- Вы, Рой, произвели на них большое впечатление. Они сказали, что  были
очень рады познакомиться с вами.
   - Я прочел в Америке много лекций, - скромно сказал Рой.
   - Да, но они знают ваши книги. Они говорят, больше  всего  им  нравится
то, что ваши книги такие мужественные.
   В портфеле хранилось множество старых  фотографий:  группы  школьников,
среди которых я узнал в  растрепанном  мальчишке  Дриффилда  только  после
того, как на него указала вдова; команды регбистов, где Дриффилд  был  уже
немного постарше, и одна фотография молодого матроса в фуфайке и бушлате -
это был Дриффилд, когда он убежал из дома.
   - Вот это он снимался, когда в первый раз  женился,  -  сказала  миссис
Дриффилд.
   Его украшали борода и брюки в белую и черную клетку; в петлице  у  него
была большая белая роза на фоне листьев  папоротника,  а  рядом  на  столе
лежал цилиндр.
   - А вот и новобрачная, - сказала  миссис  Дриффилд,  стараясь  сдержать
улыбку.
   Бедняжка Рози, запечатленная деревенским фотографом больше  сорока  лет
назад, выглядела нелепо. Она стояла в  неловкой  позе  на  фоне  какого-то
замка, держа в руках большой букет; складки на ее платье  с  перехватом  в
талии были тщательно расправлены, а сзади был турнюр. Челка спускалась  до
самых глаз. На голове у нее поверх высокой прически был приколот венок  из
флердоранжа, от него спускалась назад длинная фата.  Только  я  знал,  как
она, наверное, была прелестна.
   - На вид она страшно вульгарна, - сказал Рой.
   - Такой она и была, - подтвердила миссис Дриффилд.
   Мы увидели еще много портретов Эдуарда: фотографии,  снятые,  когда  он
начал пользоваться известностью, снимки с усами и более поздние, без  усов
и бороды. Его лицо понемногу худело, на нем  появлялись  морщины.  Упрямая
банальность ранних портретов постепенно переходила в усталую утонченность.
Было видно, как изменяют его жизненный опыт, раздумья  и  успех.  Я  снова
взглянул на фотографию молодого матроса, и мне показалось, что я уже  вижу
в ней намек на ту отчужденность, которая так  бросилась  мне  в  глаза  на
более поздних фотографиях и которую я смутно ощутил в нем самом много  лет
назад. Его лицо было просто маской, а поступки не имели никакого значения.
Мне подумалось, что подлинная его душа, до самой смерти не распознанная  и
одинокая, безмолвной тенью сопровождала  видимые  всем  фигуры  -  автора,
написавшего его книги, и человека, прожившего его жизнь, -  посмеиваясь  с
ироническим  безразличием  над  этими  двумя  марионетками,  которые   мир
принимал за Эдуарда Дриффилда. Я понимаю, что мне не удалось показать  его
живым человеком из плоти и крови,  цельным,  с  понятными  побуждениями  и
логически оправданными  действиями;  да  я  и  не  пытался  -  с  радостью
предоставляю это более ловкому перу Элроя Кира.
   Мне попались фотографии Рози, снятые тем актером - Гарри  Ретфордом,  а
потом снимок с его  портрета,  который  написал  Лайонел  Хильер.  У  меня
сжалось сердце. Вот такой я ее помнил лучше всего. Несмотря на старомодное
платье, она казалась живой, трепетала от  наполнявшей  ее  страсти  и  как
будто была готова уступить любовному натиску.
   - Похоже, что она была девица в теле, - заметил Рой.
   - Да, если такие молочницы в вашем вкусе, - ответила миссис Дриффилд. -
Мне она всегда напоминала белую негритянку.
   Именно так ее любила называть миссис Бартон Траффорд - толстые  губы  и
широкий нос Рози, к сожалению,  придавали  этой  характеристике  некоторое
правдоподобие. Но они не знали, какие серебристо-золотые были у нее волосы
и какая золотисто-серебряная кожа; они не знали и ее чарующей улыбки.
   - Ничуть она не была похожа на белую негритянку, - возразил  я.  -  Она
была непорочна, как заря. Она была похожа на Гебу.  Она  была  как  чайная
роза.
   Миссис Дриффилд улыбнулась и многозначительно переглянулась с Роем.
   - Миссис Бартон Траффорд мне  много  о  ней  рассказывала.  Я  не  хочу
злословить, но боюсь, что мне  она  представляется  не  такой  уж  хорошей
женщиной.
   - Вот тут вы и ошибаетесь, -  ответил  я.  -  Она  была  очень  хорошей
женщиной. Я никогда не видел  ее  в  плохом  настроении.  Достаточно  было
сказать ей, что вы чего-то хотите, как она готова была вам это  отдать.  Я
никогда не слышал, чтобы она о ком-нибудь плохо  отозвалась.  У  нее  было
золотое сердце.
   - Она  была  ужасная  неряха:  дома  всегда  беспорядок,  стулья  такие
пыльные, что страшно садиться, а в углы лучше не заглядывать. И  сама  она
была такая же. Никогда не могла аккуратно надеть платье,  вечно  сбоку  на
два дюйма выглядывала нижняя юбка.
   - Она не придавала таким вещам большого  значения.  Они  не  делали  ее
менее красивой. И она была столь же добра, как и красива.
   Рой расхохотался, а миссис Дриффилд поднесла руку ко рту, чтобы  скрыть
улыбку.
   - О, мистер Эшенден, вы уж слишком. В конце концов, будем называть вещи
своими именами - ведь она была нимфоманкой.
   - По-моему, это очень глупое слово, - сказал я.
   - Ну хорошо, скажем иначе - вряд ли она была такая уж хорошая  женщина,
если могла так поступать с бедным Эдуардом. Конечно, все вышло к  лучшему:
если бы она не сбежала от него, ему пришлось бы нести крест до конца своих
дней, и с этим бременем он никогда не достиг бы такого положения. Но  факт
остается фактом: она изменяла ему на каждом шагу. Я слышала, что это  было
совершенно распутное создание.
   - Вы не понимаете, - сказал я. - Она была очень простая женщина. У  нее
были здоровые  и  непосредственные  инстинкты.  Она  любила  делать  людей
счастливыми. Она любила любовь.
   - Вы называете это любовью?
   - Ну хорошо, акт любви. Она была страстной по натуре.  Если  ей  кто-то
нравился, для нее было вполне естественно спать с ним. Она об этом даже не
задумывалась. Это был не порок и не распущенность - это была  ее  природа.
Она отдавалась так же естественно, как солнце излучает тепло,  а  цветы  -
аромат. Это не сказывалось на  ее  характере:  она  оставалась  искренней,
неиспорченной и бесхитростной.
   У миссис Дриффилд был такой вид, будто она проглотила ложку касторки  и
теперь, пытаясь избавиться от ее вкуса, сосет лимон.
   - Я этого не понимаю, - сказала она. - Но должна признаться, я  никогда
не понимала, что Эдуард в ней находил.
   - А он знал, что она путается с кем попало? - спросил Рой.
   - Уверена, что не знал, - быстро ответила она.
   - Вы считаете его большим дураком, чем я, миссис Дриффилд, - сказал я.
   - Тогда почему он с этим мирился?
   - Думаю, что это я могу объяснить. Видите ли,  она  была  не  из  таких
женщин, которые внушают к себе любовь. Только привязанность. Ее было глупо
ревновать. Она была как чистый глубокий родник на лесной поляне -  в  него
божественно приятно окунуться, но он  не  становится  менее  прохладным  и
прозрачным от того, что до вас в  нем  купались  и  бродяга,  и  цыган,  и
лесник.
   Рой снова  засмеялся,  и  на  этот  раз  миссис  Дриффилд  не  скрывала
натянутой улыбки.
   - Вы очень комичны в таком лирическом настроении, - сказал Рой.
   Я подавил вздох. Я заметил, что люди обычно смеются надо мной  как  раз
тогда, когда  я  серьезнее  всего,  и  в  самом  деле,  перечитывая  через
некоторое время отрывки, написанные мной от всего сердца, я сам  испытываю
побуждение смеяться над собой. Наверное, в откровенном чувстве есть что-то
нелепое, хотя я не могу себе представить, почему это так, если только  сам
человек, эфемерный обитатель крохотной планетки, со всеми его горестями  и
стремлениями, не есть всего лишь шутка вечного разума.
   Я видел, что миссис Дриффилд  хочет  меня  о  чем-то  спросить,  и  это
повергает ее в некоторое замешательство.
   - А как вы думаете, принял бы он ее, если бы она захотела вернуться?
   - Вы знали его лучше, чем я.  По-моему,  нет.  Я  думаю,  что,  испытав
какое-то чувство, он терял интерес к человеку, это чувство  вызвавшему.  Я
бы сказал, что бурные порывы эмоций странно сочетались у  него  с  крайней
бессердечностью.
   - Не понимаю, как вы можете так говорить, - вскричал  Рой.  -  Это  был
добрейший человек из всех, кого я знал!
   Миссис Дриффилд посмотрела мне в глаза и потупила взгляд.
   - А интересно, что случилось  с  ней  после  того,  как  она  уехала  в
Америку, - сказал Рой.
   - По-моему, она вышла замуж за Кемпа, - сказала миссис  Дриффилд.  -  Я
слышала, что они жили под другой фамилией. Конечно, здесь  они  больше  не
показывались.
   - Когда она умерла?
   - О, лет десять назад.
   - Откуда вы знаете? - спросил я.
   - От Гарольда Кемпа, его  сына;  у  него  какое-то  дело  в  Мейдстоне.
Эдуарду я ничего не говорила. Для него она умерла уже много лет назад, и я
не видела  никакого  смысла  напоминать  ему  о  прошлом.  Всегда  полезно
поставить себя на место другого, и я сказала себе,  что,  будь  я  на  его
месте, я не хотела бы, чтобы  мне  напоминали  о  печальном  эпизоде  моей
юности. Ведь я была права?



        "26"

   Миссис  Дриффилд  очень  любезно  предложила  отправить  меня  назад  в
Блэкстебл на ее машине, но я предпочел идти пешком. Я обещал на  следующий
день пообедать в Ферн-Корте,  а  до  тех  пор  набросать  все,  что  смогу
припомнить о тех двух периодах, когда часто виделся с Эдуардом Дриффилдом.
Шагая по безлюдной извилистой дороге, я размышлял, что  же  мне  написать.
Разве не считается, что стиль - это искусство умолчания? Если это так,  то
я наверняка напишу прелестную вещицу - просто жаль, что Рой использует  ее
лишь как сырой материал. Я усмехнулся при мысли, как мог бы их  ошарашить,
если бы захотел. Я знал, что есть один человек, который мог бы  рассказать
все, что им было нужно, про Эдуарда Дриффилда и его первую женитьбу, -  но
я твердо решил ничего им об этом не говорить. Они думали, что Рози  нет  в
живых. Но они ошибались: Рози была жива - живее некуда.
   Как-то я поехал в Нью-Йорк, где ставили одну мою пьесу. Мой приезд  был
широко  разрекламирован   усилиями   энергичного   пресс-секретаря   моего
импресарио. Однажды я получил письмо. Адрес был написан знакомым почерком,
но я не мог припомнить, кому он принадлежит. Крупные и округленные  буквы,
рука твердая, но непривычная много писать - я прекрасно знал этот почерк и
очень досадовал, что не могу вспомнить, чей он.  Разумнее  всего  было  бы
сразу распечатать письмо, но вместо этого я глядел на конверт и мучительно
копался в памяти. Бывают почерки, которые я не могу видеть без  тревожного
содрогания, а некоторые письма выглядят такими нудными,  что  я  по  целым
неделям не могу заставить себя их распечатать. Когда  я  наконец  разорвал
конверт, - то, что я прочел, вызвало у  меня  какое-то  странное  чувство.
Письмо начиналось без всякого вступления:

   "Я только  что  узнала,  что  вы  в  Нью-Йорке,  и  хотела  бы  с  вами
повидаться. Я теперь живу не в Нью-Йорке, но Йонкерс не так уж  далеко,  и
на машине сюда вполне можно  добраться  за  полчаса.  Наверное,  вы  очень
заняты, поэтому можете сами назначить время. С тех пор, как мы виделись  в
последний раз, прошло много лет, но я  надеюсь,  что  вы  не  забыли  свою
старую знакомую
   Роз Иггалден (бывшую Дриффилд)".

   Я взглянул на адрес. Там  стояло  "Албемарль"  -  очевидно,  отель  или
доходный дом, потом была указана улица и город - Йонкерс. Озноб пробежал у
меня по спине, как будто кто-то прошел над моей будущей  могилой.  За  все
эти годы я иногда думал о Рози, но в последнее время уверил себя, что  она
наверняка умерла. Некоторое время я  размышлял  над  ее  фамилией.  Почему
Иггалден, а не Кемп? Потом мне пришло в голову, что они взяли эту  фамилию
- тоже кентскую - когда бежали из Англии.  Моим  первым  побуждением  было
изобрести какой-нибудь предлог и не встречаться с ней: я всегда  стесняюсь
встречаться с людьми,  которых  долгое  время  не  видел.  Но  потом  меня
разобрало  любопытство.  Мне  захотелось  узнать,  какая  она  сейчас,   и
услышать, как она жила. В конце недели я собирался в Доббз-Ферри и  должен
был проехать через Йонкерс, так что я написал в ответ, что  зайду  часа  в
четыре в субботу.
   "Албемарль" оказался огромным доходным  домом,  сравнительно  новым  и,
судя  по  его  виду,  населенным  состоятельными  людьми.  Негр-привратник
доложил обо мне  по  телефону,  другой  повез  меня  на  лифте  наверх.  Я
необыкновенно нервничал. Дверь мне открыла негритянка-горничная.
   - Пройдите, - сказала она. - Миссис Иггалден ждет вас.
   Меня провели в гостиную, которая служила и столовой: в одном углу стоял
квадратный дубовый стол, покрытый обильной резьбой, буфет и  четыре  стула
того  стиля,  который  мебельные  фабриканты  из  Грэнд-Рэпидз   наверняка
называли эпохой Якова I. Зато в другом углу красовался  гарнитур  в  стиле
Людовика XV, с позолотой и  светло-голубой  камчатной  обивкой;  там  было
множество маленьких столиков с богатой резьбой и позолотой, на них  стояли
севрские вазы с украшениями из золоченой бронзы и полуобнаженные бронзовые
женщины  в  одеждах,  развевающихся,  как  на  сильном  ветру,  и  искусно
прикрывающих те части тела, которые не принято показывать; каждая  из  них
держала в кокетливо простертой руке электрическую лампочку. Граммофон  был
великолепен - такие я видел только в витринах: весь позолоченный,  в  виде
портшеза, разрисованный кавалерами и дамами на манер Ватто.
   Я подождал минут пять, дверь  отворилась,  и  быстро  вошла  Рози.  Она
протянула мне обе руки.
   - Вот это сюрприз, - сказала она. - Ужас, сколько лет мы  не  виделись.
Извините меня. - Она пошла к двери и крикнула: - Джесси,  можешь  принести
чай. Смотри, чтобы вода как следует кипела.
   Потом снова обратилась ко мне:
   - Вы не представляете, сколько я  мучилась  с  этой  девицей,  пока  не
научила ее как следует заваривать чай.
   Рози было по меньшей мере семьдесят. На ней было очень шикарное,  очень
короткое  зеленое  шелковое  платье  без   рукавов,   обильно   украшенное
бриллиантами, с квадратным вырезом; оно обтягивало ее туго-натуго. Судя по
ее фигуре, она носила резиновый корсет. У нее были кроваво-красные ногти и
выщипанные брови. Она располнела, подбородок у нее стал двойной;  кожа  на
груди, несмотря на обильный слой пудры, была красноватая, как и  лицо.  Но
она выглядела здоровой, крепкой и полной  энергии.  Ее  волосы,  такие  же
пышные, как и раньше,  но  совершенно  седые,  были  коротко  острижены  и
завиты. В молодости они у нее ложились мягкими, естественными  волнами,  и
эти жесткие завитки, как будто только что из парикмахерской, больше  всего
изменили ее внешность. Единственное, что осталось прежним - улыбка: в  ней
сохранилась все та же детская, озорная прелесть. Зубы у Рози были когда-то
неправильные и некрасивые; но теперь их заменили искусственные - абсолютно
ровные и снежно-белые: они явно стоили больших денег.
   Негритянка-горничная  изящно  накрыла  стол  к  чаю,  подав   сандвичи,
домашнее печенье, конфеты, маленькие ножи и вилки,  крохотные  салфеточки.
Все было очень аккуратно и шикарно.
   - Никогда не могла обойтись без  чая,  -  сказала  Рози,  беря  горячую
булочку с маслом. - А вот это я люблю  больше  всего,  хоть  и  знаю,  что
нельзя. Мой  доктор  всегда  говорит:  "Миссис  Иггалден,  вы  никогда  не
похудеете, если будете съедать за чаем по полдюжины булочек".
   Она улыбнулась мне, и я вдруг почувствовал, что, несмотря на  стриженые
волосы, пудру и полноту, передо мной все та же прежняя Рози.
   - Но я считаю так: чуточка лакомства не повредит.
   Мне всегда было легко с ней говорить. Скоро мы уже болтали, как будто с
нашей последней встречи прошло всего несколько недель.
   - Вы удивились, когда получили мое письмо?  Я  подписалась  "Дриффилд",
чтобы вы знали, от кого оно. Мы взяли фамилию Иггалден, когда переехали  в
Америку. У  Джорджа  были  кое-какие  неприятности,  когда  он  уезжал  из
Блэкстебла - вы, наверное, слышали, - и он решил, что на новом месте лучше
начать под новым именем, понимаете?
   Я кивнул.
   - Бедный Джордж! Знаете, он умер десять лет назад.
   - Очень печально.
   - Ну, ведь он был уже старый. Ему перевалило за семьдесят, хоть по нему
вы бы этого никак не сказали. Это был для меня большой удар. О таком  муже
женщина может только мечтать. Ни одного худого слова с  самой  свадьбы  до
того дня, когда он умер. И к тому же оставил меня вполне обеспеченной.
   - Очень приятно слышать.
   - Да, у него здесь дела пошли хорошо. Он  занялся  строительством  -  у
него всегда была к этому склонность, - и связался  с  Таммани.  Он  всегда
говорил: самой большой ошибкой в его жизни было то, что он не приехал сюда
на двадцать лет раньше. Здесь ему понравилось с  самого  первого  дня.  Он
всегда был полон энергии - а тут это и нужно. Как раз  такие  люди  тут  и
процветают.
   - А в Англии вы больше не были?
   - Нет, никогда не стремилась.  Джордж  время  от  времени  поговаривал,
чтобы проехаться туда ненадолго, но мы так и не собрались, а теперь, когда
его уже нет, мне и не хочется. Я думаю, Лондон показался бы мне  скучноват
после Нью-Йорка. Мы ведь жили в Нью-Йорке - сюда я переехала только  после
его смерти.
   - А почему вы выбрали Йонкерс?
   - Ну, мне он всегда нравился. Я говорила  Джорджу:  когда  удалимся  от
дел, будем жить в Йонкерсе. Он для меня - как  кусочек  Англии.  Мейдстон,
или Гилфорд, или что-то в этом роде.
   Я улыбнулся, но понял, что она имела в  виду.  Несмотря  на  трамваи  и
автомобильные гудки,  несмотря  на  кинотеатры  и  электрические  рекламы,
Йонкерс с его извилистой  главной  улицей  слегка  напоминал  свихнувшийся
английский провинциальный город.
   - Конечно, я иногда думала, что там  поделывают  в  Блэкстебле.  Скорее
всего, сейчас их почти никого и в живых нет,  да  и  они,  наверное,  тоже
считают, что я умерла.
   - Я не был там тридцать лет.
   Я не знал тогда, что слух о смерти Рози дошел до Блэкстебла.  Наверное,
кто-нибудь привез известие о смерти Джорджа Кемпа, и вышла путаница.
   - Здесь, наверное, никто не знает, что вы  были  первой  женой  Эдуарда
Дриффилда?
   - О нет! Что вы, если бы  они  знали,  тут  бы  вокруг  меня  репортеры
жужжали, как пчелы. Знаете, я еле удерживаюсь от смеха,  когда  где-нибудь
играю в бридж и начинают говорить о книгах Теда. В Америке его обожают.  Я
сама никогда не была о нем такого высокого мнения.
   - Но вы ведь не очень жаловали романы?
   - Мне больше нравилась история, а теперь у меня на книги и  времени  не
остается. Самый лучший день для меня -  воскресенье:  здесь  замечательные
воскресные газеты. В Англии нет ничего подобного. И потом я много играю  в
бридж - просто без ума от него.
   Я вспомнил, что, когда мальчишкой впервые  познакомился  с  Рози,  меня
поразило ее необыкновенное мастерство в висте. Я мог себе представить, как
она играет в бридж, - быстро, смело и точно:  хороший  партнер  и  опасный
противник.
   - Вы бы удивились, если бы знали, какой тут  поднялся  шум,  когда  Тед
умер. Я знала, что они его очень ценят, но никогда не думала, что он такая
большая шишка. Газеты только о нем и писали  и  печатали  его  портреты  и
снимки Ферн-Корта: он всегда говорил, что когда-нибудь будет там  жить.  И
что это он женился на той сиделке? Я всегда  думала,  что  он  женится  на
миссис Бартон Траффорд. У них так и не было детей?
   - Нет.
   - Тед хотел бы иметь детей. Для него был большой удар, что у меня после
первых родов детей больше не будет.
   - А я и не знал, что у вас был ребенок, - сказал я удивленно.
   - Был. Потому Тед на мне и женился. Но мне пришлось очень тяжело, когда
я рожала, и врачи сказали, что больше у меня ребенка не  будет.  Бедняжка,
если бы она осталась жива, я бы, наверное, никогда не убежала с  Джорджем.
Ей было шесть лет, когда она умерла. Она была такая милая и красивая,  как
на картинке.
   - Вы никогда о ней не говорили.
   - Да, я о ней не могла говорить. Она заболела менингитом, и мы