ружками на подносе, и глядишь, эль выпит  до  капли  и  денежки
уплачены сполна; или проезжий путешественник после ужина соберется  в  путь,
чтобы к ночи добраться  до  Ковентри  или  Бирмингема,  а  тут  мисс  Кэтрин
спросит, не развести ли огонь  в  комнате  наверху,  -  и  он  тотчас  решит
заночевать в "Охотничьем Роге", хотя только что уверял миссис Скоур,  что  и
за тысячу гиней не согласился бы отложить до утра свое возвращение домой. Да
и в родной деревне у девушки было с полдюжины  поклонников,  которых  просто
честь обязывала пропивать свои гроши в заведении, где она жила. Ах, женщины,
прелестные женщины!  Какие  твердые  решения  способны  вы  сокрушить  одним
пальчиком! Какие пороховые бочки страстей воспламенить одной искрой взгляда!
Каким небылицам и несусветицам заставляете нас внимать,  словно  это  святые
истины или откровения великого ума! А самое главное -  какое  дрянное  пойло
умеете нам всучить, сдобрив его обещанием поцелуя; и  мы  сами,  не  моргнув
глазом, называем эту отраву вином!
     Шотландское виски в "Охотничьем Роге" было просто черт знает что такое,
но благодаря улыбкам мисс Кэт оба бравых  воина  без  отвращения  и  даже  с
удовольствием распили и вторую бутылку.  Чудо  свершилось  почти  мгновенно:
только что капитан принялся ругать на чем свет стоит поданный  ему  напиток,
хозяйку заведения, винодела и всю вообще английскую  нацию,  как  в  комнату
вбежала Кэтрин и воскликнула (будто ослышавшись):
     - Иду, иду, ваша честь; вы словно бы звали, ваша честь?
     Густав Адольф  присвистнул,  уставился  на  девушку  во  все  глаза  и,
совершенно ошеломленный ее красотой,  вместо  ответа  лишь  проглотил  целый
стакан виски.
     Не так легко, однако, было сразить  мистера  Брока;  он  был  тридцатью
годами старше своего командира и за пятьдесят лет солдатской жизни  научился
с дерзким вызовом и уверенностью в победе глядеть в  лицо  любой  опасности,
будь то грозный враг или красивая женщина.
     - Мэри, голубушка, - сказал сей джентльмен, - да будет  тебе  известно,
что его честь - лорд; верней сказать, вроде как бы лорд, хоть он и дозволяет
простому солдату, вроде меня, составить ему компанию за бутылкой спиртного.
     Кэтрин, низко присев, отвечала:
     - Не знаю, сэр, может, вам угодно шутить с бедной девушкой, военные это
любят, но его честь и с виду похож на лорда,  хоть,  правду  сказать,  я  ни
одного живого лорда не видала.
     - В таком случае, - осмелев, спросил капитан, - почему же тебе кажется,
что я похож на лорда, красотка Мэри?
     - Красотка Кэтрин, сэр... то есть просто Кэтрин, с вашего позволения.
     Тут мистер Брок разразился громовым хохотом, стал уверять, вперемежку с
божбой, что зря она поторопилась поправиться, и в заключение  потребовал  от
нее поцелуя.
     В ответ на это требование красотка Кэтрин попятилась от него в  сторону
капитана, как бы под его защиту, приговаривая вполголоса: "Ишь чего захотел,
мужлан! Поцелуй, как бы не так! Уж если я бедная девушка..." - и так далее и
тому подобное. На лице капитана  отразилось  негодование,  вызванное  то  ли
зрелищем оскорбленной невинности, то ли дерзостью капрала,  вознамерившегося
опередить его.
     - Эй вы, мистер Брок! - гневно прикрикнул он. - Я не потерплю  подобных
вольностей в моем присутствии. Вы, кажется, забываете, что  только  по  моей
доброте сидите за одним столом со мной; как бы вам вместо вина  не  пришлось
отведать моей трости! - Говоря это, он одной рукой покровительственно  обнял
стан мисс Кэтрин, а другую сжал в кулак и поднес к самому носу капрала.
     Мисс Кэтрин, не желая остаться  безучастной,  снова  низко  присела  со
словами:
     - Благодарю вас, милорд!
     Но угроза Гальгенштейна не произвела, видимо,  на  Брока  ни  малейшего
впечатления, да оно и понятно: ведь если б  дело  дошло  до  рукопашной,  от
графа в два счета осталось бы  мокрое  место;  поэтому  капрал  лишь  сказал
миролюбивым тоном:
     - Не гневайтесь, благородный капитан: Питер Брок знает, что  для  него,
старого дурня, большая честь сидеть за одним столом с вами,  а  если  я  что
сказал лишнего, сожалею.
     - Не сомневаюсь, что сожалеешь, Питер, - и  правильно  делаешь.  Но  не
бойся, дружище, если б я и ударил тебя, то не причинил бы особенной боли.
     - Охотно верю, сэр, - сказал Брок, торжественно прижимая руку к сердцу;
таким образом, мир был заключен и тут же скреплен соответствующими  тостами.
Мисс Кэтрин удостоила пригубить виски из стакана  графа,  чем,  по  уверению
последнего, превратила его в нектар; и хотя девушка и слыхом не слыхивала  о
таком напитке,  она  сумела  оценить  комплимент  и  поблагодарила  за  него
жеманной улыбкой.
     Бедняжка впервые в жизни видела такого красивого и  нарядного  молодого
человека, как граф, и  в  своем  бесхитростном  кокетстве  не  умела  скрыть
восхищения, которое он ей внушал. Тяжеловесные его комплименты оказывали  на
нее такое действие, какого, быть может,  не  достигли  бы  более  утонченные
любезности; и хоть она всякий раз отвечала: "Да полно  вам,  милорд!",  или:
"Но-но, капитан, нельзя так льстить бедной девушке!", или: "Да вы надо  мной
смеетесь, ваша честь!" - и вообще произносила все, что принято произносить в
подобных случаях, ее оживление, и румянец,  и  довольная  улыбка,  озарявшая
круглое лицо деревенской красавицы, не оставляли сомнений в том, что  первая
вылазка графа прошла весьма успешно. А когда он, продолжая наступление, снял
с шеи небольшой медальон (подарок одной прекрасной  голландки  из  Бриля)  и
попросил мисс Кэтрин принять его на память, при этом взяв ее за подбородок и
назвав своим розовым бутончиком,  дальнейший  ход  событий  можно  уже  было
считать предрешенным; всякий, кто имел бы возможность наблюдать в эту минуту
выражение лица мистера Брока, без труда предсказал  бы  победу  неотразимому
баварскому завоевателю.
     Легкомысленная и словоохотливая от природы, наша прелестная героиня тут
же стала выкладывать собеседникам все подробности не только о себе, но  и  о
каждом из жителей деревни, которого видела в окно.
     - Да, ваша честь - то бишь, милорд, - говорила она,  -  мне  сравнялось
шестнадцать в марте, но у нас в деревне вы найдете немало шестнадцатилетних,
которые совсем еще дети малые. Вон взгляните на ту рыжую, это Полли Рэндолл,
а с нею Томас Кертис; ей уже полных семнадцать, но до него у нее  ни  одного
дружка не было. Да, так вот я,  стало  быть,  здешняя  родом,  отец  и  мать
померли совсем еще молодыми, и я осталась круглой сиротой...  Ай  да  Томас!
Сумел-таки поцеловать ее, молодец!.. на попечении миссис Скоур, моей  тетки,
которая стала мне матерью, - а лучше сказать, мачехой; а  в  Уорике  я  была
много раз и в Стрэтфорде, на ярмарке, тоже; и ко мне уже двое  сватались,  -
да что двое! - нашлось бы и побольше охотников, но я себе сказала, что выйду
только за джентльмена, и на том стою; не нужен мне деревенский пентюх, вроде
Тома - вон того, видите, в красной жилетке (это он сватался ко мне  первым),
или пьянчуга, вроде Сэма-кузнеца, вон там стоит, еще у его жены  фонарь  под
глазом; я хочу, чтобы у меня муж был настоящий джентльмен, такой, как...
     - Как кто, моя прелесть? - спросил капитан с надеждой.
     - Но-но, не смущайте меня, милорд! Вот как сэр Джон, наш  помещик,  что
разъезжает в позолоченной карете; или,  по  крайности,  как  его  преподобие
доктор Добс, - вон он, весь в черном, а под руку с ним миссис Добс в красном
платье.
     - А это все их дети?
     - Да, две девочки и два мальчика - подумать только:  одного  он  назвал
Вильгельмом Нассауским, а другого Георгом Датским, ведь это надо  же!  -  И,
покончив со священником,  мисс  Кэтрин  занялась  другими,  менее  заметными
личностями, которые к нашему рассказу не имеют отношения,  а  потому  мы  не
станем пересказывать ее слова. Вот тут-то капрал Брок, услышав из окна  спор
между почтенным служителем церкви и его сыном по поводу  желания  последнего
прокатиться верхом, счел своевременным явиться на площадь  и,  как  нам  уже
известно, наделить обеих лошадей громкими историческими именами.
     Демарш мистера Брока увенчался, повторяем, полным успехом;  тем  более,
что когда пасторские сынки,  накатавшись,  были  уведены  родителями  домой,
настала очередь других юных счастливцев,  рангом  пониже;  каждому  довелось
проехаться на "Георге Датском" или "Вильгельме  Нассауском",  покуда  капрал
весело балагурил со взрослыми жителями деревни. Ни возраст мистера Брока, ни
его красный нос и некоторая косина глаз не помешали  женщинам  признать  его
завидным кавалером; да и мужчины прониклись к нему расположением.
     - А скажи-ка, любезный Томас Пентюх, - обратился мистер Брок  к  парню,
который громче других смеялся его шуткам (это был тот, которого мисс  Кэтрин
отрекомендовала  своим  первым  поклонником),   -   скажи-ка,   сколько   ты
зарабатываешь в неделю?
     Мистер  Пентюх,  чья  настоящая  фамилия  была  Буллок,  сообщил,   что
получаемая им плата составляет "три шиллинга и пудинг".
     - Три шиллинга и пудинг! Чудовищно! И  за  это  ты  трудишься,  как  те
галерные рабы, которых я видел в Америке и в Турции, - да, джентльмены, и  в
краю Престера Джона тоже! Встаешь зимой ни свет ни заря, дрожа от холода,  и
бежишь колоть лед, чтобы напоить лошадей.
     - Да, сэр, - подтвердил парень, потрясенный осведомленностью капрала.
     - И чистишь хлев, и  таскаешь  навоз  на  поле;  или  стережешь  стадо,
заменяя собой овчарку; или машешь косой  на  лугу,  которому  конца-краю  не
видать; а когда у тебя от норы глаза на лоб вылезут, и спина изойдет  потом,
и только что дух в теле не запечется - тогда ты бредешь домой, где тебя ждет
- что? - три шиллинга и пудинг! Хоть каждый день ты его  получаешь-то,  твой
пудинг?
     - Нет, только по воскресеньям.
     - А денег тебе хватает?
     - Нет, где там.
     - А пива ты пьешь вдосталь?
     - Вот уж нет; никогда! - твердо отвечая мистер Буллок.
     - В таком случае - руку, любезный Пентюх! И не будь я капрал Брок, если
ты сегодня не напьешься пива, сколько твоей душе угодно. Вот  они,  денежки,
друг! Двадцать монет бренчит в этом кошельке; а как ты думаешь,  откуда  они
взялись, и откуда, как ты думаешь, возьмутся другие, когда эти  все  выйдут?
Из казны ее величества, у которой я состою на службе, и да  здравствует  она
долгие годы на погибель французскому королю!
     Буллок и еще  несколько  юношей  и  взрослых  мужчин  жидковатым  "ура"
выразили свое одобрение этой речи; но большинство в толпе попятилось  назад,
и женщины стали боязливо шептать что-то, оглядываясь на капрала.
     - Понимаю ваше смущение, сударыни, -  сказал,  видя  это,  Брок.  -  Вы
испугались, приняв меня за вербовщика, который хитростью хочет сманить ваших
милых. Но никто не смеет  обвинить  Питера  Брока  в  нечестных  намерениях!
Знайте, ребята, сам Джек Черчилль пожимал эту руку за бутылкой вина; что  ж,
по-вашему, он стал бы пожимать руку обманщику? Вон Томми Пентюх  ни  разу  в
жизни не пил пива вдосталь, а я сегодня угощу его и любого из его  приятелей
угощу тоже. Уж не гнушаетесь ли вы моим угощением? У меня есть деньги,  и  я
люблю их тратить - вот и  все.  Чего  бы  ради  мне  пускаться  на  нечистые
проделки - а, Томми?
     Толкового ответа на этот вопрос капрал, разумеется, не получил, да и не
рассчитывал  получить;  и  спор  закончился  тем,  что  человек  пять-шесть,
уверовав  окончательно  в  добрые   намерения   своего   нового   знакомого,
последовали за ним в "Охотничий Рог" в предвкушении обещанного пива.  Был  в
этой компании один молодой парень, который, судя по  его  платью,  несколько
больше преуспел  в  жизни,  нежели  Пентюх  и  прочие  загорелые  оборванцы,
шествовавшие к харчевне. Парень этот,  быть  может,  единственный  из  всех,
отнесся с некоторым недоверием к россказням  Брока;  однако  стоило  Буллоку
принять приглашение последнего, как Джон Хэйс, плотник (ибо таково было  его
имя и ремесло), тотчас же сказал:
     - Что ж, Томас, если ты идешь, пойду и я.
     - Еще бы ты не пошел, - сказал Томас. - Ты куда угодно  пойдешь,  чтобы
повидать Кэти Холл, - только бы на даровщинку.
     - Отчего же, найдется и у меня, что выложить на  стойку,  не  только  у
господина капрала.
     - Лучше, скажи - что поглубже запрятать в карман; при всей своей  любви
к девчонке истратил ли ты хоть когда-нибудь шиллинг в "Охотничьем Роге"?  Ты
и сейчас не решился бы пойти, если бы не то, что я иду, и если бы не  расчет
на бесплатное угощенье.
     - Ну, ну, джентльмены, не нужно ссориться, - вступился мистер  Брок.  -
Если этот славный малый хочет идти с нами, пусть идет на здоровье; пива всем
хватит, и за деньгами, чтобы оплатить счет,  тоже  дело  не  станет.  Дай  я
обопрусь на твое плечо, друг Томми. Мистер Хэйс, вы, по всему видать, парень
не промах, а таким я всегда рад. Вперед, друзья землепашцы, мистер  Брок  за
честь сочтет  поднести  каждому  из  вас.  -  И,  сказав  это,  капрал  Брок
проследовал в харчевню, а за  ним  Хэйс,  Буллок,  кузнец  Блексмит,  мясник
Бутчер, подручный пекаря Бейкер и еще двое пли трое; лошадей же тем временем
увели на конюшню.
     Итак, читателю представлен мистер Хэйс;  и  хотя  сделано  это  тихо  и
скромно, без фанфар и  цветистых  предисловий,  хотя,  казалось  бы,  робкий
плотничий подмастерье едва ли достоин внимания просвещенной публики, которой
подавай разбойников да убийц или,  на  худой  конец,  карманных  воришек,  -
читателю  следует  хорошенько  запомнить  его  слова  и  поступки,  ибо  нам
предстоит еще встретиться с ним на страницах этого повествования при  весьма
щекотливых и любопытных обстоятельствах. Из намеков мистера  Пентюха,  этого
сельского Ювенала, можно было заключить, что Хэйс скуповат и что  он  питает
нежные чувства к мисс Кэтрин из "Охотничьего Рога"; что ж,  и  то  и  другое
было правдой. Отец Хэйса слыл человеком зажиточным, и юный Джон, обучавшийся
в деревне ремеслу, не прочь был прихвастнуть, рассказывая о своих  видах  на
будущее, - о том, что отец возьмет его в долю, как только он окончит ученье,
а также о доме и ферме, где со временем полноправной хозяйкой станет  миссис
Джон Хэйс, кто б она ни была. Короче говоря, мистер Хэйс занимал  в  деревне
положение чуть ниже цирюльника и мясника, но выше плотника,  его  учителя  и
хозяина; и  нет  нужды  скрывать,  что  его  виды  на  будущее  не  оставили
равнодушной мисс Холл, давно уже ставшую предметом его восхищения.  Будь  он
немного получше собой, не такой тщедушный и бледный  заморыш;  или  будь  он
даже урод, но лихого нрава, - девица наша  наверняка  смотрела  бы  на  него
благосклонней. Но ростом он не вышел, едва доставал до плеча Томасу Буллоку,
да притом имел славу парня трусоватого, себялюбивого и прижимистого; словом,
такой поклонник никому бы не сделал чести, а  потому,  если  мисс  Кэтрин  и
поощряла его ухаживанья, то лишь втихомолку.
     Но на всякого мудреца довольно простоты; и Хэйс, равнодушный прежде  ко
всем, кроме собственной особы, спал и видел  добиться  расположения  Кэтрин,
воспылав к ней той отчаянной, безрассудной и неутолимой страстью, что  часто
заставляет терять голову самых холодных себялюбцев.  Напрасно  родители  (от
которых он унаследовал свое скопидомство), в чаянье искоренить эту  страсть,
пытались сводить его с женщинами, имевшими  деньги  и  желавшими  приобрести
мужа; все попытки ни к чему не привели;  Хэйс,  как  ни  странно,  оставался
нечувствительным  к  любым  соблазнам,  и  хоть  сам  готов   был   признать
неразумность своей любви к нищей трактирной служанке, тем не менее продолжал
упорствовать. "Я знаю, что я болван, - говорил он, - и более того,  девчонка
и смотреть на меня не хочет; но я должен на ней жениться и женюсь;  иначе  я
умру". Ибо надо отдать справедливость мисс Кэтрин, она  издавна  сочла  брак
условием sine qua non {Непременным (лат.).} для себя,  и  любые  предложения
иного свойства отвергались ею с величайшим негодованием.
     Бедняга Том Буллок, тоже ее верный поклонник, сватался к ней,  как  уже
было сказано; но три шиллинга в неделю и пудинг не пленили воображения нашей
красотки, и Том получил презрительный отказ.  Делал  ей  уже  предложение  и
Хэйс. Кэтрин предусмотрительно не сказала "нет"; просто она еще очень молода
и не хочет торопиться, она пока не испытывает достаточно глубоких  чувств  к
мистеру Хэйсу, чтобы стать его женой (кстати, эта  молодая  девица  едва  ли
была способна испытывать глубокие чувства к кому бы то ни было),  -  словом,
обожателю внушена была лестная надежда, что, если в  ближайшие  годы  никого
лучше не найдется, она, так  и  быть,  соблаговолит  стать  миссис  Хэйс.  И
бедняга покорился своей печальной участи - жить в ожидании того  дня,  когда
мисс Кэтрин найдет возможным принять его в качестве pis aller {За  неимением
лучшего (франц.).}.
     А пока что она почитала себя свободной, как ветер, и не отказывала себе
ни в одном из невинных  удовольствий,  доступных  "присяжной  беспутнице"  -
кокетке. Она  строила  глазки  холостякам,  вдовцам  и  женатым  мужчинам  с
незаурядным для ее лет искусством; впрочем, пусть не кажется  читателю,  что
она рано начала. Женщины - благослови их бог - кокетничают уже  в  пеленках.
Трехгодовалые прелестницы жеманятся перед кавалерами пяти лет;  девятилетние
простушки ведут атаку на юных джентльменов, едва достигших двенадцати; а  уж
шестнадцать лет  для  девушки  -  золотая  пора  кокетства;  особенно,  если
обстоятельства ей благоприятствуют: ну, скажем, она  -  красотка  при  целом
выводке безобразных сестриц, или единственная  дочь  и  наследница  большого
состояния, или же служанка в деревенской харчевне, как наша Кэтрин; такая  в
шестнадцать лет  водит  за  нос  мужчин  с  непосредственностью  и  невинным
лукавством юности, которых не превзойти в более зрелые годы.
     Итак, мисс Кэтрин была то, что называется franche coquette {Откровенная
кокетка (франц.).}, и мистер Хэйс был несчастен. Жизнь его протекала в бурях
низменных  страстей;  но  никакой  ураган  чувств  не  мог  сокрушить  стену
равнодушия, преграждавшую ему путь. О, жестокая боль неразделенной любви!  И
жалкий плут, и прославленный герой равно от нее страдают. Есть ли  в  Европе
человек, которому не доводилось много раз испытывать эту боль, -  взывать  и
упрашивать, и на коленях молить, и плакать, и клясть, и неистовствовать, все
понапрасну; и долгие ночи проводить без сна, наедине  с  призраками  умерших
надежд, с тенями погребенных воспоминаний, что по ночам выходят из  могил  и
шепчут: "Мы мертвы теперь, но когда-то мы жили; и ты был счастлив с нами,  а
теперь мы пришли подразнить тебя: ждать  нечего  больше,  влюбленный,  ждать
нечего, кроме смерти". О, жестокая боль! О, тягостные ночи! Коварный  демон,
забравшись под ночной колпак,  льет  в  ухо  тихие,  нежные,  благословенные
слова, звучавшие некогда, в один  незабываемый  вечер;  в  ящике  туалетного
стола (вместе с бритвой и помадой для волос) хранится  увядший  цветок,  что
был приколот на груди леди Амелии Вильгельмины во время того  бала,  -  труп
радужной мечты, которая тогда казалась бессмертной, так прекрасна она  была,
так исполнена сил и света; а в одном  из  ящиков  стола  лежит  среди  груды
неоплаченных  счетов  измятое  письмо,  запечатанное  наперстком;  оно  было
получено вместе с парой напульсников, связанных  ею  собственноручно  (дочка
мясника, она свои чувства выражала, как умела,  бедняжка!),  и  заключало  в
себе просьбу "насить в колидже на  память  о  той,  каторая"...  три  недели
спустя вышла за трактирщика и давным-давно думать о вас забыла. Но стоит  ли
множить примеры - стоит ли дальше описывать муки  бедного  недалекого  Джона
Хэйса? Заблуждается тот, кто думает,  будто  любовные  страсти  ведомы  лишь
людям, выдающимся  по  своим  достоинствам  или  по  занимаемому  положению;
поверьте, Любовь, как и Смерт