и  и  аккуратными
черными усиками. На нем была шуба с каракулевым воротником. Вид у него был
щеголеватый и, пожалуй, чуточку слишком эффектный. Мисс Бишоп  представила
ему Эшендена. Майор Темплтон сделал несколько любезных слов непринужденным
и сердечным тоном, а потом предложил девушке пойти прогуляться;  ему  было
предписано каждый день ходить до какого-то определенного места в  лесу  за
санаторием и обратно. Маклеод поглядел им вслед.
   - Любопытно, есть ли между ними что-нибудь, - сказал он. - Говорят,  до
болезни Темплтон был не последним сердцеедом.
   - Глядя на него, трудно себе это представить, - заметил Эшенден.
   - Ну, не скажите. Я тут чего только не перевидал за эти  годы.  Мог  бы
рассказать вам бездну всяких историй.
   - Так за чем дело стало?
   Маклеод ухмыльнулся:
   - Ладно, я расскажу вам кое-что. Года три или четыре назад  здесь  жила
одна  темпераментная  дамочка.  Муж  навещал  ее  каждые  две  недели,  по
субботам, души в ней не чаял, всякий раз прилетал самолетом из Лондона, но
доктор Леннокс был убежден, что она путается здесь с кем-то, только не мог
доискаться, с кем. И вот как-то вечером, когда  все  мы  легли  спать,  он
велел покрыть пол перед ее дверью тонким слоем краски, а наутро  осмотреть
все ночные туфли.  Ловко,  правда  ведь?  Тот  молодчик,  на  чьих  туфлях
оказалась краска, вылетел отсюда в  два  счета.  Доктору  приходится  быть
строгим, ничего не поделаешь. Он не хочет, чтобы о санатории пошла  дурная
слава.
   - А Темплтон давно здесь?
   - Месяца три. Он почти не вставал с постели все это время. Его  песенка
спета. Айви Бишоп будет последней дурой, если влюбится в него. У  нее  все
шансы выздороветь. Я ведь многих перевидал здесь, у меня глаз  наметанный.
Мне довольно взглянуть на человека, чтобы определить, выздоровеет  он  или
нет, а если нет, мне ничего не стоит  предсказать,  сколько  он  протянет.
Ошибаюсь я редко. Темплтону осталось жить не больше двух лет.
   Маклеод бросил на Эшендена испытующий взгляд, и Эшенден, поняв значение
этого взгляда, хоть и пытался внушить себе, что это его только  забавляет,
невольно ощутил некоторую тревогу.  Глаза  Маклеода  лукаво  блеснули.  Он
отлично понимал, что творится в душе у Эшендена.
   - Вы-то поправитесь. Стал бы я откровенничать с вами, не будь я в  этом
уверен! Не имею ни малейшего желания, чтобы доктор Леннокс  выставил  меня
отсюда за то, что я нагоняю страх божий на его пациентов.
   Пришла няня, чтобы снова  уложить  Эшендена  в  постель.  Хотя  Эшенден
просидел на веранде всего час, он устал и  с  удовольствием  снова  ощутил
прохладное  прикосновение  простынь.  Вечером  зашел  доктор  Леннокс.  Он
взглянул на температурный листок.
   - Недурно, недурно, - сказал он.
   Доктор Леннокс был маленький,  живой  и  очень  добродушный  человечек.
Вполне знающий врач и неплохой делец, он страстно увлекался рыбной ловлей.
Как только наступал рыболовный сезон, он с легкой душой сваливал заботу  о
больных на своих помощников; больные хотя и высказывали неудовольствие, но
охотно лакомились свежей семгой, которая разнообразила их рацион.  Доктор,
говоривший с сильным шотландским акцентом, любил поболтать и теперь,  стоя
у кровати Эшендена, осведомился, беседовал ли он с кем-нибудь из  больных.
Эшенден рассказал, что няня познакомила его с  Маклеодом.  Доктор  Леннокс
рассмеялся.
   - Это наш старожил. Ему известно о санатории и о  больных  больше,  чем
мне самому. Откуда он  все  узнает,  для  меня  загадка,  но  от  него  не
укрывается ни одна интимная подробность. Во всем санатории не найти старой
девы, у которой был бы более тонкий нюх на всякие пикантные  происшествия.
Он рассказал вам о Кембле?
   - Он упомянул это имя.
   - Они с Кемблом ненавидят друг друга. Смешно, не правда ли? Оба прожили
здесь семнадцать лет и в лучшем  случае  имеют  одно  здоровое  легкое  на
двоих. Они видеть друг друга спокойно не могут. Я отказался выслушивать их
бесконечные  жалобы.  Комната  Маклеода  расположена  прямо  над  комнатой
Кембла, а Кембл играет на скрипке. Маклеод приходит в  бешенство.  По  его
словам, он выслушивает одни и те же мелодии  вот  уже  пятнадцать  лет,  а
Кембл уверяет, что Маклеод просто не способен  отличить  одну  мелодию  от
другой. Маклеод хочет, чтобы я запретил Кемблу играть, но, что  поделаешь,
это его право, лишь бы он не играл в те часы, когда  больные  отдыхают.  Я
предложил Маклеоду переехать в другую комнату, но он  отказался.  Говорит,
что Кембл играет нарочно, чтобы выжить  его  из  лучшей  комнаты  во  всем
санатории, и уверяет, что этот номер не пройдет. Не странно  ли,  что  два
пожилых человека только о  том  и  думают,  как  бы  отравить  друг  другу
существование? Никак не угомонятся. Едят за одним столом, вместе играют  в
бридж, и дня не проходит без скандала. Я даже грозил выгнать  обоих,  если
они не образумятся. На короткое время это помогало. Они не хотят  уезжать.
Они пробыли здесь так долго, что ни одной душе нет до них дела, они  не  в
силах вернуться к  прежней  жизни.  Как-то,  несколько  лет  назад,  Кембл
вздумал уехать месяца на два. Он вернулся через  неделю;  сказал,  что  не
может выдержать шума, а при виде стольких людей на  улице  его  охватывает
ужас.
   В странном мирке очутился Эшенден, когда состояние его стало улучшаться
и он мог ближе познакомиться  с  другими  обитателями  санатория.  Однажды
доктор Леннокс разрешил  ему  завтракать  в  столовой.  Это  была  большая
комната с низким потолком и огромными окнами; окна всегда были  распахнуты
настежь, и в погожие дни солнце заливало всю столовую. Эшенден застал  там
множество людей, и ему не сразу удалось разобраться в своих  впечатлениях.
Люди были такие разные - молодые, пожилые и совсем старые.  Одни,  подобно
Маклеоду и Кемблу, провели в санатории много лет и не собирались  покидать
его до конца жизни. Другие приехали всего несколько  месяцев  назад.  Одна
старая дева, некая мисс Аткин, имела обыкновение  проводить  здесь  каждую
зиму, а на  лето  уезжать  к  друзьям  и  родственникам.  Она  уже  вполне
поправила свое здоровье и могла  бы  вообще  обходиться  без  лечения,  но
санаторная  жизнь  ей  нравилась.  За  долгие  годы  она  приобрела  здесь
известное положение, стала почетным библиотекарем и  пользовалась  дружбой
самой экономки. Она всегда  рада  была  посплетничать  с  кем  угодно,  но
доверчивого новичка вскоре предупреждали, что каждое его слово  становится
известно доктору Ленноксу. Доктору ведь не мешало знать, что его  пациенты
не  ссорятся  между  собой,  всем  довольны,  ведут  себя  благоразумно  и
выполняют его указания. Мало что укрывалось от зоркого глаза мисс Аткин, и
обо всем она сообщала экономке, а та - доктору  Ленноксу.  Поскольку  мисс
Аткин в течение стольких лет каждую зиму приезжала в санаторий, она сидела
за одним столом  с  Маклеодом  и  Кемблом  наравне  со  старым  генералом,
которому отвели там место из уважения к его высокому чину. Стол этот ничем
не отличался от остальных, и место, где он стоял,  было  ничуть  не  лучше
всякого другого, но, поскольку он предназначался  для  старожилов,  сидеть
здесь считалось за особую честь, и некоторые  пожилые  дамы  были  глубоко
уязвлены тем, что мисс Аткин, которая уезжает каждое лето  на  четыре  или
пять месяцев, занимает почетное место, тогда  как  они,  хоть  и  живут  в
санатории круглый год, принуждены сидеть за  другими  столами.  Был  здесь
старый чиновник индийской службы, который прожил в санатории дольше  всех,
не считая Маклеода и Кембла; в свое  время  этот  человек  управлял  целой
провинцией, а теперь он нетерпеливо ждал смерти Маклеода или Кембла, чтобы
занять место за почетным столом. Эшенден познакомился и с Кемблом. Это был
долговязый, костлявый мужчина, лысый и тощий - в чем только душа держится;
когда он, съежившись, сидел в  кресле,  то  странным  образом  походил  на
злобного горбуна из кукольного  спектакля.  Был  он  резкий,  обидчивый  и
раздражительный. Первым делом он осведомился у Эшендена:
   - Вы любите музыку?
   - Да.
   - Здесь никто в ней ни черта не  смыслит.  Я  играю  на  скрипке.  Если
угодно, заходите как-нибудь ко мне, я вам сыграю.
   - Не ходите, - вмешался Маклеод, слышавший их разговор. - Это пытка.
   - Как вы грубы! - вскричала мисс Аткин. -  Мистер  Кембл  играет  очень
мило.
   - В этой дыре не найти  человека,  способного  отличить  одну  ноту  от
другой, - заявил Кембл.
   Маклеод  удалился  с  презрительным  смехом.  Мисс   Аткин   попыталась
загладить неловкость:
   - Не обращайте внимания на слова мистера Маклеода.
   - Вот еще! Я у него в долгу не останусь, будьте покойны.
   До самого вечера он без конца наигрывал один и тот  же  мотив.  Маклеод
стучал в пол, но Кембл не унимался. Маклеод послал горничную сказать,  что
у него болит голова и он просит  мистера  Кембла  прекратить  игру;  Кембл
ответил, что имеет полное право играть, а если мистеру Маклеоду это не  по
вкусу - что ж, очень жаль. На следующий день при  встрече  они  наговорили
друг другу резкостей.
   Эшендена посадили за один стол с  красивой  мисс  Бишоп,  Темплтоном  и
бухгалтером из  Лондона,  по  имени  Генри  Честер.  Это  был  коренастый,
широкоплечий, жилистый человечек, меньше всего похожий на  туберкулезного.
Болезнь обрушилась на него словно мгновенный  удар  из-за  угла.  Это  был
самый заурядный человек лет сорока, женатый, отец двоих детей.  Жил  он  в
скромном лондонском предместье. Каждое утро  он  уезжал  в  Сити  [деловой
район Лондона] и прочитывал утреннюю газету; каждый вечер приезжал из Сити
и прочитывал вечернюю газету. У  него  не  было  других  интересов,  кроме
работы и семьи. Дело свое он любил; он зарабатывал достаточно, чтобы  жить
безбедно,  каждый  год  откладывал  небольшую   сумму,   по   субботам   и
воскресеньям играл в гольф, в августе ездил отдохнуть  недели  на  три  на
восточное побережье, всегда на один и тот же курорт. Вот  дети  подрастут,
женятся, он устроит на  свое  место  сына,  а  сам  поселится  с  женой  в
маленьком деревенском домике, где и проживет на покое до тех пор, пока  не
пробьет его час. Как и многие тысячи ему подобных,  он  ничего  больше  не
желал от жизни. Это был средний англичанин. А  потом  случилась  беда.  Он
простудился, играя в гольф, затем появилась боль  в  груди  и  кашель,  от
которого он никак не мог избавиться. Он всегда  был  крепкого  здоровья  и
терпеть не мог лечиться, но  в  конце  концов  поддался  уговорам  жены  и
согласился идти к врачу. Он был поражен, поражен до  глубины  души,  когда
узнал, что у него  каверны  в  обоих  легких  и  единственная  возможность
сохранить жизнь - уехать в санаторий. Специалист, к которому Честер  сразу
же обратился, сказал, что он, вероятно, сможет вернуться  к  работе  через
год-другой, но два года прошло, и доктор Леннокс посоветовал ему  выкинуть
эту мысль из головы по крайней мере еще на год. Он показал  ему  бацилл  в
его мокроте и рентгеновский снимок, где  затемнения  свидетельствовали  об
активном процессе. Честер совсем упал духом. Он считал, что судьба сыграла
с ним жестокую и несправедливую шутку. Это было бы объяснимо, если  бы  он
вел разгульную жизнь, пьянствовал,  волочился  за  женщинами,  мало  спал.
Тогда  он  получил   бы   по   заслугам.   А   так...   Какая   чудовищная
несправедливость! Лишенный духовных запросов,  равнодушный  к  книгам,  он
способен был только размышлять о своем здоровье. Это перешло в  манию.  Он
напряженно следил за  симптомами.  Пришлось  отобрать  у  него  градусник,
потому что он мерил температуру десять раз на дню. Он вбил себе в  голову,
что доктора  относятся  к  его  состоянию  слишком  равнодушно,  и,  чтобы
привлечь к себе их внимание, старался с помощью всяких  ухищрений  сделать
так, чтобы термометр показывал угрожающе высокую температуру; а когда  его
уличали в обмане, он стал угрюмым и раздражительным. Но по натуре это  был
живой, общительный человек, и порой, забыв о  своих  горестях,  он  весело
болтал и смеялся; потом внезапно вспоминал  о  болезни,  и  в  глазах  его
появлялся страх перед смертью.
   В  конце  каждого  месяца  его  жена  приезжала  на  день  или  два   и
останавливалась в гостинице  по  соседству.  Доктор  Леннокс  не  особенно
жаловал  родственников  своих  пациентов  -  их  посещения   волновали   и
расстраивали больных. Трогательно было глядеть, с каким нетерпением  Генри
Честер ждал приезда жены; но, странное дело, в ее присутствии он почему-то
казался вовсе не  таким  уж  счастливым.  Миссис  Честер  была  маленькая,
приятная, живая женщина, некрасивая, но не лишенная изящества и  столь  же
заурядная, как и ее муж: стоило только взглянуть  на  нее,  и  становилось
ясно, что она хорошая  жена  и  мать,  бережливая  хозяйка,  милое,  тихое
существо, которое исполняет свой  долг  и  никому  не  мешает.  Ее  вполне
удовлетворяла та скучная замкнутая жизнь, которую она вела столько лет,  и
единственным ее развлечением было кино, а единственным бурным переживанием
- дешевая распродажа в лондонских универмагах;  ей  никогда  в  голову  не
приходило, что ее существование однообразно. Другой жизни она и вообразить
не могла. Эшендену понравилась миссис Честер. Он  с  интересом  слушал  ее
болтовню о детях и домике в лондонском предместье, о  соседях  и  мелочных
заботах. Однажды он встретил ее на дороге. Честер из-за каких-то  лечебных
процедур остался  в  санатории,  и  она  гуляла  одна.  Эшенден  предложил
пройтись вместе. Они поговорили о том о сем. Потом она внезапно  спросила,
как он находит ее мужа.
   - По-моему, он поправляется.
   - Ах, я так беспокоюсь...
   - Не забывайте, туберкулез - болезнь затяжная. Наберитесь терпения.
   Они прошли еще немного, и тут Эшенден заметил, что она плачет.
   - Не надо расстраиваться, - сказал он мягко.
   - Ах, вы не представляете себе, что мне приходится переносить, когда  я
приезжаю сюда. Я знаю, что не должна рассказывать об этом, но ведь я  могу
вам довериться, правда?
   - Конечно.
   - Я люблю его. Я к нему привязана. Я пожертвовала бы ради него всем  на
свете. Мы никогда не ссорились, никогда даже не спорили, ни разу. А теперь
он меня ненавидит, и это разбивает мне сердце.
   - Что вы, не может быть... Ведь когда вас здесь нет, он только о вас  и
говорит. И с такой любовью! Он к вам очень привязан.
   - Да, когда меня здесь нет. Но когда я здесь,  перед  ним,  здоровая  и
полная сил, тут-то на него и находит. Ему ужасно тяжело, что он болен, а я
здорова. Он боится смерти и ненавидит меня за то, что я останусь жить. Мне
приходится все время быть начеку; о чем бы я ни заговорила - о детях ли, о
будущем, - все выводит его из себя, и  он  бросает  мне  горькие,  обидные
слова. Когда я заговариваю о делах, которые мне  предстоит  сделать  дома,
или о том, что я сменила  кого-нибудь  из  прислуги,  это  его  бесит.  Он
жалуется, что я обращаюсь с ним так, словно уже не принимаю его в  расчет.
Раньше мы жили дружно, а теперь я чувствую, что между нами выросла  глухая
стена. Я знаю, его винить нельзя, причиной всему болезнь,  ведь  он  такой
хороший и ласковый, воплощенная доброта, - когда он был здоров, я не знала
человека более мягкого; а теперь я просто боюсь навещать его  и  уезжаю  с
чувством облегчения. Заболей я туберкулезом, он очень опечалился бы, но  я
знаю, где-то в глубине души он бы обрадовался. Он смог бы  примириться  со
мной, примириться со своей участью, если б  знал,  что  и  я  скоро  умру.
Иногда он мучит меня разговорами о том, что я буду делать,  когда  его  не
станет; я прихожу в отчаяние и умоляю его замолчать, а он отвечает, что  я
не должна лишать его этого  невинного  удовольствия:  ведь  он  так  скоро
умрет, а я могу еще долгие годы жить и  не  знать  горя.  Ах,  это  просто
невыносимо - столько лет мы любили друг друга, а теперь все кончается  так
отвратительно, так ужасно.
   Миссис Честер села на придорожный камень и дала  волю  слезам.  Эшенден
глядел на нее с жалостью, но не мог  найти  слов  утешения.  Все,  что  он
услышал, не было для него неожиданностью.
   - Дайте мне сигарету, - попросила она наконец. - Я не хочу, чтобы глаза
у меня покраснели и опухли, а  то  Генри  догадается,  что  я  плакала,  и
подумает, будто мне сообщили  о  нем  дурные  новости.  Разве  смерть  так
страшна? Неужели все мы так безумно боимся смерти?
   - Не знаю, - отозвался Эшенден.
   - Когда умирала моя мать, она, мне  кажется,  прощалась  с  жизнью  без
сожаления. Она знала, что нет никакой надежды, и даже  слегка  подшучивала
над смертью. Но она была уже старая женщина.
   Миссис Честер овладела собой, и они двинулись дальше.  Некоторое  время
они шли молча.
   - Вы не  измените  своего  мнения  о  Генри  после  всего,  что  я  вам
рассказала? - спросила она наконец.
   - Разумеется, нет.
   - Он был  хорошим  мужем  и  отцом.  Я  никогда  не  встречала  лучшего
человека. До болезни, поверьте, ни одна жестокая или бесчестная  мысль  не
могла прийти ему в голову.
   Разговор этот заставил Эшендена задуматься. Его часто упрекали  в  том,
что он слишком низкого мнения о человеческой природе. А все потому, что он
не всегда судил о своих ближних в соответствии с общепринятыми нормами. Не
раз, когда другие приходили в ужас, он только улыбался, огорченно  вздыхал
или пожимал плечами. Конечно, кто мог ожидать, что этот добрый,  ничем  не
примечательный человечек затаил столь  злобные  и  недостойные  мысли;  но
разве дано нам предвидеть, как низко человек способен пасть и  как  высоко
вознестись? Вся беда в скудости его идеалов. Генри Честеру  на  роду  было
написано вести заурядную жизнь, подверженную лишь  обычным  превратностям,
и, когда несчастье неожиданно обрушилось на него, он оказался  безоружным.
Он был подобен кирпичу, который изготовлен на  большом  заводе  для  того,
чтобы занять свое место среди миллионов других  кирпичей,  но  оказался  с
изъяном и поэтому не пошел в дело. Ведь и кирпич, будь у него  разум,  мог
бы крикнуть: в чем я провинился, почему я не могу выполнять свою  скромную
задачу, почему меня отделили от других кирпичей, моей опоры и поддержки, и
выбросили на свалку? И не вина Генри Честера, если он не мог найти в  себе
силы, чтобы безропотно  переносить  несчастье.  Не  каждому  дано  обрести
утешение в искусстве или  философии.  Трагедия  нашего  времени  в  том  и
состоит, что эти простые души утратили веру в бога, на которого уповали, и
надежду на загробную жизнь и счастье, которого они  лишены  в  этом  мире;
взамен же они не нашли ничего.
   Говорят, что страдание облагораживает человека.  Но  это  не  так.  Как
правило, оно делает  человека  мелочным,  раздражительным  и  эгоистичным.
Впрочем, здесь, в санатории, люди не  слишком  страдали.  На  определенной
стадии туберкулеза появляется легкая лихорадка, которая скорее возбуждает,
чем угнетает, и больной оживляется,  обретает  надежду,  видит  будущее  в
розовом свете;  но  при  всем  этом  мысль  о  смерти  постоянно  живет  в
подсознании. Она  подобна  зловещему  лейтмотиву,  пронизывающему  игривую
оперетку. Сквозь веселые, ласкающие слух арии и танцевальные ритмы нет-нет
да прорываются  какие-то  трагические  ноты,  которые  угрожающе  бьют  по
нервам; мелочные повседневные интересы, пустяковые обиды и  пошлые  заботы
отступают на задний план; от боли и ужаса сжимается сердце, и страх смерти
снисходит на душу, подобно  тому,  как  тишина,  предвещающая  тропический
ливень, снисходит на джунгли. Вслед  за  Эшенденом  в  санатории  появился
юноша лет двадцати. Моряк, младший лейтенант, он служил на подводной лодке
и заболел тем, что в романах принято называть "скоротечной чахоткой".  Это
был высокий, красивый юноша с  вьющимися  каштановыми  волосами,  голубыми
глазами и ласковой улыбкой. Эшенден виделся с ним  два  или  три  раза  на
веранде, и они обменялись поклонами. Это был веселый парень. Он  болтал  о