лентина, Бенедикт забылся, всем своим
существом ощущая неуемное блаженство; услышав голос окликнувшей их  Луизы,
оба с сожалением покинули этот уголок, где любовь тайно,  но  повелительно
заговорила от сердца к сердцу.
   Луиза подошла к ним.
   - Атенаис рассердилась, - сказала она, - и вы, Бенедикт,  плохо  с  ней
обращаетесь, вы невеликодушны к ней. Валентина, дорогая,  скажи  ему  это.
Заставь хоть ты его оценить по достоинству привязанность Атенаис.
   Ледяная рука сжала сердце Валентины. Она не могла бы объяснить,  откуда
вдруг пришло это чувство несказанной боли, овладевшей ею при словах Луизы.
Однако она тут же подавила это мимолетное ощущение и  удивленно  взглянула
на Бенедикта.
   - Стало быть, вы оскорбили Атенаис? -  спросила  она  с  обычным  своим
простодушием. - А я ничего не заметила. Что же такое вы натворили?
   - Ровно ничего, - ответил Бенедикт, пожав  плечами,  -  Атенаис  просто
сумасшедшая!
   - Нет, не сумасшедшая, - сурово возразила Луиза, - это  вы  жестокий  и
несправедливый человек. Бенедикт, друг мой, не  портите  новым  проступком
сегодняшний день, столь сладостный для меня. Печаль  нашей  юной  подружки
омрачит и мое и Валентинино счастье.
   - Правда, правда, - подтвердила Валентина,  взяв  Бенедикта  под  руку,
следуя примеру Луизы, которая взяла его под другую руку. - Пойдем скорее к
этой бедной девочке, и если вы действительно виноваты перед ней,  искупите
вашу вину: пусть все мы будем счастливы сегодня.
   Почувствовав  прикосновение  руки  Валентины,  Бенедикт  вздрогнул.  Он
незаметно прижал эту ручку к своей груди  и  так  крепко  ее  держал,  что
отнять руку - означало бы  признаться,  что  волнение  спутника  замечено.
Благоразумнее было сделать вид, что она не чувствует прерывистого дыхания,
бурно вздымавшего грудь юноши. Луиза все время понукала их, торопя догнать
Атенаис, но плутовка, заметив, что за ней  идут,  ускорила  шаг.  Если  бы
только  бедная  девушка  могла   заподозрить   истинные   чувства   своего
нареченного! Трепещущий, пьяный от счастья, шел он между  двумя  сестрами,
одну из которых любил и уже  готов  был  полюбить  другую:  между  Луизой,
которая еще накануне пробудила в  нем  воспоминания  о  еще  не  прошедшей
любви, и Валентиной,  в  присутствии  которой  он  пьянел  от  только  что
вспыхнувшей страсти; Бенедикт и сам не знал, к какой из двух его влечет, и
временами ему казалось, что обе сестры одинаково дороги ему, - так  богато
наделено любовью двадцатилетнее сердце! И обе они понуждали его бросить  к
ногам третьей это чувство чистого восхищения, хотя, возможно, обе  в  душе
жалели, что не вправе ответить на  него.  Несчастные  женщины!  Несчастное
общество, где сердце может вкушать истинное счастье, лишь  поправ  долг  и
разум!
   На повороте дороги Бенедикт вдруг остановился и,  сжимая  руки  сестер,
поглядел на них поочередно: сначала на Луизу - с выражением нежной дружбы,
а затем на Валентину - не столь уверенно и не столь спокойно.
   - Значит, вы хотите, - сказал он,  -  чтобы  я  пошел  и  успокоил  эту
капризную девочку? Хорошо, я пойду, чтобы доставить вам удовольствие,  но,
надеюсь, вы хоть будете мне за это благодарны!
   - Почему мы должны побуждать вас к тому,  что  обязана  подсказать  вам
собственная совесть? - спросила Луиза.
   Бенедикт с улыбкой посмотрел на Валентину.
   - И в самом деле, - проговорила она с мучительным  волнением,  -  разве
Атенаис недостойна вашей любви? Ведь вы на ней женитесь!
   Словно молния озарила высокое чело Бенедикта. Выпустив руку  Луизы,  он
задержал руку Валентины и неприметно пожал ее.
   - Никогда! - воскликнул он, подымая взор к небесам, как бы клянясь  ими
в присутствии двух свидетелей.
   Взгляд его, обращенный к Луизе, казалось, говорил: "Никогда мое сердце,
которым вы владели, не загорится любовью к Атенаис!", а взгляд, обращенный
к Валентине, сказал: "Никогда, ибо в моем сердце безраздельно царите вы!".
   И он бросился догонять Атенаис, оставив сестер в замешательстве.
   Надо признаться, слово "никогда" произвело такое сильное впечатление на
Валентину,  что  она  еле  устояла  на  ногах.   Впервые   радость   столь
эгоистичная,  столь  жестокая   завладела   священными   тайниками   этого
великодушного сердца.
   С минуту она стояла, не в силах тронуться с места,  потом  оперлась  на
руку Луизы, не догадываясь в простодушии своем, что ее  дрожь  может  быть
замечена сестрой.
   - Что все это значит? - спросила Валентина.
   Но Луиза была так поглощена собственными мыслями, что Валентине  дважды
пришлось  повторить  вопрос,  прежде  чем  его  услышали.  Наконец   Луиза
призналась, что сама ничего не понимает.
   В три прыжка Бенедикт настиг кузину и спросил, обняв ее за талию:
   - Вы сердитесь?
   - Нет, - ответила  девушка,  но  по  тону  ее  чувствовалось,  что  она
сердится, и не на шутку.
   - Какое вы еще дитя, - проговорил Бенедикт, - вы вечно  сомневаетесь  в
моей дружбе.
   - В вашей дружбе? - с досадой повторила Атенаис. - Я ее у вас не прошу.
   - Значит, вы отвергаете ее! Что ж, в таком случае...
   Бенедикт отошел в сторону. Побледнев и задыхаясь от  волнения,  Атенаис
без сил опустилась на ствол старой поваленной ивы.
   Юноша тут же приблизился к ней; не  так  уж  он  любил  Атенаис,  чтобы
заводить с ней споры, и  благоразумнее  было  воспользоваться  минутой  ее
волнения, нежели зря терять время и оправдываться.
   - Вот что, кузина, - проговорил он  суровым  тоном,  обычно  укрощавшим
бедняжку Атенаис, - угодно вам перестать дуться?
   - Значит, по-вашему, это я дуюсь? - ответила та, заливаясь слезами.
   Бенедикт нагнулся к кузине  и  запечатлел  поцелуй  на  ее  свежей,  не
тронутой загаром беленькой шейке. Юная фермерша  задрожала  от  радости  и
бросилась  в  объятия  кузена.  Бенедикт  испытывал  чувство   жесточайшей
неловкости. И впрямь, Атенаис была прелестным созданием, больше того - она
любила его, считая, что предназначена ему, и простодушно обнаруживала свою
любовь.  Принимая  ее  ласки,  Бенедикт  не  мог  не   поддаться   чувству
польщенного  самолюбия  и  чисто  плотского  наслаждения.  Однако  совесть
настойчиво твердила ему, что он обязан навсегда оставить мысль о  союзе  с
сей юной особой, - он понимал, что сердце его навеки приковано к другой.
   Он  поспешно  поднялся  и,  расцеловав  Атенаис,  повел  ее   навстречу
подругам. Так обычно оканчивались все их размолвки. Бенедикт,  который  не
желал,  который  не  мог  высказаться  начистоту,   предпочитал   избегать
объяснений, и  с  помощью  чисто  дружеских  знаков  внимания  ему  всегда
удавалось успокоить легковерную Атенаис.
   Присоединившись к Луизе и Валентине, невеста Бенедикта бросилась на шею
мадемуазель де Рембо. Ее отходчивое, доброе сердечко  не  помнило  зла,  и
Валентина, целуя юную фермершу, ощутила легкие укоры совести.
   Тем не менее радость, написанная на лице Бенедикта, привела всех  троих
в веселое настроение. Хохоча и резвясь, они вернулись на  ферму.  Обед  не
был еще готов, и Валентина пожелала осмотреть  ферму,  овчарню,  коровник,
голубятню. Бенедикт не слишком интересовался этой отраслью  хозяйства,  но
был бы рад, если бы обязанности хозяйки  взяла  на  себя  его  нареченная.
Когда же он увидел, как мадемуазель де Рембо входит в стойла, гоняется  за
ягнятами, берет их на руки, ласкает любимых питомцев  тетушки  Лери,  даже
подносит своей белой ручкой хлеб волам, тупо  на  "нее  поглядывавшим,  он
улыбнулся  вдруг  пришедшей  ему  в  голову  приятной  и  жестокой  мысли:
Валентина, подумалось  ему,  более  создана  для  роли  его  жены,  нежели
Атенаис; очевидно, произошла непоправимая ошибка при распределении  ролей,
и, несомненно, Валентина, добрая, чистосердечная фермерша, научила бы  его
любить свой дом, семейную жизнь.
   "Почему не она дочь тетушки Лери? - думал он еще. - Тогда бы  мне  и  в
голову не пришла тщеславная мысль получать образование, и  даже  сейчас  я
охотно отказался бы от пустой мечты играть роль  в  светском  обществе.  С
радостью  я  стал  бы  крестьянствовать,   вел   бы   разумное,   полезное
существование, и, живя вместе с Валентиной в этой прекраснейшей долине,  я
сделался  бы  поэтом  и  землепашцем  -  поэтом,   чтобы   воспевать   ее,
землепашцем, чтобы служить ей. О, с какой  легкостью  забыл  бы  я  толпу,
гудящую в улье городов!"
   Весь во власти подобных мыслей, он отправился вместе  с  Валентиной  на
гумно, где она с наслаждением вдыхала  здоровый  деревенский  дух.  Потом,
повернувшись к Бенедикту, она вдруг произнесла:
   - Иной раз я и впрямь думаю, что рождена быть фермершей! О,  как  бы  я
наслаждалась  этой  простой   жизнью,   этими   спокойными   каждодневными
занятиями. Я, как тетушка Лери, все делала бы  сама,  вырастила  бы  самый
прекрасный в округе скот, развела бы хохлаток и коз, гоняла бы их  пастись
в кустарник. Если бы вы только знали,  сколько  раз  в  салонах,  в  самый
разгар празднества, устав от гула толпы, я принималась мечтать о том,  что
будто бы я пастушка, сижу где-то в укромном уголке на поле и стерегу овец!
Но звуки оркестра призывали меня принять участие в общей суматохе,  и  мои
мечты улетали как дым.
   Опершись на кормушку с сеном, Бенедикт умиленно слушал ее; он  дивился,
что Валентина, по симпатической связи идей, высказала вслух самые заветные
его чаяния.
   Они были здесь одни. Бенедикт решил рискнуть и продолжить сказку.
   - Но ведь для этого вам пришлось  бы  выйти  замуж  за  крестьянина!  -
проговорил он.
   - В наши дни нет больше крестьян, - ответила она. - Разве не все классы
получают нынче одинаковое образование? Разве Атенаис менее одарена, чем я?
Разве мужчина ваших знаний не выше такой женщины, как я?
   - Итак, у вас нет предрассудков относительно происхождения?  -  спросил
Бенедикт.
   - Раз я могу почувствовать себя фермершей, значит, эти предрассудки мне
чужды.
   - Это еще не довод - Атенаис рождена быть фермершей, а сетует,  что  не
родилась графиней...
   - О, на ее месте я бы только радовалась! - живо отозвалась Валентина.
   И,  опершись  напротив  Бенедикта  о  край   яслей,   она   задумалась,
уставившись в землю, и даже не подозревала, что Бенедикт готов был  отдать
каплю по капле всю свою кровь за только что произнесенные ею слова.
   Еще долго тешил Бенедикт свое воображение безумными и лестными для него
картинами.  Рассудок  его  замолк,  убаюканный  этой  мирной  тишиной,   а
радостные  и  обманчивые  мечты  парили  неудержимо.  Он  уже  видел  себя
хозяином, супругом и фермером в Черной  долине.  Видел  Валентину  в  роли
своей подруги, своей хозяйки, ее - самую прекрасную свою собственность. Он
мечтал с открытыми глазами,  и  несколько  раз  мечты  уводили  его  столь
далеко, что он чуть было не заключил  девушку  в  объятия.  Когда  веселый
говор предупредил его о приближении Луизы и Атенаис, он бросился в дальний
конец гумна и укрылся за скирдами ржи. Здесь он разрыдался как  дитя,  как
женщина, никогда еще в жизни на своей памяти он так не рыдал, он оплакивал
мечту, которая на миг вырвала его из мира действительности и, даровав  ему
несколько мгновений иллюзий, наполнила душу таким счастьем, какого он  еще
не испытывал в реальной жизни. Когда он осушил слезы, когда  вновь  увидел
Валентину,  по-прежнему  безмятежно  кроткую,  вопросительно  и  участливо
глядевшую на него, он почувствовал себя вдвойне счастливым: он думал,  что
быть любимым наперекор людям и судьбе куда почетнее  и  радостнее,  нежели
добиться без труда и риска законной привязанности. Он с головой погрузился
в обманчивое море желаний и химер, вновь унесся мечтою в даль.  За  столом
он сел рядом с Валентиной - так ему легче было воображать  себе,  что  она
здесь, у него, хозяйка дома. С какой охотой и удовольствием взяла  она  на
себя все хлопоты: резала хлеб, раскладывала по тарелкам еду, радуясь,  что
может услужить  каждому.  Глядя  на  нее,  Бенедикт,  ошалев  от  счастья,
протягивал  ей  тарелку  без  тех  обязательных   слов   вежливости,   что
непрестанно  напоминали  бы  о  светских  условностях  и  разделяющей   их
пропасти; протягивая ей тарелку, он просто говорил:
   - А теперь мне, мадам фермерша!
   Хотя на ферме всегда пили вино собственного приготовления, дядюшка Лери
хранил для торжественных случаев  превосходное  шампанское,  но  никто  не
притронулся к нему. Слишком сильно было душевное опьянение.  Этим  юным  и
здоровым созданиям не нужно было возбуждать нервы  и  подстегивать  кровь.
После обеда они убежали на луг играть в прятки  и  горелки.  Даже  супруги
Лери, освободившись от  хлопот  по  хозяйству,  приняли  участие  в  игре.
Кликнули также  хорошенькую  служанку,  работавшую  на  ферме,  и  детишек
батраков. Вскоре вся лужайка  зазвенела  от  смеха  и  веселых  возгласов.
Бенедикт окончательно потерял рассудок. Преследовать Валентину,  замедлять
бег, чтобы дать ей уйти подальше, принудить ее  свернуть  в  кусты  и  там
неожиданно появиться перед  ней,  радоваться  ее  крикам,  ее  уловкам  и,
наконец, догнать ее и не посметь тронуть, зато  видеть  вблизи  ее  тяжело
дышащую грудь, ее разрумянившиеся щеки и влажные глаза, - всего этого было
чересчур много для одного дня!
   Заметив частые отлучки Бенедикта и  Валентины  и  решив  устроить  так,
чтобы и ее тоже ловили, Атенаис предложила  играть  в  жмурки  и  завязать
водящему глаза. Плутовка туго затянула платком глаза Бенедикту,  рассудив,
что так ему не удастся обнаружить свою жертву, но тому все  было  нипочем!
Инстинкт любви, неодолимые колдовские чары, разлитые в воздухе,  позволяют
влюбленному уловить аромат, окружающий его владычицу, ведут его  столь  же
безошибочно,  как  зрение;  каждый  раз  он  ловил  Валентину  и  был  еще
счастливее, нежели во время прочих игр, так как мог смело схватить  ее  за
руку и, притворившись, что не узнает, кто перед  ним,  не  сразу  отпускал
свою добычу. Недаром жмурки - самая опасная в мире игра.
   Когда наконец стемнело, Валентина стала собираться домой; не отходивший
от нее Бенедикт не мог скрыть своей печали.
   - Уже! - воскликнул он прямодушно, даже грубовато, и Валентина  сердцем
почувствовала всю искренность его слов.
   - Да, уже! - ответила она. -  Сегодняшний  день  показался  мне  ужасно
коротким.
   И она поцеловала сестру; но имела ли она в виду только Луизу, произнося
эти слова?
   Заложили бричку. Бенедикт в душе надеялся еще  на  несколько  мгновений
счастья,  но,  когда  путники  устроились,  он  увидел,  что  надежды  его
обмануты.  Луиза  забилась  в  дальний  угол,  боясь,  что  ее  узнают   в
окрестностях замка. Валентина уселась  рядом  с  сестрой.  Атенаис  заняла
переднюю скамейку и очутилась рядом со своим кузеном, но он впал  в  такую
хандру, что во время всего пути ни разу не обратился к ней.
   У въезда в парк Валентина упросила остановить бричку, так как  боялась,
что Луизу увидят, хотя уже совсем стемнело. Бенедикт спрыгнул на  землю  и
помог Валентине сойти. Мрачное безмолвие царило вокруг  роскошного  жилища
графини, и Бенедикт от души желал, чтобы  земля  разверзлась  и  поглотила
замок. Валентина расцеловалась с сестрой и  Атенаис,  протянула  Бенедикту
руку, которой он на сей раз  осмелился  коснуться  губами,  и  скрылась  в
парке. Сквозь прутья решетки Бенедикт еще  несколько  мгновений  видел  ее
белое платье,  удалявшееся  среди  деревьев;  он  забыл  все  на  свете  и
опомнился, лишь услышав раздраженный голос  Атенаис,  окликнувший  его  из
брички:
   - Что же, мы здесь ночевать останемся?



        "15"

   Этой ночью,  сменившей  веселый  день,  на  ферме  никто  не  спал.  По
возвращении домой Атенаис стало худо, тетушка Лери совсем растревожилась и
пошла спать лишь  после  настоятельных  уговоров  Луизы.  Луиза  вызвалась
провести ночь в спальне своей подружки, а Бенедикт ушел к  себе  и  здесь,
раздираемый попеременно счастьем и угрызениями совести, так и не узнал  ни
минуты покоя.
   После истерического припадка утомленная Атенаис заснула  было  глубоким
сном, но вскоре вся горечь, терзавшая ее в  течение  дня,  превратилась  в
тревожные видения, и она зарыдала  сквозь  сон...  Прикорнувшая  на  стуле
Луиза сразу проснулась, услышав всхлипывания, и, склонившись над  Атенаис,
нежно осведомилась о причине слез. Не получив  ответа,  Луиза  только  тут
заметила, что девушка плачет во  сне,  и  поспешила  разбудить  ее,  чтобы
прервать кошмар. Луиза была одним из самых  отзывчивых  созданий;  слишком
много натерпелась она на своем веку, чтобы не отзываться на горе ближнего.
Она пыталась успокоить  девушку,  вкладывая  в  слова  утешения  всю  свою
нежность и доброту, но Атенаис, бросившись ей на шею, воскликнула:
   -  Почему  и  вы  -  вы  тоже!  -  хотите  меня  обмануть?  Почему   вы
поддерживаете во мне заблуждение, которому рано или поздно  придет  конец?
Кузен меня не любит и никогда не полюбит, вы сами  это  знаете!  Признайте
же, что он вам это говорил!
   Луиза  в  замешательстве  не  знала,  что  и  ответить.  Услышав  слово
"никогда", произнесенное Бенедиктом (хотя сокровенный  смысл  этого  слова
ускользнул  от  нее),  она  не  решалась  посулить  своей  юной   подружке
счастливое будущее  из  боязни  ее  разочаровать.  С  другой  стороны,  ей
хотелось хоть чем-то утешить Атенаис, ибо она всей душой страдала за  нее.
Поэтому она постаралась втолковать Атенаис, что если Бенедикт и не влюблен
в нее, то, во всяком случае, не влюблен и в другую, выразила надежду,  что
со временем девушке удастся  победить  холодность  своего  жениха;  однако
Атенаис и слушать ничего не желала.
   - Нет, нет дорогая барышня, - ответила она, и слезы разом высохли на ее
глазах, - я должна принять твердое решение: пусть я  умру  с  горя,  но  я
сделаю все, лишь бы исцелиться от  этого  чувства...  Слишком  унизительно
видеть, как тобой  пренебрегают!..  У  меня  и  без  Бенедикта  достаточно
поклонников!  Если  Бенедикт  воображает,  что  только  он  один  за  мной
ухаживает, то жестоко ошибается. Есть  немало  таких,  которые  домогаются
меня, не считают, что я их  недостойна.  Он  увидит,  увидит,  как  я  ему
отомщу, увидит, что недолго мной будет пренебрегать, вот  возьму  и  выйду
замуж за Жоржа Симонно, или за Пьера  Блютти,  или  хоть  за  Блеза  Море!
Правда, я всех их терпеть не могу.  О,  я  знаю,  что  возненавижу  любого
мужчину, который женится на мне вместо Бенедикта! Но он сам этого захотел,
и если я стану дурной женщиной, он будет за это в  ответе  перед  господом
богом.
   - Ничего этого не произойдет, дорогое мое дитя, -  возразила  Луиза,  -
вам все равно не найти среди  ваших  многочисленных  обожателей  человека,
который мог бы сравниться с Бенедиктом  умом,  талантом  и  деликатностью,
равно как и он, со своей стороны, не сумеет найти  девушку,  превосходящую
вас красотой и преданностью.
   - Ну уж нет, дорогая барышня, ну уж нет, я, слава богу, не слепая, да и
вы тоже. Когда у человека есть глаза, он все видит,  а  Бенедикт  даже  не
счел нужным от нас скрываться. Его сегодняшнее поведение  для  меня  яснее
ясного. О, не будь она вашей сестрой, как бы я ее возненавидела!
   - Ненавидеть Валентину! Ее, вашу подругу детства, ее, которая  так  вас
любит и даже не  поймет  ваших  подозрений!  Ненавидеть  Валентину,  столь
приветливую и  благожелательную  душой  и  вместе  с  тем  гордую  в  силу
скромности. О, как бы она  страдала,  Атенаис,  если  бы  догадалась,  что
творится с вами!..
   - Вы правы, - проговорила девушка, вновь залившись слезами, - до чего я
несправедливая, и  у  меня  еще  хватает  дерзости  обвинять  ее  подобным
образом! Я сама знаю, что, догадайся она об этом, она содрогнулась  бы  от
негодования. Потому-то я отчаиваюсь за Бенедикта, потому-то и  возмущаюсь,
видя его безрассудство,  я  вижу,  что  он  по  доброй  воле  стремится  к
собственному несчастью. На что он надеется? Зачем в помрачении ума идет  к
погибели? Зачем н