,   кто-то
присвистывает носом, и пахнет так... знакомо,  уютно! Господи, а  я здесь, в
кардинальской машине,  мчусь в  ночи, и  никогда,  никогда  больше  туда  не
вернусь! Я давным-давно не  плакала,  забыла  даже, что это  такое.  Рыдания
душили меня  и  все никак не могли  вырваться наружу, и  от  этого  было так
тяжело,  так тесно  в  груди, что хотелось завыть или  громко  застонать для
облегчения.
     Небольшая дверь из кабины водителя открылась, кто-то прошел в фургон. Я
не двинулась и не  подняла головы, но всю меня бросило в жар, и я  мгновенно
поняла,  что  это  -  он,  Димка.  Подошел  и  сел напротив,  на  табуретку,
привинченную к полу.
     - Ну, здравствуй,  Женя, вот мы и встретились, - услышала я его  голос.
Долго, наверное, он готовил эту фразу, так гладко она у него получилась - не
может же быть, чтобы он не волновался? - А ты почти и не изменилась...
     Он, конечно, волновался, - замолчал, сбившись, и видно, чувствовал себя
не  очень  ловко  -  еще  бы,  неловко  разговаривать  с  человеком, который
уставился в пол и никак не откликается на разговор. Я не хотела его обижать,
но  не  могла  пошевелиться  - все тело свело судорогой  так,  что было даже
тяжело  дышать,  и  в горле  стоял  ком невыплаканных  слез.  Молчание  было
мучительным - я физически чувствовала, как  оно давит, и все внутри начинает
болеть тонкой, ноющей болью. Еще немного и это станет невыносимым.
     Тогда он взял мою руку, безвольно болтавшуюся  в такт движению фургона.
Не потянул  к себе, потому что я изо всех  сил упиралась  локтями в  колени,
наклонившись  вперед, -  просто взял в свои ладони, как бы  согревая. Как бы
пытаясь обратиться  ко  мне  другим способом,  помимо слов, которые  звучали
слишком  отчужденно.  И  наши пальцы  узнали друг друга  - так привычно  они
соприкоснулись и так мягко сложились вместе. Сразу стало  ясно, что никто из
нас ничего не забыл.
     Я  пыталась  проглотить  проклятый  ком,  но  слов  не  было.  Тогда  я
присоединила свою вторую руку к димкиным  и  зажмурилась от  счастья. Теплые
слезы, соскальзывая с ресниц, капали прямо на наши сложенные ладони.
     Мне казалось, что так можно  сидеть вечно - в общем, уютном, счастливом
молчании. Но потом меня стало одолевать любопытство: как Димка живет сейчас,
почему он оказался здесь? Мне  захотелось  услышать его голос.  И тут он как
раз заговорил: быстро, сбичиво, пытаясь все поскорей объяснить.
     ...Он  узнал,  что  мы уехали в город, только следующим  летом  - когда
увидел дом моей тетки Клавы пустующим, с забитыми окнами. У соседей разузнал
наш новый  городской адрес.  Но  Клава наотрез отказалась сказать,  в  какой
больнице я нахожусь.
     - Мне показалось,  что  у  нее  самой плохо  со  здоровьем  -  нервная,
дерганая, испуганно озирается по сторонам, будто нас кто подслушивает. Когда
я к ней  пристал  с  распросами  - где ты?  -  с ней  а истерика  случилась,
пришлось скорую вызывать... Ну, я понял, что тут толком ничего не добьешься.
А моя мама сказала, что у тебя что-то наследственное, от родителей...
     - Как, твоя  мама  знает  моих родителей?  -  оказывается, я  давно уже
смотрю ему  в  лицо, как  зачарованная, и  удивляюсь  каждому слову, но  это
известие поразило меня больше всего.
     - Да,  странно,  конечно, что  она раньше  совсем... не показывала, что
знает тебя и твою  семью... Но и потом она так ничего мне не сказала, просто
в сердцах как-то бросила, чтобы я тебя не  искал, что  это, мол  бесполезно.
Вроде, они были еле знакомы, так, по работе...
     А я в это  лето закончил школу, выбирал институт. Вот и подал документы
в тот, где было больше шансов тебя найти. Собственно, я  все равно собирался
в  медициский.  Знаешь,  ведь мои  родители - ученые, работали одно  время с
самим Филипповым... Ну, это как раз не важно, они были очень сильно  против,
не хотели  никаких династий. Говорили, работа тяжелая. Но у меня вполне даже
хорошо пошло - сейчас  на третьем  курсе,  а  практику прохожу  в  институте
кардинальных исследований. И я тебя все-таки нашел!
     -  Димка, ну  какой  же  ты! У тебя было такое  лицо сегодня...  Как  у
робота. Я даже думала, что ты меня забыл.
     -  Ну, какое я по-твоему должен был сделать лицо? Такое? - Он вытаращил
глаза, завращал  ими  ужасно, скорчив  забавную  рожу.  -  Или  такое?  - Он
кривлялся, делая всякие забавные морды, и смеялся, и это было так здорово  -
я просто не могла наглядеться.
     - Да я  же знал все это время, что мы увидимся! Я учился, гулял, в клуб
ходил  в  теннис  играть,  и  думал  время  от  времени: вот сегодня  еще не
увиделись, так может, завтра? Все говорят, что у меня терпение, как у слона!
Я просто ждал, и все. И вот сегодня...
     Я поморщилась:"Фу, плохая дата!"
     - Почему плохая?  - возразил Димка. - Смотри, уже давным-давно вторник,
четырнадцатое  число.  Ты в  машину села как раз  в три минуты первого,  я в
путевой  лист  записывал.  Я  как  раз  подумал,  может, и  неплохо,  что  я
задержался -  новый день начинается,  все  будет по-новому.  Так  что  будем
считать от сегодня!
     - Ага, -  мне  стало еще  веселее,  но мысли  все возвращались назад, в
дежурку. - Но что же ты все-таки подумал,  когда увидел меня, такую всю... в
полосатом... лохматую?..
     - Ой-ой-ой, а то я тебя лохматой не видел! - вскинул Димка брови. - Ну,
уморила! А помнишь, как мы полезли в старый федотов дом клад искать, а пол и
провалился!  Я испугался жутко, а ты...  ой, не  могу...  а ты вылезла такая
вся... в щепках!
     Мы покатились со смеху - как же не  помнить!  И федотов дом, и песчаные
пещеры,  и дупло, где живет лесовик - мы вспоминали  и вспоминали, перебивая
друг друга и смеялись до того, что у меня устали и щеки, и живот.
     В изнеможении я  вытирала слезы. Как давно я не смеялась! Димка смотрел
на меня с веселым, довольным видом.
     - Увидишь, Женька, все будет хорошо! Ты не бойся, болезнь у тебя совсем
не сложная, я смотрел. Это поправимо!
     Я не сразу сообразила, о чем он. Моя болезнь? Я вдруг очнулась. Мы едем
в Кардиналку. Димка везет меня в Кардиналку!
     - Димка! Ты что? Ты что, думаешь, я больна? Ты думаешь, я выздоровею?
     Поразительно, с  каким  серьезным  видом  он  стал  рассуждать  о  моем
диагнозе. Я пыталась  понять, что он говорит:  о  новых методах, лекарствах,
лабораториях; но понимала лишь одно: он врач, такой же врач, как и все  наши
врачи, точнее, лже-врачи, мучители, исследователи, бесстрасстные наблюдатели
опытов. Я оттлкнула его руки - лучше бы он молчал!
     - Это ложь, все что ты говоришь! Говори это... своему начальству! Зачем
ты мне, мне-то врешь?! Будто я не знаю, что  в вашей Кардиналке  не лечат, а
калечат,  и  хуже! Я знаю, и все наши знают, я просто сама... Я  специально!
Тебя посмотреть... Хотела немножко побыть там, где ты! А потом - наплевать!
     Димка хотел меня  остановить, видно было,  что он намерен спорить, лицо
его  потемнело. Может,  он  боялся, что шофер услышит мой  крик, или  там  в
кабине был еще один врач, но мне было  все равно. Я разошлась  и выкладывала
все,  что накипело за эти годы взаперти - как Клава "сдала" меня в больницу,
про карантин, процедуры,  штрафные  боксы...  Все  мы были конченые  люди  -
никакого шанса выйти на волю, зажить нормальной  жизнью  -  ведь  мы столько
видели... А "ДС"? А  наши способности? У кого уже были,  а  у  кого  и потом
стали - этого не скроешь... Мне  одна дорога теперь - умереть  в  мучениях в
кардинальских  лабораториях, и самое лучшее  было бы для Димки - просто ни о
чем таком не заикаться! Не  напоминать, что  он... мой Бывший Друг, теперь -
Настоящий Белый Халат!
     У меня не было больше сил. Я вся дрожала, колени подгибались - в запале
своей речи я вскочила. Я вдруг почувствовала себя ужасно жалкой  -  красная,
вспотевшая,  мелкая  козявка. Не глядя на Димку,  я  бросилась в темноту,  в
коридор  между  ярусами коек.  Свесившиеся одеяла хлопали по  лицу  жесткими
краями. На  ощупь  я пробралась в самый дальний угол и  забилась под одеяло.
Слезы наконец-то хлынули потоком, но мне хотелось плакать еще и еще сильнее,
потому что все случившееся было через чур ужасно.
     ...То ли я потеряла сознание, то ли забылась  в слезах. Через некоторое
время я  как будто  проснулась от того,  что  наступила  тишина. Хотя  мотор
стучал так же ровно. Вот  и все,  вот и повидались... Я  -  пациентка,  он -
врач... не больше, не меньше.  Судьбе обязательно надо устроить забаву. Хуже
просто и не придумать. И чего это  я  взбесилась? Ну, мало ли, не знал... Он
же студент. Хороший, умный, старательный  студент.  Не настоящий  врач  еще.
Ведь они же всем врут, и студентам тоже, а там пока каждый разберется... Ах,
теперь все  равно! Даже и не надо  было ему говорить! Пусть бы думал -  меня
вылечат. Совесть бы не мучила. Ой, ну какая у врача может быть совесть...
     Вдруг я ощутила чье-то присутствие рядом. Было совершенно темно, но мне
казалось - кто-то стоит возле койки. Я замерла. Если он сейчас уйдет... Если
он сейчас уйдет и пойдет к шоферу в кабину, я попробую открыть боковую дверь
и выскочить на ходу.
     Он не ушел  - опустился  на  колени,  наклонился к  самому моему  лицу.
Вздохнул.  Его   дыхание  защекотало  мне  висок.   Зашептал  в  самое-самое
ухо:"Женька, прости... Прости меня..."
     И я, кончно же, его простила.

 х х х


     ...Зазвенело железо, раздался стук падающих предметов,  кажется, что-то
стеклянное  разбилось.  Сдавленным  шопотом  кто-то  обругал  себя  "садовой
головой". На всякий  случай я  не открывала глаз, прислушиваясь. Что это? Мы
ехали в  Кардиналку...  Ах!  Я  вспомнила,  как  мы  ехали  в  Кардиналку  и
покраснела - наверное, даже пальцы на ногах  у меня  покраснели, когда я все
вспомнила. Нет, не все. Как я сюда  попала - ведь это же не машина? Довольно
небольшое  пространство, но коек над головой и по бокам нет, тихо, светло. Я
помнила только ночь, ночь в машине... Господи, что это была за ночь - теперь
я могу умереть спокойно. Потом я, видимо, заснула... Так это Кардиналка?
     Совсем рядом тонкий девичий голос негромко затянул:"По До-ону гуляет...
По  До-ону гуляет... По  До-о-ону гуляет... казак молодо-ой".  Последние два
слова голос сильно повел вниз и закончил чуть ли  не басом. Голос  показался
мне очень знакомым. "О  чем, дева, плачешь? О чем, дева, плачешь? (Ох, грехи
мои  тяжкие...)  О  че-ом,  дева, плачешь,  о  чем  слезы лье-о-ошь?"  Песня
перемежалась звуками собираемых и выбрасываемых осколков. Но  такой знакомый
голос? Надо все-таки посмотреть, такое впечатление, что тут не очень опасно.
Пока.
     Я приоткрыла  глаза  и скосила  взгляд  вправо:  за маленьким  столиком
молоденькая  сестричка раскладывала  бутерброды  -  наверное,  свой завтрак.
Раздалось булькание  воды, это она  налила себе чай. А у  нас  не  разрешают
сестрам  есть в  боксах,  и вообще  есть  на  виду  у  больных... "Цы-ыганка
гадала... Цы-ыганка  гадала...  Цы-ы-ыга-анка  гадала, за ручку  бра-ала..."
Жаль, песню дослушать не удастся: певунья принялась за свои бутерброды. Жуя,
она посмотрела на меня - увидела, что я очнулась.
     - Ах, смотришь! Ну, значит, жива будешь! Ты как? Говорить можешь?
     Я  попробовала,  но  ничего  не  получилось.  Только  сейчас,  когда  я
постаралась пошевелиться,  обнаружила, что ни ноги, ни руки, ни губы меня не
слушаются. Я лежала как мумия, и хлопала глазами.
     -  А понимаешь меня? Слышишь?  Если  понимаешь, то закрой глаза. Теперь
открой. Молодец. Вот доем, позвоню про тебя, что все в порядке.
     Сестричка вернулась к своей трапезе. Видно было, что ей скучно сидеть в
маленьком боксе  рядом с  молчаливой мумией, и  она была рада, что  теперь я
хоть могу ее слушать.
     - Сначала все-таки доем. Виданное ли дело, вторую смену сидеть почти не
жрамши? Я и после одной-то ночной валюсь с ног. Иду себе  тихо домой, мечтаю
покушать и баиньки, и на тебе!
     По  мере того, как она говорила, у меня все настойчивей  и  настойчивей
всплывало недавнее воспоминание: я сижу в кладовке на колченогом стуле,  а у
дверей Капа разговаривает  с  какой-то  молодой, неизвестной  мне  Настеной.
Такой похожий голос, но может ли быть, что я вернулась?
     -  И на тебе, черт меня попутал пойти мимо главного входа как раз в тот
момент, когда Сама со своей свитой идет к машине. Разнаряженная  - ах! Такой
плащ, как  у  принцессы, развивается сзади...  Я  забоялась  попасться ей на
глаза, остановилась  их всех пропустить. Она  почти уже  села в машину, а по
аллее - здрасти-мордасти - вчерашний  фургон. И доктор вчерашний, лицо такое
осунувшееся, усталое,  прямо к  ней, к  начальнице  - так мол  и так.  Я  не
слышала, но, видать, про тебя -  уж не знаю,  чего там с тобой приключилось,
народ вы слабосильный -  подает ей бумаги прямо в руки. Мне кажется, Сама-то
рассердилась - и губы эдак поджала - но бумаги взяла и чего-то там чиркнула.
И я знаю даже, почему! Я-то знаю, но тебе этого знать не положено.
     Увлекательный рассказ прервался  доеданием бутербродов,  а я терялась в
догадках. Я  вернулась! Димка привез  меня назад. Почему? Что со  мной могло
случиться? Со мной никогда такого столбняка не бывало.
     - И она кивнула,  мол, услуга за услугу; кликнула дежурную по  корпусу,
Клавдию Петровну, дала  ей указание тебя забрать, и  - в машину, и  -  вжик!
Дела!.. А  Клавдия-то,  бедная, не знает, что  делать - никого нет сегодня в
боксах!  То ли болеют все, то ли поувольнялись... Тебя уже несут на носилках
-  ну и зеленая  же ты была - а Клавдия меня увидела и цоп!  Уговаривала, уж
бог ты мой, и бутерброды дала...
     Слева от меня зазвонил телефон.  Сестричка побежала туда,  дожевывая на
ходу.
     -  Бокс  номер два.  Нет,  я не здешняя,  я из третьего верхнего. Я тут
случайно сижу. Да  часа  три уже. Состояние? - она посмотрела на меня. -  Не
знаю, я не специалист. Ага. Ага. Хорошо.
     Настя повесила трубку и побежала обратно к столику с едой.
     - Сейчас  кто-то придет.  Может, меня отпустят? Голова трещит уже,  сил
нет.
     Она стала быстро убирать остатки  завтрака  (или  обеда? Так,  как  она
рассказывает, должна быть уже середина дня, не  меньше), вытирать со  стола.
Потом наклонилась надо мной:
     -  Хочешь  чего-нибудь?  Попить? Я тебе  могу  чаю  холодного  дать, из
трубочки потянешь. Ну смотри, как хочешь.
     Я подумала: смешная. Новенькая,  не  иначе.  Кто  же знает,  можно  мне
сейчас чай и вообще пить? Может, это новый опыт какой.
     Тут открылась дверь и вошла Дарья.  Она увидела, что я  моргаю  и сразу
заулыбалась:
     - Какая ты шустрая, Овсянникова! Только утром коньки отбрасывала, а уже
глядишь во всю! Где ее бумаги?
     Это она обратилась к Насте. Стала перелистывать страницы  моего дела  и
все спрашивала:
     -  Кто  принимал?  В лабораторию  возили?  Анализы  делали?  Кто-нибудь
осматривал?
     Услышав настины "нет" на все вопросы, Дарья энергично говорила:"Хорошо!
Это  хорошо!",  как будто  действительно  было  хорошо,  что  меня никто  не
осматривал, когда я собиралась отбросить  коньки, а просто сунули  в  бокс и
все.
     Потом Дарья положила мне руку на лоб, на грудь и сказала:
     - Повезло  тебе,  Овсянникова,  прямо скажем,  повезло. Приступ  у тебя
ерундовский, но добрый доктор не поленился  привезти  тебя обратно, хотя сам
остался  теперь без пациентов. Через пару недель вернешься в наше отделение.
У нас как раз скоро месячник здорового образа  жизни. А это хорошая примета!
Ты ведь веришь в приметы, Овсянникова?
     Странная эта Дарья. Как  же в них не верить? Плохо, если оденешь одежду
наизнанку,  плохо,  если  рассыпешь  соль, если  тринадцатое  число,  да еще
понедельник...  Куда  лучше  вторник,  например, четырнадцатое...  Я скосила
глаза  на   Дарью.   Хорошо,  что  она  уже   уселась   за  стол   заполнять
регистрационный  журнал  и не видела, как  я ужасно,  ужасно покраснела. И к
тому же смогла чуть-чуть улыбнуться. Но очень счастливой улыбкой.



ОБЫКНОВЕННЫЙ ПУГОВИЦА


     ...Машинки   швейной  стук  сливается   со  стуком   телеги  за  окном;
натруженные  бабушкины  руки  придерживают ткань и  крутят колесо;  мурлычет
бабушка  нехитрую  науку:"Пусть  будет   строченька  ровнее,   рубашечка   -
покрасивее, а доченька - повеселее"... Над столом...
     - Овсянникова, оглохла?  Или тебе отдельное приглашение требуется? Марш
в р