лодную, ветреную ночь. Я надеялся - в то  время,  как
машина замедлит ход или остановится, - вывалиться  где-нибудь  на  дорогу.
Однако Георг запер дверцу с моей  стороны.  Кричать  же  было  бесполезно;
никто бы не пришел на помощь человеку,  если  бы  он  вздумал  кричать  из
немецкой автомашины. К тому же, прежде чем я успел бы  второй  раз  подать
голос из лимузина с поднятыми стеклами, Георг несколькими ударами лишил бы
меня сознания.
   - Надеюсь, парень, что ты сказал правду, - прорычал он.  -  Иначе  тебе
придется отведать горячего.
   Я сидел, понурившись, на своем месте и почти упал вперед, когда  машина
вдруг неожиданно затормозила у освещенного перекрестка.
   - Не симулируй обморока, трус! - рявкнул Георг.
   - Мне плохо, - сказал я и медленно выпрямился.
   - Тряпка!
   Я разорвал нитки на обшлаге брюк. Во время второго  тормоза  я  нащупал
лезвие. В третий раз, ударившись головой о ветровое стекло, я наконец сжал
его в руке. В темноте машины все это прошло незаметно.
   Шварц взглянул на меня. На лбу его блестели капельки пота.
   - Он никогда бы не отпустил меня, - сказал он. - Вы согласны с этим?
   - Конечно, не отпустил бы.
   - На одном из поворотов я резко крикнул, что было мочи:
   - Внимание! Слева!
   Неожиданный  крик  подействовал  прежде,  чем  Георг  успел  что-нибудь
сообразить. Его голова машинально метнулась влево, он нажал  на  тормоз  и
крепче вцепился в рулевое колесо. Я бросился на него. Лезвие в пробке было
невелико, но я мгновенно полоснул им по шее и дальше, наискось, по  горлу.
Он бросил руль, потянулся руками к  горлу,  но  вдруг  обмяк  и  повалился
влево. Он задел ручку, дверца распахнулась. Машину занесло в сторону,  она
въехала в кусты и остановилась. Георг вывалился из машины. Из горда у него
хлестала кровь, он хрипел.
   Я перешагнул через него, прислушался. Меня обняла  звенящая  тишина,  в
которой шум мотора, казалось мне, отдавался громом. Я  выключил  мотор,  и
тишина сменилась шорохом ветра. Наконец, я понял, что  то  шумела  у  меня
кровь в ушах.
   Я осмотрел Георга, потом начал искать лезвие бритвы  с  куском  пробки.
Оно слабо поблескивало на подножке машины. Я схватил  его  и  стал  ждать.
Может быть, он еще жив и сейчас бросится на меня. Но  он  только  дернулся
раз, другой и затих. Я отбросил лезвие, но тут же подобрал его и  зарыл  в
землю.
   Я выключил фары и прислушался. Все было тихо.  До  этого  я  ничего  не
решил заранее и теперь должен  был  действовать  быстро.  Чем  позже  меня
обнаружат, тем лучше.
   Я снял с Георга одежду и связал ее в узел.  Тело  я  оттащил  в  кусты.
Пройдет порядочно времени, прежде чем его найдут, а потом потребуется  еще
время для того, чтобы  установить,  кто  он  такой.  Может  быть,  на  мое
счастье,  его  просто  спишут  как  неизвестного.   Я   попробовал   мотор
автомашины. Все было в порядке. Я дал задний ход и выехал на дорогу.
   В машине я нашел карманный фонарь. На сиденье и дверце была  кровь,  но
кожа отчищалась легко. Я остановился у  канавы  и  рубашкой  Георга  вымыл
сиденье, дверцу и подножку. Я светил фонарем и тер до  тех  пор,  пока  не
стало совершенно чисто. Потом я вымылся сам и  сел  в  машину.  Сидеть  за
рулем там, где сидел Георг, было тяжело, и меня все время пробирала  дрожь
отвращения. Мне все время казалось, что он вот-вот из  темноты  набросится
на меня сзади.
   Я погнал машину вперед.


   Я поставил машину недалеко от дома в боковом  переулке.  Шел  дождь.  Я
перешел через мостовую и глубоко вздохнул. Постепенно давала знать о  себе
боль во всем теле. Я остановился перед витриной одного магазина, в котором
была разложена рыба, и  взглянул  в  зеркало  сбоку.  В  его  неосвещенной
темно-серебристой плоскости трудно было рассмотреть что-либо,  я  разобрал
только, что лицо у меня было в кровоподтеках и ссадинах.
   Я глубоко вдыхал влажный воздух. Мне казалось невероятным,  что  я  еще
под вечер был здесь: с тех пор позади легла пропасть.
   Мне удалось незаметно проскользнуть мимо привратницы. Она уже  спала  и
только что-то пробормотала вслед. Ничего особенного в том, что я  вернулся
поздно, для нее не было. Я быстро пошел вверх по лестнице.
   Элен не было. Я оглядел кровать и шкаф. Канарейка, разбуженная  светом,
принялась петь. За окном появилась  кошка  с  горящими  глазами  -  словно
неприкаянная душа.
   Я подождал, затем проскользнул по коридору к Лахману и тихо постучал.
   Он тотчас же проснулся. У беглецов сон чуток.
   - Это вы, - сказал он, взглянув на меня, и замолчал.
   - Вы сказали что-нибудь моей жене? - спросил я.
   Он покачал головой:
   - Ее тут не было. И раньше часа она не возвращается.
   - Слава тебе, господи!
   Он посмотрел на меня, как на сумасшедшего.
   - Слава тебе, господи! - повторил я. -  Значит,  они  ее,  наверно,  не
поймали. Она просто гуляет, как обычно.
   - Просто гуляет, - повторил Лахман.
   - Что с вами случилось? - спросил он.
   - Меня допрашивали. Я бежал.
   - Полиция?
   - Гестапо. Все позади. Спите.
   - Гестапо знает, где вы?
   - Если бы они знали, меня бы здесь не было. А утром уже не будет.
   - Минуточку! - Лахман вытащил  образок  и  маленький  веночек.  -  Вот,
возьмите с собой. Чудо. Иногда помогает. Гиршу удалось с этим  перебраться
через границу. Люди в Пиренеях очень набожны, а это вещи, освященные самим
папой.
   - В самом деле?
   На губах его появилась чудесная улыбка:
   - Если они нас спасают, значит, на них лежит благословение самого бога.
До свидания, Шварц.
   Я  вернулся  к  себе  и  начал  упаковывать  вещи.  Я  чувствовал  себя
опустошенным, но нервы были напряжены до предела. У Элен в столе  я  нашел
пачку писем. Они были адресованы в Марсель, до востребования.  Я  не  стал
раздумывать и положил их в ее чемодан. Я нашел и вечернее платье из Парижа
и уложил его тоже. Потом я уселся у  таза  с  водой  и  сунул  туда  руки.
Обожженные ногти горели. Каждый вздох тоже причинял мне боль. Я смотрел на
мокрые крыши и ни о чем не думал.


   Наконец я услышал ее  шаги.  Она  появилась  в  дверях,  как  чудесное,
печальное видение.
   - Что ты тут делаешь? - она ничего не знала. - Что с тобой?
   - Мы должны уехать, Элен, - сказал я. - Немедленно.
   - Георг?
   Я кивнул. Я решил,  что  постараюсь  сказать  ей  как  можно  меньше  о
происшедшем.
   - Что с тобой было? - испуганно спросила она и подошла ближе.
   - Они меня арестовали. Мне удалось бежать. Меня будут искать.
   - Мы должны уехать?
   - Немедленно.
   - Куда?
   - В Испанию.
   - Как?
   - Пока в машине. Уедем как можно дальше. Ты можешь собраться?
   - Да.
   Я видел, что она колеблется.
   - У тебя опять боли? - спросил я.
   Она кивнула.
   "Кто эта женщина у дверей? - мелькнуло вдруг у меня. - Я  ей  чужой.  И
почему?"
   - У тебя есть еще ампулы?
   - Немного.
   - Мы раздобудем еще.
   - Выйди на минуту, - попросила она.
   Я вышел в коридор. Двери начали приоткрываться, и  в  щелях  показались
лица  с  глазами  лемуров.   Лица   крошечных   одноглазых   Полифемов   с
перекошенными ртами. Вверх по лестнице, в серых длинных кальсонах, взбежал
Лахман, похожий на кузнечика. Он сунул мне бутылочку коньяка:
   - Он вам понадобится! - шепнул он. - Да здравствует солидарность!
   Я тут же сделал большой глоток.
   - У меня есть деньги, - сказал я, - Вот! Дайте мне еще целую бутылку!
   Я взял себе бумажник Георга. Там было много денег. Лишь на мгновение  у
меня появилась мысль выбросить его. Я нашел и его паспорт. Он лежал у него
в кармане вместе с моим и с паспортом Элен.
   Одежду Георга я связал в узел, сунул туда камень и выбросил в гавани  в
море. Паспорт его я тщательно изучил при свете карманного фонаря. Я поехал
к Грегориусу, разбудил его и попросил  заменить  фотографию  Георга  моей.
Сначала он с ужасом отказался. Подделка эмигрантских паспортов  стала  его
ремеслом, и тут он чувствовал себя богом,  которого  он,  кстати  сказать;
считал  ответственным  за  все  это  свинство.  Однако  паспорта   высшего
гестаповского чиновника он не видел еще никогда. Я  заявил  ему,  что  для
него  вовсе  не  обязательно  подписывать  свою  работу,  как  это  делают
художники. За все отвечаю я, и никто никогда о нем не узнает.
   - А если вас будут пытать?
   Я указал ему на свое лицо и руки.
   - Я еду через час, - сказал я. - С таким лицом, в качестве эмигранта, я
не проеду и десять километров. Мне же надо перебраться через границу.  Это
мой единственный шанс. Вот мой паспорт. Сфотографируйте мое  фото  и  этим
снимком замените старую фотографию на гестаповском паспорте.  Сколько  это
будет стоить? Деньги у меня есть.
   Грегориус согласился.
   Лахман принес вторую бутылку коньяка.  Я  заплатил  ему  и  вернулся  в
комнату. Элен стояла у ночного столика. Ящик, в котором лежали письма, был
выдвинут. Она задвинула его и подошла ко мне вплотную.
   - Это сделал Георг? - спросила она.
   - Там была целая компания.
   - Будь он проклят! - сказала она и отошла к окну.
   Кошка отпрыгнула прочь. Элен распахнула окно.
   - Будь он проклят! - повторила она  страстно,  с  такой  силой,  словно
заклинала его в  таинственном  ритуале.  -  Будь  проклят  на  всю  жизнь,
навсегда!..
   Я взял ее за стиснутые руки, отвел от окна.
   - Нам нужно уезжать отсюда.
   Мы  спустились  вниз  по  лестнице.  Из  каждой  двери  нас   провожали
взглядами. Чья-то серая рука поманила меня:
   - Шварц! Не берите с собой рюкзак! Жандармы за ними смотрят  в  оба.  У
меня есть чемодан из искусственной кожи, вполне приличный...
   - Спасибо, - ответил я. - Мне не нужен теперь чемодан. Мне нужна удача.
   - Мы будем держать большой палец кверху, за вашу удачу...
   Элен шла впереди. Я услышал, как у дверей какая-то промокшая до  костей
уличная шлюха посоветовала ей оставаться лучше дома:  дождь  разогнал  всю
клиентуру. "Это хорошо, - подумал я. -  Пустынные  улицы  -  вот  что  нам
нужно".
   Элен отшатнулась, увидев машину.
   - Украдена, - сказал я. - На ней мы должны удрать подальше. Садись.
   Было еще темно.  Дождь  потоками  лил  по  ветровому  стеклу.  Если  на
подножке еще оставалась кровь, ее давно смыло. Я  остановился  поодаль  от
дома, где жил Грегориус.
   - Постой здесь,  -  сказал  я  Элен  и  указал  на  стеклянную  витрину
магазина, где были разложены принадлежности для рыбной ловли.
   - Мне нельзя остаться в машине?
   - Нет. Если кто-нибудь  появится,  веди  себя  так,  словно  ты  ловишь
клиентов. Я сейчас вернусь.
   У Грегориуса все было  готово.  Его  страх  сменился  теперь  гордостью
художника.
   - Самое трудное было подогнать мундир, - сказал он. - Ведь вы  сняты  в
штатском. Тогда я просто взял и отрезал ему голову.
   Он отклеил фотографию Георга, вырезал на  ней  голову  и  шею,  наложил
мундир на мое фото и сфотографировал таким образом.
   - Оберштурмбаннфюрер Шварц, - сказал он с гордостью.
   Снимок он уже высушил и наклеил на место.
   - Печать пришлось подделать, - сказал он.  -  Да  если  паспорт  начнут
проверять, вы все равно пропали, даже если бы печать была  настоящей.  Ваш
старый паспорт цел. Вот он.
   Он отдал мне оба паспорта и остаток фотографии Георга. Я разорвал ее на
мелкие части, спускаясь по лестнице, и на улице швырнул в воду, текущую по
мостовой.
   Элен ждала. Еще раньше я проверил в машине горючее: бак был полон. Если
все будет хорошо, бензина хватит, чтобы  перебраться  через  границу.  Мне
по-прежнему везло: в машине - в ящике, возле панели управления,  -  лежало
разрешение на переход границы. Я увидел, что им пользовались уже дважды. Я
решил, что нам следует пересечь границу не в том месте,  где  машина  была
уже известна. Я нашел еще и карту, выпущенную  бензиновой  фирмой  Мишлен,
пару перчаток и автомобильный атлас дорог европейских стран.
   Машина мчалась под дождем. У нас еще было время до рассвета, и мы взяли
курс на Перпиньян. Я решил держаться главной магистрали,  пока  не  станет
светло.
   - Давай я сяду за руль,  -  сказала  Элен  спустя  некоторое  время.  -
Посмотри на свои руки!
   - Сможешь? Ведь ты не спала.
   - Ты тоже не спал.
   Я взглянул на нее. Она выглядела совершенно спокойной, на лице не  было
и тени усталости. Я не знал, что и думать.
   - Хочешь глоток коньяку?
   - Нет. Я буду вести машину, пока мы не раздобудем кофе.
   - Лахман дал мне еще бутылку коньяку.
   Я вытащил ее из пальто. Элен покачала головой, улыбнулась.
   - Потом, - сказала она, и голос  ее  был  тих  и  нежен.  -  Постарайся
заснуть. Мы будем вести машину попеременно.
   Она владела рулем лучше,  чем  я.  Через  некоторое  время  она  начала
тихонько напевать какую-то монотонную, простенькую песенку.  Меня  все  не
покидало страшное напряжение. Теперь же, под  шум  мотора  и  еле  слышное
пение Элен, я начал засыпать. Я знал, что мне нужно спать, но  я  снова  и
снова просыпался. Мимо  проносились  серые  тени.  Мы  включили  фары,  не
заботясь о требованиях затемнения.
   - Ты убил его? - спросила вдруг Элен.
   - Да.
   - Тебе пришлось сделать это?
   - Да.
   Машина безостановочно мчалась вперед. Я смотрел на дорогу, а  в  голове
проносилась вереница мыслей. Незаметно я заснул. Когда я проснулся,  дождя
уже не было. Начиналось утро, ровно гудел мотор. Элен вела машину,  и  мне
вдруг показалось, что все это был сон.
   - То, что я сказал тебе, неправда, - проговорил я.
   - Я знаю, - ответила она.
   - Это был другой, - сказал я.
   - Я знаю.
   Она не взглянула на меня.



        18

   Я хотел в последнем крупном городишке перед границей получить для  Элен
испанскую визу. Перед консульством  теснилась  громадная  толпа.  Пришлось
пойти на риск. Могло  статься,  что  машину  уже  разыскивают.  Но  другой
возможности у меня не было. В паспорте Георга виза была.
   Я медленно подвел машину к толпе. Люди задвигались только тогда,  когда
рассмотрели  немецкий  номер.  Толпа   расступилась.   Несколько   человек
бросились бежать. По аллее ненависти машина пробралась  к  входу.  Жандарм
отдал честь. Со мной этого не случалось уже давно. Я  небрежно  ответил  и
вошел в консульство. Жандарм распахнул передо мной  дверь.  Меня  охватила
горечь.  "Надо  было  стать  убийцей,  -   подумал   я,   -   чтобы   тебя
приветствовали".
   Я немедленно получил визу, едва  только  показал  паспорт.  Вице-консул
посмотрел на мое лицо. Рук он видеть не мог, они были в перчатках.
   - Следы войны и рукопашных схваток, - сказал я.
   Он кивнул с полным пониманием:
   - У нас тоже были годы борьбы, - сказал он.  -  Хайль  Гитлер!  Великий
человек, как и наш каудильо [титул Франко].
   Я вышел. Вокруг машины образовалась  пустота.  На  заднем  сиденье  ее,
забившись в угол, сидел испуганный мальчик лет  двенадцати.  На  лице  его
горели огромные глаза, руки были прижаты к губам, словно удерживая крик.
   - Мы-должны взять его с собой, - сказала Элен.
   - Почему?
   - Документы кончаются у него через два дня. Если его схватят, он  будет
отправлен в Германию.
   Только теперь я почувствовал, что весь взмок от пота.  Элен  посмотрела
на меня. Она была спокойна.
   - Мы отняли одну жизнь, - сказала она. - Одну мы должны спасти.
   - У тебя есть бумаги? - спросил я мальчика.
   Он молча протянул мне вид на  жительство.  Я  взял  его  и  вернулся  в
консульство. Это было нелегко. Машина, казалось  мне,  на  тысячи  голосов
орала о том, что произошло под покровом ночи.  Секретарю  я  объявил,  что
совсем забыл о том, что  мне  требуется  еще  одна  виза,  служебная,  для
установления личности  одного  человека  по  ту  сторону  границы.  Увидев
бумаги, он изумился, по губам его скользнула  усмешка.  Он  прищурил  один
глаз и поставил визу.
   Я сел в машину. Настроение вокруг стало еще враждебнее. Очевидно,  люди
решили, что мы хотим отвезти мальчика в лагерь.
   Мы покинули город. Я надеялся, что  нам  все  еще  будет  сопутствовать
удача. Я сидел за рулем и чувствовал, как он с каждым  часом  все  сильнее
нагревается у меня в руках. Я боялся, что нам скоро придется расстаться  с
машиной. Но что нам делать в таком случае дальше, я положительно не  знал.
Перебираться в такую погоду по горным тропам через границу Элен не  могла.
Она была слишком слаба. Потеря машины  сразу  бы  лишила  нас  мистической
защиты наших врагов. Французской выездной визы у нас не было.  Пешком  все
сразу стало бы невероятно сложнее, чем в дорогой роскошной машине.
   Мы мчались дальше. То был странный день. Прошлое и  будущее,  казалось,
рухнули в пропасть, и  мы  очутились  на  какой-то  высокой  узкой  грани,
окруженной туманом и облаками - словно в кабине канатной дороги." Все  это
я мог сравнить только со старинным китайским рисунком  тушью,  на  котором
однотонно  были  изображены  путешественники,  пробирающиеся  меж   горных
вершин, облаков и водопадов.
   Мальчик сидел, скорчившись, на заднем сиденье и почти не  шевелился.  В
жизни своей он не научился ничему, кроме недоверия ко всем и каждому. Ни о
чем другом он вспомнить  не  мог.  Когда  новоявленные  носители  культуры
третьей империи раскроили  череп  его  деду,  ему  было  три  года;  когда
вздернули отца - семь,  когда  убили  мать  в  газовой  камере  -  девять.
Типичное  дитя  двадцатого  столетия,  он  каким-то   образом   бежал   из
концентрационного лагеря и один проделал путь через границу. Если  бы  его
схватили, он был бы немедленно, как беглец, возвращен в лагерь и  повешен.
Теперь он хотел пробраться в Лиссабон. Там  у  него  должен  быть  дядя  -
часовщик. Так ему сказала его мать накануне смерти. Тогда она благословила
его и передала последние наставления.


   Все  шло  хорошо.  На  французской  границе  никто  нас  не  спросил  о
разрешении на выезд. Я бегло показал  свой  паспорт  и  сообщил  данные  о
машине. Жандармы отдали честь, шлагбаум поднялся, и мы  покинули  Францию.
Несколькими минутами позже машиной уже любовались  испанские  таможенники,
расспрашивая, сколько километров в час она делает. Я  ответил.  Тогда  они
принялись судачить и восхищаться одной из последних марок их испано-суизы.
На это я заметил, что как-то у меня была испано-суиза и подробно  расписал
эмблему летящего журавля на радиаторе. Они были очарованы. Я спросил,  где
я могу заправить машину горючим.  Они  заявили,  что  для  друзей  Испании
имеется специальный фонд бензина. Испанских песет у меня не было. Они  тут
же обменяли мои франки. С сердечными пожеланиями мы расстались.
   Я откинулся на спинку сиденья. Узкая грань и облака исчезли. Перед нами
лежала незнакомая страна. Страна, которая уже не походила  на  Европу.  Мы
еще не ускользнули-окончательно, но между этой страной и  Францией.  легла
пропасть. Я смотрел на дороги, на людей в незнакомых нарядах, на  осликов,
на суровый каменистый  пейзаж,  и  мне  казалось,  что  мы  в  Африке.  За
Пиренеями был настоящий запад, это чувствовалось во всем. Потом я заметил,
что Элен плачет.
   - Ну вот, ты там, куда ты стремился, - прошептала она.
   Я не знал, что она хотела этим сказать. Я все еще не мог поверить,  что
все обошлось так легко. Я вспоминал о вежливости,  приветствиях,  улыбках,
которыми впервые встречали меня после многих лет, и думал  о  том,  что  я
должен был убить человека, чтобы со мной опять  стали  обращаться,  как  с
человеком.
   - Чего ты плачешь? - спросил я. - Спасения еще нет,  Испания  наводнена
гестаповцами. Нам нужно проехать ее как можно быстрее.
   Мы спали в маленьком местечке. Собственно говоря,  я  хотел  где-нибудь
бросить машину и ехать дальше поездом, но не сделал этого. В  Испании  нас
всюду подстерегала опасность, и я  хотел  побыстрее  покинуть  ее.  Машина
каким-то непонятным  образом  стала  мрачным  талисманом;  ее  техническое
совершенство вытесняло даже ужас, который я испытывал перед ней.  Она  мне
просто была необходима, о Георге я больше не думал. Слишком долго висел он
угрозой над моей жизнью. Теперь