что будет, великий боже, если она  узнает,
как далеко все зашло? Поверьте мне, дорогая  моя  Валентина,  храните  эту
тайну в глубине своего сердца и не говорите о ней даже со мной. Иначе я не
смогу так успешно убеждать в обратном вашу матушку, как мне удавалось  это
до сих пор делать с вполне невинным видом. И к тому же,  -  добавил  он  с
улыбкой, смягчавшей суровый смысл его слов, - я  еще  не  ваш  повелитель,
иными словами - не ваш защитник, и посему не считаю себя вправе  разрешить
вам акт открытого мятежа против  материнской  воли.  Подождите  месяц.  Он
покажется вам не столь тоскливо долгим, как мне.
   Валентина, которой не  терпелось  облегчить  свою  совесть  и  поведать
тайну,  скрывавшую  некое  весьма  щекотливое  обстоятельство,  безуспешно
настаивала на своем. Господин де Лансак не желал ничего слушать, и в конце
концов ему удалось убедить Валентину в том, что она не обязана ему  ничего
сообщать.
   Истина же заключалась в том, что господин де Лансак родился  в  знатной
семье, занимал важный дипломатический  пост;  он  был  умен,  обаятелен  и
хитер, но запутался в долгах и  ни  за  что  на  свете  не  согласился  бы
отказаться от руки и состояния мадемуазель де Рембо. Живя в вечном  страхе
не угодить матери или дочери, он тайком вступал в сговор с той  и  другой,
потакал их вкусам, делал вид, что разделяет чувства и  мнения  каждой,  и,
ничуть не интересуясь историей с Луизой, твердо решил не вмешиваться в  ее
дела, пока не сможет собственной властью покончить их  в  желательном  для
него направлении.
   Валентина приняла  осторожность  господина  де  Лансака  за  молчаливое
согласие и, успокоившись  на  сей  счет,  обратилась  помыслами  к  грозе,
которая неминуемо должна была разразиться при встрече с матерью.
   Накануне вечером пронырливый и подлый лакей, уже распустивший  слухи  о
появлении Луизы, вошел в спальню графини якобы за  тем,  чтобы  подать  ей
лимонад, и между ними состоялась следующая беседа.



        "9"

   - Мадам велели мне вчера навести справки о...
   - Довольно. Никогда не произносите при мне  этого  имени.  Удалось  вам
что-нибудь узнать?
   - Да, мадам, думаю, что я на верном пути.
   - Тогда говорите.
   - Не осмелюсь утверждать, мадам, что все так и есть, как я предполагаю.
Но одно мне известно:  на  ферме  Гранжнев  около  трех  недель  проживает
женщина, которую  дядюшка  Лери  выдает  за  свою  племянницу  и  которая,
по-моему, и есть та, кого мы ищем.
   - А вы ее видели?
   - Нет, мадам. Впрочем, я не знаю мадемуазель... и никто здесь  тоже  не
знает.
   - А что говорят крестьяне?
   - Кто говорит, что это действительно родственница Лери, недаром же,  по
их словам, одевается она не как барышня, да и живет у них в  комнатке  для
прислуги. Они полагают, будь это  мадемуазель...  ее  на  ферме  иначе  бы
приняли. Мадам знает, как Лери ей преданы.
   - Совершенно верно. Тетушка Лери была ее  нянькой  еще  в  те  времена,
когда рада была заработать себе на пропитание. Но что говорят другие?  Как
случилось, что никто из здешних жителей не может с  уверенностью  сказать,
она это или нет, хотя все ее знали раньше?
   - Во-первых, мало кто видел ее в Гранжневе, там место  глухое.  Да  она
почти и не выходит из дому, а если выходит,  то  накидывает  плащ,  потому
что, говорят, она больна. Те, что с ней  встречались,  не  успели  ее  как
следует разглядеть и уверяют, что, дескать, пятнадцать  лет  назад  видели
пухленькую да румяную барышню, а вот  эта  худая  и  бледная.  Такие  вещи
выяснить трудно, тут надо действовать умело и настойчиво.
   - Я дам вам сто франков, Жозеф, если вы возьметесь за это дело.
   -   Достаточно   одного   приказания    мадам,    -    ответил    лакей
лицемерно-смиренным тоном. - Но пусть мадам не посетует, если я не добьюсь
успеха так быстро, как бы ей хотелось;  ведь  здешние  крестьяне  -  народ
лукавый, недоверчивый, а главное, до того зловредный,  что  забывают  свои
старинные обязанности и рады до смерти поступить наперекор вашей воле...
   - Знаю, что они меня не любят, и лишь  радуюсь  этому.  Ненависть  этих
людей меня не тревожит, напротив, только делает мне честь. Но разве мэр не
велел привести к себе эту незнакомку и не расспросил ее?
   - Мадам известно, что  мэр  -  тоже  родич  Лери,  он  двоюродный  брат
фермера, а в этой семейке все друг за дружку держатся, спелись,  как  воры
на ярмарке...
   Жозеф даже улыбнулся собственному красноречию и остроумию.  Графиня  не
снизошла до его переживаний и продолжала:
   -  Действительно,  ужасно  неудобно,  что   должность   мэра   занимают
крестьяне, это дает им над нами известное преимущество!
   "Надо бы, - подумала она, - заняться  этим  вопросом  и  сменить  мэра,
пускай-ка мой зять возьмет на себя труд найти ему замену. А пока  за  мэра
потрудятся его помощники".
   Но графиня тут же вернулась  к  прежнему  разговору  и  сделала  весьма
здравое замечание, которое подсказывает человеку лишь  внезапное  озарение
ненависти:
   - Есть еще одно средство, - проговорила она, - можно послать  на  ферму
Катрин и потом заставить ее все рассказать.
   - Это кормилицу-то мадемуазель Валентины! Да мадам  и  не  подозревает,
какая она хитрюга. Возможно, она и так знает больше чем нужно.
   - Но должно же в конце концов существовать какое-нибудь средство,  -  с
раздражением произнесла графиня.
   - Если мадам разрешит мне действовать...
   - Конечно, разрешу.
   - В таком случае надеюсь завтра же узнать то, что интересует мадам.
   На следующий день, в шесть часов утра, когда  в  дальнем  конце  долины
зазвонили к ранней обедне, а солнце позолотило все крыши в  округе,  Жозеф
направился к самой уединенной,  но  и  лучше  всего  обрабатываемой  части
долины: здесь лежали земли Рембо, плодородный участок,  некогда  проданный
как национальное имущество, затем  выкупленный  при  Империи  на  приданое
мадемуазель Шиньон, дочери  богатого  мануфактуриста,  на  которой  вторым
браком женился генерал, граф де Рембо. Император  любил  сочетать  древние
имена и новые  состояния;  этот  брак  был  заключен  по  его  высочайшему
повелению, и новоявленная графиня вскоре  превзошла  в  гордыне  старинную
знать, которую люто ненавидела, решив, однако, любой  ценой  завладеть  ее
титулами и привилегиями.
   Отправляясь на ферму и боясь  спугнуть  ее  обитателей,  лакей  выдумал
довольно хитроумную историю. У него в  запасе  было  немало  проделок,  не
хуже, чем у самого Скалена, с помощью которых ничего не  стоило  одурачить
простоватых фермеров, но, на свою беду, подходя к ферме, первым,  кого  он
встретил  у  Гранжнева,  был  Бенедикт,  человек  еще   более   тонкий   и
недоверчивый, чем сам Жозеф. Юноша тотчас же  припомнил,  что  недавно  на
каком-то деревенском празднике уже видел этого субъекта, который,  хоть  и
явился в черном фраке, хоть и старался поразить светскостью манер пивших с
ним пиво фермеров, был ими высмеян как лакей, каким он и являлся. Бенедикт
сразу смекнул, что необходимо увести  подальше  от  фермы  этого  опасного
соглядатая, и,  рассыпаясь  в  любезностях,  приправленных  немалой  дозой
иронии,  потащил  его  чуть  ли   не   силком   осматривать   виноградник,
расположенный на отшибе. При этом он делал вид,  что  безоговорочно  верит
словам  Жозефа,  заявлявшего,  что  он-де  главный  управитель   замка   и
доверенное лицо господ де Рембо,  и  с  притворным  вниманием  слушал  его
болтовню. Жозеф решил воспользоваться благоприятным случаем, и  уже  через
десять минут его намерения и  планы  стали  для  Бенедикта  яснее  ясного.
Поэтому юноша держался настороже и поспешил рассеять все  сомнения  Жозефа
относительно Луизы, и притом с таким простодушным видом, что  окончательно
одурачил  лакея.  Тем  не  менее  Бенедикт  понимал,   что   всего   этого
недостаточно,  что  следует  раз  и  навсегда  положить  конец   нечистому
любопытству этого соглядатая, и  тут  его  осенила  мысль  как  лучше  его
обезвредить.
   - Ей-богу, господин Жозеф, - проговорил он, - до чего же я рад, что  мы
встретились. У меня как раз есть для вас интересное дельце.
   Жозеф  распустил  свои  огромные,  истинно  лакейские  уши,  подвижные,
умеющие схватывать все на лету и бдительно хранить до поры до времени, как
клад в пещере, словом, такие уши, для которых ничего не пропадает, где все
найдет свое место.
   - Шевалье де Триго, - продолжал Бенедикт, -  помещик,  живет  отсюда  в
трех лье и производит столь жестокие опустошения среди зайцев и куропаток,
что после него лучше с ружьем и не ходи; так вот, он мне позавчера говорил
(мы с ним как раз подстрелили в кустах штук двадцать  перепелок,  ибо  сей
доблестный немврод такой же заядлый браконьер, как и любой лесничий),  так
вот, он сказал мне позавчера, что был бы счастлив иметь в услужении такого
расторопного человека, как вы.
   - Неужели господин Триго так и сказал? - не  без  волнения  переспросил
Жозеф.
   - Конечно, - подтвердил Бенедикт. - Человек он  богатый,  не  мелочной,
щедрый, ни во что не вмешивается, любит только охоту  да  пиры,  строг  со
своими гончими, ласков со своими слугами, ненавидит домашние дрязги,  хотя
обкрадывают его с тех пор, как он появился на свет божий, да и грех его не
обкрадывать. Такой человек, как вы, получивший известное  воспитание,  мог
бы вести все его счета, пресек бы злоупотребления в доме и не противоречил
бы хозяину, когда тот встает из-за стола;  такой  человек,  как  вы,  шутя
добьется всего от столь покладистого хозяина, он будет  царить  в  доме  и
получать в четыре раза больше, чем у графини де  Рембо.  А  ведь  вам  при
желании  ничего  не  стоит  добиться  всех  этих  благ,  господин   Жозеф,
немедленно идите к шевалье и представьтесь ему.
   - Иду, и немедля! - воскликнул Жозеф, который уже слышал об этом  месте
и считал его весьма выгодным.
   - Постойте-ка, - продолжал Бенедикт, - надо вам сказать, что из-за моей
страсти к охоте, а главное, благодаря  высокочтимой  нашей  семье,  добрый
шевалье  выказывает  нам  поистине  удивительное  расположение,   и   если
кто-нибудь  будет  иметь  несчастье  не  понравиться  мне   или   повредит
кому-нибудь из наших, его даже на порог не пустят.
   Тон, каким была произнесена эта фраза, открыл Жозефу глаза.  Вернувшись
в замок, он заверил графиню, что все это сплетни, сумел выманить у нее сто
франков  в  награду  за  свое  усердие  и  хлопоты  и  спас  Валентину  от
мучительного допроса, которому собиралась подвергнуть  ее  мать.  А  через
неделю он поступил к шевалье де Триго, которого не обкрадывал  (Жозеф  был
слишком умен, а хозяин слишком глуп, чтобы стоило красть у него  открыто),
а просто грабил его добро, как в завоеванной стране.
   Боясь упустить столь удачный  случай,  хитроумный  Жозеф  простер  свою
преданность  Бенедикту  до  того,  что  дал  графине  ложные  сведения   о
местопребывании Луизы. Через три дня он без труда провел мадам  де  Рембо,
выдумав новую сказку об отъезде Луизы. После ухода  с  места  ему  удалось
также сохранить доверие  прежней  хозяйки.  Он  легко  добился  разрешения
перейти на новую должность, и мадам де Рембо вскоре окончательно забыла  и
его самого и его наветы. Маркиза, любившая Луизу так, как не любила никого
на свете, тоже приступила к Валентине с расспросами.  Но  девушка  слишком
хорошо знала нестойкий характер  бабки,  ее  легкомыслие,  и  не  решилась
поверить столь великую тайну любящему,  но  слабому  сердцу.  Господин  де
Лансак уехал, и в Рембо, где через  месяц  решено  было  сыграть  свадьбу,
остались три женщины. Луиза, которая, в отличие  от  Валентины,  не  очень
верила в добрые намерения господина  де  Лансака,  решила  воспользоваться
благоприятным  случаем  и,  зная,  что  сестра  получит   перед   свадьбой
относительную свободу, надеялась видеться с ней чаще, и поэтому через  три
дня после  деревенского  праздника  Бенедикт,  которому  она  вручила  для
передачи письмо, явился в замок.
   Гордый и высокомерный, он ни за какие блага мира не пришел бы  сюда  по
делам дяди, но для Луизы, для Валентины, для этих двух женщин, которым  он
в своей привязанности не мог даже подобрать достойных  слов,  -  ради  них
обеих он  счел  долгом  чести  вынести  презрительные  взгляды  графини  и
покровительственную любезность маркизы. Воспользовавшись  знойным  днем  и
зная, что в жару Валентина не уйдет из дома,  он  захватил  набитый  дичью
ягдташ,  надел  простую  блузу,  соломенную   шляпу   и   гетры,   словом,
замаскировался под сельского охотника и отправился в путь, уверенный,  что
это обличье не  вызовет  у  графини  такого  раздражения,  как  изысканный
городской наряд.
   Валентина сидела в своей комнате  и  писала.  Не  знаю,  какое  смутное
чувство  ожидания  заставляло  дрожать  ее  руку,   но,   выводя   строки,
адресованные сестре, она всем своим существом ощущала, что гонец, которому
поручено доставить Луизе письмо, уже  недалеко.  При  обычном  деревенском
шуме, будь то конский топот, лай собаки,  она  вздрагивала,  вскакивала  с
места и бросалась к окну, призывая в сердце своем Луизу и Бенедикта, ибо в
Бенедикте для нее прежде  всего  словно  воплотилась,  -  вернее,  так  ей
казалось, - часть души Луизы, отторгнутой от нее.
   Когда наконец ее утомило это неодолимое волнение,  когда  она  захотела
отвлечься,  слух  ее  вновь  очаровал  прекрасный  чистый   голос,   голос
Бенедикта, который она уже слышала ночью на берегах Эндра. Перо выпало  из
ее пальцев. С восхищением внимала она наивной,  незатейливой  мелодии,  от
которой напрягся каждый ее нерв. Голос  Бенедикта  доносился  с  тропинки,
огибавшей ограду парка и спускавшейся с крутого пригорка. Отсюда,  с  этой
высоты, голос  певца,  перелетавший  через  верхушки  деревьев,  отчетливо
выводил слова деревенской песенки, очевидно желая предупредить Валентину о
своем появлении:

   Послушай, пастушка Соланж,
   Призывную горлинки песню...

   По натуре Валентина была достаточно романтичной особой, сама,  впрочем,
об этом не догадываясь, ибо девичье сердце еще не познало любви. Но  в  те
минуты, когда она бестрепетно предавалась чистому, целомудренному чувству,
юная ее головка становилась беззащитной, жаждала всего, что хоть отдаленно
напоминало приключение. Воспитанная под  строгим  надзором,  в  соблюдении
холодных и чопорных обычаев,  так  редко  имела  она  случай  наслаждаться
свежестью чувств и поэзией, свойственной ее возрасту!
   Укрывшись за гардиной, она вскоре заметила Бенедикта,  спускавшегося  с
пригорка. Никто не назвал бы Бенедикта красавцем, но изящество его  фигуры
бросалось  в  глаза.  Деревенский  костюм,  который  он   носил   не   без
театральности, легкий, уверенный шаг по самому краю обрыва, огромный белый
пес в рыжих  подпалинах,  прыгавший  вокруг  хозяина,  а  особенно  песня,
призывная и властная, - с лихвой восполняли красоту лица; появление  юноши
на фоне этой чисто сельской сцены, которая  в  силу  ухищрений  искусства,
этого извечного грабителя природы, походила на оперную декорацию, -  всего
этого оказалось достаточно, чтобы смутить юную  головку  и  придать  некий
оттенок кокетства простой церемонии доставки письма.
   Валентину так и подмывало сбежать в парк, открыть  калитку,  выводившую
на  тропку,  нетерпеливо  протянуть  руку  за  письмом,  которое,  как  ей
чудилось, несет Бенедикт. Но все это было бы довольно  опрометчиво.  Мысль
более  похвальная,  нежели  предчувствие  опасности,  удержала   ее:   она
побоялась дважды нарушить семейные  запреты,  идя  навстречу  приключению,
отказаться от которого, однако, была не в силах.
   Итак, она решила ждать второго сигнала, чтобы спуститься вниз, и вскоре
весь замок огласил злобный собачий лай. Это Бенедикт стравил своего пса  с
хозяйским, желая объявить о своем приходе наиболее шумным образом.
   Валентина быстро спустилась вниз; инстинкт подсказал ей,  что  Бенедикт
предпочтет обратиться к маркизе, ибо она была более доступна в  обращении.
Поэтому-то Валентина поспешила к  бабушке,  которая  любила  подремать  на
канапе в салоне, и, осторожно разбудив старушку,  под  каким-то  предлогом
уселась с ней рядом.
   Через несколько минут слуга доложил, что пришел племянник Лери и просит
разрешения предстать перед маркизой, засвидетельствовать ей свое  почтение
и преподнести дичь.
   - Без  его  почтения  я  уж  как-нибудь  обойдусь,  -  ответила  старая
сумасбродка, - а вот дичину приму охотно. Введите его.




        "ЧАСТЬ ВТОРАЯ"


        "10"

   При виде юноши - своего соучастника, которого она  сама  поощрила,  ибо
намеревалась вручить ему на глазах бабушки секретное послание, - Валентина
почувствовала укоры совести. Она невольно покраснела, и отблеск ее румянца
как бы пал на щеки Бенедикта.
   - Ах, это ты, мой мальчик! - произнесла маркиза, положив на  софу  свою
коротенькую пухлую ножку жестом жеманницы времен  Людовика  XV.  -  Входи,
будешь гостем. Ну, как у вас на  ферме  дела?  Как  тетушка  Лери  и  твоя
миленькая кузина? Как все прочие?
   Потом, не удостоив  выслушать  ответ,  она  погрузила  руку  в  ягдташ,
который Бенедикт скинул с плеча.
   - О, действительно, дичь чудесная! Ты сам ее подстрелил? Я слыхала, что
с твоего соизволения Триго браконьерствует потихоньку на наших землях?  Но
за такую добычу ты заслуживаешь полного отпущения грехов...
   - А вот эта случайно попалась в мои силки, - сказал  Бенедикт,  вынимая
из-за пазухи живую синичку. -  Так  как  это  очень  редкая  разновидность
синицы, я подумал было, что мадемуазель присоединит ее к своей  коллекции,
поскольку она занимается естественной историей.
   Передавая птичку Валентине и делая  вид,  будто  боится  упустить  свою
пленницу, он действовал с наигранной осторожностью  и  медлительностью.  А
сам, воспользовавшись благоприятным моментом, сумел  передать  ей  письмо,
Валентина отошла к окну, как бы намереваясь получше разглядеть синичку,  и
незаметно спрятала письмо в карман.
   - Но тебе, должно быть, жарко, милый?  -  сказала  маркиза.  -  Поди  в
буфетную, выпей там чего-нибудь, освежись.
   Валентина заметила, что на губах  Бенедикта  промелькнула  высокомерная
улыбка.
   - Может быть, вы предпочитаете выпить воды с гранатовым соком?  -  живо
спросила она.
   И, взяв графин, стоявший на столике за спиной маркизы, она налила  воду
в  стакан,  чтобы  собственноручно  попотчевать  гостя.  Поблагодарив   ее
взглядом, Бенедикт обогнул софу и взял стакан,  счастливый  уже  тем,  что
может  притронуться  к  хрусталю,  которого  коснулась  белоснежная  ручка
Валентины.
   Маркиза вдруг закашлялась, и Бенедикт быстро спросил Валентину:
   - Что ответить на просьбу, заключающуюся в этом письме?
   - Какова бы ни была эта просьба, ответьте "да",  -  сказала  Валентина,
испуганная подобной смелостью.
   Бенедикт обвел внимательным взглядом богато и  изящно  убранный  салон,
ясные, как родниковая вода, зеркала, натертый до блеска  паркет,  все  эти
изысканные и роскошные вещицы, о назначении которых на ферме не имели  еще
представления. Не впервые попадал он в богатый дом, и сердце его не  сжала
зависть при виде всех этих безделушек, даруемых фортуной,  что  непременно
случилось бы с Атенаис. Тем не менее ему невольно пришла в  голову  мысль,
ранее  никогда  его  не  посещавшая:  общество  воздвигло  между   ним   и
мадемуазель де Рембо неодолимую преграду.
   "К счастью, - подумал он, - встречи с ней не сулят мне  ни  опасностей,
ни страданий. Никогда я не влюблюсь в нее".
   - Ну что ж, девочка, сядь за фортепьяно и спой  опять  тот  же  романс,
который ты не успела мне давеча допеть.
   Старуха маркиза прибегла к  этой  ловкой  выдумке,  желая  дать  понять
Бенедикту, что тому пора идти в людскую.
   - Дорогая бабушка, - возразила Валентина, - вы же знаете, что я не пою;
но  если  вы  любите  хорошую  музыку,  если  хотите   получить   истинное
удовольствие, попросите спеть нашего гостя.