было множество интересов, которых он не  разделял  со
мною.
   - Вы уже знаете, кто... - я не знал, как выразиться поделикатнее,  -  кто
эта особа, с которой он уехал?
   - Нет. Никто даже не догадывается. Это  очень  странно.  Обычно  в  таких
случаях  люди  встречают  влюбленных  в  ресторане  или  где-нибудь  еще   и
рассказывают  об  этом  жене.  Меня  никто  не  предупредил,  я  ничего   не
подозревала. Его письмо было как гром среди ясного неба. Я  не  сомневалась,
что он счастлив со мной.
   Миссис Стрикленд заплакала, бедняжка, и я от души пожалел ее. Но она  тут
же успокоилась.
   - Мне нельзя распускаться, - сказала она, вытирая глаза.  -  Сейчас  надо
решить, что именно следует предпринять.
   Она начала говорить несколько вразброд то о недавнем прошлом,  то  об  их
первой встрече и женитьбе. И передо мной  стала  вырисовываться  картина  их
совместной жизни. Я подумал, что мои прежние догадки не так уж не правильны.
Миссис Стрикленд была дочерью  чиновника  в  Индии.  Выйдя  в  отставку,  он
остался жить там, где-то в глубине страны, но каждый август возил свою семью
в  Истборн  для  перемены  обстановки;  в  Истборне  она  и  встретилась  со
Стриклендом. Ей было двадцать, ему двадцать три. Они вместе играли в теннис,
вместе гуляли, вместе слушали негритянских певцов; и она  решила  стать  его
женой за неделю до того, как он сделал  ей  предложение.  Они  поселились  в
Лондоне,  сначала  в  предместье  Гемпстед,  а  потом,  когда   материальное
положение Стрикленда упрочилось, в  центре  города.  У  них  родились  дети,
девочка и мальчик.
   - Он так любил их. Даже если я ему наскучила, как у него  достало  сердца
покинуть детей? Просто невероятно. Я и сейчас  еще  не  верю,  что  все  это
правда.
   Под конец она показала письмо, которое он прислал ей. Мне давно  хотелось
его прочитать, но просить об этом я не решался.

   "Дорогая Эми!
   Надеюсь, что дома  ты  все  застанешь  в  порядке.  Я  передал  Энн  твои
распоряжения; тебя и детей будет ждать обед. Я вас не встречу. Я решил  жить
отдельно от вас и сегодня уезжаю в Париж.  Это  письмо  я  отправлю  уже  по
приезде. Домой не вернусь. Мое решение непоколебимо.
   Всегда твой Чарлз Стрикленд".

   - Он ничего не объясняет, ни о чем не сожалеет. Разве это не чудовищно?
   - Весьма странное письмо в подобных обстоятельствах, - ответил я.
   - Объяснение тут может быть только одно - он не в себе. Я  не  знаю,  кто
эта женщина, завладевшая им, но она сделала его  другим  человеком.  Видимо,
это уже давняя история.
   - Почему вы так думаете?
   - Фред это выяснил. Чарлз имел обыкновение через день играть  в  бридж  у
себя в клубе. Фред знаком  с  одним  из  членов  этого  клуба  и  однажды  в
разговоре назвал Чарлза заядлым бриджистом. Его знакомый очень удивился.  Он
ни разу не видел Чарлза за карточным столом.  Теперь  все  ясно  -  когда  я
думала, что он в клубе, он был с нею.
   Я промолчал. Но затем вспомнил о детях.
   - Очень трудно, вероятно, было объяснить все это Роберту.
   - О, я ни ему, ни дочери ни слова не сказала. Мы ведь вернулись  в  город
за день до начала занятий в школе. У меня хватило присутствия  духа  сказать
им, что отец неожиданно уехал по делам.
   Наверно, очень нелегко было сохранять спокойствие и безмятежность с  этой
внезапной тайной на сердце и еще труднее заботиться о всех  мелочах,  нужных
детям к школе. Голос миссис Стрикленд опять задрожал.
   - Что с ними станет, с моими бедняжками? Как мы будем жить?
   Она старалась  овладеть  собою,  и  я  заметил,  что  ее  руки  судорожно
сжимаются и разжимаются. Горестное зрелище!
   - Конечно, я поеду в Париж,  если  вы  считаете,  что  это  принесет  вам
пользу, но только скажите мне точно, чего я должен добиваться.
   - Я хочу, чтобы он вернулся.
   - Со слов полковника Мак-Эндрю я понял, что вы решили развестись с ним.
   - Я никогда не дам Чарлзу развода! - воскликнула она гневно. - Так ему  и
передайте. Он никогда не сможет жениться на этой женщине. Я не менее упряма,
чем он, и ни за что с ним не разведусь. Я обязана думать о детях.
   Последнее она, наверно, добавила, чтобы объяснить свою  позицию,  но  мне
показалось, что дело здесь не  столько  в  материнской  заботе,  сколько  во
вполне естественной ревности.
   - Вы все еще любите его?
   - Не знаю. Я хочу, чтобы он вернулся. Если он  вернется,  я  все  забуду.
Как-никак, мы были женаты семнадцать лет. Я женщина широких взглядов.  Пусть
делает что хочет, лишь бы я ни о чем не знала. Он  должен  понять,  что  его
увлечение долго не продлится. Если он вернется, мы  заживем  по-прежнему,  и
никто ничего не узнает.
   Меня слегка передернуло  оттого,  что  миссис  Стрикленд  так  страшилась
сплетен; тогда я еще не знал, какую огромную роль  в  жизни  женщины  играет
людское мнение. Страх перед ним бросает тень неискренности на самые глубокие
ее чувства.
   Где   остановился   Стрикленд,   было   известно.   Его    компаньон    в
неистово-злобном письме, адресованном банку, метал громы и молнии по  поводу
того, что Стрикленд скрывает свое местопребывание,  тот  ответил  цинично  и
насмешливо и дал компаньону свой точный адрес. Жил он в гостинице.
   - Я никогда об этой гостинице не слыхала, - заметила миссис Стрикленд.  -
Но Фред знает этот отель и говорит, что он очень дорогой.
   Она густо покраснела. Я понял, что она  мысленно  увидела  мужа,  который
живет в роскошных апартаментах, обедает то в одном, то в  другом  знаменитом
ресторане, дни проводит на скачках, а вечера - в театрах.
   - Так он долго не протянет, - сказала она. - Нельзя забывать, что ему уже
за сорок. Будь он человек молодой, я бы все поняла, но в его годы,  когда  у
нас почти взрослые дети, это ужасно. Он окончательно подорвет свое здоровье.
   Гнев и страдание боролись в ней.
   - Скажите ему, что без него наш дом - не дом. Все как будто  осталось  на
местах - и все уже не то. Я не могу жить без него.  Лучше  мне  покончить  с
собой. Напомните ему о нашем прошлом, обо всем, что мы пережили вместе.  Что
я скажу детям,  когда  они  спросят  о  нем?  В  его  комнате  все  осталось
нетронутым. Она ждет его. Мы все его ждем.
   И она стала внушать мне слово в слово, что я должен ему  говорить.  Более
того, подсказала мне точнейшие ответы на любое его возражение.
   - Вы обещаете сделать для меня все возможное?  -  жалобно  добавила  она.
Скажите ему, в каком я горе.
   Она явно хотела, чтобы я всеми доступными мне способами разжалобил его, и
плакала, уже не стесняясь. Растроганный, я негодовал на холодную  жестокость
Стрикленда и поклялся сделать все  от  меня  зависящее,  чтобы  вернуть  его
домой. Я согласился уехать на следующий же день и пробыть в Париже  столько,
сколько понадобится для того, чтобы добиться толку. Затем, так как было  уже
поздно и оба мы устали от всех этих треволнений, я распрощался с нею.

11

   Обдумывая по пути в Париж свою миссию, я опасался, что  она  обречена  на
неудачу. Теперь, когда вид плачущей миссис Стрикленд не смущал меня,  я  мог
лучше собраться с мыслями. Меня озадачивали явные противоречия  в  поведении
миссис  Стрикленд.  Она  была  очень  несчастна,  но,  желая   вызвать   мое
сочувствие, всячески выставляла напоказ свое несчастье.  Так,  например,  не
подлежало сомнению, что она заранее готовилась плакать, ибо под рукой у  нее
оказался   изрядный    запас    носовых    платков.    Я    восхищался    ее
предусмотрительностью, но, если вдуматься, эта  предусмотрительность  делала
ее слезы менее трогательными.  Я  недоумевал:  хочет  она  возвращения  мужа
оттого, что любит его, или оттого, что боится злословия? Я  подозревал,  что
страдания  попранной  любви  сплелись  в  ее  сердце  с  муками  уязвленного
самолюбия, и по молодости лет считал это недостойным. Я  еще  не  знал,  как
противоречива человеческая  натура,  не  знал,  что  самым  искренним  людям
свойственна поза, не знал, как низок может быть благородный  человек  и  как
добр отверженный.
   Но в моей поездке было нечто интригующее, и по мере приближения к  Парижу
я воспрянул духом. Я вдруг увидел себя со стороны и очень понравился себе  в
роли доверенного, который возвращает  заблудшего  мужа  в  объятия  супруги,
готовой все простить. Стрикленда  я  решил  повидать  не  раньше  следующего
вечера,  ибо  чувствовал,  что  время  должно   быть   выбрано   с   сугубой
щепетильностью. Взывать, например, к чувствам до завтрака - пустое  занятие.
Собственные мои мысли в то время были постоянно заняты любовью, но семейного
блаженства до чая я не мог себе представить.
   У себя в гостинице я осведомился,  где  находится  "Отель  де  Бельж",  в
котором остановился Чарлз Стрикленд. К моему удивлению, консьерж никогда  не
слыхал о таком. Между тем со слов миссис Стрикленд я понял, что это большая,
роскошная гостиница где-то возле улицы Риволи. Мы заглянули в справочник,  и
оказалось, что единственное заведение, так именуемое,  находится  на  Рю  де
Муан. Квартал отнюдь не шикарный и даже не вполне респектабельный. Я покачал
головой.
   - Нет, это явно не то.
   Консьерж пожал плечами. Другого отеля с таким названием в Париже нет. Мне
пришло в голову, что Стрикленд утаил свой настоящий адрес и  попросту  надул
своего компаньона, назвав ему первый попавшийся отель. Не знаю  почему,  мне
вдруг показалось, что это вполне в духе Стрикленда - заставить  разъяренного
маклера примчаться в Париж  и  угодить  в  захолустную  гостиницу  с  весьма
сомнительной репутацией. Тем не менее я решил отправиться  на  разведку.  На
следующий день, часов около шести, я взял кэб и велел кучеру ехать на Рю  де
Муан, но отпустил его на углу, так как хотел пешком подойти  к  гостинице  и
для начала хорошенько рассмотреть ее. На улице было полно  мелких  лавчонок,
торгующих на потребу покупателей-бедняков, в середине ее, по левую  руку  от
меня, находился "Отель  де  Бельж".  Я  остановился  в  достаточно  скромной
гостинице, но по сравнению с этой она могла считаться великолепной.  Вывеска
"Отель де Бельж" украшала высокое здание, не ремонтировавшееся уже годами  и
до того обшарпанное,  что  дома  по  обе  его  стороны  казались  чистыми  и
нарядными. Грязные окна, по-видимому, никогда не открывались. Нет, не  здесь
Чарлз Стрикленд и неведомая очаровательница, ради которой он позабыл долг  и
честь, утопали в преступной роскоши. Я был страшно зол, чувствуя, что  попал
в дурацкое положение, и уже совсем было собрался уходить, даже не спросив  о
Стрикленде. Но под конец я заставил себя переступить порог  этого  заведения
единственно для того, чтобы сказать миссис Стрикленд,  что  сделал  для  нее
все, что мог.
   Вход в гостиницу был рядом с какой-то лавчонкой, дверь  была  открыта,  и
рядом с ней виднелась надпись: "Bureau au premier" . Я поднялся по узкой лестнице и на площадке обнаружил нечто  вроде
стеклянной каморки, в которой находился стол и  два  стула.  Снаружи  стояла
скамейка, на которой  коридорный,  по-видимому,  проводил  свои  беспокойные
ночи. Навстречу мне никто не попался, но под электрическим  звонком  имелась
надпись: "garcon" . Я нажал кнопку, и  вскоре  появился
молодой человек с бегающими глазами и мрачной физиономией. Он был в  жилетке
и ковровых шлепанцах.
   Не знаю почему, я спросил с самым что ни на есть небрежным видом:
   - Не стоит ли здесь случайно некий мистер Стрикленд?
   - Номер тридцать два. Шестой этаж, - последовал ответ.
   Я так опешил, что в первую минуту не нашелся, что сказать.
   - Он дома?
   Портье взглянул на доску, висевшую в каморке.
   - Ключа он не оставлял. Сходите наверх, посмотрите.
   Я счел необходимым задать еще один вопрос:
   - Madame est la?
   - Monsieur est seui!
   Коридорный  окинул  меня  подозрительным  взглядом,  когда  я  и   впрямь
отправился наверх. На темной и душной лестнице стоял какой-то  омерзительный
кислый запах. На третьем этаже  растрепанная  женщина  в  капоте  распахнула
дверь и молча уставилась на меня. Наконец я  добрался  до  шестого  этажа  и
постучал в дверь под номером тридцать два. Внутри что-то грохнуло,  и  дверь
приоткрылась. Передо мной стоял Чарлз Стрикленд. Он не  сказал  ни  слова  и
явно не узнал меня.
   Я назвал свое имя. И далее постарался быть грациозно-небрежным:
   - Вы меня, видимо, не помните. Я имел удовольствие обедать у вас  прошлым
летом.
   - Входите, - приветливо отвечал он. - Очень рад вас видеть. Садитесь.
   Я вошел. Это была  тесная  комнатка,  битком  набитая  мебелью  в  стиле,
который французы называют стилем Луи-Филиппа.  Широкая  деревянная  кровать,
прикрытая  красным  стеганым  одеялом,  большой  гардероб,   круглый   стол,
крохотный умывальник и два стула,  обитых  красным  репсом.  Все  грязное  и
обтрепанное. Ни малейших следов греховного  великолепия,  которое  живописал
мне полковник Мак-Эндрю. Стрикленд сбросил  на  пол  одежду,  валявшуюся  на
одном из стульев, и предложил мне сесть.
   - Чем могу служить? - спросил он.
   В этой комнатушке он казался еще  крупнее,  чем  в  первый  вечер  нашего
знакомства. Он, видимо, не брился уже несколько дней, на нем была поношенная
куртка. Тогда, у себя дома, в элегантном костюме Стрикленд  явно  был  не  в
своей тарелке; теперь, неопрятный и непричесанный,  он,  видимо,  чувствовал
себя превосходно. Я не знал, как он отнесется к заготовленной мною фразе.
   - Я пришел по поручению вашей супруги.
   - А я как  раз  собирался  глотнуть  абсента  перед  обедом.  Пойдемте-ка
вместе. Вы любите абсент?
   - Более или менее.
   - Тогда пошли.
   Он надел котелок, очень и очень нуждавшийся в щетке.
   - Мы можем и пообедать вместе. Вы ведь, собственно, должны мне обед.
   - Разумеется. Вы один?
   Я льстил себе, воображая, что весьма ловко задал щекотливый вопрос.
   - О да! По правде говоря, я уже три дня  рта  не  раскрывал.  Французский
язык мне что-то не дается.
   Спускаясь с ним по лестнице, я недоумевал, что сталось с девицей из кафе.
Успели они поссориться, или его увлечение  уже  прошло?  Впрочем,  последнее
казалось мне сомнительным, ведь он чуть ли не целый год готовился к бегству.
Дойдя до кафе на улице Клиши, мы уселись  за  одним  из  столиков,  стоявших
прямо на мостовой.

12

   Улица Клиши в этот час была особенно многолюдна, и, обладая  мало-мальски
живым воображением, здесь едва ли не любого прохожего  можно  было  наделить
романтической биографией. По тротуару сновали клерки и продавщицы;  старики,
словно сошедшие со страниц Бальзака; мужчины  и  женщины,  извлекающие  свой
доход из слабостей рода человеческого. Оживление и сутолока бедных кварталов
Парижа волнуют кровь и подготавливают к всевозможным неожиданностям.
   - Вы хорошо знаете Париж? - спросил я.
   - Нет. Мы провели в Париже медовый месяц. С тех пор я здесь не бывал.
   - Но как, скажите на милость, вы попали в этот отель?
   - Мне его рекомендовали. Я искал что-нибудь подешевле.
   Принесли абсент, и мы с подобающей важностью стали капать воду на  тающий
сахар.
   - Думается, мне лучше сразу сказать вам, зачем я вас разыскал, - начал  я
не без смущения.
   Его глаза блеснули.
   - Я знал, что рано или поздно кто-нибудь разыщет меня. Эми  прислала  мне
кучу писем.
   - В таком случае вы отлично знаете, что я намерен вам сказать.
   - Я их не читал.
   Чтобы  собраться  с  мыслями,  я  закурил  сигарету.  Как  приступить   к
возложенной  на  меня  миссии?  Красноречивые  фразы,  заготовленные   мною,
трогательные, равно  как  и  негодующие,  здесь  были  неуместны.  Вдруг  он
фыркнул.
   - Чертовски трудная задача, а?
   - Пожалуй.
   - Ладно, выкладывайте поживее, а потом мы премило проведем вечер.
   Я задумался.
   - Неужели вы не понимаете, что ваша жена мучительно страдает?
   - Ничего, пройдет!
   Не могу описать, до чего бессердечно это было сказано. Я  растерялся,  но
сделал все, чтобы не показать этого, и заговорил тоном моего дядюшки  Генри,
священника,  когда  тот  уговаривал  кого-нибудь  из  родственников  принять
участие в благотворительной подписке.
   - Вы не рассердитесь, если я буду говорить откровенно?
   Он улыбнулся и покачал головой.
   - Чем она заслужила такое отношение?
   - Ничем.
   - Вы что-нибудь против нее имеете?
   - Ровно ничего.
   - В таком случае разве не чудовищно  оставить  ее  после  семнадцати  лет
брака?
   - Чудовищно.
   Я с удивлением взглянул на  него.  Столь  чистосердечное  признание  моей
правоты выбило у меня  почву  из-под  ног.  Положение  мое  было  не  только
затруднительно, но и  смехотворно.  Я  собирался  увещевать  и  уговаривать,
грозить и взывать к его сердцу, предостерегать, негодовать, язвить,  убивать
сарказмом. Но что, черт возьми, прикажете делать исповеднику,  если  грешник
давно раскаялся? Опыта у меня не было ни малейшего, ибо сам я всегда  упорно
отрицал все обвинения, которые мне предъявлялись.
   - Ну и что же дальше? - спросил Стрикленд.
   Я постарался презрительно скривить губы.
   -  Что  ж,  если  вы  все  признаете,  мне,  пожалуй,  не  стоит   больше
распространяться.
   - Не стоит.
   Мне стало очевидным, что я не слишком ловко выполнил  свою  миссию,  и  я
разозлился.
   - Черт подери, но нельзя же оставлять женщину без гроша.
   - Почему нельзя?
   - Как прикажете ей жить?
   - Я содержал ее семнадцать лет. Почему бы ей для разнообразия  теперь  не
содержать себя самой?
   - Она не может.
   - Пусть попытается.
   Конечно, у меня нашлось бы, что на это ответить. Я мог бы  заговорить  об
экономическом положении женщины, об обязательствах, которые мужчина,  гласно
и негласно, берет на себя, вступая в брак, но вдруг я  понял,  что  в  конце
концов важно только одно.
   - Вы больше не любите ее?
   - Ни капли.
   Все это были очень серьезные вопросы в человеческой жизни, но  манера,  с
которой он отвечал, была такой задорной и наглой, что  я  кусал  себе  губы,
лишь бы не расхохотаться. Я твердил себе, что его поведение отвратительно, и
изо всех сил старался возгореться благородным негодованием.
   - Но, черт вас возьми, вы же обязаны подумать о  детях.  Они  вам  ничего
худого не сделали. И они не просили вас произвести их на свет. Если вы о них
не позаботитесь, они будут выброшены на улицу.
   - Они много лет прожили в холе и неге. Не все дети живут так. Кроме того,
о них кто-нибудь да позаботится. Я уверен, что Мак-Эндрю станет  платить  за
их учение.
   - Но разве вы не любите их? Они такие славные. Неужели вы  хотите  совсем
от них отказаться?
   - Я любил их, когда они были маленькие, а теперь, когда они подросли,  я,
по правде говоря, никаких чувств к ним не питаю.
   - Это бесчеловечно!
   - Очень может быть.
   - И вам нисколько не стыдно?
   - Нет.
   Я попытался изменить курс.
   - Вас будут считать просто свиньей.
   - Пускай!
   - Неужели вам приятно, когда вас клянут на всех перекрестках?
   - Мне все равно.
   Его ответ звучал так презрительно, что  мой  вполне  естественный  вопрос
показался мне верхом глупости. Я подумал минуту-другую.
   - Не понимаю, как может человек  жить  спокойно,  зная,  что  все  вокруг
осуждают его? Рано или поздно это начнет вас  тяготить.  У  каждого  из  нас
имеется совесть, и когда-нибудь она непременно проснется. К  примеру,  вдруг
ваша жена умрет, разве вы не будете мучиться угрызениями совести?
   Он молчал, и я терпеливо дожидался, пока он заговорит. Но в конце  концов
мне пришлось прервать молчание.
   - Что вы на это скажете?
   - То, что вы идиот.
   - Вас ведь  могут  заставить  содержать  жену  и  детей,  -  возразил  я,
несколько уязвленный. - Я не сомневаюсь,  что  закон  возьмет  их  под  свою
защиту.
   - А может закон снять луну с неба? У меня ничего нет. Я  приехал  сюда  с
сотней фунтов.
   Если я и раньше недоумевал, то теперь уж окончательно встал в тупик. Ведь
жизнь в "Отеле де Бельж" и вправду  свидетельствовала  о  крайне  стесненных
обстоятельствах.
   - А что вы будете делат