льно кисло
ответила на поцелуй миссис Кэтрин. Однако делать было нечего; на радостях ей
даже трудно было по-настоящему осердиться на вновь обретенного сына. Поэтому
она лишь слегка пожурила его; а  затем,  обратись  к  младшей  миссис  Хэйс,
сказала, что хоть она никогда не одобряла увлечения  Джона  и  считает  этот
брак неравным, но, раз уж беда случилась, приходится смириться; а потому она
готова принять невестку в дом и обласкать, как родную.
     - А нет ли еще денег в этом самом доме? - шепнул мистер Циклоп  мистеру
Колпаку:  оба  они  вместе  с  хозяйкой  стояли  в  дверях   и   забавлялись
чувствительной сценой, разыгрывавшейся у них на глазах.
     - И глуп же этот ирландский увалень, что не  попытался  выжать  из  нее
больше, - сказала хозяйка, - впрочем, чего и ждать от  безмозглого  паписта.
Уж будь жив мой муженек (сей достойный  джентльмен  окончил  свою  жизнь  на
виселице), он бы на таких грошах не помирился.
     - А почему бы нам не давнуть еще раз? - предложил мистер Колпак. -  Что
нам мешает? Теперь ведь у нас в руках не только жеребок, но и старая  кобыла
- хо-хо! За двоих-то можно, пожалуй, и всю сотню стребовать.
     Разговор этот велся sotto voce; {Вполголоса (итал.).} возможно,  мистер
Брок и не  подозревал  о  коварном  умысле  трех  друзей.  Кампанию  открыла
хозяйка.
     - Прикажете подать вам пуншу или еще чего-нибудь, сударыня? -  спросила
она. - Надо выпить, раз уж очутились в трактире.
     - Само собой, - откликнулся прапорщик.
     - Непременно, - поддержали хором остальные.
     Но миссис Хэйс сказала, что хочет поскорей  вернуться  домой  и,  вынув
крону, попросила хозяйку поднести джентльменам после ее отъезда.
     - Прощайте, капитан, - обратилась она к мистеру Макшейну.
     - Адью! - воскликнул тот. - Желаю долго здравствовать, любезнейшая.  Вы
меня выручили из скверной передряги там, у судьи;  и  не  будь  я  прапорщик
Макшейн, если я это когда-нибудь забуду.
     После чего Хэйс и  обе  дамы  направились  было  к  двери,  но  хозяйка
загородила им выход, а мистер Циклоп сказал:
     - Э, нет, мои красавицы,  вы  от  нас  так  дешево  не  делаетесь;  что
двадцать гиней, - это пустяки; нам надобно больше.
     Мистер Хэйс попятился и, кляня свою судьбу, не мог удержаться от  слез;
женщины завопили; мистер Брок  лукаво  усмехнулся,  словно  предвидел  такой
оборот дела и одобрял его; но прапорщику Макшейну это не понравилось.
     - Майор! - сказал он, вцепившись Броку в рукав.
     - Прапорщик! - отозвался мистер Брок, улыбаясь.
     - Мы, кажется, люди чести, майор, так или нет?
     - Само собой, - смеясь, отвечал Брок любимым выражением Макшейна.
     - Так вот, люди чести должны  быть  верны  своему  слову;  и  если  ты,
одноглазая скотина, сию  же  минуту  не  дашь  пройти  этим  дамам  и  этому
слабодушному молодому человеку, который так горько плачет, - ты будешь иметь
дело с майором и со мной. - Сказав это, он  вытащил  свою  длинную  шпагу  и
сделал выпад в сторону мистера Циклопа, но тот увернулся и вместе  со  своим
товарищем отошел от двери. Только хозяйка осталась на посту и, кляня на  чем
свет стоит и прапорщика, и англичан, струсивших перед  ирландским  увальнем,
объявила, что не сдвинется с места и будет стоять тут, пока жива.
     - Так пусть же пеняет на себя! - вскричал прапорщик и  взмахнул  шпагой
так, что она прошла чуть не под самым подбородком  у  разъяренной  бабы.  Та
взвизгнула, упала на колени и наконец отворила дверь.
     Мистер Макшейн подал  старушке  руку  и  весьма  церемонно  свел  ее  с
лестницы, предшествуя новобрачной чете; у ворот он дружески  распрощался  со
всем семейством, твердо пообещав навестить его в будущем.
     - Восемнадцать миль не  так  далеко,  -  сказал  он,  -  успеете  дойти
засветло.
     - Дойти? - вскричал мистер Хэйс. - Зачем же нам идти пешком, у нас ведь
есть мой Серый, и мы можем ехать на нем по очереди.
     - Сударыня! - внушительно произнес Макшейн, возвысив голос. -  Верность
слову - прежде всего! Не вы ли в присутствии  судьи  клятвенно  подтвердили,
что сами дали мне эту лошадь, - так что ж, вы хотите теперь снова отнять ее?
Позвольте вам заметить, сударыня, что особе ваших лет и  вашего  достоинства
не к лицу столь некрасивые поступки,  и  я,  прапорщик  Тимоти  Макшейн,  не
намерен их допускать.
     Он отвесил поклон, взмахнул шляпой и удалился  горделивой  поступью;  а
миссис Кэтрин Хэйс с мужем и свекровью припустились к дому пешком.

ГЛАВА VII,
     охватывающая период в семь лет

     Вырвав, сверх всякого  ожидания,  значительную  часть  своих  денег  из
цепких лап Брока, граф Густав  Адольф  фон  Гальгенштейн,  этот  бесподобный
молодой человек, разумеется, не помнил себя от радости;  и  частенько  потом
говаривал не без лукавства, что судьба едва  ли  могла  распорядиться  более
благоприятным для него образом, и он ей за это горячо  благодарен;  в  самом
деле, ведь не укради мистер Брок эти деньги,  его  сиятельству  пришлось  бы
выложить их в уплату своего карточного долга уорикширскому  сквайру.  А  так
он мог сослаться на свое бедственное положение, что и не преминул сделать, и
уорикширский  победитель  остался  ни  с  чем,  если   не   считать   весьма
неразборчивого автографа Густава Адольфа, коим последний признавал себя  его
должником.
     Признание это было вполне чистосердечным;  однако  признавать  долги  и
платить их - не совсем одно и то же, в чем читатель, без  сомнения,  не  раз
имел случай убедиться; и мы можем заверить его, что  до  дня  своей  кончины
уорикширский сквайр так и не увидел ни одного шиллинга, четвертака, луидора,
дублона, мараведи, тумана или рупии из той суммы, которая была ему проиграна
monsieur де Гальгенштейном.
     Названный молодой дворянин, как о том упомянул мистер Брок в рассказе о
собственных приключениях, приведенном нами в одной из  предшествующих  глав,
некоторое время находился в  Шрусберийском  узилище,  куда  был  заточен  за
некоторые другие долги; но сумел  освободиться  с  помощью  справедливого  и
благодетельного закона, изданного для спасения несостоятельных должников;  а
неделю спустя ему посчастливилось встретить, уличить и  обратить  в  бегство
капитана Вуда, он же Брок, и таким  образом  вернуть  остаток  своих  денег.
После чего граф с примерной скромностью предпочел временно покинуть  Англию;
и мы не вправе утверждать, что долги поставщикам были им уплачены в  отличие
от так называемых долгов чести.
     Разрешив таким образом вопрос о долгах,  доблестный  граф  обратился  к
влиятельным друзьям, которые  помогли  ему  получить  пост  за  границей,  и
несколько лет  безвыездно  прожил  в  Голландии.  Здесь  он  познакомился  с
очаровательной госпожой Сильверкооп, вдовой некоего лейденца;  и  хотя  дама
эта уже вышла из возраста, когда женщине свойственно зажигать сердца  нежной
страстью,  -  ей  было  за  шестьдесят,  -  и  не  обладала,  подобно  своей
современнице,  француженке  Нинон  де  Ланкло,  прелестями,  перед  которыми
бессильно время (ибо миссис Сильверкоои лицом была красна, как вареный  рак,
а осанкой напоминала гиппопотама); и ее нравственные качества  не  возмещали
ее физических недостатков (ибо она была вульгарна, ревнива, зла,  да  притом
еще пьяница и скряга), - тем не менее  monsieur  де  Гальгенштейн  сразу  же
пленился ею; из чего читатель, верно,  заключит  (ах,  пострел,  знает  ведь
людскую природу!), что почтенная вдова была богата.
     Так оно и было;  и  граф  Густав,  пренебрегши  разницею  между  своими
двадцатью  поколениями  предков  и  ее  двадцатью  тысячами  фунтов,   повел
отчаянную атаку на вдову и в конце концов заставил ее сдаться - как бывает с
любой женщиной, если только мужчина достаточно настойчив; я в  этом  глубоко
убежден по собственному опыту.
     Дело завершилось свадьбой; и любопытно было видеть, как этот  изверг  и
домашний тиран, каким он себя выказывал в жизни с  миссис  Кэт,  мало-помалу
оказался в полном подчинении у своей необъятной  графини,  которая  помыкала
им, точно слугой, начисто лишила его собственной воли и требовала точнейшего
отчета в каждом шиллинге, который он от нее получал.
     Что помогло ему, жалкому рабу госпожи Сильверкооп, в свое время забрать
такую власть над миссис Кэт? Думается мне, в схватках этого рода решает дело
первый удар; а графиня нанесла его ровно через неделю после  свадьбы  и  тем
утвердила за собой главенство в семейной жизни, которое граф уже никогда  не
пытался оспаривать.
     Мы упомянули  о  браке  его  сиятельства,  дабы  сделать  понятным  его
возвращение на страницы нашей  повести  в  куда  более  блистательном  виде,
нежели он  там  до  сих  пор  являлся;  в  дальнейшем  же,  утешив  читателя
сообщением, что союз этот, хоть и весьма выгодный в житейском смысле, был на
самом деле крайне несчастливым, мы более не  намерены  говорить  о  дородной
законной супруге графа Гальгенштейна. Наши  чувства  отданы  миссис  Кэтрин,
занимавшей до нее это место, и отныне имя  дородной  графини  если  и  будет
упоминаться здесь, то лишь в той мере, в  какой  она  оказывала  влияние  на
участь нашей героини или же  тех  мудрых  и  добродетельных  людей,  которые
сопровождали и будут сопровождать последнюю на ее  жизненном  пути.  Страшно
делается, когда иной раз, оглянувшись в  прошлое,  вдруг  видишь  маленькое,
совсем  крошечное  колесико,  двигающее  громоздкий   механизм   Судьбы,   и
понимаешь, как весь ход нашей жизни меняется подчас из-за минутной  задержки
или минутной поспешности, из-за того, что мы повернули не на ту  улицу,  или
кто-то другой повернул не на ту улицу, или кто-то что-то сделал  не  так  на
Даунинг-стрит или в Тимбукту, в наши дни или тысячу  лет  тому  назад.  Так,
если бы в 1695 году некая мисс Посте не  украшала  своим  присутствием  одно
амстердамское заведение, мистер Ван Сильверкооп ее бы  не  увидел;  если  бы
день был не столь изнурительно жарким, почтенному негоцианту  не  вздумалось
бы зайти туда; если бы он не имел пристрастия к рейнвейну с сахаром,  он  бы
не спросил этого напитка; если бы он его не спросил, мисс Оттилия  Поотс  не
подала бы  его  на  стол  и  не  присела  бы  разделить  компанию;  если  бы
Сильверкооп не был богат, она, разумеется, отвергла бы все его авансы;  если
бы не упомянутое пристрастие к рейнвейну с сахаром, он бы не умер и поныне и
миссис Сильверкооп не сделалась бы ни богатой вдовой, ни супругой графа  фон
Гальгенштейна. И более того - не была бы  написана  настоящая  повесть;  ибо
если бы граф Гальгенштейн не женился на богатой вдове, миссис Кэтрин никогда
бы не...
     Ах вы, моя душенька! Думаете, сейчас вам все и расскажут? Э,  нет,  как
бы не так! Вот прочитайте еще страниц  семьдесят  с  лишком  -  тогда,  быть
может, узнаете, чего бы никогда не сделала миссис Кэтрин.
     Как  читатель,  верно,  помнит,  еще  во  второй  главе  этих   записок
говорилось о том, что наша героиня  произвела  на  свет  дитя,  которое  при
желании могло бы носить герб Гальгенштейнов, но  с  особой  отметиной.  Дитя
это, незадолго до бегства его матери от его отца, было отдано в  деревню  на
воспитание; и граф, бывший  в  ту  пору  при  деньгах  (благодаря  удаче  за
карточным столом, о чем тоже в свое время сообщалось читателю), раскошелился
на целых двадцать гиней, пообещав, что каждый год  будет  платить  кормилице
столько же. Женщина привязалась к мальчонке; и хоть с той поры  не  получала
от его родителей ни денег, ни вестей, решила до поры до времени  воспитывать
ребенка на свой счет; а в ответ на насмешки соседей твердила, что нет  таких
родителей, которые вовсе бросили бы своего ребенка, и рано  или  поздно  она
непременно будет вознаграждена за хлопоты.
     Упорствуя в этом заблуждении, бедная тетушка Биллингс, у  которой  было
пятеро своих ребятишек, не говоря уже о  муже,  семь  лет  кормила  и  поила
маленького Тома; и,  будучи  доброго  и  жалостливого  нрава,  окружила  его
заботой и "лаской, хотя (заметим попутно) сей юный джентльмен отнюдь того не
заслуживал. Ему, сироте беззащитному, рассуждала она,  ласка  нужна  больше,
чем другим детям, которые при отце с  матерью  растут.  И  если  она  делала
какую-нибудь разницу между своими отпрысками  и  Томом,  то  лишь  в  пользу
последнего: ему и хлеб мазался патокой гуще, чем другим, и пудинга  побольше
накладывалось в тарелку. Впрочем, справедливости ради заметим,  что  не  все
относились к Тому так хорошо, были у него и противники; к  ним  принадлежали
не только муж миссис Биллингс и пятеро ее детей, но и  все  в  округе,  кому
хоть раз довелось иметь с мистером Томом дело.
     Кто-то  из  прославленных   философов   -   мисс   Эджуорт,   если   не
ошибаюсь,порадовал нас утверждением, что все люди равны по  уму  и  душевным
наклонностям, заложенным в них природой, и что все  прискорбные  различия  и
несогласия, обнаруживающиеся в  них  поздней,  суть  следствия  неодинаковых
условий жизни и воспитания. Не будем спорить с  этим  утверждением,  которое
ставит Джека Хауорда и Джека Тэртела на одну доску; по которому выходит, что
лорд Мельбурн столь же мужествен,  благороден  и  проницателен,  как  герцог
Веллингтон; а лорд Линдхерст ни твердостью убеждений, ни даром  красноречия,
ни политической честностью не превосходит мистера О'Коннелла,  -  не  будем,
повторяю, спорить с этим утверждением, а просто  скажем,  что  мистер  Томас
Биллингс (за неимением другого имени, он принял имя добрых людей, заменивших
ему родителей) едва не с пеленок был злобен, криклив, непослушен  и  склонен
ко всему дурному, что только может быть дурного в этом возрасте. В два года,
когда он уже ковылял на своих ножонках, излюбленными местами  его  игр  были
угольная яма и навозная куча; как прежде, он, чуть что,  поднимал  отчаянный
крик, и к его добродетелям прибавились еще две - драчливость и  вороватость;
оба эти приятные свойства он находил случай проявлять по многу раз  в  день.
Он колотил своих братишек и сестренок, набрасывался с кулаками  на  приемных
отца и мать; бил кошку, мучил котят, затеял однажды жестокий бой с  наседкой
на заднем дворе и потерпел поражение; но в отместку едва не  забил  насмерть
молочного поросеночка, который, не  чая  бедствий,  забрел  в  его  приют  у
навозной кучи. Он крал яйца, пробивал скорлупу и высасывал содержимое;  крал
масло и поедал его с хлебом, а то и без хлеба, как придется;  крал  сахар  и
прятал его между страниц "Хроники Бейкера", которой никто в доме не читал  и
читать не мог; так со страниц истории впитывал он искусство лгать и грабить,
являя успехи, поразительные для его лет. Если какой-либо последователь  мисс
Эджуорт и ее философских единомышленников не поверит мне или усмотрит в моем
рассказе преувеличение и искажение  истины,  пусть  знает:  это  картинка  с
натуры, и притом самая достоверная и точная. У меня, у Айки  Соломонса,  был
некогда прелестный братишка, который воровать начал, еще не умея  ходить  (и
не по чьему-либо наущению, - если вы человек  житейски  опытный,  то  должны
знать, что у людей нашего вероисповедания честность -  первый  закон,  -  но
лишь по природной склонности); итак, повторяю, воровать  он  начал,  еще  не
умея ходить, лгать - еще не умея говорить, а  в  четыре  с  половиной  года,
повздорив с моей сестрой Ребеккой из-за горсти леденцов,  он  хватил  ее  по
руке кочергой и вместо извинения сказал просто: "Так ей и надо, жаль, что не
по голове!" Милый мой Аминадаб! Вспоминаю тебя и  с  презреньем  смеюсь  над
всеми этими философами. Природа создала  тебя  для  той  жизни,  которую  ты
прожил: негодяем был ты от рождения и до последнего вздоха, и  ничем  другим
не мог быть, как бы ни сложилась твоя судьба; и счастье еще, что ты  родился
в такой семье; ибо, будь ты воспитан в любой другой вере, кто  знает,  каких
бы ты натворил серьезных бед! Автор "Ришелье", "Сиамских  близнецов"  и  пр.
любит повторять такую сентенцию: "Poeta nascitur non fit" {Поэтом рождаются,
а не становятся (лат.).}, желая сказать, что, как он ни тщился стать поэтом,
ничего у него не вышло; а я скажу: "Canalius nascitur non fit". В нас все  -
от природы, что бы там ни болтала мисс Эджуорт.
     Итак, в то время как отец его, женившись на деньгах,  влачил  в  пышных
хоромах существование галерного раба, а мать,  как  говорится,  покрыв  грех
венцом, жила степенной мужнею женой в своей деревне, юный Том  Биллингс  рос
там же, в Уорикшире, забытый и отцом и матерью. Но было ему вредиачертаво от
Рока однажды воссоединиться с ними  и  оказать  немалое  влияние  на  судьбу
обоих. Порой путешественник в Йоркском или эксетерском  дилижансе  задремлет
уютно в своем  уголке,  а  проснувшись,  видит,  что  он  уже  перенесся  на
шестьдесят или семьдесят миль от того места, где Морфей смежил ему веки; вот
и в жизни подчас мы сидим неподвижно, а  Время,  бедняга-труженик,  бежит  и
бежит себе, днем и ночью, без передышки, без"  остановки  хотя  бы  на  пять
минут, чтобы промочить горло, и будет бежать  так  до  скончания  века;  так
пусть же читатель вообразит, что  с  тех  пор,  как  он  в  последней  главе
расстался с миссис Хэйс и с другими  почтенными  персонажами  этой  повести,
промчалось семь лет,  в  течение  которых  все  наши  герои  и  героини  шли
предначертанными им путями.
     Не столь уж приятно описывать, как муж семь лет плотничал или занимался
иным каким ремеслом, а жена семь лет беспрестанно точила  его,  бранилась  и
проклинала свою долю; по этой причине мы и решили опустить рассказ  об  этих
первых супружеских годах мистера и миссис Джон Хэйс. "Ньюгетский  календарь"
(бесценное пособие для всех популярных романистов нашего времени)  сообщает,
что за эти семь лет Джон Хэйс трижды  или  четырежды  покидал  свой  дом  и,
побуждаемый  вечным  недовольством  жены,  пробовал  приискать  себе   новое
занятие;  но  всякий  раз,  прискучив  этим  новым  занятием,  очень   скоро
возвращался к семейному очагу. Потом родители  его  умерли,  оставив  ему  в
наследство малую толику денег и плотницкую мастерскую, где  он  до  поры  до
времени и продолжал работать.
     А что же сталось за эти семь лет с капитаном  Вудом,  иначе  говоря,  с
Броком и с прапорщиком Макшейном - единственными, о ком  мы  еще  ничего  не
сказали? Примерно еще с полгода после пленения и освобождения мистера  Хэйса
эти достойные  джентльмены  с  должной  осмотрительностью  и  с  заслуженным
успехом предавались занятию, прославленному подвигами  знаменитого.  Дюваля,
хитроумного  Шеппарда,  бесстрашного  Терпина   и   многих   других   героев
известнейших наших романов. И настолько  прибыльным  было  это  занятие  для
капитана Вуда, что пошла молва, будто где-то у него припрятан целый клад; и,
верно, он бы еще и еще приумножал свои  богатства,  если  бы  его  воровская
карьера вдруг не оборвалась по велению Рока. Они с  прапорщиком  угодили  на
каторгу - стыд сказать! - за  кражу  трех  оловянных  кружек;  дело  было  в
Эксетере, куда они прибыли только в то утро и никто их там не знал,  поэтому
никаких других обвинений им предъявлено не было. Однако же правительство  ее
величества со всей суровостью судило их за упомянутую кражу и приговорило  к
семи годам ссылки за океан, на каковой срок по  существовавшему  обычаю  они
были отданы в полную собственность виргинским плантаторам. Вот так - увы!  -
сильные всегда поступают со слабейшими, и не одному честному малому пришлось
проклинать тот день, когда он имел неосторожность вступить в столкновение  с
законом.
     Итак, все итоги подведены. Граф в Голландии со своей  супругой;  миссис
Кэт с муженьком в Уорикшире; мистер Томас Биллингс  с  приемными  родителями
там же неподалеку; а оба храбрых  воина  способствуют  росту  и  процветанию
табачных и хлопковых плантаций в Новом Свете. Все это произошло в  антракте,
а теперь динь-делень-динь-делень-динь-динь, занавес поднимается и начинается
следующее действие. Кстати сказать, в