рке,
                Ой, кумушки толковали,
                Что я бражник горький!

     Последнюю строчку он промурлыкал совсем невнятно, чтобы не уронить свой
авторитет перед детьми.
     Вдруг он обратился к Стасеку с вопросом:
     - Что это ты все молчишь и тащишься, будто тебя ведут в участок?
     - Я? - очнулся Стасек. - Я думаю, для чего мы идем в имение?
     - Что ж, неохота тебе идти?
     - Нет, только чего-то страшно.
     - Чего там страшно! В имении-то хорошо, - внушительно сказал Слимак, но
сам вздрогнул, точно его прохватил мороз.
     Однако он поборол тревогу и стал объяснять:
     - Видишь,  сынок,  какое  дело.  Вчера мы  у  старосты купили корову за
тридцать два  рубля  (хотел-то  он,  старый  хрыч,  тридцать пять  да  рубль
серебром за повод. Ну, да я его образумил, он и скинул). Так вот, сынок, для
новой коровы нужно, стало быть, сено, а по этому случаю и приходится просить
пана, чтоб он сдал нам луг в аренду. Теперь понятно?
     Стасек кивнул головой.
     - Понятно,  - ответил он, - а еще я вот чего не знаю: что думает трава,
когда скотина ухватит ее языком и мнет зубами?
     - Чего ей думать?.. Ничего она не думает!
     - Ну как же!..  -  продолжал Стасек.  -  Быть того не может,  чтобы она
ничего не думала.  Вот в праздник,  когда народ соберется на погосте, издали
посмотришь на людей - будто это трава или кусты: тут и зеленые, и красные, и
желтые, и всякие, как цветы в поле. Так кабы страшное какое чудище пришло на
погост да слизнуло бы всех язычищем, разве они ничего бы не думали?..
     - Люди -  те кричали бы, а трава-то ничего не говорит, когда ее косишь,
- возразил Слимак.
     - Как -  не говорит?  Палку сухую станешь ломать,  и  то она трещит,  а
возьмешь свежую ветку, она гнется, да в руки не дается, а траву когда рвешь,
она пищит и ногами держится за землю.
     - Э,  да  тебе все  чудеса мерещатся,  -  сказал отец.  -  Если всякого
спрашивать,  охота или  неохота ему идти под косу,  так и  сам не  поешь,  и
скотину не покормишь, и все пойдет прахом.
     - А ты,  Ендрек,  тоже не рад, что идешь в имение? - спросил он другого
сына.
     - Разве это я иду?  Вы идете, - ответил Ендрек, пожимая плечами. - Я бы
туда не пошел.
     - А что бы ты сделал?  Письмо бы написал?  Так пан тебе не ровня,  да и
писать ты не умеешь.
     - Скосил бы траву,  да и  свез бы к  себе на двор.  Пускай бы он шел ко
мне, а не я к нему.
     - И ты посмел бы косить господскую траву?
     - Какая она господская!  Сам он, что ли, ее сеял? Да и луг не возле его
хаты!..
     - Вот и видно,  что дурак, потому что луг-то господский и вон те поля -
все господские. - Он показал рукой на горизонт.
     - Оно как будто и так,  - ответил Ендрек, - покуда никто их не отнял. А
я знаю,  что и ваша земля и хата прежде тоже были господские,  а нынче стали
ваши.  Так же и луг.  Чем он нас лучше,  ваш пан: работать он не работает, а
земли на сто дворов заграбастал!
     - Да вот заграбастал же.
     - А у вас почему столько нету, да и у Гжиба и у других?
     - На то он пан.
     - Велика важность!  Вы,  тятя,  наденьте сюртук, выпустите штаны поверх
сапог -  и  тоже станете паном.  Только земли у вас столько не будет,  как у
него.
     - Сказал я тебе: дурак! - рассердился Слимак.
     - Я и правда еще глуп,  потому что не ученый.  А Ясек Гжиб -  умный, он
даже в канцелярии писал.  А он что говорит? Должно, говорит, быть равенство,
и  тогда,  говорит,  оно наступит,  когда мужики отнимут землю у  господ и у
каждого будет свое.
     - Дурень твой  Ясек:  если у  каждого будет свое,  никто на  другого не
станет работать.  Так уж устроено на свете,  и  Ясек тут ничего не поделает.
Лучше бы  он  у  отца деньги из  сундука не  таскал да не бегал по городу из
шинка в шинок. Больно горазд он чужим распоряжаться! Мое бы он отдал Овчажу,
господское взял бы себе,  а  свое-то небось не выпустил бы из рук.  Пусть уж
лучше будет так, как господь бог по милости своей сотворил и как учит святая
церковь, а не так, как хотят Гжибы - старый и молодой.
     - А разве помещику землю послал господь бог? - брякнул Ендрек.
     - Господь бог установил на свете такой порядок,  чтобы не было никакого
равенства.  Оттого-то  небо  вверху,  а  земля  внизу,  сосна растет высоко,
орешник низко,  а трава еще того ниже.  Оттого и среди людей: один старый, а
другой молодой,  один отец, а другой сын, один хозяин, а другой батрак, один
барин, а другой мужик.
     Слимак даже устал говорить, но, отдышавшись, продолжал:
     - Ты  погляди,  к  примеру,  на  умных собак,  когда их много бегает во
дворе.  Вынесут из кухни ушат помоев,  сейчас к нему первая идет одна,  всех
сильнее и всех злее,  ну, и жрет, а другие стоят облизываются, хоть и видят,
что она хватает все лакомые куски.  Когда эта так натрескается,  что, того и
гляди,  лопнет,  подходят другие.  Каждая сует  морду со  своего края и  без
всякой грызни жрет,  сколько на ее долю придется.  А где собаки глупые,  там
все они враз летят к ушату,  сейчас передерутся и больше вырвут клочьев друг
у дружки, чем урвут кусков. А то еще ушат опрокинут и весь корм разольют, но
и тут всегда найдется одна какая-нибудь посильней других и всех разгонит. Ей
и  самой  при  таком  хозяйствовании немного достанется,  а  другим и  вовсе
ничего.
     Так и  с людьми будет,  если всякий станет заглядывать в рот другому да
кричать:  "Отдай,  ты  больше съел!"  Самый сильный разгонит других,  а  кто
послабей, те перемрут с голоду. Оттого бог так и устроил, чтобы каждый берег
свою землю, а чужую не отнимал.
     - А ведь раз мужикам уже землю раздавали.
     - Раздавали,  и не один раз,  а два раза; может, и еще будут раздавать,
но  понемножку и  с  соображением,  чтобы  каждому  досталось,  сколько  ему
положено,  а не так, чтобы всякий хватал без толку, что кому понравится. Так
установил господь бог по своей милости, чтобы всему на свете было свое время
и во всем был порядок.
     - Да уж какой порядок,  когда Гжиб сразу получил тридцать моргов,  а вы
насилу семь! - сказал Ендрек.
     Слимак  остановился посреди  дороги,  решив  передохнуть.  Он  поправил
шапку, уперся левой рукой в бок, а правой показал на холмы:
     - Видишь ты горы там, над имением? С них все время земля сыплется вниз.
Может, неверно?
     - Нет, верно.
     - То-то,  что верно. А та земля, что осыпается, она на чьи поля падает,
а?
     - Известно, на господские.
     - То-то,  что на господские.  А  та земля,  что осыплется с  господских
полей, к кому упадет на пашню - ко мне или к Гжибу?
     - Известно,  к Гжибу,  раз его поля на косогоре под господскими, а ваши
по ту сторону долины.
     - Вот видишь,  -  продолжал Слимак.  -  Если б  мои поля были там,  где
Гжибовы,  я бы с господской земли имел пользу;  а как земля мне досталась за
рекой, то я меньше и пользуюсь.
     - Да  еще  с  ваших  же  холмов  земля  падает  на  господские луга,  -
подтвердил Ендрек.
     - На все воля божья!  -  сказал мужик и снял шапку.  - Тем я хуже наших
мужиков,  что у меня земли меньше,  но тем лучше самого барина,  что земля с
моего хутора сыплется на его луга и богатство его приумножает.
     Ендрек, выслушав это рассуждение, покачал головой.
     - Ты что башкой мотаешь? - спросил его отец.
     - Не по мне все, что вы говорите.
     - Не по тебе, потому что ты моложе меня и глупее.
     - А  вы,  тятя,  стало быть,  глупее Гжиба,  потому что он старше вас и
говорит совсем другое.
     Мужика так и кольнуло в сердце.
     - Ах ты щенок этакий!  -  крикнул он.  - Вот я дам тебе в морду, так ты
мигом смекнешь, кто умнее!..
     Довод был настолько веский,  что Ендрек умолк, и дальше они шли, уже не
разговаривая. Стасек о чем-то мечтал, а Слимак то беспокоился, сдадут ли ему
луг в аренду, то удивлялся, что его старший сын проповедует столь превратные
теории.
     - Гм!  -  ворчал мужик.  -  Учится,  паршивец,  у других. Гордый, черт,
никому не уступит;  слава богу,  что хоть не ворует.  Ого! Нет, уже он-то не
будет мужиком.
     Начиная с места, где, плавно поднимаясь в гору, с большаком соединялась
дорога,  ведущая в  имение,  Слимак шел  все медленнее,  Стасек озирался все
тревожнее,  и  только  Ендрек становился все  бойчее.  Но  вот  из-за  холма
показались черные, но уже покрывшиеся почками ветви придорожных лип, а затем
трубы и крыши помещичьей усадьбы.
     Вдруг раздались два выстрела.
     - Стреляют!  -  заорал Ендрек и  бросился вперед,  между тем как Стасек
уцепился за карман отцовского зипуна.
     - Ты куда? Сейчас же назад! - крикнул Слимак.
     Ендрек насупился, но замедлил шаг.
     Они  поднялись на  холм,  где тянулись уже одни только господские поля.
Позади,  внизу, лежала деревня, еще ниже - луг и река; перед ними за забором
стоял господский дом, еще какие-то строения, дальше - сад.
     - Видишь, вот и господский дом, - сказал Слимак Стасеку.
     - Это который?
     - Вон тот, с крыльцом на столбах.
     - А там что за хата?
     - Налево?  Это  не  хата,  а  флигель,  а  тот  низкий домик  -  кухня.
Погляди-ка, видишь, во флигеле одни горницы внизу, а другие вверху.
     - Вроде как на чердаке.
     - Это не чердак, а этаж. Чердак еще выше, под крышей, как у нас.
     - А лазят туда по стремянке, - вмешался Ендрек.
     - Не по стремянке, а по лестнице, - сурово ответил отец. - В самый раз,
станет тебе пан кувыркаться по жердочкам!  Пан любит, чтобы все было удобно.
Оттого у него и сено воруют с сеновала над конюшней.
     - Тятя, а направо это что - все в окнах? - спросил Стасек.
     - Тут,  видать,  сами  господа  посиживают да  на  солнышке греются,  -
ответил Ендрек.
     - Не болтай, чего не знаешь! - оборвал его Слимак. - Тут стены, все как
есть, из стекла, зовется теплица. В ней всякие цветы, какие только виданы на
свете, и цветут круглый год, даже среди зимы, когда в поле снегу по колено.
     - Цветы-то, верно, бумажные, как в костеле, - снова вмешался Ендрек.
     - То-то и есть,  что настоящие.  А цветут потому, что садовник всю зиму
топит печку.
     - А яблоки тут есть зимой? - спросил Ендрек.
     - Яблок нет, одни апельсины.
     - Верно,  раз во сто лучше яблок?  -  спросил Ендрек,  и  глаза у  него
загорелись.
     Мужик презрительно махнул рукой:
     - Ни-ни... Попробовал я одно такое. Маленькое, как картошка, зеленое, а
уж пакостное - собака и та бы выплюнула...
     - И они такое едят?
     - Чего ж им не есть!
     - Вот дураки! - сказал Ендрек.
     - Сам ты дурак,  потому что толку в этом не знаешь,  - ответил мужик. -
Тебе  небось нравится,  когда  похлебка круто посолена?  А  барину нравится,
когда от другой еды у него во рту пакостно.  У всякого свой вкус:  вол любит
траву, а свинья - крапиву.
     - Гляньте-ка, тятя! - вдруг заорал Ендрек, показывая на двор.
     Но  не  успел он  крикнуть,  как снова грянули два выстрела.  Когда дым
рассеялся,  они увидели у ворот молодого человека в желтых гетрах до колен и
в серой куртке с зелеными лацканами. Сбоку у него висела охотничья сумка, на
животе патронташ, а в руках еще дымилась двустволка.
     - Это  тот  самый,  что вчера ехал верхом,  еще картуз у  него с  башки
свалился, - сказал Ендрек.
     Мужик  нагнул голову на  одну  сторону,  потом на  другую и  пристально
вгляделся.
     - Он и есть,  растяпа!  -  признал Слимак с неудовольствием. И прибавил
шепотом:  -  Ох, не к добру! Теперь уж наверняка мне луг не отдадут, раз нам
перешел дорогу этот фармазон.
     - Ружьецо-то у него славное!  - сказал Ендрек. - В кого это он стрелял?
Тут только воробьи летают.  А может, просто так? Эх, кабы мне такое ружье, я
бы стрелял целый день,  хоть по холмам, а пороху - будь он неладен - столько
бы сыпал, что гул пошел бы на весь приход.
     - А  в  нас он  не выстрелит?  -  тихо спросил Стасек,  не решаясь идти
дальше.
     - Чего ему  в  нас стрелять?  -  ответил отец.  -  В  людей стрелять не
позволено,  за  это  в  тюрьму  сажают.  Хотя...  кто  его  знает,  что  ему
вздумается, этому нехристю!
     - Ого-го! - подхватил Ендрек. - Пусть-ка попробует!
     - А что ты ему сделаешь?
     - Вырву ружье и  снесу к  старшине.  Да  еще  разика два  сам  выстрелю
дорогой.
     Между тем охотник,  зарядив свой ланкастер,  подошел к мужику. Из сумки
его, притороченные, свисали окровавленные останки воробья.
     - Слава Иисусу Христу! - поклонился Слимак, срывая с головы шапку.
     - Добрый  день,  гражданин!  -  ответил стрелок,  приподнимая бархатный
картузик.
     - Эх, красота-ружье! - вздохнул Ендрек.
     Панич поправил пенсне и внимательно поглядел на мальчика.
     - Понравилось, а? - спросил он. - Это не ты ли мне вчера подал картуз?
     - Я самый, а вы, пан, ехали верхом и без ружья.
     - Значит,  я  твой должник!  -  воскликнул панич,  доставая из  кармана
кошелек. - Возьми-ка, - сказал он и протянул мальчику серебряную монету. - А
это твой отец?.. Тот, что вчера хотел отстегать тебя кнутом?..
     Мужик поклонился до земли.
     - Гражданин!  - сказал панич обиженным тоном. - Если ты хочешь, чтобы у
нас  с  тобой сохранились дружеские отношения,  не  кланяйся мне так низко и
надень  шапку.  Пора  забыть эти  пережитки рабства,  которые и  нам  и  вам
приносят одни неприятности. Надень шапку, гражданин, прошу тебя...
     Слимак  оторопел  и   вконец  растерялся;   он   хотел  было  исполнить
приказание, но рука отказалась ему повиноваться.
     - Совестно мне при господах в шапке стоять, - пробормотал он.
     - Брось ты дурить! - прикрикнул на него панич.
     Он вырвал шапку из руки Слимака,  насильно нахлобучил ему на голову,  а
затем то же самое проделал и с оробевшим Стасеком.
     "Вот холера!"  -  подумал мужик,  решительно не понимая демократических
настроений панича.
     - Вы что, в имение идете? - спросил охотник, закидывая ружье за плечо.
     - В имение, панич.
     - По какому-нибудь делу к моему зятю?
     Мужик опять хотел поклониться в ноги, но панич удержал его.
     - А какое у вас дело?
     - Хотел просить милости у пана:  сдать нам в аренду вон тот лужок,  что
лежит меж рекой и моим хуторком.
     - Зачем он вам?
     - Вчера мы с  моей бабой сторговали корову,  да боимся,  что кормов для
нее не хватит, вот и хотим просить милости...
     - А много у вас скота?
     - Всего-то  пять голов божьих тварей:  стало быть,  две  лошади да  три
коровы, - да еще свиньи.
     - А земли у вас много?
     - Какое там много, панич! Еле-еле десять моргов, и то из года в год все
меньше родит, - вздохнул мужик.
     - Потому что вы не умеете хозяйничать,  - сказал панич. - Десять моргов
земли,  любезный,  -  это огромное состояние!  За  границей на таком участке
живет с удобствами несколько семейств,  а у нас и на одно не хватает.  Что ж
удивительного: ведь вы сеете одну рожь...
     - А что сеять, панич, раз пшеница не родится?
     - Овощи,  приятель,  вот настоящее дело! Под Варшавой огородники платят
за аренду по нескольку десятков рублей за морг и, несмотря на это, прекрасно
живут.
     Слимак грустно понурил голову,  но сердце у  него так и кипело:  слушая
доводы панича,  он  пришел к  заключению,  что или ему вовсе не сдадут луг в
аренду,  раз у  него уже есть десять моргов,  или заставят платить несколько
десятков рублей за морг.  А  то зачем стал бы панич рассказывать про все эти
чудеса, если бы не хотел ему внушить, что у него и так чересчур много земли,
а потому он должен дороже платить за аренду?
     Они подошли к воротам.
     - Я вижу,  сестра в саду,  - сказал панич, - вероятно, там же и зять. Я
пойду попрошу его уладить ваше дело. До свидания.
     Мужик поклонился до земли, но одновременно подумал:
     "Холера бы тебя взяла,  и за что ты на меня взъелся!  Вчера к моей бабе
приставал,  малого подстрекал, нынче мне как будто кланяться не велит, а сам
этакие деньги хочет содрать за луг!  Ох,  чуяло мое сердце, что не к добру я
его встретил".
     Из дома донеслись звуки органа.
     - Тятенька, играют!.. Где это играют? - закричал Стасек.
     - Верно, пан играет.
     И  действительно,  хозяин дома играл на американском органе.  Крестьяне
внимательно  слушали  непонятную  им,   но  прекрасную  музыку.   У  Стасека
раскраснелось лицо,  он весь дрожал от волнения.  Ендрек присмирел, а Слимак
снял  шапку и  стал  читать молитву,  прося бога  смилостивиться над  ним  и
защитить от ненависти панича, которому он, ей-ей, не сделал ничего худого.
     Орган  умолк.  Как  раз  в  это  время панич встретил в  саду  сестру и
оживленно начал ей что-то рассказывать.
     - На меня наговаривает, - пробормотал мужик.
     - Гляньте-ка,  тятенька,  -  начал Ендрек,  -  пани-то  как  на  шершня
смахивает! Вся желтая, в черную крапинку, в поясе тонкая, а в боках толстая.
А так ничего - красивая пани.
     - Похуже всякого шершня этот подлец на желтых ногах,  хоть он и тонкий,
как жердь, - ответил отец.
     - А чем он плох?  Он мне денежку дал.  Вот что дурак он -  это пожалуй,
но, как видно, добрый пан.
     - Ничего, отберут они еще свою денежку.
     Между тем панич, изложив сестре дело Слимака, стал ее отчитывать.
     - Меня поражают,  -  разглагольствовал он,  -  черты рабства, которые я
вижу в  народе.  Этот несчастный неспособен разговаривать,  не  сняв шапку с
головы,  к  тому же  он  до  того растерян и  запуган,  что мне просто жалко
смотреть на него. Он мне на весь день испортил настроение.
     - Но чем же я виновата и что я должна делать? - спросила пани.
     - Подойти к ним ближе, добиться, чтобы они тебя не боялись...
     - Ты  просто неподражаем,  -  ответила она,  пожав плечами.  -  Прошлой
осенью я устроила праздник для детей наших батраков именно затем,  чтобы они
меня не  боялись,  и  на  другой же день они переломали у  меня все персики.
Ближе к  ним подойти?..  Я и это делала.  Однажды я зашла в хату,  где лежал
больной ребенок,  и  за  один час так пропиталась всякими запахами,  что мне
пришлось почти  новое  платье  отдать  горничной.  Нет,  благодарю за  такое
миссионерство...
     Оживленно беседуя по-французски,  они подошли к ограде, у которой стоял
мужик.
     - По  крайней мере  для  него ты  должна что-нибудь сделать,  -  сказал
панич, - он мне очень нравится.
     Пани поднесла к глазам лорнетку.
     - Ах, это Слимак! - воскликнула она. - Limacon*. Подумай, какая смешная
фамилия!
     ______________
     * Limасоn - по-французски "улитка", slimak (слимак) - по-польски значит
то же самое.

     - Почтеннейший,  -  обратилась она к мужику,  - брат хочет, чтобы я для
тебя что-нибудь сделала; я, конечно, очень рада. У тебя есть дочь?
     - Нету,  пани,  - ответил мужик, целуя сквозь решетчатую ограду край ее
платья.
     - Жаль. Я могла бы научить девочку плести кружева. Предварительно вымыв
ее, - прибавила она по-французски.
     "А насчет луга - ни словечка!" - подумал мужик.
     - Это твои мальчики? - продолжала пани расспрашивать Слимака.
     - Наши, дорогая пани.
     - Так присылай их ко мне, я буду учить их грамоте.
     - Разве есть у них время, пани? Старший всегда в хозяйстве нужен...
     - Тогда пришли младшего.
     - Так и он уже ходит за свиньями...
     Пани подняла глаза к небу.
     - Вот и сделай что-нибудь для них! - сказала она брату по-французски.
     "Ох,  и  страсти ж  они затевают против нас!" -  подумал мужик,  сильно
обеспокоенный беседой на незнакомом языке.
     Из дома вышел помещик;  заметив жену и шурина, он прибавил шагу и через
минуту был  уже  возле них.  Слимак опять принялся кланяться,  у  Стасека от
волнения навернулись слезы  на  глаза,  и  даже  Ендрек  в  присутствии пана
утратил свою обычную смелость.  Между тем "вооруженный" ланкастером демократ
передал зятю просьбу Слимака, горячо защищая его интересы.
     - Да пускай его арендует этот луг!  -  воскликнул помещик. - По крайней
мере я  избавлюсь от  скандалов за  потраву,  к  тому же  эт