и" друзьями.
   Миссис Стрикленд продолжала:
   - Ведь окажись у него хоть какой-то талант, я первая  стала  бы  поощрять
его, пошла бы на любые жертвы. Вполне понятно, что я бы предпочла быть женой
художника, нежели биржевого маклера. Если бы не дети, я бы ничего не боялась
и в какой-нибудь жалкой студии в Челси жила бы не  менее  счастливо,  чем  в
этой квартире.
   - Нет, милочка, ты  выводишь  меня  из  терпения!  -  воскликнула  миссис
Мак-Эндрю. - Не хочешь же ты сказать, что поверила этой вздорной выдумке?
   - Но я уверен, что это правда, - робко вставил я.
   Она взглянула на меня с добродушным презрением.
   - Мужчина в сорок лет не бросает своего дела,  жену  и  детей  для  того,
чтобы стать художником, если тут не замешана  женщина.  Уж  я-то  знаю,  что
какая-нибудь особа из вашего "артистического круга" вскружила ему голову.
   Бледное лицо миссис Стрикленд внезапно залилось краской:
   - Какова она из себя?
   Я помедлил. Это будет как взрыв бомбы.
   - С ним нет женщины.
   Полковник Мак-Эндрю и его жена заявили, что они в это не верят, а  миссис
Стрикленд вскочила с места.
   - Вы хотите сказать, что ни разу не видели ее?
   - Мне некого было видеть. Он там один.
   - Что за вздор! - вскричала миссис Мак-Эндрю.
   - Надо было мне ехать самому, - буркнул полковник. - Уж я-то  бы  живо  о
ней разузнал.
   - Жалею, что вы не взяли на себя труд съездить в Париж, -  отвечал  я  не
без язвительности, - вы  бы  живо  убедились,  что  все  ваши  предположения
ошибочны. Он не снимает апартаментов в шикарном отеле. Он живет в крошечной,
убогой комнатушке. И ушел он из дому не затем, чтобы вести легкую  жизнь.  У
него гроша нет за душой.
   - Вы полагаете, что он совершил  какой-нибудь  проступок,  о  котором  мы
ничего не знаем, и скрывается от полиции?
   Такое предположение заронило луч надежды  в  их  души,  но  я  решительно
отверг его.
   - Если бы это было так, зачем бы он стал давать адрес своему  компаньону,
- колко возразил я. - Так или иначе, а в одном я уверен: никакой  женщины  с
ним нет. Он не влюблен и ни о чем подобном даже не помышляет.
   Настало молчание. Они обдумывали мои слова.
   - Что ж, - прервала наконец молчание миссис Мак-Эндрю, - если то, что  вы
говорите, правда, дело обстоит еще не так скверно, как я думала.
   Миссис Стрикленд взглянула на нее, но ничего не сказала. Она  была  очень
бледна, и ее тонкие брови хмурились. Выражения ее лица я не понимал.  Миссис
Мак-Эндрю продолжала:
   - Значит, это просто каприз, который скоро пройдет.
   - Вы должны поехать к нему, Эми, - заявил полковник. - Почему бы  вам  не
провести год в Париже?  За  детьми  мы  присмотрим.  Я  уверен,  ему  просто
наскучила однообразная жизнь, он быстро одумается, с удовольствием  вернется
в Лондон, и все это будет предано забвению.
   - Я бы не поехала, - вмешалась миссис Мак-Эндрю. - Лучше предоставить ему
полную свободу действий. Он вернется с поджатым хвостом  и  заживет  прежней
жизнью. - Миссис Мак-Эндрю холодно взглянула на сестру. - Может быть, ты  не
всегда умно вела себя с ним, Эми. Мужчины - фокусники, и с ними  надо  уметь
обходиться.
   Миссис Мак-Эндрю, как и большинство женщин, считала, что мужчина негодяй,
если он оставляет преданную и любящую жену, но что вина за его поступок  все
же падает на нее. Le coeur a ses  raisons  que  la  raison  ne  connait  pas
.
   Миссис Стрикленд медленно переводила взгляд с одного на другого.
   - Он не вернется, - объявила она.
   - Ах, милочка, вспомни, что тебе о нем сказали. Он привык к комфорту и  к
тому, чтобы за ним  ухаживали.  Неужели  ты  думаешь,  что  он  долго  будет
довольствоваться убогой комнатушкой в захудалом отеле? Вдобавок у  него  нет
денег. Он должен вернуться.
   - Покуда я считала, что  он  сбежал  с  какой-то  женщиной,  у  меня  еще
оставалась надежда. Я была уверена, что  долго  это  не  продлится.  Она  бы
смертельно надоела ему через три месяца. Но если он уехал не из-за  женщины,
всему конец.
   - Ну, это уж что-то слишком  тонко,  -  заметил  полковник,  вкладывая  в
последнее слово все свое презрение к столь штатским понятиям. - Он, конечно,
вернется, и Дороти совершенно права, от этой эскапады его не убудет.
   - Но я не хочу, чтобы он вернулся, - сказала миссис Стрикленд.
   - Эми!
   Приступ  холодной  злобы  нашел  на  миссис  Стрикленд.   Она   мертвенно
побледнела и заговорила быстро, с придыханием:
   - Я могла бы простить, если бы он  вдруг  отчаянно  влюбился  в  какую-то
женщину и бежал с нею. Это было бы  естественно.  Я  бы  его  не  винила.  Я
считала бы, что его заставили бежать. Мужчины слабы, а женщины назойливы. Но
это - это совсем другое. Я его ненавижу. И уж теперь никогда не прощу.
   Полковник Мак-Эндрю и его супруга принялись наперебой уговаривать ее. Они
были потрясены. Уверяли, что  она  сумасшедшая,  отказывались  понимать  ее.
Миссис Стрикленд в отчаянии обратилась ко мне:
   - Вы-то хоть меня понимаете?
   - Не совсем. Вы хотите сказать, что могли бы простить  его,  если  бы  он
оставил вас ради другой женщины, но не ради  отвлеченной  идеи?  Видимо,  вы
полагаете, что в первом случае у вас есть возможность бороться, а во  втором
вы бессильны?
   Миссис Стрикленд бросила на меня не слишком дружелюбный взгляд, но ничего
не ответила. Возможно, что я попал в точку.  Затем  она  продолжала  сиплым,
дрожащим голосом:
   - Я никогда не думала, что можно так ненавидеть человека, как я  ненавижу
его. Я ведь тешила себя мыслью, что сколько бы это ни  продлилось,  в  конце
концов он все же ко мне вернется. Я знала, что на смертном одре он пошлет за
мной, и была готова к этому; я бы ходила за ним  как  мать,  и  в  последнюю
минуту сказала бы, что я всегда любила его и все-все ему простила.
   Я часто с недоумением замечал в женщинах страсть эффектно  вести  себя  у
смертного одра тех, кого они любят. Временами мне  даже  казалось,  что  они
досадуют на долговечность близких,  не  позволяющую  им  разыграть  красивую
сцену.
   - Но теперь - теперь все  кончено.  Для  меня  он  чужой  человек.  Пусть
умирает с голоду, одинокий, заброшенный, без единого друга, -  меня  это  не
касается. Надеюсь, что его постигнет какая-нибудь страшная болезнь. Для меня
он больше не существует.
   Тут я счел уместным передать ей слова Стрикленда.
   - Если вы желаете развестись с ним, он готов сделать все, что  для  этого
потребуется.
   - Зачем мне давать ему свободу?
   - По-моему, он к ней и не стремится. Просто он думает, что вам так  будет
удобнее.
   Миссис Стрикленд нетерпеливо пожала плечами. Я был несколько разочарован.
В ту пору я предполагал в людях больше цельности,  и  кровожадные  инстинкты
этого прелестного создания меня опечалили.  Я  не  понимал,  сколь  различны
свойства,  составляющие  человеческий  характер.  Теперь-то  я   знаю,   что
мелочность и широта, злоба и милосердие, ненависть и любовь легко  уживаются
в душе человека.
   "Сумею ли я найти слова, которые смягчили бы  горькое  чувство  унижения,
терзающее миссис Стрикленд?" - думал я и решил попытаться.
   - Мне временами кажется, что ваш муж не вполне отвечает за свои поступки.
По-моему, он уже не тот человек. Он одержим страстью, которая  помыкает  им.
Безраздельно предавшийся ей, он беспомощен, как муха в  паутине.  Его  точно
околдовали. Тут поневоле вспомнишь загадочные рассказы о том, как второе "я"
вступает в человека и вытесняет первое. Душа непостоянная жительница тела  и
способна на таинственные превращения. В старину сказали  бы,  что  в  Чарлза
Стрикленда вселился дьявол.
   Миссис Мак-Эндрю разгладила ладонью платье на коленях,  золотые  браслеты
скользнули вниз по ее руке.
   - Все это, по-моему, пустые измышления, - заметила она кислым тоном. Я не
отрицаю, что Эми чересчур полагалась на своего мужа. Будь она меньше  занята
собственными делами, она бы уже сообразила, что происходит. Я  уверена,  что
Алек не мог бы годами носиться с каким-нибудь замыслом втайне от меня.
   Полковник  уставился  в  пространство  с  видом  самого   добродетельного
человека на свете.
   - Но Чарлз Стрикленд все равно бессердечное животное.
   Миссис Мак-Эндрю бросила на меня строгий взгляд.
   - Я могу вам точно сказать, почему он оставил жену: из эгоизма, и  только
из эгоизма.
   - Это, конечно, самое простое объяснение, - ответил я, про себя  подумав,
что оно ничего не объясняет. Потом  я  поднялся,  сославшись  на  усталость,
откланялся, и миссис Стрикленд не сделала попытки задержать меня.

16

   Дальнейшие события показали, что миссис Стрикленд - женщина с характером.
Она скрывала свои мучения, так как сумела понять, что людям докучают  вечные
рассказы о несчастьях, и вида страданий они тоже стараются избегать. Где  бы
она ни появлялась - а друзья из сочувствия наперебой приглашали  ее,  -  она
неизменно сохраняла полное достоинство. Одевалась она элегантно, но  просто;
была весела, но держалась скромно и предпочитала слушать о  чужих  горестях,
чем распространяться о своих. О муже она  всегда  говорила  с  жалостью.  Ее
отношение к нему на первых порах меня удивляло. Однажды она сказала мне:
   - Вы, безусловно, заблуждаетесь, я слышала из достоверных источников, что
Чарлз уехал из Англии не один.
   - В таком случае он положительно гений по части заметания следов.
   Она отвела глаза и слегка покраснела:
   - Во всяком случае, я хотела вас попросить, если кто-нибудь  скажет,  что
он скрылся с женщиной, пожалуйста, не опровергайте этого.
   - Хорошо, не стану.
   Она небрежно перевела разговор на  другое.  Вскоре  я  узнал,  что  среди
друзей миссис Стрикленд распространился своеобразный вариант  этой  истории.
Стрикленд будто бы влюбился во французскую танцовщицу, впервые увиденную  им
на сцене театра Эмпайр, и последовал за нею в Париж. Откуда возник  подобный
слух, я так и не доискался, но он вызывал сочувствие к  миссис  Стрикленд  и
укреплял ее положение в обществе. А это  было  небесполезно  для  профессии,
которую  она  намеревалась  приобрести.  Полковник   Мак-Эндрю   отнюдь   не
преувеличивал, говоря, что она осталась без гроша за  душой,  ей  необходимо
было начать зарабатывать себе на жизнь, и чем скорее, тем лучше. Она  решила
извлечь пользу из  своих  обширных  знакомств  с  писателями  и  взялась  за
изучение   стенографии   и   машинописи.   Ее   образованность    заставляла
предположить, что она будет превосходной машинисткой, а  ее  семейная  драма
сделала эти попытки стать самостоятельной очень симпатичными. Друзья обещали
снабжать ее работой и рекомендовать своим знакомым.
   Мак-Эндрю, люди бездетные и с достатком, взяли на себя попечение о детях,
так что миссис Стрикленд приходилось содержать только себя. Она  выехала  из
своей квартиры и  продала  мебель.  Обосновавшись  в  Вестминстере,  в  двух
небольших комнатах, миссис Стрикленд  начала  жизнь  заново.  Она  была  так
усердна, что не оставалось никаких сомнений в успехе ее предприятия.

17

   Лет пять спустя после вышеописанных  событий  я  решил  пожить  некоторое
время в Париже. Лондон  мне  приелся.  Каждый  день  делать  одно  и  то  же
утомительнейшее занятие. Мои друзья  размеренно  шли  по  своему  жизненному
пути; они уже ничем не могли удивить меня; при встрече я заранее знал, что и
как  они  скажут,  даже  на  их  любовных  делах  лежала  печать  докучливой
обыденности. Мы уподобились трамвайным вагонам, бегущим по рельсам от  одной
конечной станции до другой; можно было уже почти  точно  высчитать,  сколько
пассажиров эти вагоны перевезут. Жизнь  текла  слишком  безмятежно.  И  меня
обуяла паника. Я отказался от квартиры, распродал свои  скромные  пожитки  и
решил все начать сызнова.
   Перед отъездом я зашел к миссис Стрикленд. Я не видел ее довольно  долгое
время и отметил, что она переменилась: она не только постарела  и  похудела,
не только новые морщинки избороздили ее лицо, мне показалось, что и характер
у нее изменился. Она преуспела в своем начинании и теперь держала контору на
Чансери-Лейн; сама миссис Стрикленд почти не печатала на машинке,  а  только
проверяла работу четырех служащих у  нее  девушек.  Стремясь  придать  своей
продукции известное изящество, она обильно пользовалась  синими  и  красными
чернилами; копии она обертывала в плотную муаровую бумагу нежнейших оттенков
и действительно заслужила известность изяществом и аккуратностью работы. Она
усиленно зарабатывала деньги. Однако не могла отрешиться  от  представления,
что зарабатывать себе на  жизнь  не  вполне  пристойное  занятие,  и  потому
нет-нет да и напоминала собеседнику, что по рождению она леди.  В  разговоре
миссис Стрикленд  так  и  сыпала  именами  своих  знакомых,  преимущественно
громкими и доказывавшими, что она оставалась на той  же  ступени  социальной
лестницы. Она немножко конфузилась своей отваги и деловой  предприимчивости,
но была в восторге оттого, что  завтра  ей  предстояло  обедать  в  обществе
известного  адвоката,  живущего  в  Южном   Кенсингтоне.   С   удовольствием
рассказывая, что сын ее учится в Кембридже, она не забывала,  правда  слегка
иронически, упоминать о бесконечных приглашениях на танцы, которые  получала
ее дочь, недавно начавшая выезжать. Я совершил бестактность, спросив:
   - Она тоже вступит в ваше дело?
   - О нет! Я этого не допущу, - отвечала миссис Стрикленд. - Она очень мила
и, я уверена, сделает хорошую партию.
   - Это будет для вас большой поддержкой.
   - Многие считают, что ей следует идти на сцену, но я, конечно, на это  не
соглашусь. Я знакома со всеми нашими лучшими драматургами и  могла  бы  хоть
завтра достать для нее прекрасную роль, но я не хочу, чтобы она вращалась  в
смешанном обществе.
   Такая высокомерная разборчивость несколько смутила меня.
   - Слышали вы что-нибудь о вашем муже?
   - Нет. Ничего. Он, по-видимому, умер.
   - А если я вдруг встречусь с ним в Париже? Сообщить вам о нем?
   Она на минуту задумалась.
   - Если он очень нуждается, я могу  немножко  помочь  ему.  Я  вам  пришлю
небольшую сумму денег, и вы будете постепенно ему их выплачивать.
   - Вы очень великодушны, - сказал я.
   Но я знал, что не добросердечие подвигнуло ее  на  это.  Не  правда,  что
страдания облагораживают характер, иногда это удается счастью, но  страдания
в большинстве случаев делают человека мелочным и мстительным.

18

   Вышло так, что я встретился со Стриклендом, не пробыв  в  Париже  и  двух
недель.
   Я быстро нашел себе небольшую квартирку на пятом этаже на Рю де Дам и  за
две сотни франков купил подержанную мебель. Консьержка  должна  была  варить
мне по утрам кофе и убирать комнаты. Обосновавшись, я тотчас же отправился к
своему приятелю Дирку Стреву.
   Дирк Стрев был из тех людей, о которых в зависимости  от  характера  одни
говорят пренебрежительно усмехаясь, другие  -  недоуменно  пожимая  плечами.
Природа  создала  его  шутом.  Он  был  художник,  но   очень   плохой;   мы
познакомились в Риме, и я хорошо помнил его картины. Казалось, он влюблен  в
банальность. С душою, трепещущей  любовью  к  искусству,  он  писал  римлян,
расположившихся отдохнуть на лестнице площади  Испании,  причем  их  слишком
очевидная живописность нимало его не обескураживала; в результате мастерская
Стрева была сплошь увешана холстами,  с  которых  на  нас  смотрели  усатые,
большеглазые крестьяне  в  остро  конечных  шляпах,  мальчишки  в  красочных
лохмотьях и женщины в пышных юбках.  Они  либо  отдыхали  на  паперти,  либо
прохлаждались среди кипарисов  под  безоблачным  небом;  иногда  предавались
любовным утехам возле фонтана времен Возрождения, а не  то  брели  по  полям
Кампаньи подле запряженной волами повозки. Все они были тщательно выписаны и
не менее тщательно раскрашены. Фотография не могла бы быть точнее.  Один  из
художников на вилле Медичи окрестил Дирка: Le maitre de la boite a chocolats
.  Глядя  на  его
картины, можно было подумать, что Моне, Манэ и прочих импрессионистов вообще
не существовало.
   - Конечно,  я  не  великий  художник,  -  говаривал  Дирк.  -  Отнюдь  не
Микеланджело, но что-то во мне все-таки есть.  Мои  картины  продаются.  Они
вносят романтику в дома самых разных  людей.  Ты  знаешь,  ведь  мои  работы
покупают не только в Голландии, но в Норвегии, в Швеции и в Дании. Их  очень
любят торговцы и богатые коммерсанты. Ты не можешь себе  представить,  какие
зимы стоят в этих краях долгие, темные, холодные. Тамошним жителям  нравится
думать, что  Италия  похожа  на  мои  картины.  Именно  такой  они  себе  ее
представляют. Такой представлялась она и мне до того, как я сюда приехал.
   На самом деле это представление навек засело в нем и  так  его  ослепило,
что он уже не умел видеть правду;  и  вопреки  жестоким  фактам,  перед  его
духовным взором вечно стояла Италия романтических разбойников  и  живописных
руин. Он продолжал писать идеал - убогий, пошлый,  затасканный,  но  все  же
идеал; и это сообщало ему своеобразное обаяние.
   Для меня лично Дирк Стрев  был  не  только  объектом  насмешек.  Собратья
художники ничуть не скрывали своего презрения к его мазне, но он зарабатывал
немало денег, и они, не задумываясь, распоряжались его кошельком.  Дирк  был
щедр, и все кому не лень, смеясь над его наивным доверием к  их  россказням,
без  зазрения  совести  брали   у   него   взаймы.   Он   отличался   редкой
сердобольностью, но в его отзывчивой доброте было что-то нелепое,  и  потому
его одолжения принимались без благодарности. Брать у него  деньги  было  все
равно что грабить ребенка, а его еще презирали за дурость. Мне кажется,  что
карманник, гордый  ловкостью  своих  рук,  должен  досадовать  на  беспечную
женщину, забывшую в кэбе чемоданчик со всеми своими драгоценностями. Природа
напялила на Стрева дурацкий колпак, но чувствительности его  не  лишила.  Он
корчился под градом всевозможных издевок, но, казалось, добровольно вновь  и
вновь подставлял себя под удары. Он страдал от непрерывных насмешек, но  был
слишком добродушен, чтобы озлобиться: змея жалила Дирка, а опыт  ничему  его
не научал, и, едва излечившись от боли, он снова  пригревал  змею  на  своей
груди. Жизнь его была трагедией, но написанной языком вульгарного  фарса.  Я
не потешался над ним, и он, радуясь сострадательному слушателю, поверял  мне
свои бессчетные горести. И самое печальное было то, что  чем  трагичнее  они
были по существу, тем больше вам хотелось смеяться.
   Из рук вон плохой художник, он необычайно тонко чувствовал  искусство,  и
ходить с ним по картинным галереям было подлинным наслаждением.  Способность
к неподдельному восторгу сочеталась в нем с критической остротой.  Дирк  был
католик. Он умел не только ценить старых мастеров, но и  с  живой  симпатией
относиться к современным художникам. Он  быстро  открывал  новые  таланты  и
великодушно судил о них. Думается, я никогда не встречал человека  со  столь
верным глазом. К тому же он был образован лучше, чем большинство художников,
и не был, подобно им, полным невеждою в других искусствах; его музыкальный и
литературный вкус сообщал глубину и разнообразие его суждениям  о  живописи.
Для молодого человека, каким я был тогда, советы и объяснения  Дирка  Стрева
поистине значили очень много.
   Уехав из Рима, я стал переписываться с ним и  приблизительно  раз  в  два
месяца получал от него длинные  письма  на  своеобразном  английском  языке,
который заставлял меня как бы снова видеть и слышать  его  захлебывающегося,
восторженного, оживленно жестикулирующего.  Незадолго  до  моего  приезда  в
Париж он женился на англичанке и теперь обосновался в студии  на  Монмартре.
Мы не виделись с ним четыре года, и я не был знаком с его женой.

19

   Я не известил Стрева о своем приезде, и когда  он  открыл  дверь  на  мой
звонок, то в первое мгновение не узнал меня. Затем издал  ликующий  вопль  и
потащил в мастерскую. Право же, приятно, когда тебя так пылко встречают!
   Жена его что-