я.
   - В июне? Нет. В октябре - пожалуйста, а в июне - нет.
   Кончив обедать, я пошел в бар выпить стакан портвейна.
   - Очень тихо здесь, - сказал я стриженой буфетчице.
   - Да, очень тихо, - ответила она.
   - Я думал, в пятницу вечером у вас могло бы быть много народу.
   - Да, могло бы быть, верно.
   Из задней комнаты вышел плотный, краснощекий человек с короткими седыми
волосами, и я догадался, что это хозяин.
   - Не вы ли будете мистер Брентфорд? - спросил я.
   - Да, я.
   - Я знавал вашего отца. Не хотите ли стаканчик портвейна?
   Я сказал ему свое имя, которое в дни  его  детства  было  в  Блэкстебле
известно лучше любого другого, но, к некоторому  моему  смущению,  увидел,
что оно ничего ему не говорит. Правда, он согласился принять  предложенный
мною стакан портвейна.
   - По делу сюда? - спросил он. - Тут  у  нас  частенько  бывают  деловые
люди. Мы всегда стараемся сделать для них, что можем.
   Я сказал ему, что приехал повидаться с миссис Дриффилд,  и  предоставил
ему гадать зачем.
   - Я старика часто видел, - сказал мистер Брентфорд. -  Он  очень  любил
заглянуть сюда и выпить свой стаканчик пива. Заметьте, я не говорю, что он
когда-нибудь напивался, - просто  любил  посидеть  в  баре  и  поговорить.
Можете мне поверить, он был готов разговаривать часами, все равно  с  кем.
Миссис Дриффилд очень не нравилось, что он сюда ходит. Он никому  дома  не
говорил, куда  идет,  просто  уходил  и  ковылял  сюда.  Это,  знаете,  не
маленькая прогулка для человека  в  таком  возрасте.  Конечно,  когда  там
спохватывались, миссис Дриффилд знала, куда он пошел, и звонила  сюда,  не
здесь ли он. Потом  она  приезжала  на  автомобиле  и  шла  к  моей  жене.
"Приведите его, миссис Брентфорд,  -  говорила  она,  -  я  не  хочу  сама
показываться в баре, там столько этих мужчин". Миссис Брентфорд  приходила
и говорила: "Ну-ка, мистер Дриффилд, за вами приехала миссис  Дриффилд  на
машине, так что вы лучше допивайте свое пиво и поезжайте с ней домой".  Он
просил миссис Брентфорд не говорить, что он здесь, когда  миссис  Дриффилд
звонит, но мы, конечно, не могли так делать. Все-таки он был старик, и все
такое, и мы не хотели брать на себя ответственность. Он, знаете, родился в
этом приходе, и его первая жена была из Блэкстебла. Она уж много  лет  как
умерла. Я никогда ее не знал. Чудной он был старикан.  Я  не  хочу  ничего
сказать - говорят, в Лондоне его превозносили до небес, и, когда он  умер,
газеты только о нем и писали; но по его разговорам вы бы никогда  об  этом
не догадались. Как будто он просто никто, ну как мы с  вами.  Конечно,  мы
всегда старались, чтобы ему было хорошо; усаживали его вон туда, в кресла,
но нет, он хотел сидеть у стойки: говорил, что  ему  нравится  чувствовать
под ногами перекладину. По-моему, здесь ему  было  лучше,  чем  где-нибудь
еще. Он всегда говорил, что любит сидеть в барах. Он говорил,  что  в  них
можно видеть настоящую жизнь, а жизнь он всегда любил, говорил он.  Чудной
был человек. Напоминал мне моего отца - только  папаша  за  всю  жизнь  ни
одной книги не прочел, и выпивал в день по бутылке французского коньяка, и
умер в семьдесят восемь лет, а до того ни разу не болел. Очень жалко  было
старого Дриффилда, когда он помер. Я только вчера говорю миссис  Брентфорд
- надо бы как-нибудь  прочесть  какую-нибудь  его  книгу.  Говорят,  он  о
здешних местах несколько книг написал.



        "24"

   Следующее утро было  холодное  и  ветреное,  но  дождя  не  было,  и  я
направился по Хай-стрит к дому священника. Я узнавал имена на  вывесках  -
кентские имена, переходившие из поколения  в  поколение  веками,  все  эти
Гэнны, Кемпы, Коббзы, Иггалдены, - но  ни  одного  знакомого  человека  не
встретил. Шагая по этой улице, где я когда-то был знаком почти с каждым  -
а если с кем и не был, то уж в лицо  знал  всех,  -  я  почувствовал  себя
каким-то  призраком.  Вдруг  мимо  меня  проехал  очень  старый  маленький
автомобиль,  затормозил,  дал  задний  ход,  и  я  увидел,  что  кто-то  с
любопытством на меня смотрит. Из машины  вышел  высокий,  толстый  пожилой
человек и направился ко мне.
   - Вы не Уилли Эшенден? - спросил он.
   И тут я вспомнил его. Это был сын доктора, я с ним учился в  школе.  Мы
вместе переходили из класса в класс, и я слышал, что он унаследовал у отца
его практику.
   - Ну, как дела? - спросил он. - Я только что  был  в  доме  священника,
навещал своего внука. Там теперь начальная школа, я его отдал туда в  этом
году.
   Он выглядел потрепанным и неухоженным, но у него было прекрасное  лицо,
и  я  видел,  что  в  молодости  он,  наверное,  отличался  необыкновенной
красотой. Странно, что я этого никогда не замечал.
   - Ты уже дедушка? - спросил я.
   - Уже трижды, - засмеялся он.
   Мне стало не по себе. Он родился, научился ходить, потом стал взрослым,
женился, имел детей, и они, в свою очередь, имели детей; судя по его виду,
он жил  в  непрестанной  работе,  в  нужде.  У  него  была  особая  манера
поведения, свойственная  сельским  врачам,  -  грубоватая,  добродушная  и
покровительственная. Он свою жизнь уже прожил.  Я  обдумывал  планы  новых
книг и пьес, был полон надежд на будущее и чувствовал, что впереди у  меня
еще много трудов и радостей, - и все равно  другим  я,  наверное,  казался
таким же пожилым человеком, каким он показался мне. Я  был  так  потрясен,
что у меня не хватило духу спросить о его  братьях,  с  которыми  я  играл
мальчишкой, или о своих старых друзьях и после нескольких глупых замечаний
с ним распрощался. Потом я пошел дальше к дому священника  -  просторному,
широко раскинувшемуся, слишком уединенно расположенному для его  нынешнего
хозяина, который относился к своим обязанностям серьезнее, чем мой дядя, и
слишком большому по нынешней стоимости жизни. Дом  стоял  в  большом  саду
среди зеленых полей. Большая квадратная вывеска у входа гласила, что здесь
помещается начальная школа для сыновей джентльменов, и на ней стояли имя и
ученые степени директора. Я заглянул через изгородь;  сад  был  запущен  и
грязен, а пруд, где я когда-то ловил плотву, весь зарос.  Церковная  земля
была поделена на участки для застройки, на ней появились шеренги маленьких
кирпичных  домиков  и  неровные,  плохо  замощенные  дороги.  Я  пошел  до
Джой-лейн, и там тоже стояли дома - бунгало, обращенные к морю; а в старой
сторожке у заставы помещалась нарядная кондитерская.
   Я  побродил  вокруг.  Бесчисленные  улицы  были  застроены   маленькими
домиками из желтого кирпича, но кто там жил, я не знаю, потому что  никого
не было видно. Я спустился в гавань. Она была пуста. Неподалеку  от  пирса
стоял только один грузовой пароход. У пакгауза сидели два-три  моряка,  и,
когда я проходил мимо, они уставились на меня.  Торговля  углем  пришла  в
упадок, и угольщики больше не заходили в Блэкстебл.
   Мне было уже пора отправляться в Ферн-Корт, и я вернулся  в  гостиницу.
Хозяин  говорил  мне,  что  отдает  напрокат  "даймлер",  и  мы  тогда  же
условились, что я поеду на нем. Теперь, когда я подошел, машина  стояла  у
дверей. Это был двухместный лимузин, но такой старый и разбитый, что я еще
никогда не видел ничего подобного. По дороге он пыхтел, кашлял,  дребезжал
и задыхался, время от времени сердито дергаясь, и я сильно сомневался, что
доеду до цели. Но что удивительнее всего - в  нем  стоял  точно  такой  же
запах, как и в старом ландо, которое нанимал каждое  воскресное  утро  мой
дядя, чтобы ехать в церковь. Это был кислый запах конюшни и гнилой соломы,
лежавшей на дне экипажа; я никак не мог понять, откуда спустя столько  лет
этот запах  мог  появиться  в  автомобиле.  Но  ничто  так  не  пробуждает
воспоминания, как запах, и, забыв обо всем вокруг,  я  снова  почувствовал
себя маленьким мальчиком, сидящим на переднем сиденье рядом с  блюдом  для
причастия, напротив тети, слегка пахнущей чистым бельем  и  одеколоном,  в
черном шелковом плаще и маленьком капоре с  пером,  и  дяди  в  сутане,  с
широкой шелковой лентой вокруг обширной  талии  и  с  золотым  крестом  на
золотой цепи, болтавшимся у него на животе.
   - Не забудь, Уилли, ты должен вести себя хорошо. Не вертись и сиди  как
следует. В доме  господнем  не  подобает  разваливаться  на  скамье.  Тебе
следует помнить, что нужно подавать пример другим  мальчикам,  которые  не
получили такого воспитания.
   Когда я приехал в Ферн-Корт, миссис Дриффилд и Рой гуляли в саду и, как
только я вышел из машины, подошли ко мне.
   - Я показывала Рою свои цветы, - сказала миссис Дриффилд,  подавая  мне
руку, а потом добавила со вздохом: - Это единственное, что у  меня  теперь
осталось.
   Она выглядела не старше, чем в последний раз, когда  я  ее  видел,  лет
шесть назад. Свой траур она носила со спокойным достоинством. На шее у нее
был белый шелковый воротничок, а  на  запястьях  -  такие  же  манжеты.  Я
заметил, что Рой надел к своему аккуратному синему костюму черный  галстук
- вероятно, в знак уважения к знаменитому покойнику.
   - Я  только  покажу  вам  свои  цветочные  бордюры,  -  сказала  миссис
Дриффилд, - а потом мы пойдем обедать.
   Пока мы ходили по саду, Рой демонстрировал свои познания. Он с  первого
взгляда узнавал любой цветок, и латинские названия слетали у него с языка,
как сигареты вылетают из заверточной машины. Он высказывал свое восхищение
одними сортами и сообщал миссис Дриффилд, где она  может  достать  другие,
которые обязательно должна у себя завести.
   - Пройдем через кабинет Эдуарда? -  предложила  миссис  Дриффилд.  -  Я
сохраняю его в точности таким, как при его  жизни.  Я  ничего  не  меняла.
Просто удивительно,  сколько  людей  приезжает  сюда  посмотреть  дом,  и,
конечно, все хотят видеть комнату, где он работал.
   Мы  вошли  через  открытую  стеклянную  дверь.  На   письменном   столе
красовалась ваза с розами, а на  маленьком  круглом  столике  у  кресла  -
комплект "Спектэйтора". Трубки хозяина лежали в пепельницах, а чернильница
была полна чернил. Вся обстановка была воспроизведена  безукоризненно.  Не
знаю, почему комната казалась какой-то мертвой - в ней уже стояла музейная
затхлость. Миссис Дриффилд подошла к  книжным  полкам  и  с  полушутливой,
полугрустной  улыбкой  быстро  провела  рукой  по   темно-синим   корешкам
нескольких томиков.
   - Вы знаете, как высоко ценил Эдуард ваше творчество, - сказала  миссис
Дриффилд. - Он часто перечитывал ваши книги.
   - Очень приятно об этом слышать, - ответил я вежливо.
   Я прекрасно знал, что в  последний  мой  приезд  их  тут  не  было,  и,
небрежно взяв одну из них,  провел  пальцами  по  верхнему  обрезу,  чтобы
посмотреть, есть ли на нем пыль. Пыли не было. Потом я взял еще одну книгу
- Шарлотту Бронте - и, продолжая разговор, проделал  тот  же  эксперимент.
Нет, пыли не было и здесь.  Мне  удалось  узнать  только  то,  что  миссис
Дриффилд - прекрасная хозяйка и что у нее добросовестная горничная.
   Мы пошли обедать -  эта  была  добрая  английская  трапеза,  ростбиф  и
йоркширский пудинг, - и за столом говорили о  работе,  которой  был  занят
Рой.
   - Я хочу избавить дорогого Роя  от  лишнего  труда,  -  сказала  миссис
Дриффилд, - и сама собираю весь материал,  какой  могу.  Конечно,  это  не
очень  радостно,  но  зато  интересно.  Я   разыскала   множество   старых
фотографий, которые должна вам показать.
   После обеда мы перешли в гостиную, и я опять обратил внимание на то,  с
каким удивительным тактом миссис Дриффилд ее обставила. Для вдовы  видного
писателя эта комната подходила чуть ли не лучше, чем для его жены. Дорогие
ситцы, вазы  с  ароматными  сухими  лепестками,  фигурки  из  дрезденского
фарфора - все создавало какую-то неуловимую  атмосферу  печали;  казалось,
эти вещи погружены в раздумья о великом прошлом. День был холодный, и я  с
удовольствием погрелся бы у камина, но англичане не  только  привержены  к
традициям, но и выносливы, а придерживаться своих принципов за счет  чужих
удобств не так уж трудно. Вряд ли миссис Дриффилд могло бы прийти в голову
растопить камин раньше первого октября.
   Она спросила меня, видел ли  я  в  последнее  время  ту  даму,  которая
привела меня к Дриффилдам на обед, и по едва заметной резкости в ее тоне я
сделал вывод,  что  после  смерти  ее  знаменитого  мужа  высшее  общество
проявило явное нежелание иметь с ней дело.
   Мы приступили к беседе  о  покойном;  Рой  и  миссис  Дриффилд  искусно
задавали вопросы, чтобы побудить меня выложить  все,  что  я  помню,  а  я
держался настороже, чтобы по неосторожности не сболтнуть что-нибудь такое,
что решил держать при себе, - как вдруг аккуратная горничная  принесла  на
небольшом подносе две визитные карточки.
   - Два джентльмена на машине, мэм, спрашивают, нельзя ли  им  посмотреть
дом и сад.
   - Какая тоска! - воскликнула миссис Дриффилд, но в голосе ее прозвучала
необыкновенная готовность. - Забавно, правда? Я ведь только  что  говорила
вам о людях, которые хотят посмотреть дом. У меня нет ни минуты покоя.
   - Так почему бы не сказать, что вы просите прощения, но  не  можете  их
принять? - спросил Рой, как мне показалось, не без ехидства.
   - О, это невозможно. Эдуард этого бы не одобрил.
   Она взглянула на карточки.
   - У меня нет при себе очков.
   Она протянула карточки мне. На одной я прочел: "Генри  Бэрд  Мак-Дугал,
Университет штата Виргиния", и карандашом было  приписано:  "Преподаватель
кафедры английской литературы". На другой стояло: "Жан-Поль Андерхилл",  и
внизу нью-йоркский адрес.
   - Американцы, - сказала миссис Дриффилд. - Скажите, что  я  буду  очень
рада, если они зайдут.
   Вскоре горничная  ввела  незнакомцев.  Это  были  высокие  широкоплечие
молодые люди с тяжелыми, бритыми, смуглыми лицами и приятными глазами; оба
носили роговые очки и зачесывали назад густые черные волосы. На обоих были
английские костюмы  -  явно  с  иголочки;  оба  несколько  стеснялись,  но
оказались разговорчивыми и крайне вежливыми. Они объяснили, что  совершают
литературную поездку по Англии, и, будучи почитателями Эдуарда  Дриффилда,
взяли на себя смелость по пути в Рай, где собирались  посетить  дом  Генри
Джеймса, остановиться здесь в надежде,  что  им  будет  позволено  увидеть
место, с которым связано так много ассоциаций. Это  упоминание  о  Рае  не
очень понравилось миссис Дриффилд.
   - Кажется, там очень хорошие площадки для гольфа, - сказала она.
   Она познакомила американцев с Роем и со мной. Рой меня просто восхитил:
он проявил себя с самой лучшей стороны. Оказалось, что он читал  лекции  в
Университете штата Виргиния и жил у одного видного  тамошнего  ученого,  о
чем навсегда сохранит приятнейшие воспоминания, Он не знает, что произвело
на него большее впечатление: щедрое гостеприимство,  которое  оказали  ему
эти очаровательные виргинцы, или же их  глубокий  интерес  к  искусству  и
литературе. Он спросил, как поживают такой-то и  такой-то;  он  завел  там
несколько друзей на всю жизнь и встречался,  похоже,  только  с  хорошими,
умными и добрыми людьми. Вскоре молодой преподаватель уже рассказывал, как
ему нравятся книги Роя, а Рой скромно  объяснял  ему,  какие  цели  ставил
перед собой в той или другой из них и как хорошо  видит,  насколько  далек
оказался  от  их  осуществления.  Миссис  Дриффилд  слушала,  сочувственно
улыбаясь, но мне показалось, что ее улыбка стала чуточку натянутой.  Может
быть, так показалось и Рою, потому что он внезапно прервал свою речь.
   - Но я не хочу надоедать вам со  своей  писаниной,  -  сказал  он,  как
всегда, громко и добродушно. - Я здесь только потому, что миссис  Дриффилд
доверила мне великую честь создания биографии Эдуарда Дриффилда.
   Это, разумеется, очень заинтересовало гостей.
   - Поверьте, это прорва работы, -  сказал  Рой,  шутливо  ввернув  чисто
американское словцо. - К счастью, мне помогает  миссис  Дриффилд,  которая
была не только идеальной  женой,  но  и  великолепным  личным  секретарем;
материалы, которые она предоставила в мое  распоряжение,  так  удивительно
полны, что  мне  на  самом  деле  почти  ничего  не  остается,  кроме  как
воспользоваться ее трудолюбием и ее... ее искренним рвением.
   Миссис Дриффилд скромно потупилась, а оба молодых американца обратили к
ней свои большие темные глаза, в которых можно было  прочесть  сочувствие,
интерес и уважение. Поговорив  еще  немного  -  отчасти  о  литературе,  а
отчасти  все-таки  о  гольфе  (гости  признались,  что  в   Рае   надеются
разок-другой сыграть, и тут Рой снова оказался на высоте,  посоветовал  им
не зевать на такой-то и такой-то лунке и выразил надежду, что,  вернувшись
в Лондон, они сыграют с ним в Санингдейле), -  миссис  Дриффилд  встала  и
предложила показать им кабинет и спальню  Эдуарда  и,  конечно,  сад.  Рой
поднялся, очевидно, собираясь сопровождать их, но миссис  Дриффилд  слегка
улыбнулась ему - ласково, но решительно.
   - Не трудитесь, Рой, - сказала она. - Я проведу их. А вы  останьтесь  и
поговорите с мистером Эшенденом.
   - О, хорошо. Конечно.
   Гости попрощались с нами, и мы с Роем опять уселись в ситцевые кресла.
   - Приятная комната, - сказал Рой.
   - Очень.
   - Эми это нелегко досталось.  Вы  знаете,  старик  купил  этот  дом  за
два-три года до того, как  они  поженились.  Она  пыталась  уговорить  его
продать дом, но он не хотел. Он иногда бывал очень упрям. Видите  ли,  дом
когда-то  принадлежал  некой  мисс  Вулф,  у  которой  его   отец   служил
управляющим, и он говорил, что еще мальчишкой только и мечтал сам  владеть
этим домом, и теперь, когда его приобрел, с ним не расстанется. Можно было
бы ожидать, что ему меньше всего захочется жить в  таком  месте,  где  все
знали о его скромном происхождении и обо всем прочем. Как-то бедняжка  Эми
чуть было не наняла одну горничную, и вдруг оказалось,  что  это  внучатая
племянница Эдуарда. Когда Эми сюда приехала, дом был от подвала до чердака
обставлен в наилучших традициях Тоттенхэм-Корт-роуд: вы себе представляете
- турецкие ковры, шкафы красного дерева, плюшевый гарнитур  в  гостиной  и
современные инкрустации.  Он  был  убежден,  что  дом  джентльмена  должен
выглядеть именно так. Эми говорит, что это было просто ужасно. Он не давал
ей  ничего  менять,  и  ей  пришлось  браться  за  дело   с   чрезвычайной
осторожностью; она говорит, что просто не могла бы жить  в  таком  доме  и
твердо решила привести его в приличный вид, но заменять вещи  ей  пришлось
по одной, чтобы Дриффилд ничего не  заметил.  Она  говорила,  что  труднее
всего было с его письменным столом. Не знаю, обратили ли  вы  внимание  на
тот, который сейчас стоит у него в кабинете. Очень хороший старинный стол,
я бы сам от такого не отказался. Так  вот,  прежде  у  него  было  ужасное
американское бюро с задвижной крышкой. Он пользовался им  уже  много  лет,
написал за ним десяток книг  и  слышать  не  хотел  о  том,  чтобы  с  ним
расстаться. В мебели он ничего не понимал, а к бюро  был  привязан  просто
потому, что оно  у  него  так  долго  стояло.  Обязательно  попросите  Эми
рассказать, как она в конце концов от этого бюро избавилась.  Великолепная
история. Знаете, это удивительная женщина - она  почти  всегда  добивается
своего.
   Я уже заметил, сказал я. Она очень быстро отделалась от Роя, когда  тот
проявил желание сопровождать гостей  по  дому.  Рой  взглянул  на  меня  и
рассмеялся. Он всегда был неглуп.
   - Вы не знаете американцев так, как  я,  -  сказал  он.  -  Они  всегда
предпочитают живую мышь мертвому льву. Это одна из причин, почему я  люблю
Америку.



        "25"

   Когда миссис Дриффилд,  спровадив  пилигримов,  вернулась,  у  нее  под
мышкой был портфель.
   - Какие милые молодые люди! - сказала она. - Вот бы английской молодежи
так интересоваться литературой. Я подарила им тот снимок Эдуарда, где он в
гробу, а они попросили мою фотографию, и я им ее надписала.
   Потом она очень любезно заметила: