стался один, утешался тем, что поджег его  своей  сигарой.  А  развлечься
чем-нибудь ему было необходимо, поскольку сигара ему казалась  безвкусной,
и он курил потому лишь, что хотел  себя  убедить,  что  не  слишком-то  он
болен. Вечером несколько друзей, хозяев грузовых пароходов, прослышав, что
он болен, пришли его навестить. Они обсуждали его  состояние  за  бутылкой
виски и ящиком филиппинских сигар.  Один  из  них  припомнил,  как  с  его
помощником  приключилась  подобная  же  странность  и  ни  один   врач   в
Соединенных Штатах не сумел его вылечить.  И  тут  он  прочитал  в  газете
рекламу какого-то патентованного лекарства и подумал, что было бы невредно
попробовать его. И окреп и  выздоровел  всего  после  двух  бутылок  этого
средства.  Но  болезнь  придала  капитану   Батлеру   новую   и   странную
прозорливость, и пока они говорили, он,  казалось,  читал  их  мысли.  Они
считали, что он умирает. И как только они ушли  от  него,  капитану  стало
страшно.
   Девушка увидела его беспомощность.  И  решила  воспользоваться  удобным
случаем. Она убеждала его пригласить туземного  лекаря,  и  он  решительно
отказывался, но теперь она буквально умоляла его. Он слушал с  тревогой  в
глазах. Он колебался. Было очень странным, что доктор-американец  не  смог
сказать, что с ним такое. Но он не  хотел,  чтобы  она  подумала,  что  он
напуган. Если он позволит проклятому ниггеру  прийти  осмотреть  себя,  то
лишь затем, чтобы успокоить ее. Он сказал ей, пусть поступает как хочет.
   Туземный лекарь  пришел  на  следующую  ночь.  Капитан  лежал  один,  в
полудреме, каюта освещалась смутным светом керосиновой лампы. Дверь  мягко
отворилась, и на цыпочках вошла девушка. Она оставила  дверь  открытой,  и
кто-то  тихо  проскользнул  вслед   за   ней.   Капитан   улыбнулся   этой
таинственности, но он был таким слабым, что улыбка  оказалась  не  больше,
чем слабым мерцанием в его глазах. Лекарь был  маленький  старичок,  очень
худой и морщинистый, с совершенно лысой головой  и  обезьяньим  лицом.  Он
смахивал на сучковатое и согнувшееся старое дерево.  Он  мало  походил  на
человека, но его глаза  были  яркими,  и  в  полутьме  казалось,  что  они
вспыхивают красноватым пламенем.  На  нем  были  грязные  хлопчатобумажные
штаны, дангари, а верхняя часть тела оставалась обнаженной. Он  присел  на
корточки и минут десять смотрел на капитана. Затем ощупал ладони его рук и
ступни ног. Девушка испуганными глазами следила за его действиями. Не было
произнесено ни слова. Потом лекарь  попросил  дать  какую-нибудь  вещь  из
одежды капитана. Девушка протянула  ему  старую  фетровую  шляпу,  которую
капитан  постоянно  носил;  лекарь,  крепко  держа  шляпу  обеими  руками,
опустился обратно на пол и, раскачиваясь назад и вперед,  тихо  забормотал
какую-то тарабарщину.
   Наконец он издал слабый вздох и выронил шляпу.  Он  извлек  из  кармана
своих штанов старую трубку и зажег ее. Девушка приблизилась к нему и  села
рядом. Он что-то прошептал ей, и она сильно  вздрогнула.  Несколько  минут
они торопливо вполголоса говорили, а затем оба  поднялись.  Она  дала  ему
денег и открыла дверь. Он  выскользнул  так  же  бесшумно,  как  и  вошел.
Девушка тут же вернулась к капитану и склонилась прямо к его уху:
   - Это враг молится о твоей смерти.
   - Не болтай чепухи, деточка, - раздраженно сказал капитан.
   - Это правда.  Истинная  правда!  Вот  почему  американский  доктор  не
способен ничего сделать. А наши люди могут. Я видела, как они это  делают.
Я думала, что ты в безопасности, раз ты белый человек.
   - У меня нет врага.
   - А Бэнанес?
   - С какой стати он будет молиться о моей смерти?
   - Ты должен был его прогнать до того, как он начал вредить.
   - Ну, я полагаю, если меня всего-навсего сглазил Бэнанес,  то  я  через
несколько дней поднимусь и ко мне вернется аппетит.
   Она некоторое время молчала и пристально смотрела на капитана.
   - Неужели ты не понимаешь, что умираешь? - наконец произнесла она.
   То же самое думали и приходившие его навещать два шкипера,  только  они
не говорили это вслух. Мурашки пробежали по бледному лицу капитана.
   - Доктор говорит, что у меня нет ничего  серьезного.  Я  должен  только
вылежаться и буду здоров.
   Она приблизила свои губы к самому уху капитана, как бы опасаясь, что ее
может подслушать воздух.
   - Ты умираешь, умираешь, умираешь. Ты уйдешь вместе со старым месяцем.
   - Ну, это еще неизвестно.
   - Ты умрешь со старым месяцем, если Бэнанес не умрет прежде.
   Он был не из робкого десятка и уже пришел в себя, ошарашенный на минуту
смыслом ее слов, а в особенности той  страстностью  и  таинственностью,  с
какими они были произнесены. Снова улыбка промелькнула в его глазах.
   - Я думаю, у меня еще есть шанс, малышка.
   - Остается двенадцать дней до новолуния.
   Что-то в ее тоне насторожило его.
   - Послушай, девочка моя, все это - чепуха. Я не верю ни  одному  твоему
слову. Но  я  не  хочу,  чтобы  ты  проделывала  свои  обезьяньи  трюки  с
Бэнанесом. Он не красавец, нет, но он первоклассный помощник.
   Капитан мог бы сказать ей и больше, но он смертельно устал. Он внезапно
почувствовал страшную слабость и впал в обморочное состояние. В это  время
суток он всегда чувствовал себя хуже. Он прикрыл глаза. Девушка  с  минуту
продолжала за ним наблюдать, а потом выскользнула из каюты.  Почти  полная
луна проложила серебристый путь через темное море. Она лила  свой  свет  с
безоблачного неба. Девушка смотрела на луну с ужасом, ведь она знала,  что
с ее исчезновением должен умереть человек. Его жизнь была в ее руках.  Она
могла спасти его, она одна могла спасти его, но враг был  коварен,  и  она
тоже должна быть коварной. Она почувствовала, что кто-то смотрит на нее, и
не оборачивалась; скованная внезапным страхом, она по тени догадалась, что
на нее устремлены пылающие глаза помощника капитана. Она не знала, что  он
способен предпринять; если бы он  мог  прочитать  ее  мысли,  она  бы  уже
погибла, и с отчаянным усилием она выкинула все  из  головы.  Лишь  смерть
помощника спасла бы  ее  возлюбленного,  и  она  готова  была  осуществить
убийство. Она знала, что  если  заставить  человека  посмотреть  в  тыкву,
наполненную водой, а затем разбить его отражение, он должен  умереть,  как
от удара молнии, ибо отражение - это его душа. Но никто лучше помощника не
знал об этой опасности, так что на свое отражение он взглянул  бы  лишь  в
том случае, если бы величайшей хитростью усыпили его малейшие  подозрения.
Ни в коем случае он не должен знать, что у него есть враг, который  следит
за ним, дабы привести его к гибели. Она  знала,  что  делать.  Но  времени
оставалось мало, времени было ужасно мало. Она поняла, что помощник  ушел.
Она вздохнула свободнее.
   Два дня спустя они отплыли. Оставалось десять  дней  до  новолуния.  На
капитана Батлера было страшно смотреть. От  него  остались  лишь  кожа  да
кости, он не мог двигаться без посторонней помощи. Говорил он с трудом. Но
девушка все еще не  отважилась  что-нибудь  предпринять.  Она  знала,  что
должна быть терпеливой. Помощник коварен, очень  коварен.  Они  подошли  к
одному маленькому острову архипелага и разгрузились, и  теперь  оставалось
всего семь дней до решающего события. Наступил момент действовать. Девушка
принесла несколько вещей из каюты, которую занимала с капитаном, и связала
их в узел. Она отнесла узел в каюту на палубе, где они с Бэнанесом ели,  и
в обед, когда она вошла, он  быстро  обернулся,  и  она  увидела,  что  он
разглядывает вещи. Никто из них  ничего  не  говорил,  но-она  знала,  что
Бэнанес охвачен подозрениями. Она готовилась покинуть судно. Он насмешливо
смотрел на нее. Постепенно, словно стремясь, чтобы капитан не догадался  о
ее намерениях, она перетащила в эту каюту  все  свои  вещи  и  кое-что  из
одежды капитана  и  все  это  связала  в  узлы.  Наконец  Бэнанес  прервал
молчание. Он указал рукой на мужской костюм, лежащий на палубе.
   - Что ты собираешься делать с этим?
   Она пожала плечами.
   - Я собираюсь вернуться на свой остров.
   Он рассмеялся, отчего его уродливое лицо перекосилось. Капитан  умирал,
и она задумала сбежать со всем, что могла унести в руках.
   - А что ты сделаешь, если я скажу, что ты не можешь взять эти вещи? Они
принадлежат капитану.
   - Тебе-то от них какая польза, - ответила девушка.
   Там на стене висела  выдолбленная  тыква.  Это  была  та  самая  тыква,
которую я увидел, войдя в каюту, и о которой мы  говорили.  Девушка  сняла
ее. Тыква была вся в пыли, и девушка, наполнив ее водой из кувшина,  стала
мыть ее руками.
   - А что ты собираешься делать с этим?
   - Я могу ее продать за пятьдесят долларов.
   - Если ты хочешь ее взять, то должна заплатить мне.
   - Чего ты хочешь?
   - Ты знаешь, чего я хочу.
   Легкая улыбка скользнула по ее губам. Девушка бросила быстрый взгляд на
него и тут же отвернулась.  Он  тяжело  дышал,  охваченный  желанием.  Она
приподняла плечи, как бы недоумевая. В диком прыжке он подскочил к  ней  и
заключил в объятия. Она рассмеялась. Она обвила  своими  нежными,  мягкими
руками его шею и сладострастно отдалась ему.
   Когда  наступило  утро,  она  разбудила  его.  Ранние  солнечные   лучи
врывались в каюту. Он прижал ее к груди. Потом он сказал ей,  что  капитан
протянет самое большее день-два и хозяину  судна  не  так-то  легко  будет
найти другого белого капитана. Если  Бэнанес  согласится  получать  меньше
денег, он получит это место, и девушка могла бы остаться с ним. Он смотрел
на нее влюбленными глазами. Девушка прильнула к нему. Она целовала в губы,
на чужеземный манер, так, как ее  учил  целоваться  капитан.  И  пообещала
остаться. Бэнанес был опьянен счастьем.
   Итак, теперь или никогда.
   Она поднялась и пошла к столу, чтобы причесаться. Зеркала  не  было,  и
она гляделась в свое отражение в воде, налитой в тыкву. Она прибрала  свои
роскошные волосы. Потом пригласила Бэнанеса подойти. Она указала на тыкву.
   - Там что-то на дне, - сказала она.
   Машинально, без тени подозрения, Бэнанес стал вглядываться в воду.  Его
лицо отражалось на гладкой поверхности. В мгновение ока она сильно ударила
по воде обеими руками, окунув их до дна, так что вода  выплеснулась  через
край. Отражение разлетелось на мелкие кусочки. Бэнанес отпрянул с  хриплым
криком  и  посмотрел  на  девушку.  Она  стояла  перед  ним  с  выражением
торжествующей ненависти на лице. Ужас засветился в его глазах. Его  грубые
черты исказились в агонии, и, как если бы приняв сильный яд, он  с  глухим
стуком громыхнулся на палубу. Жуткая судорога  сотрясла  его  тело,  и  он
затих. Она с безразличием склонилась над ним. Положила руку ему на  сердце
и затем оттянула его нижнее веко. Он был мертв.
   Она вошла в каюту, где лежал капитан Батлер.  На  его  щеках  появилась
легкая краска, и он удивленно на нее посмотрел.
   - Что случилось? - прошептал он.
   Это были первые слова, произнесенные им за двое суток.
   - Ничего не случилось, - ответила она.
   - Я чувствую себя как-то странно.
   Потом его глаза закрылись, и он погрузился в сон. Он проспал весь  день
и всю ночь  и,  когда  проснулся,  попросил  есть.  Через  две  недели  он
поправился.
   Мы с Уинтером возвращались на берег уже под утро, порядочно  набравшись
виски с содовой.
   - Что вы думаете об всем этом? - спросил Уинтер.
   - Вот это вопрос!  Если  вы  хотите  спросить,  могу  ли  я  предложить
какое-нибудь объяснение этому, то отвечу - нет, не могу.
   - Капитан верит каждому слову этой истории.
   - Это ясно, но меня здесь больше  всего  заинтересовало  вовсе  не  то,
правда ли это и что все это означает; меня крайне  интересует,  что  такое
произошло с подобным человеком. Меня удивляет, чем мог этот  маленький,  в
общем-то заурядный человек возбудить такую страсть в  этом  очаровательном
создании. Когда я смотрел на нее, засыпающую под  звуки  голоса  капитана,
рассказывающего  эту  историю,  у  меня  мелькнула  мысль  о  силе  любви,
способной творить чудеса.
   - Но это вовсе не та девушка, - сказал Уинтер.
   - Черт возьми, что вы хотите сказать?
   - Вы не обратили внимания на кока?
   - Разумеется. Большего урода я в жизни не видел.
   - Именно потому Батлер и взял его. Та девушка сбежала с  китайцем-коком
в прошлом году. Это новый кок. Он у него всего около двух месяцев.
   - Ну и ну, будь я проклят!
   - Он полагает, что при таком  коке-страшилище  может  не  опасаться  за
девушку. Но я бы на его месте не обольщался. В этом китайце что-то есть. И
когда он из кожи вон лезет, чтобы угодить  женщине,  он  способен  многого
добиться.



   КОММЕНТАРИИ

   Гирландайо Доменико (настоящее имя ди  Томазо  Бигорди)  (1449-1494)  -
итальянский художник эпохи Возрождения, писавший  портреты  современников,
фрески на евангельские сюжеты,  в  том  числе  и  в  Сикстинской  капелле.
Ясность  композиции,  спокойная   торжественность   и   нарядность   стиля
сочетались в его картинах с разнообразием жанровых и бытовых деталей.
   ...отцы ели кислый виноград, а у детей оскомина на зубах... - ссылка на
библейскую мысль о детях, расплачивающихся за  грехи  родителей  (Иеремии,
31; 29).
   Стивенсон Роберт Льюис (1850-1894)  -  известный  английский  писатель,
автор  романов  "Остров  сокровищ",  "Катриона",  "Владетель   Баллантре",
"Черная стрела" и др. Болея туберкулезом, жил с 1890 г. на островах Самоа.
   Диана Эфесская - богиня луны, охоты и целомудрия  в  мифологии  древних
римлян, отождествлявшаяся с греческой богиней  Артемидой.  Эфесская  -  от
названия города Эфеса, где в ее честь был воздвигнут храм.
   Юкелеле - род гавайской гитары.



    Сомерсет Моэм.
    Санаторий

   -----------------------------------------------------------------------
   Пер. - В.Хинкис.
   Авт.сб. "Каталина". Киев, Политиздат, 1990.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 2 April 2001
   -----------------------------------------------------------------------



   Первые шесть недель Эшенден провел в санатории, не вставая  с  постели.
Он видел лишь доктора, наведывавшегося к  нему  утром  и  вечером,  нянек,
ухаживавших  за  ним,  и   горничную,   приносившую   ему   еду.   Заболев
туберкулезом, Эшенден обратился  в  Лондоне  к  специалисту-легочнику,  и,
поскольку в Швейцарию он  по  некоторым  причинам  поехать  не  мог,  врач
порекомендовал  ему  санаторий  на  севере  Шотландии.  Но  вот   наступил
долгожданный день - доктор разрешил Эшендену встать.  После  полудня  няня
помогла ему одеться и сойти вниз, на веранду, подложила под спину подушки,
укутала  пледами  и  предоставила  ему  наслаждаться  солнечными   лучами,
струившимися с безоблачного неба. Была середина зимы. Санаторий  стоял  на
вершине холма, откуда открывался широкий вид на  заснеженные  окрестности.
По всей веранде в шезлонгах лежали  люди,  одни  тихо  беседовали,  другие
читали. То и дело кто-нибудь начинал задыхаться от кашля, а потом украдкой
бросал взгляд на свой носовой платок. Перед тем как  уйти,  няня  заученно
бодрым тоном обратилась к человеку, лежавшему в соседнем шезлонге.
   - Вот, познакомьтесь, пожалуйста, с мистером Эшенденом, - сказала  она.
А затем повернулась к Эшендену: - Это мистер Маклеод. Он  и  мистер  Кембл
живут здесь дольше всех.
   По другую сторону от Эшендена лежала  красивая  девушка,  рыженькая,  с
ярко-голубыми глазами; она не была накрашена, но губы ее ярко алели, а  на
щеках играл румянец. Это лишь подчеркивало необычайную  белизну  ее  кожи.
Кожа у нее была восхитительная, хоть и ясно было, что эта нежная белизна -
следствие тяжелой болезни. Девушка была одета в меховое пальто и  закутана
в пледы, оставлявшие открытым  только  лицо,  невероятно  худое,  до  того
худое, что нос, в сущности, совсем небольшой, все же казался  крупноватым.
Она дружелюбно взглянула на Эшендена, но промолчала, а он,  чувствуя  себя
неловко среди незнакомых людей, ждал, пока с ним заговорят.
   - Вам сегодня, видно, в первый  раз  позволили  встать?  -  осведомился
Маклеод.
   - Да.
   - Где ваша комната?
   Эшенден ответил.
   - Маловата. Я знаю здесь все комнаты. Семнадцать лет я в санатории. Моя
комната самая удобная, и я имею на нее все права, можете  не  сомневаться.
Кембл старается выжить меня, сам хочет туда перебраться, но я и не подумаю
уступить: с какой стати, я приехал на шесть месяцев раньше его.
   Маклеод казался непомерно длинным в своем  шезлонге;  кожа  его  плотно
обтягивала кости, щеки ввалились, а под впалыми висками  и  скулами  легко
угадывалась форма черепа; на изможденном лице с  большим  костлявым  носом
выделялись огромные глаза.
   - Семнадцать лет -  немалый  срок,  -  заметил  Эшенден,  чтобы  как-то
поддержать разговор.
   - Время летит быстро. И мне здесь нравится. Бывало,  каждые  год-два  я
уезжал отсюда на лето, но потом бросил. Теперь мой дом тут.  Есть  у  меня
брат и две сестры, но они обзавелись семьями, и я стал им в  тягость.  Вот
поживете здесь годик-другой, а потом захотите вернуться к нормальной жизни
- и увидите, как трудно снова попасть в колею. Старые друзья пошли  своими
дорогами, и у вас  не  осталось  с  ними  ничего  общего.  Везде  какая-то
сумасшедшая спешка. Много шуму  из  ничего,  вот  что  это  такое.  Суета,
толчея. Нет, здесь куда спокойнее. Я с места  не  двинусь,  пока  меня  не
вынесут отсюда ногами вперед.
   Лондонский специалист сказал Эшендену,  что  если  он  некоторое  время
последит за своим здоровьем, то совершенно поправится, и теперь Эшенден  с
любопытством взглянул на Маклеода.
   - Что вы делаете здесь целыми днями? - спросил он.
   - Делаю? Когда болеешь туберкулезом,  забот  целая  куча,  милейший.  Я
меряю температуру,  потом  взвешиваюсь.  Потихоньку  одеваюсь.  Завтракаю,
читаю газеты и иду гулять. Потом отдыхаю. После второго завтрака  играю  в
бридж и снова отдыхаю, потом обедаю. Снова играю в бридж и  ложусь  спать.
Здесь неплохая библиотека, можно получить и все новинки, но  на  чтение  у
меня почти не остается времени. Я беседую с  людьми.  Каких  только  людей
здесь не встретишь! Они приходят и уходят. Порой  уходят,  воображая,  что
излечились, но по большей части  возвращаются  назад,  а  порой  уходят  в
лучший мир. Я проводил многих и надеюсь проводить еще больше,  прежде  чем
уйду сам.
   Девушка, сидевшая по другую сторону от Эшендена, внезапно  вмешалась  в
разговор:
   - Должна  вам  сказать,  мало  кто  способен  так  от  души  радоваться
похоронам, как мистер Маклеод.
   Маклеод хихикнул.
   - Не знаю, право, но, по-моему, было бы противоестественно, если  бы  я
не говорил себе: ну что ж, слава богу, что это его, а не меня спроваживают
на тот свет.
   Тут он вспомнил, что следует представить Эшендена девушке.
   -  Вы,  кажется,  не  знакомы...  мистер  Эшенден  -  мисс  Бишоп.  Она
англичанка, но славная девушка.
   - А вы давно здесь? - осведомился Эшенден.
   - Всего два года. И пробуду только до весны.  Доктор  Леннокс  говорит,
что через несколько месяцев я совсем окрепну и вполне смогу уехать домой.
   - Ну и глупо, - пробурчал мистер Маклеод. - От добра добра  не  ищут  -
вот как я рассуждаю.
   Между тем на веранде показался человек; он медленно  ковылял,  опираясь
на палку.
   -  Глядите,  вон  майор  Темплтон.  -  В  голубых  глазах  мисс   Бишоп
засветилась улыбка; когда он приблизился, она сказала: - Рада  вас  видеть
снова на ногах.
   - Ах, пустое! Легкая простуда. Теперь я чувствую себя превосходно.
   Едва произнеся эти слова, майор закашлялся. Он тяжело оперся на  палку.
Но когда приступ прошел, весело улыбнулся.
   - Никак не избавлюсь от этого  распроклятого  кашля,  -  сказал  он.  -
Курить надо поменьше. Доктор Леннокс велит бросить совсем, но где  там:  я
все равно не могу себя заставить.
   Это был рослый, красивый человек с  несколько  театральной  внешностью,
смуглым, но болезненным лицом, чудесными  темными  глазам