екреацию, все больные уже там!
     Женька подняла  голову. Что такое?  Опять задумалась,  да как!  Швейная
мастерская опустела, но столы не были убраны, и недошитые халаты возвышались
повсюду  серыми кучами. А  что, собственно, случилось? Ведь еще целый час до
конца работы?
     Серафима открывала фрамуги для  проветривания,  оглядываясь  на Женьку:
уберется она когда-нибудь отсюда или нет.
     -   Вали,  получай   очередную  порцию  политинформации,   могет  быть,
поумнеешь!
     Женька  заспешила  по  коридору. Рекреация была уже полна, и почти  все
стулья - уже  заняты, так  что пришлось  усесться в  ненавистный первый  ряд
перед  самым экраном.  Девчонки шушукались  о  том,  что все  это неспроста.
Выдали новую  форму,  уже  третий  день на полдник дают  яблоки,  и  вообще,
несмотря на титанические усилия Седьмой Воды, которая тащит продукты с кухни
сумками, баулами и ящиками, кормежка последнее время стала лучше. Теперь вот
- политинформация в неурочный  час... Высказывались различные предположения,
к  чему бы  это  - к добру  или  к  не  к  добру. Наученные  горьким опытом,
обитатели третьего нижнего отделения вздыхали: не к добру, ой, не к добру...
Тут у нас все не к добру...
     Женька  прикрыла глаза. Все  это, конечно, очень интересно.  Раньше она
наверняка  с  удовольствием ввязалась  бы  в  разговор и спорила  бы с Рыжей
Зинкой  и  ее "заклятыми подружками" из шестой палаты просто потому, что вся
эта компания ей ужасно не нравится. Но теперь...
     Пальцы сами нащупали пуговицу в кармане, погладили, покрутили. Раньше и
теперь... Когда-то  женькина жизнь делилась на  две части: до больницы - и в
больнице.  Первая  часть  могла  бы,  наверно,  еще  поделиться  -  жизнь  с
родителями  и без них,  с теткой  Клавой.  Но  родителей  Женька  совсем  не
помнила. Она и все-то вольное свое существование стала забывать за эти годы,
и  каждый день, прожитый здесь, в  четырех  стенах, крашеных  грязно-желтым,
стирал какие-то подробности  и детали той  давней жизни. Внешний мир делался
все  более  призрачным,  таял,  изменялся,  как мираж.  Хорошо, что  Варвара
Федоровна не дала  Женьке оставить всякие мысли о прошлом. Велела вспоминать
каждый вечер, каждую удобную минутку. Вспоминать, просматривать кинофильмы о
самой себе и обо всем, что видела. Варвара Федоровна сама часто рассказывала
Женьке о своей жизни, и  просила рассказать что-нибудь  ей.  И  потом, когда
Варвара  Федоровна  ушла,  Женька  все равно  по  привычке ложилась  спать с
мыслями о мире, в котором не так уж трудно увидеть небо и живые деревья.
     А  потом она встретила Димку. Она так  мечтала его  встретить. Все  эти
четыре года Женька  думала о нем, молилась, чтобы у  него все было хорошо, и
мечтала когда-нибудь снова увидеть.  Но ни в  каком  сне  она  не могла себе
представить  такую  их  встречу  - встречу в  больничном  коридоре,  встречу
молодого доктора Дмитрия Сергеевича и пациентки Овсянниковой из 2-й палаты.
     Женька  стиснула  зубы от  нахлынувших  воспоминаний.  Судьба оказалась
великодушна! Им не только удалось перекинуться взглядом и узнать друг друга,
но  и  побыть вдвоем,  и  вспомнить  свое  забавное  детское  прошлое...  За
несколько  часов,  которые  они  были  вместе,  они успели и  поссориться, и
помириться... Пусть все это было в  мрачном  медицинском фургоне, на пути от
одной  больницы  в другую, пусть все это длилось лишь одну  ночь... Это было
настоящее счастье.
     Пуговица в кармане!  Синяя, со вдавленным кружочком и четырьмя дырками!
Женька знает  наизусть все царапинки на ней. Пуговица -  вот что осталось ей
на память от Димки. Теперь жизнь делится по-другому: до  встречи  с ним  - и
после. Теперь  воспоминания накатывают  на Женьку  в течение  всего дня, как
только можно  расслабиться.  Теперь  уже  не так интересны разговоры о  том,
всегда ли будут давать  добавку второго, или  вчера такое  случилось  только
из-за комиссии на пищеблоке.
     Хлопнула стеклянная дверь, в  рекреацию вбежала запыхавшаяся Капитолина
со стопкой кассет. Видно, ее тоже срочно откуда-то вызвали.
     -  Внимание, народ! Тишина!  -  зычным  голосом  закричала  Капитолина,
быстро нажимая кнопки телевизора и магнитофона. - Сегодня фильм про  зверей!
- по  рядам пробежал одобрительный гул. Про зверей было смотреть куда лучше,
чем  научно-популярные фильмы по  физике,  химии и истории, не говоря уже об
однообразных  и изматывающих политических  роликах.  - Сидеть  смирно,  а то
выключу, и буду читать вслух газету!
     Капитолина   управилась  с   техникой  и   обернулась  к   зрителям,  с
удовольствием  наблюдая реакцию  на  свои  слова. В  мгновенной тишине  было
слышно  только, как  Большая Роза  устраивается  на своем  скрипящем  стуле.
Уперевшись  маленькими  крепкими  кулачками  в  стол,  Капитолина  выдержала
торжественную  паузу.  Потом, для  пущей  убедительности  нагнув  стриженную
по-мальчишески голову, и глядя на собравшихся изподлобья, строго сказала:
     - Сегодня на  нас будет смотреть  важная иностранная  комиссия. Правила
поведения те  же,  исполнение неукоснительное. Молчать.  Смотреть на  экран.
Никаких дополнительных действий. Точка.
     Завершив  свою речь выразительно-зверским выражением лица, каковое,  по
ее мнению, должна иметь настоящая  ответственная за  культурные мероприятия,
Капитолина уселась на  стул возле телевизора. Начался фильм,  замелькали  по
экрану  большие и малые  звери. Женька с  интересном всматривалась в  лесные
пейзажи.  Эти  кадры  с  настоящими  цветами,  прудами,  бабочками и птицами
(летающими  на  воле!  на  свободе!)  оказались  теперь  гораздо  интереснее
размышлений об иностранной комиссии.
     Но  Женька  была, наверное, единственной,  кто не посматривал искоса на
стеклянную стену, отделяющую зал для отдыха от коридора, идущего вдоль всего
больничного  корпуса.  Комиссии  всякого  рода были здесь  не  в новинку, но
внимание обитателей третьего нижнего отделения привлекало любое мамо-мальски
интересное  событие.  Разглядеть, как одеты и  причесаны посетители, какие у
них лица и манеры, а потом  вдоволь посудачить о "контролерах",  всесторонне
обсудив,  какие нравы царят на свете  сейчас,  и какие  комисси бывали здесь
раньше -  чем не развлечение среди  одинаковых,  как стаканы киселя, будней?
Эх, жаль, конечно,  что  нет  больше  в отделении  Сан Санны,  которая умела
здорово читать по губам, а потом рассказывала при общем хохоте, что  спросил
тот  или  иной член комиссии и что ответствовало ему начальство. Ясное дело,
припаяли  ей за это телепатию,  и поминай,  как звали,  с такими  диагнозами
здесь не держат...
     Спустя   минут   пятнадцать   после  начала   внеурочного  "культурного
мероприятия"  по рядам  прокатился  шепот:"Они! Идут!"  То одни,  то  другие
любопытные глаза украдкой  стреляли в сторону появившихся  за стеклом людей.
Конечно, Женька тоже посмотрела туда, стараясь не поворачивать головы.
     Пришедшими руководила,  как всегда, Кривуленция.  Ее  костистый  хищный
профиль четко вырисовывался на фоне мрачного плаката  о счастливом  будущем.
Рядом маячили три рослых фигуры: все  члены комиссии оказались  мужчинами, и
довольно колоритными.  Главным  из  них  был, по-видимому,  мрачный старик в
шикарном  клетчатом  костюме с каким-то  блестящим галстуком - он все  время
задавал  Кривуленции вопросы. Здоровый  плечистый  негр  белозубо  улыбался,
поглядывая по сторонам, и вид у него был такой, будто он прекрасно знал, что
его  дурачат,  но бороться  с этим особенно не  собирался. Третий,  в черном
свитере с высокиим горлом и  кожанной безрукавке, беспокойно вертел головой,
пытаясь найти  что-то действительно  ему  интересное.  Между  этими  важными
персонами совсем  потерялась худенькая переводчица с  белыми  волосами.  Она
искательно переводила взгляд с Кривуленции на старика и обратно, старательно
выговаривала слова, и сидящим в рекреации было ясно, что голосок у нее очень
тоненький,  возможно,  даже  тоньше, чем  у  Фимуси,  которой  старый доктор
Поповский  сказал  как-то  на обходе:"Это что  тут у  нас  такое? Это  у нас
больная или мышь?".
     После пяти минут наблюдения клетчатый  старик  в  очередной раз спросил
что-то у Кривуленции, после чего у  нее  сделалось  особенно  мрачное  лицо.
Резким жестом она позвала к себе Капитолину. Та рванулась с места, выслушала
приказание и вернулась к телевизору.
     - Внимание,  народ! Сейчас будем смотреть новости! Точно также соблюдая
тишину и спокойствие! - продекламировала она торжественно.
     Редко-редко телевизор включали без видеомагнитофона, и только на первую
программу, где не  могло быть абсолютно ничего  сомнительного. Такие моменты
Кривуленция  откровенно  не любила, независимо от того, что передавали в это
время: новости,  интервью или репортажи, и старалась всячески препятствовать
такому "живому" доступу больных к миру. На робкие вопросы Капитолины  всегда
был  готов  решительный ответ:"Не  стоит давать повода  для  разговоров". Но
сейчас,  видно,  Кривуленция  должна  была  доказать  высокой комиссии,  что
обитатели   больницы  могут  легко  получать  доступ  к  средствам  массовой
информации, и, скрепя сердце, дала Капитолине "добро".
     По  первой   как  раз  шел   выпуск  новостей.   Планы  выполнялись   и
перевыполнялись,  уровни повышались, а сроки неуклонно  сокращались.  Женька
зачарованно  смотрела на экран. Там были  живые  люди - в нормальной  одежде
разных цветов и фасонов,  - они громко говорили, смеялись и гуляли по улицам
городов. А вдруг случайно покажут Димку? Идет он себе спокойно в библиотеку,
а на  улице стоит журналистка, прохожим вопросы  задает... А что вы думаете,
Дмитрий  Николаевич,  по  поводу последних решений? И  Дмитрий Николаевич  -
крупным планом...
     Вдруг в зале ахнули:  на  экране возникли знакомые лица - те самые, что
маячили  сейчас  за  стеклом. Мрачный  старик, негр, еще  какие-то  в темных
костюмах  с  галстуками  медленно  спускались  по  широким ступеням,  вокруг
суетилась пара журналистов с камерами и микрофонами.  Диктор сообщил,  что в
город прибыла высокая делегация с дружеским визитом. У Капитолины  задрожали
губы, испуганным домиком поднялись брови:  что  делать? Выключить? Оставить?
Информация  явно  из тех,  что  больным  смотреть  не  рекомендуется...  Она
выразительно  смотрела  на  Кривуленцию,  но  та,  как  назло,  была  занята
разговором со стариком и не замечала происходящего безобразия. А  дела пошли
еще  хуже:  журналисты брали  у  старика  интервью,  он глядел  прямо в  зал
прозрачными  голубыми  глазами  и  рассказывал   о   своих  планах.  Правда,
доброжелательный баритон диктора, совсем перекрывший английскую  речь гостя,
не поведал зрителям  ничего  особенного:  налаживание  дружественных связей,
обмен опытом, посещение музеев и театров, завода и самодеятельного митинга в
поддержку безработных Запада.
     Пошел сюжет о  династии  сталеваров,  Капитолина  судорожно  вздохнула.
Может, Кривуленция вообще ничего не заметила и ситуацию можно  не обсуждать?
Больные, вроде бы,  сидят  спокойно, смотрят равнодушно, ничего они такого и
не  увидели.  Комиссия  двинулась,  наконец-то,  дальше.  На  всякий  случай
Капитолина поскорей включила пленку со звериным фильмом. До конца оставалось
досмотреть совсем  немного, и вскоре  больные  были отпущены на  продолжение
хозяйственных работ.

х х х


     Вечером Серафима была приятно поражена  тишиной, наступившей в  палатах
сразу  после отбоя. Никто не слонялся по коридорам, не торчал в умывалке, не
жаловался  на головную  боль.  Было хорошо  известно, что после произведения
необходимых  записей  в  журнале Серафима отправляется дрыхнуть в подсобку и
только  изредка, когда надо отправлять в лабораторию ночную серию  анализов,
проходит по коридору, тяжело вздыхая и хлопая сонными глазами.
     В палатах же сна не было ни в одном глазу. Каждому хотелось  рассказать
об увиденном  и  обменяться  мнениями  насчет коснувшихся  их событий.  Ведь
какие, оказывается, важные птицы залетели в их убогие стены! И что из  этого
следует? Высказывались самые разнообразные предположения.
     -  Нас  теперь расформируют! Разгонят по другим таким же  заведениям, -
вещала звенящим шопотом  Софка, подпрыгивая от  волнения  на кровати. -  Эти
иностранцы,  они же  все  разнюхали,  все  прошпионили,  и  теперь  больницу
придется закрыть. Кабониха говорила, будут сортировать по характеристикам. У
кого очень хорошие, могут даже отпустить. А у кого совсем плохие - ррраз и в
Кардиналку!
     - Хватит тебе каркать, - буркнула из своего угла Раиса. - Кто их видел,
наши   характеристики?  Откуда  тебе  вообще  известно,  что  на  тебя  есть
характеристика и что именно там  про тебя написано? Может, ты и диагноз свой
наверняка знаешь, если такая  умная? Да и вообще  - кто будет из-за каких-то
там делегатов-депутатов такое здоровенное заведение закрывать?
     -  Каких-то!  Сама  ты  какая-то!  -  шипела  Софка  возбужденно. -  Ты
по-английски-то понимаешь? Нет? А вот Оля Баскина закончила английскую школу
и  она сказала  потом мне и Кире Ивановне, что  старикан в клетчатом говорил
совсем  другое, чем нам переводили. Он  сказал, что все  эти  люди, -  Софка
понизила голос и опасливо покосилась на дверь, - важные-преважные персоны из
мирового общества и они проверяют  здесь права. Вот.  Так что эти иностранцы
могут нам очень даже боком выйти. Правда, Жень?
     Женька не  ответила.  Ей не  хотелось ни спорить, ни даже  включаться в
разговор.  Раньше, когда Софка была постоянно обижаема  соседками  по шестой
палате,  Женька жалела ее,  хотя  и  сторонилась  вечной  софкиной боязливой
суетливости.  А  теперь  даже  и  поворачиваться  не  хотелось   туда,   где
встрепанная  Софка  восседает на валентининой кровати. Уже прошло почти  два
месяца,  как Валентину забрали  в  бокс  после тяжелой процедуры в  кабинете
Вадима Сергеевича, и не осталось никакой надежды на ее возвращение. Особенно
ясно это стало после  перевода  Софки на  валино место,  и  Женька  не могла
теперь смотреть на нее без неприязни.
     Больше  всего сейчас Женьке хотелось тишины, чтобы  можно было спокойно
погрузиться  в яркий, красочный  и волнущий  мир  грез -  о  Димке  летом  в
деревне,  о Димке во время их  последней  встречи,  и  о димкиной теперешней
жизни, которую она на ходу придумывала.
     - Да ладно вам, девочки, не спорьте, - сказала Нина Павловна мягко, как
она  всегда говорила. - Ну, была комиссия, может быть и важная, так ведь она
уже ушла, и  теперь,  наверное,  все будет  снова  как раньше.

        х  х
х


     Нина Павловна ошиблась  - как раньше  не стало, а стало все по-другому.
Уже  с утра в отделении чувствовалось  необычное напряжение. Петровна как-то
особенно въедливо проверяла уборку в палатах и заставляла отдраивать  все до
блеска. На кухне стояла  подозрительная тишина, и от того,  что Седьмая Вода
не орала, как обычно, на своих подручных, было даже не по себе.
     Во  время  линейки  у  Дарьи  тоже  было  озабоченное лицо.  Она  долго
осматривала нестройный ряд полосатых рубашек и черных  юбок, поджимала губы,
велела Рыжей Зинке пойти к Петровне получить новые тапки. Потом объявила:
     - Вадима Сергеевича сегодня не будет. Он занят.  Кабинеты номер четыре,
пять и восемь  закрыты на дезинфекцию. Не надолго. Так  что процедур сегодня
будет немного.  У кого останется свободное время до обеда  - по коридорам не
шататься, не шуметь, сидеть тихо в своих палатах, читать газеты.
     Помедлив и оглядев удивленные лица, Дарья как бы неохотно добавила:
     - У нас могут быть посетители. Не бойтесь, отвечайте на вопросы. Только
подумайте как следует  вначале, что сказать! А то вам же потом хуже и будет.
Не сбивайтесь в кучу, ведите себя прилично, солидно. Ясно?
     Конечно, ни черта было не  ясно  -  что за посетители,  с чего  это они
будут  общаться напрямую с  больными (в жизни  такого  не  было!),  и почему
сегодня не будет уколов и таблеток. Но вопросов задавать не полагалось. Даже
Дарье, хотя она была самая лучшая староста во  всей больнице;  все же, чтобы
оставаться старостой, ей надо было держать дисциплину.
     ...В  музыкальной  комнате   Женька  пробыла  довольно  долго.  Лауреат
Лауреатович был  явно озадачен показаниями приборов  и  ставил одну  и ту же
мелодию несколько раз  подряд, пожимая в  перерывах  плечами и  взлохмачивая
свою  и  без того  растрепанную  шевелюру.  Женька была  вовсе не  против  -
откинувшись в  кресле, она с  удовольствием  пускалась в  плавание по волнам
воспоминаний,  все  дальше  и  дальше  уходя в  глубину  времен.  Вот  снова
появилась та же картина, что и  вчера  во время работы в швейной мастерской.
Бабушка крутит  неторопливо  колесо старенького  "Зингера", ловко направляет
движение  ткани, близоруко  наклоняясь к шитью... Бабушка? Никогда не думала
Женька, что  у  нее  есть (была?) бабушка... Женька  вообще не помнит своего
детства, вся  ее  осознанная  история велась  всего лишь  с восьми  лет,  со
времени поселения у  тетки  Клавы, но это видение  с бабушкой очевидно более
давнего происхождения...
     Женька  попыталась  как  следует  сосредоточиться  на  этой  сцене.  Ей
хотелось посмотреть,  что будет дальше -  может, бабушка повернется и скажет
что-нибудь, или подойдет, поправит одеяло, подоткнет подушку? Но тут Лауреат
Лауреатович  велел  снять  наушники,  отцепил  датчики  и принялся  задавать
какие-то совершенно дурацкие вопросы.
     Ведь ясно же,  что перед  ним  лежит медицинская карта и в ней записана
вся  ее, женькина,  больничная  история.  Там  много  такого, чего и  Женьке
неизвестно. Что нового может сказать  Женька? Да, она себя хорошо чувствует.
Нет, никаких особенных ощущений. Да, все  в порядке. Нет, ни конфликтов,  ни
наказаний последнее время  не  было. Нет, ничего особенно хорошего  тоже  не
было. Нет, ни посылок из дома, ни писем.
     Лауреат Лауреатович подходит  к окну и  смотрит на  облетающие деревья,
колупает краску на  подоконнике. Потом опять  принимается за  распросы.  Два
месяца назад ее направили в КАРД?  Да. А потом  вернули? Да. А почему? Плохо
стало  по дороге. Целый месяц после этого она лежала в боксе? Да. Что ей там
делали? Ничего. Совсем ничего? Совсем. Кормили только. И вот уже  месяц, как
она снова в отделении? Да. И как самочувствие? Хорошее.
     Хорошее,  так хорошее. Лауреат  Лауреатович безнадежно махнул рукой.  У
него был обиженный вид  - то ли он досадовал на свою несообразительность, то
ли на барахлившие приборы, то ли на что-то  в больничных делах, что было ему
неподвластно. Рассеянно глядя в разложенные на столе бумаги, он велел Женьке
идти.
     Проходя широкими коридорами процедурного отделения, Женька  размышляла:
не  было ли у Димки неприятностей за  то, что он  не довез ее до Кардиналки.
Вполне могли быть. Он, конечно, это  знал, и все равно пожалел Женьку, отвез
обратно. Придумал повод... мало ли существует средств, чтобы человек потерял
сознание. Ну, наверное,  ничего уж такого  особенно плохого с ним за это  не
сделали?  Вообще-то   Женька   не   имела  понятия,   как   можно   наказать
провинившегося  врача. Способов  наказать пациента  множество... Но можно ли
отправить существо в белом халате, например, в штрафное отделение?
     Задумавшись,  Женька  повернула  в  свой  коридор  и   остановилась  от
удивления: страннейшая сцена предстала перед ней. Посредине коридора, спиной
к  Женьке  стояла   незнакомая  женщина  очень  большого   роста  и  мощного
телосложения.  Она  была  одета  в темные  брюки и  шерстяной свитер сочного
кирпичного  цвета. Длинные,  слегка вьющиеся  волосы удивительной  дамы были
схвачены сзади резинкой. Незнакомка  смотрела на девчонок, которые -  да что
это с ними? - забыв все существующие правила поведения и утреннего дарьиного
специального предупреждения, столпились в кучу, что-то, кажется, разглядывая
или  даже щупая  рукам