ервал его старик.
     - Почему я должен ждать? - вскинулся бородатый.
     - Подожди. Это ваша земля, хозяин? - спросил старик несравненно мягче.
     - Моя и есть. А то чья же? - ответил мужик.
     В  эту  минуту  прибежал с  луга  Стасек;  он  уставился на  чужаков  с
удивлением и недоверием.
     - И луг этот твой? - спросил бородатый.
     - Подожди, Фриц. Это ваш луг, хозяин? - поправил сына старик.
     - Не, не мой, господский.
     - А чья та гора с сосной?
     - Подожди, Фриц.
     - Ах, отец, вы любите слишком много болтать...
     - Подожди, Фриц, - не унимался старик. - Эта гора с сосной - ваша?..
     - Моя, конечно, а то чья же еще?
     - Видишь,  Фриц,  -  заговорил старик по-немецки, - здесь можно было бы
построить ветряную мельницу для Вильгельма.  - И он показал рукой на вершину
горы.
     - Вильгельм не  строит мельницы не  потому,  что нет достаточно высокой
горы, а потому, что он лентяй, - сердито ответил Фриц.
     - Прошу тебя,  Фриц,  будь терпелив. А вот те поля за большой дорогой и
овраги - это уже не ваши? - снова обратился старик к мужику.
     - Какие же они мои, раз они господские.
     - Ну да, - раздраженно прервал бородач, - всем известно, что этот мужик
торчит посредине помещичьих полей и нужен тут,  как дыра в мосту.  Грош цена
всему этому делу.
     - Подожди, Фриц, - успокаивал его старик. - Вас, хозяин, со всех сторон
окружают помещичьи поля?
     - Так оно и есть.
     - Ну, довольно! - проворчал бородач и потащил отца к бричке.
     - Оставайтесь с богом,  хозяин,  -  проговорил старик, слегка приподняв
шляпу.
     - Ох, как вы любите болтать, - прервал бородач, грубо подталкивая отца.
- Из Вильгельма ничего не выйдет, хотя бы вы нашли ему десять таких гор.
     - Чего им надо? - вдруг спросил Стасек.
     - И верно,  -  опомнился мужик.  -  Эй вы,  господа!..  Старик повернул
голову. - А вы почему про все выспрашиваете?..
     - Потому что так нам нравится! - ответил бородач и насильно усадил отца
в бричку.
     - Будьте здоровы, до свидания! - крикнул старик Слимаку.
     Бородач пожал плечами и велел трогать. Бричка покатила к мосту.
     "Сколько ж  народу прошло нынче по  дороге,  -  рассуждал сам  с  собой
Слимак. - Будто на ярмарку или на богомолье..."
     - А что это за люди? - снова спросил Стасек.
     - Те, что уехали в бричке? Верно, немцы из Вульки, за три мили отсюда.
     - А зачем они расспрашивали про землю?
     - Разве одни они спрашивали,  сынок?  -  ответил мужик.  - Иным до того
нравилась наша сторона,  что  они  лазали вон туда,  на  самую макушку,  где
сосна. Потом слезут - и поминай как звали.
     Слимак  окончил работу  и  повернул лошадей к  дому.  О  немцах он  уже
позабыл:  все его внимание поглотили корова и лужайка. А что, если и вправду
купить корову и  арендовать лужок?  Мурашки пробежали у  него  по  спине при
мысли, что самое заветное его желание может исполниться.
     Еще одна корова и два морга луга - да это рублей тридцать барыша в год!
Тогда и землю можно лучше унавозить, и хлеба больше продать, и на зиму взять
в  дом  старика,  чтобы  поучил ребятишек грамоте...  Что-то  другие хозяева
сказали б, видя его достаток? Тогда бы уж ему уступали место и в костеле и в
корчме. А как отдохнуть можно при таком богатстве!
     Ох,  отдохнуть!  Слимак не знал ни голода,  ни холода,  дома у него все
ладилось,  с людьми он дружил,  водились у него и деньги, и совсем бы он был
счастлив,  если б  только кости не  ломило от  работы да мог бы отлежаться и
отсидеться, сколько душа пожелает.


        "III"

     Вернувшись домой,  Слимак оставил бороны на  батрака,  а  сам  принялся
осматривать корову,  стоявшую на привязи у плетня.  Уже смеркалось, но мужик
сразу увидел, что корова хороша: вся белая, в черных пятнах, и вымя большое,
а  голова маленькая,  с  короткими рожками.  Разглядев ее  как  следует,  он
убедился, что обеим его коровам далеко до этой.
     Ему пришло в  голову,  что не  худо бы  поводить ее  по  двору,  но  он
чувствовал,  что на  это у  него не  хватит сил.  Казалось,  руки вылезут из
суставов,  а ноги просто отвалятся,  если он двинется с места.  Вот работает
человек,  гнет спину от зари до зари,  но как сядет солнце,  тут уж ему надо
отдохнуть,  ничего не поделаешь.  И он не стал проваживать корову,  а только
погладил.  А когда она, словно угадав в нем нового хозяина, повернула голову
и ткнулась мокрой мордой ему в руку, Слимака охватила такая нежность, что он
готов был обнять ее за шею и расцеловать, как человека.
     - Непременно ее куплю, - пробормотал мужик, позабыв об усталости.
     В дверях показалась хозяйка с ушатом помоев.
     - Мацек!  -  кликнула она батрака,  -  как напьется корова, загони ее в
закут. Староста у нас заночует, не оставлять же ее во дворе.
     - Ну как? - спросил Слимак жену.
     - Да как?  -  ответила она.  - Просит тридцать пять рублей бумажками да
рубль серебром за  повод.  Но,  что  правда,  то  правда,  -  прибавила она,
помолчав,  - корова этого стоит. К вечеру я подоила ее, так, веришь ли, хоть
устала она с дороги, а молока дала больше, чем наша Лыска...
     Мужик снова ощутил боль в руках и в ногах.  "Господи боже мой,  сколько
натопчешься,  намокнешь,  недоспишь, покамест сколотишь тридцать пять рублей
бумажками да еще рубль серебром! Хоть бы Гроховский уступил что-нибудь..."
     - А ты не спрашивала, - снова заговорил Слимак, - он не сбавит?
     - Ну,  как же!..  Спасибо,  если захочет продать. Он все толкует, будто
давно уж обещался Гжибу.
     Слимак схватил себя за волосы.
     - И  какая нелегкая его принесла!  -  запричитал он.  -  За какие грехи
господь так тяжко меня наказывает!.. Я еще не знаю, отдаст ли мне пан лужок,
а тут - шутка ли - этакие деньги плати за корову...
     - Юзек,  не дури,  образумься,  -  наставляла его жена. - Сколько раз в
имении сами  тебе  навязывали луг,  а  насчет коровы -  попробуй поторгуйся.
Сбавит он,  нет ли,  а ты угости его получше,  выпей с ним водки; господь не
без милости: может, староста и опомнится. Ты только зря не болтай да на меня
почаще поглядывай, вот увидишь: все будет ладно.
     В это время приковылял батрак и стал отвязывать корову.
     - Что, Мацек, - спросила хозяйка, - правда ведь, хороша скотина?
     - Ого-го!..   -  ответил  батрак,  потрясая  над  головой  выставленным
пальцем.
     - Но и деньги за нее немалые, а? - спросил хозяин.
     - Ого-го!..
     - А что ни говори,  она того стоит,  верно, Мацек? - поспешила ввернуть
хозяйка.
     - Ого-го!..
     После  столь многословного высказывания Овчаж отвел корову в  закут,  а
она,  оглядываясь по сторонам, так душевно помахивала хвостом, что Слимак не
мог подавить в себе волнения.
     - Видно,  воля господня,  - прошептал он. - Попробую ее сторговать. - И
направился к дверям хаты.
     - Юзек, - остановила его жена, - смотри только не болтай и уши не очень
развешивай.  Ты  думай о  том,  как бы  побольше выторговать,  а  ежели язык
чересчур развяжется,  на  меня  поглядывай.  Он  ведь  кремень-мужик -  этот
Войцех, одному тебе с ним не сладить.
     Слимак еще на пороге снял шапку, перекрестился и вошел в сени. Сердце у
него так и сжималось:  и денег было жалко, и сомнения одолевали - удастся ли
ему выторговать хоть рубль.
     Гость сидел на  лавке в  передней горнице;  пламя печки освещало его  и
Магду,  которой он по-отечески внушал,  чтобы она была честной,  работящей и
слушалась своих хозяев.
     - В воду велят тебе броситься, - говорил он, - бросайся в воду; в огонь
велят кинуться -  кидайся в огонь. Случись, хозяйка даст тебе тумака, а то и
поколотит,   руку  ей  поцелуй  да  скажи  спасибо,   истинно  говорю  тебе:
благословенна рука наказующая.
     Произнося эти  слова,  староста воздел руку  кверху,  лицо его  приняло
торжественное  выражение;   в   красном  отсвете  огня  он   был   похож  на
проповедника.   Магде  чудилось,   что  даже  тени,   прыгающие  по  стенам,
поддакивают его словам и что вечерний сумрак, заглядывая в окошки, повторяет
за дядей: "Благословенна рука наказующая!"
     Она  плакала  навзрыд.  Ей  то  казалось,  что  она  слушает прекрасную
проповедь,  то  -  что  от  каждого слова опекуна на  спине у  нее  взбухают
багровые  полосы.   Она  не  испытывала  ни  страха,   ни  обиды,  а  скорее
благодарность,  к  которой  примешивались  воспоминания  недавнего,  но  уже
далекого детства.
     Дверь в хату скрипнула, и всю ее ширь заполнил Слимак.
     - Слава Иисусу Христу, - приветствовал он гостя.
     - Во веки веков, - ответил Гроховский.
     Он поднялся с лавки и, выпрямившись, чуть не уперся головой в потолок.
     - Спасибо вам,  староста,  что  зашли нас проведать,  -  сказал Слимак,
протягивая ему руку.
     - Вам спасибо за ласковую встречу, - ответил Гроховский.
     - Может, вам тут у нас неудобно? Вы прямо говорите.
     - Э,  так хорошо,  как и  дома не всегда бывает;  не только меня,  но и
скотину хозяйка ваша не оставила без попечения.
     - Слава богу, что довольны.
     - Вдвойне доволен:  по всему видать, Магде у вас живется так, что лучше
во всем свете не сыщешь...  Магда! - обратился Гроховский к девушке, - а ну,
поклонись в  ноги хозяину да  скажи спасибо,  что  он  для  тебя добрее отца
родного. А вы, кум, сделайте милость, не жалейте для нее ремня.
     - Что ж, она девка неплохая, - ответил Слимак.
     Девушка,  продолжая всхлипывать, повалилась в ноги - сперва дяде, потом
хозяину -  и  убежала в  сени.  Слезы снова сдавили ей  горло,  но глаза уже
высохли.   Понемногу  она  успокоилась  и,  делая  вид,  будто  выбежала  по
хозяйству, стала протяжно и жалобно кликать свиней.
     - Чуш, чуш, чу-ушиньки, чуш...
     Но свиньи уже спали.  Зато вместо них из мрака вынырнул Бурек,  а вслед
за  собакой Ендрек и  Стась.  Ендрек хотел было  сбить Магду с  ног,  но  та
заехала ему кулаком в глаз,  он схватил ее за одну руку, Стасек за другую, и
все  четверо выкатились на  дорогу.  В  темноте нельзя было  различить,  где
собака,  а где кто из ребят,  так они все перемешались и такой подняли вой и
лай вместе с Буреком. Так они и растаяли в тумане, повисшем над лугами.
     Между тем в горнице, рассевшись у печки, хозяева вели беседу.
     - Что  такое у  вас  приключилось,  -  спросил гостя Слимак,  -  почему
надумали вы избавиться от коровы?
     - Видите,  какое дело,  - начал Гроховский, кладя руку ему на колено. -
Корова эта не моя, а Магдина, ну, а жена давно меня точит: не хочу, говорит,
держать чужую корову,  своим,  дескать, тесно в закуте. Я, конечно, не очень
слушаю бабью болтовню,  но  тут как раз вышел случай:  продают землю Комара,
того,  что спился и  помер.  А  поле-то  его приходится возле самой Магдиной
полоски,  вот я и думаю: надо продать корову и купить Магде морг земли. Ведь
земля - это земля.
     - Ох, правда, - вздохнул Слимак.
     - То-то и оно. А как выйдут всякие льготы да наделы, девка наша получит
больше, чем получила бы теперь.
     - Это как же? - заинтересовался Слимак.
     - Будут давать столько,  сколько у  кого уже есть.  У меня,  к примеру,
двадцать пять моргов, мне и дадут двадцать пять. У вас сколько?
     - Десять.
     - Ну,  и  добавят десять.  А  Магде,  если у  нее будет два с половиной
морга, дадут еще два с половиной.
     - А верно это - насчет надела?
     - Кто его знает? - ответил Гроховский. - Одни говорят - верно, а другие
смеются.  Я так думаю:  дадут или не дадут,  а все лучше купить девке лишний
морг, раз выходит такой случай. Тем более и баба моя не хочет...
     - А раз будут землю давать даром,  жалко деньги бросать зря,  - заметил
Слимак.
     - Это правильно,  да деньги-то не мои, так у меня и рука не свербит. Но
и  то сказать:  покупаю я не в имении,  а у мужика.  В имении я бы не спешил
покупать, в таком деле всегда лучше выждать.
     - А как же! - ответил Слимак. - Дурак поспешит, а умный погодит.
     - И, не подумавши, ничего не станет делать.
     - И, не подумавши, не сделает, - поддакнул Слимак.
     В эту минуту появилась хозяйка с хромым Мацеком. Они прошли в боковушку
и выдвинули на середину стол,  выкрашенный в вишневый цвет. Возле него Мацек
поставил  два  деревянных стула,  а  хозяйка  зажгла  керосиновую лампу  без
колпака и накрыла стол скатертью.
     - Сюда пожалуйте,  -  пригласила Слимакова.  -  Юзек, веди-ка старосту.
Здесь вам удобнее будет вечерять.
     Мацек,  ухмыляясь,  неуклюже попятился за печку,  пропуская в боковушку
хозяев.
     - Хороша горенка,  -  сказал Гроховский,  оглядываясь по сторонам.  - И
святых у  вас много висит по стенам,  и кровать крашеная,  и пол настлан,  и
цветы на окошке. Это, верно, ваших рук дело, кума?
     - А то чьих же?  - ответила довольная хозяйка. - Он все мотается - то в
усадьбу,  то в город, о доме и не заботится. Насилу я его заставила настлать
пол  хоть в  боковушке.  Сюда,  кум,  поближе к  печке,  садитесь,  сделайте
милость. Сейчас я подам ужин.
     Повернувшись  к  печке,  она  налила  две  миски  пшенной  похлебки  со
шкварками. Ту, что поменьше, подала батраку, а большую поставила на накрытый
стол перед гостем.
     - Кушайте с богом,  -  сказала она Гроховскому, - если чего не хватает,
скажите.
     - А вы не сядете с нами? - спросил гость.
     - Я поем напоследок,  с детишками. Мацек, - обратилась она к батраку, -
бери свою миску.
     Мацек,  все  так же  ухмыляясь,  взял свою похлебку и  уселся на  лавке
против входа в  боковушку,  чтобы видеть старосту и  послушать,  о  чем люди
говорят:  очень он соскучился по беседе. С довольным видом он поставил миску
на колени и сквозь клубы пара любовался на вишневый стол,  за которым сидели
хозяева,  на  белую скатерть и  жестяные ложки,  которыми они  ели.  Чадящая
плошка  казалась ему  самым  усовершенствованным прибором для  освещения,  а
стулья со спинками - самой удобной мебелью. Вид старосты наполнял его сердце
благоговением и  гордостью.  Еще бы  -  это же староста Гроховский возил его
когда-то на жеребьевку и  даже стоял у двери в самой канцелярии,  в то время
как рекруты мокли под дождем во дворе.  И  Гроховский же велел отвезти его в
больницу, заверив, что выйдет он оттуда здоровым. А кто собирает подати? Кто
впереди крестного хода  несет  большую хоругвь?  Кто  запевает в  костеле во
время  вечерни:   "Удостой  меня  восхвалять  тебя,   дево  пресвятая"?  Все
Гроховский! И вот сейчас он, такой обыкновенный Мацек Овчаж, сидит с ним под
одной кровлей!
     А какая у него осанка!  Как он развалился на стуле! Ноги вытянул, левой
рукой уперся в бок,  правой облокотился на стол, а голову откинул назад! Как
ему, должно быть, покойно на этом стуле со спинкой!..
     Мацек  попробовал так  же  развалиться,  но  больно стукнулся о  стену,
которая с  возмущением напомнила ему,  что он-то не староста,  а  всего лишь
убогий батрак.  И,  хотя  спина у  Мацека ныла от  работы,  он  согнулся еще
смиреннее,  сконфуженно спрятав под  лавку  обе  ноги  -  и  перешибленную и
здоровую -  в одинаково рваных башмаках. Да и зачем ему разваливаться, когда
в двух шагах от него сидели,  развалясь, староста и хозяин? Им хорошо, и для
Мацека этого было вполне достаточно;  он  нехотя принялся за  свою похлебку,
жадно прислушиваясь к разговору.
     - А правду сказать староста,  -  начала хозяйка, - зачем вам тащиться с
коровой в такую даль, к Гжибу?
     - Да он хочет ее купить, - ответил Гроховский.
     - Может, и мы купим.
     - Так бы оно и следовало,  -  вмешался Слимак, - девка у нас, пускай бы
была и ее корова.
     - А ведь верно,  Мацек,  так бы оно и следовало?  -  повторила за мужем
хозяйка, обращаясь к батраку.
     - Ого-го!  - засмеялся Мацек, причем горячая похлебка потекла у него по
подбородку.
     - Что правильно,  то правильно, - вздохнул Гроховский. - Это и сам Гжиб
так же рассудил бы: туда, дескать, и идти корове, где живет девка.
     - Вот и продайте ее нам! - подхватил Слимак.
     Гроховский опустил ложку  на  стол,  а  голову на  грудь.  С  минуту он
раздумывал, наконец произнес, словно покоряясь судьбе:
     - Ну,  так и быть! Раз уж вы решили, придется вам корову отдать, ничего
не поделаешь. У кого девка, у того и корова - тут и толковать нечего.
     - Только вы сбавьте хоть сколько-нибудь,  -  поспешила вставить хозяйка
заискивающим тоном.
     Староста снова призадумался.
     - Видите дело-то какое,  - проговорил он. - Кабы скотина была моя, я бы
сбавил.  А ведь это добро убогой сироты,  что осталась без отца, без матери.
Как я ее обижу?  Вы, стало быть, дайте мне тридцать пять рублей бумажками да
рубль серебром за повод, и пускай корова остается у вас.
     - Уж очень деньги большие, - вздохнул Слимак.
     - Но и корова - заглядение, - возразил староста.
     - Деньги-то лежат себе в сундуке и есть не просят.
     - Но и молока не дают.
     - Ради этой коровы придется мне у пана луг заарендовать.
     - Оно и выгоднее, чем покупать сено.
     Наступило долгое молчание, неожиданно прерванное Слимаком:
     - Ну, кум, говорите последнее слово...
     - Я  сказал:  тридцать пять  рублей  бумажками да  рубль  серебром -  и
забирайте корову. Гжиб будет в обиде на меня, ничего не поделаешь, но вас-то
я должен уважить. Девка у вас, пускай и корова у вас.
     Хозяйка убрала со  стола  посуду и  вышла  в  чулан.  Через  минуту она
вернулась,  неся бутылку водки,  две рюмки,  а на тарелке копченую колбасу и
вилку с выломанным зубом.
     - Будьте здоровы, кум, - сказал Слимак, наливая водку.
     - Пейте с богом.
     Выпили,  затем  молча принялись жевать сухую колбасу,  отложив вилку на
тарелку. При виде водки Мацеку стало до того приятно, что он даже потихоньку
вздохнул. Потом сунул обе руки за пазуху и чуть заметно выдвинул ноги из-под
лавки. Ему пришло в голову, что в эту минуту староста и хозяин, должно быть,
очень счастливы, и он тоже почувствовал себя счастливым.
     - Право,  не знаю, как быть, - говорил Слимак, - брать ли корову или не
брать? Цену вы заломили такую, что у меня всякая охота пропала.
     Гроховский беспокойно заерзал на стуле.
     - Кум,  голубчик,  -  сказал он,  -  золотой мой,  как  мне быть:  ведь
добро-то сиротское.  Магде я непременно должен купить землю, хоть того ради,
что баба блажит.
     - За морг с вас не возьмут тридцать пять рублей, земля теперь дешевая.
     - Стала  дорожать.   В   нашей  волости  хотят  какую-то  новую  дорогу
прокладывать, так немцы скупают землю.
     - Немцы? - повторил Слимак. - Да они уже купили Вульку.
     - Что ж, продадут ее другим немцам, а сами перейдут поближе к нам.
     - Были у меня нынче в поле два немца и все что-то выспрашивали, да я не
понял, чего им надо, - сказал Слимак.
     - Вот видите!  Сюда норовят залезть.  А стоит осесть одному, как за ним
потянутся другие, словно муравьи на мед, - вот земля и дорожает.
     - Да они знают ли крестьянскую работу?
     - Еще как знают!..  Барышей-то немец больше получит, чем мужик, хоть он
тут и родился, - ответил Гроховский.
     - Чудно!
     - Ого!..  Немцы -  они умные.  Они скота много держат,  клевер сеют,  а
зимой ремеслом промышляют. Нет, мужику против них не устоять.
     - Любопытно бы  знать,  какой они  веры.  Говорят они между собой,  как
евреи.
     - Вера у них получше еврейской,  - сказал староста, подумав, - но не то
что католическая,  куда там!  Костел у них такой же,  как у нас, с органом и
скамейками.  Только ксендз у  них женатый и  ходит в  сюртуке,  а  в главном
алтаре, где место богу-отцу, у них стоит один распятый Христос, как у нас на
паперти.
     - Стало быть, вера их хуже нашей.
     - Хуже, - подтвердил Гроховский, - они и царице небесной не молятся.
     - Ох, царица небесная! - прошептала хозяйка.
     Слимак и Гроховский набожно вздохнули, а Мацек перекрестился.
     - Как их еще господь бог милует! - заметил Слимак. - Пейте, кум.
     - За ваше здоровье.  А