гда вы не утрачиваете иллюзий.
   Впрочем, есть люди, которые добавляют в кофе соль. Они говорят, что это
придает особый привкус, необычный и чарующий аромат.  Точно  так  же  есть
места, окруженные ореолом романтики, взглянув  на  которые  мы  испытываем
неизбежное разочарование, но это придает им своеобразную  пикантность.  Вы
ожидали  увидеть  нечто  прекрасное,  а  сложившееся  у  вас   впечатление
неизмеримо более сложно, чем может дать простое  созерцание  красоты.  Это
подобно слабостям великих людей, которые делают их  менее  замечательными,
но зато более интересными.
   К Гонолулу я совсем не был подготовлен.  Он  так  далеко  находится  от
Европы, столь долгое путешествие нужно проделать до него от Сан-Франциско,
такие таинственные и чарующие ассоциации  связаны  с  его  именем,  что  я
сначала с трудом верил своим глазам. Я, конечно,  не  предполагал,  что  в
своем воображении создал точную картину того, что меня ожидает, но то, что
я обнаружил, явилось большой неожиданностью. Гонолулу - типичный  западный
город. Лачуги  соседствуют  с  каменными  особняками;  за  полуразрушенным
остовом дома следует шикарный магазин с сияющими витринами;  электрические
трамваи грохочут по улицам; а по мостовым несутся автомобили  -  "бьюики",
"паккарды",   "форды".   Магазины   переполнены   всевозможными    плодами
американской цивилизации. В каждом третьем доме - банк, в каждом  пятом  -
агентство пароходной компании.
   Невообразимая смесь людей  заполняет  улицы.  Американцы,  несмотря  на
климат,  носят  черные   пиджаки,   высокие   накрахмаленные   воротнички,
соломенные шляпы, мягкие шляпы и  котелки.  Канаки,  светло-коричневые,  с
курчавыми волосами, довольствуются лишь  рубашкой  и  парой  брюк,  а  вот
метисы щеголяют яркими галстуками  и  лакированными  кожаными  штиблетами.
Японцы с подобострастными улыбками вышагивают в чистых и аккуратных  белых
парусиновых костюмах, а их жены в национальных одеждах семенят шага на два
позади  с  детишками,  привязанными  за  спиной.  Японские  дети  в  ярких
платьицах с бритыми головками похожи на причудливых кукол. Можно встретить
и китайцев. Мужчины, упитанные и цветущие, выглядят чудно  в  американских
костюмах, но женщины очаровательны, с туго зачесанными  черными  волосами,
уложенными столь тщательно и аккуратно,  что  невозможно  даже  на  минуту
представить их в беспорядке, их туники и брюки - белые, бледно-голубые или
черные - чисты  и  опрятны.  Наконец,  попадаются  филиппинцы,  мужчины  в
огромных соломенных шляпах, женщины в  ярко-желтых  муслиновых  платьях  с
большими пышными рукавами.
   Это - место встречи Востока и Запада. Здесь  соприкасаются  необычайная
новизна и невообразимая древность.  И  если  вы  не  обнаружили  ожидаемой
романтики, вы все же прикоснулись к чему-то своеобразному и таинственному.
Все эти странные люди живут рядом друг с другом, говорят на разных языках,
по-разному думают; они верят в разных богов и  по-разному  оценивают  мир;
лишь две страсти у них общие - любовь и голод. И порой, глядя на  них,  вы
ощущаете их мощную жизненную силу. Хотя воздух столь нежен, а  небо  такое
голубое, вы  чувствуете,  не  знаю  почему,  -  горячую  страсть,  которая
трепетно пульсирует в толпе. Хотя полисмен-туземец,  стоящий  на  углу  на
возвышенной площадке, указывающий белой дубинкой  направление  транспорту,
создает  атмосферу  респектабельности,  вы   не   можете   отделаться   от
впечатления, что эта респектабельность -  лишь  поверхность,  под  которой
тьма и тайна. Вас охватывает трепет, замирает сердце, совсем как в  ночном
лесу, когда тишину вдруг нарушит  глухой  настойчивый  удар  барабана.  Вы
можете ожидать всего что угодно.
   Я остановился  на  странностях  Гонолулу  лишь  потому,  что,  как  мне
кажется, это дает отправную точку истории, которую я хочу рассказать.  Это
история о первобытном суеверии, и меня поразило то, что подобные пережитки
сохранились в цивилизованной стране, хотя, быть может, и  не  отличающейся
самостоятельной культурой, но все же достаточно развитой. Трудно поверить,
что в городе, где так привычны  телефоны,  трамваи  и  ежедневные  газеты,
могут происходить столь невероятные  вещи:  даже  мысль  об  этом  кажется
несуразной. И друг, который показывал мне Гонолулу, был так  же  необычен,
как и сам город, поразивший меня сразу же своими удивительными чертами.
   Он был американец, звали его Уинтером, я передал  ему  рекомендательное
письмо  из  Нью-Йорка.  Это  был  человек  в  возрасте  между   сорока   и
пятьюдесятью, с поредевшими черными волосами, седыми на висках, с  резкими
чертами худощавого лица. Его глаза поблескивали за стеклами больших  очков
в роговой оправе, благодаря которым он казался несколько  застенчивым,  но
вовсе не забавным. Он был высоким и очень худым. Он  родился  в  Гонолулу,
его отец держал магазин, в  котором  продавался  трикотаж  и  всевозможные
товары, от теннисной ракетки до брезента, словом, все, что мог потребовать
любой  модник.  Это  был  процветающий  бизнес,  и  я  легко  могу  понять
негодование старика Уинтера, когда его  сын,  отказавшись  войти  в  дело,
объявил свое решение стать актером. Мой друг провел двадцать лет на сцене,
иногда в Нью-Йорке, но чаще  в  бродячих  труппах,  поскольку  не  обладал
большим талантом; но наконец, будучи неглупым, пришел  к  заключению,  что
лучше продавать носки и подтяжки в Гонолулу, чем играть маленькие  роли  в
Кливленде, Огайо. Он бросил сцену  и  занялся  бизнесом.  Я  думаю,  после
долгих лет рискованного существования он сполна наслаждается, разъезжая  в
большом автомобиле и живя в прекрасном доме рядом с площадкой для  гольфа;
и я не сомневаюсь, что, войдя  теперь  в  компанию  отца,  он  ведет  дело
компетентно. Однако совсем порвать с искусством  он  все  же  не  смог  и,
оставив сцену, занялся живописью. Он взял меня к себе в студию  и  показал
свои работы. Вообще-то они были неплохими, однако я ожидал совсем другого.
Он не рисовал ничего, кроме  натюрмортов,  очень  маленьких  картин,  быть
может, восемь на десять; и писал их очень нежно,  тщательно  отделывая.  У
него проявлялось очевидное пристрастие к деталям.  Его  фрукты  напоминали
вам фрукты на картинах Гирландайо. Отдавая должное его терпению, вы  в  то
же  время  не  могли  отделаться  от  впечатления  ловкости  художника.  Я
предлагаю, что его несостоятельность как актера объясняется тем,  что  его
игре, изучению которой он уделил много времени и сил, никогда  не  хватало
ни смелости, ни широты, столь необходимых для успеха у публики.
   Меня забавляло, как он с видом собственника и в то  же  время  иронично
показывал мне город. В глубине души  он  полагал,  что  ни  один  город  в
Соединенных Штатах не может сравниться с Гонолулу, но  вполне  ясно  хотел
показать свое насмешливое к нему отношение. Он водил  меня  вокруг  разных
зданий и переполнялся удовлетворением, когда я выражал свое восхищение  их
архитектурой. Он показывал мне дома богачей.
   - Это дом Стабса, - говорил он. -  Его  строительство  обошлось  в  сто
тысяч долларов. Стабсы - одно из наших славнейших семейств. Старший  Стабс
появился здесь как миссионер больше семидесяти лет назад.
   Он слегка замялся и глянул на меня  блестящими  глазами  через  большие
круглые очки.
   - Все наши лучшие семьи - семьи миссионеров, - сказал он. - Вы  еще  не
совсем гонолулец, если ваш отец или дед не обращали язычников.
   - Неужели?
   - Знаете ли вы Библию?
   - Разумеется, - ответил я.
   - Там есть высказывание о том, что отцы ели кислый виноград, а у  детей
оскомина на зубах.  Я  полагаю,  в  Гонолулу  это  звучит  по-иному.  Отцы
принесли христианство канакам, а дети захватили их землю.
   - Небеса помогают тем, кто помогает себе сам, - пробормотал я.
   -  Конечно,  так.  С  тех  пор  как  жители  этого  острова  восприняли
христианство, они больше ничего не восприняли. Короли  давали  миссионерам
землю,  запасая  сокровища  на  небесах.  Это,   конечно,   было   хорошей
инвестицией. Один миссионер оставил этот бизнес -  я  полагаю,  что  можно
вполне назвать это бизнесом, никого не обижая, - и стал земельным агентом,
но  это  исключение.  В  основном  же  коммерческой  стороной  предприятия
интересовались уже их сыновья. О, это  замечательно  иметь  отца,  который
пришел сюда пятьдесят лет назад распространять веру.
   Он взглянул на свои часы.
   - Ого! Они остановились. Значит, как раз время выпить по коктейлю.
   Мы помчались по великолепному  шоссе,  обрамленному  красным  пурпурным
покрывалом цветущей мальвы, и вернулись в город.
   - Вы еще не побывали в баре "Юниэн"?
   - Пока нет.
   - Отправимся туда.
   Я знал, что это одна из достопримечательностей Гонолулу, и входил  туда
с живым любопытством. Вы попадаете в бар через узкий переулок,  идущий  от
Кинг-стрит,  заполненный  деловыми  конторами,  так  что  жаждущие   души,
возможно, поддерживают с ними связь лишь  ради  того,  чтобы  заглянуть  в
салун. Это большая квадратная комната с тремя входами,  напротив,  во  всю
стену, тянется стойка,  а  в  углах  отгорожены  два  маленьких  кабинета.
Легенда утверждает, что они были построены для короля Калакауа, чтобы  тот
мог пить, скрытый от глаз  своих  подданных.  Приятно  думать,  что,  быть
может, пару раз этот черный как  смоль  властитель  сидел  за  бутылкой  с
Робертом Луисом Стивенсоном. Во всяком случае на стене висел его  портрет,
написанный маслом, в богатой золотой раме; впрочем,  тут  также  были  две
гравюры с изображением  королевы  Виктории.  Кроме  того,  на  стене  были
старинные гравюры восемнадцатого века  (одна  из  них,  бог  знает  откуда
взявшаяся  здесь,  воспроизводит  театральную  декорацию  Де  Уайльда)   и
олеографии из  рождественского  приложения  к  "Графику"  и  "Иллюстрейтид
Лондон ньюс"  двадцатилетней  давности.  Все  это  дополнялось  рекламными
плакатами  виски,  джина,  шампанского  и  пива,   наконец,   фотографиями
бейсбольных команд и туземных оркестров.
   Казалось, это место не имеет никакого отношения  к  тому  современному,
энергичному миру, который я оставил за стенами этого  заведения  на  яркой
бурлящей  улице,  и  принадлежит  к  ушедшему   и   увядающему.   Отдавало
позавчерашним днем. Тусклое и  мутноватое  освещение  создавало  атмосферу
тайны, и можно было вообразить, что это самое подходящее место для всякого
рода темных дел. Я вспомнил более мрачные  времена,  когда  жизнь  была  в
руках безжалостных людей и  жестокие  деяния  расцвечивали  их  монотонное
существование.
   Когда  я  вошел,  бар  был  достаточно  заполнен.  Возле  стойки  кучка
бизнесменов обсуждала дела, в углу сидели два канака  за  бутылкой  виски.
Два или три  человека,  вероятно,  торговцы,  играли  в  кости.  Остальная
публика  явно  состояла  из  моряков  -  капитанов,  первых  помощников  и
инженеров. За стойкой деловито  смешивали  коктейли  "Гонолулу",  которыми
славилось это заведение, два одетых в белое метиса,  темнокожие,  толстые,
гладко выбритые,  с  курчавыми  черными  волосами  и  большими  блестящими
глазами.
   Уинтер, казалось, был знаком чуть ли не со всеми присутствующими. Когда
мы подошли  к  стойке,  невысокий  толстый  человек  в  очках,  стоящий  в
отдалении от других, предложил ему выпить.
   - Да нет, капитан, лучше присоединяйтесь к нам, - сказал Уинтер.
   Он повернулся ко мне.
   - Я хочу вас познакомить с капитаном Батлером.
   Мы обменялись рукопожатием, потом разговорились.  Однако  мое  внимание
отвлекалось окружающей обстановкой, я не очень слушал своего  собеседника,
и, выпив по коктейлю, мы разошлись. Когда на обратном пути мы  с  Уинтером
снова сидели в машине, он сказал:
   - Я рад, что мы  наткнулись  на  Батлера.  Я  хотел,  чтобы  вы  с  ним
встретились. Что вы о нем думаете?
   - Не знаю даже, что можно о нем думать, - ответил я.
   - Верите ли вы в сверхъестественное?
   - Я в этом не уверен, - усмехнулся я.
   - Весьма странная вещь произошла с  Батлером  год  или  два  назад.  Вы
должны расспросить его об этом.
   - Какого рода история?
   Уинтер оставил мой вопрос без ответа.
   - Я сам себе  не  могу  объяснить  это.  Но  сомневаться  в  фактах  не
приходится. Вас интересуют подобные вещи?
   - Подобные чему?
   - Ну, заклинания, магия и все такое.
   - Я ни с чем подобным не сталкивался.
   Уинтер на мгновение умолк.
   - Я собирался рассказать вам эту историю. Но лучше, чтобы  вы  услышали
ее из уст самого капитана. Что у вас намечено на вечер?
   - Пока ничего.
   - Отлично. Я постараюсь повидаться с капитаном и договориться о встрече
на его судне.
   Уинтер рассказал кое-что о нем. Капитан Батлер провел всю свою жизнь на
Тихом океане. Он знавал лучшие времена: служил старшим офицером, а потом и
капитаном на пассажирском судне, курсировавшем вдоль побережья Калифорнии.
Однако судно потерпело крушение, утонуло несколько пассажиров.
   - Я полагаю, он был пьян, - сказал Уинтер.
   Конечно, организовали расследование, капитана лишили  удостоверения,  и
он решил отправиться подальше. Несколько лет он болтался в Южных морях, но
теперь он командовал лишь небольшой шхуной, которая плавала между Гонолулу
и другими островами архипелага. Шхуна принадлежит  китайцу,  для  которого
тот факт, что  у  шкипера  нет  удостоверения,  служит  веским  основанием
платить ему меньше, ну а иметь у себя на  службе  белого  человека  всегда
было престижно.
   Теперь, кое-что услышав о нем, я попытался вспомнить, как он  выглядел.
Я припомнил его круглые очки и круглые голубые глаза за их стеклами и  так
постепенно мысленно  воссоздал  его  облик.  Это  был  маленький  человек,
округлый, пухлый, с круглым, подобным  луне,  лицом  и  маленьким  толстым
носом. У него были короткие блестящие  волосы  и  чисто  выбритое  красное
лицо, пухлые руки с ямочками на суставах пальцев и короткие толстые  ноги.
Это был жизнерадостный  человек,  а  его  трагическое  прошлое,  казалось,
должно было оставить на нем шрамы. Хотя ему было года тридцать четыре  или
тридцать пять, он выглядел значительно моложе. Узнав все это, особенно  же
о катастрофе, которая так резко разрушила его жизнь, я пообещал себе, что,
когда вновь с ним увижусь, буду значительно  внимательнее  к  нему.  Очень
любопытно  наблюдать  различные  эмоциональные  реакции  у  разных  людей.
Некоторые люди, пройдя грозные сражения,  опасность  неминуемой  смерти  и
невообразимые ужасы, сохраняют свой дух незатронутым, в то время  как  для
других дрожащая лунная дорожка на пустынном море или пение птицы в  лесной
чаще  может  явиться  причиной  потрясения  столь  сильного,  что  целиком
переворачивает их жизнь. Свидетельствует  ли  это  о  силе  или  слабости,
недостатке воображения или же неустойчивости характера? Я не знаю. Когда я
вызвал в своем воображении сцену кораблекрушения, с пронзительными криками
тонущих, со всем ее ужасом, а затем последовавшее тяжелейшее  испытание  -
расследование,  глубокое  горе  тех,  кто  потерял   близких,   и   резкие
высказывания газет в адрес капитана, которые ему пришлось  прочитать,  его
стыд и позор, я вдруг с неприятным чувством вспомнил, как капитан Батлер в
разговоре со мной с  открытым  бесстыдством  распространялся  о  гавайских
школьницах,  об  Йуэлен,  районе  красных  фонарей,  и  о  своих   удачных
авантюрах. Он охотно смеялся, а мне  казалось,  что  после  пережитого  он
никогда не должен был засмеяться вновь. Я вспомнил его красивые белые зубы
- пожалуй, единственное, что его украшало. Он начал интересовать меня,  и,
думая о его веселой бесшабашности, я совершенно забыл о той истории, из-за
которой я должен был с ним снова встретиться. Я хотел увидеть  его  скорее
для того, чтобы разобраться в нем, понять, что он за человек.
   Уинтер все устроил, и после обеда мы отправились  к  причалу.  Нас  уже
ожидала корабельная шлюпка, и мы поплыли. Шхуна  стояла  на  якоре  по  ту
сторону гавани, неподалеку от волнолома. Мы пристали к шхуне, и я  услышал
звуки юкэлеле. Мы вскарабкались по лестнице.
   - Видимо, он у себя в каюте, - сказал Уинтер, идущий впереди.
   Каюта была маленькая, грязная, с неприбранными постелями, у одной стены
был закреплен стол, а вдоль всех  стен  шла  широкая  скамья,  на  которой
спали, по всей вероятности, пассажиры, достаточно  неблагоразумные,  чтобы
отправиться в путешествие на таком судне.  От  керосиновой  лампы  исходил
мутноватый свет. Туземная девушка играла на юкэлеле, а  Батлер  полулежал,
положив ей голову на плечо и обняв рукой за талию.
   - Вы уж простите, что  побеспокоили  вас,  капитан,  -  шутливо  сказал
Уинтер.
   - Хорошо сделали, что пришли, - сказал Батлер, приподнимаясь и  пожимая
нам руки. - Чем могу быть полезен?
   Сгущалась теплая ночь, через открытую дверь на почти совсем синем  небе
виднелись бесчисленные звезды. Капитан Батлер был в майке, обнажавшей  его
пухлые белые руки, и невероятно грязных штанах. Ноги его были  босы,  зато
кудрявую голову украшала чрезвычайно старая и потерявшая какую-либо  форму
фетровая шляпа.
   - Позвольте вас представить моей девушке. Разве она не первый сорт?
   Мы пожали  руку  действительно  очень  хорошенькой  девушке.  Она  была
гораздо выше капитана, и даже "мамаше Хаббард",  этому  балахону,  который
миссионеры последнего поколения напялили  на  сопротивлявшихся  туземок  в
интересах благопристойности, не удавалось скрыть красоту ее  форм.  Трудно
было предположить, что с годами она может стать  тучной,  ибо  сейчас  она
была полна грации и изящества. Ее шоколадная кожа была  шелковисто-нежной,
глаза - прекрасны. Ее густые и мягкие черные волосы обвивали голову  тугой
косой. Приветствуя нас, она была очаровательно естественна  и  обнажала  в
улыбке маленькие  белые  ровные  зубы.  Без  всякого  сомнения,  она  была
необыкновенно привлекательной.  И  легко  было  видеть,  что  капитан  был
влюблен в нее по уши. Он не мог оторвать от нее глаз и все  время  норовил
коснуться ее. Его было легко понять;  странным  казалось  другое:  девушка
отвечала ему взаимностью. Ее глаза  светились  нежностью,  и  губы  слегка
приоткрывались, как будто она  с  трудом  сдерживает  вздох  страсти.  Это
волновало. И даже немного трогало, и я  ничего  не  мог  поделать  с  этим
ощущением. Какое чудо создало эту влюбленную пару? Я уже жалел, что Уинтер
меня привел сюда. И мне стало казаться, что грязная каюта преобразилась  и
теперь представлялась самым подходящим и естественным  местом,  где  могла
проявиться вся чрезмерность страсти. Я думал, что никогда  не  забуду  эту
шхуну из гавани Гонолулу, стоящую под  погрузкой  среди  других  судов  и,
однако же, под этим огромным звездным небом столь далекую от всего мира. И
я представлял этих возлюбленных плывущими вместе через пустынные  просторы
Тихого океана от одного зеленого  холмистого  острова  к  другому.  Легкий
ветер романтики нежно овеял мое лицо.
   И  все  же  Батлер  был  самым  неподходящим  человеком  в   мире   для
романтической истории, трудно было увидеть, чем он мог вызвать  любовь.  В
той одежде, какая была сейчас на нем, он выглядел еще толще, чем всегда, а
его круглые очки придавали его лицу  вид  жеманного  херувима.  Он  больше
напоминал пропившегося священника. Его речь была приправлена  причудливыми
американизмами, и именно поэтому, не  в  состоянии  воспроизвести  ее  без
утраты живости, я намереваюсь пересказать историю, которую несколько позже
мне поведал Батлер, своими собственными словами. К тому же он не  способен
завершить фразу, не употребив при этом крепких выражений, и хотя они  были
вполне приличными и могли оскорбить разве что женское ухо, в  напечатанном
виде все же они выглядели бы грубовато. Капитан был веселым человеком,  и,
быть может, этим объясняется его  успех  в  любовных  делах;  ибо  женщины
(большинство из них - легкомысленные создания) с  трудом  выносят  мужчин,
которые относятся к ним слишком серьезно