лилась с задумчивым видом - точно так же, как  немного
ранее мистер Биллингс; а доктор Вуд вышел прогуляться  по  улицам;  кроткая,
радостная улыбка озаряла его благообразные черты, и,  кажется,  не  было  во
всем Лондоне человека счастливее его.

ГЛАВА XII,
     повествующая о любви и подготовляющая в смерти

     Лучшим началом для этой главы будут следующие строки из  письма  аббата
О'Флаэрти к Madame la comtesse de X *** в Париж:

     "Сударыня! Маленький Аруэ де  Вольтер,  прибывший  с  целью  "совершить
прогулку по Англии", как о том  было  написано  нынче  в  утренних  газетах,
передал мне собственноручное Ваше любезное послание, которое осчастливило бы
всякого разумного человека, меня же - увы! - повергло в уныние.  Я  думаю  о
милом моему сердцу Париже (и кой о чем, что еще милее  Парижа,  но  что  Ваш
раб, сударыня, не осмеливается даже назвать здесь) - я думаю о милом Париже,
сидя у окна, выходящего на скучнейший Уайтхолл,  откуда,  если  рассеивается
туман, можно увидеть кусочек мутной  Темзы  и  злополучный  дворец,  который
английские короли вынуждены были сменить на  благородный  замок  Сен-Жермен,
столь величаво высящийся над серебристой Сеной. Право же, выгодная мена. Что
до меня, я бы  охотно  отдал  пышные  посольские  чертоги  с  их  позолотой,
драпировками, балами, лакеями, послами и со всем прочим за скромный  bicoque
{Домик (франц.).}  с  видом  на  Тюильрийские  башни  или  за  мою  келью  в
Irlandois.
     Из прежних моих писем Вы, верно, составили себе недурное  представление
о государственных  трудах  нашего  посланника;  на  этот  раз  хочу  немного
посплетничать о частной жизни сего великого мужа. Вообразите, сударыня,  его
сиятельство влюблен; да, да, влюблен по уши,  с  утра  до  вечера  только  и
говорит о своей красотке, про которую известно, что он подобрал ее  чуть  ли
не под забором; что ей уже под сорок; что она была его любовницей, когда  он
служил в Англии, в драгунском полку - лет шестьдесят, семьдесят или сто тому
назад; что ко всему  прочему  у  нее  есть  от  него  сын,  премилый  юноша,
состоящий в подмастерьях у модного портного, который шьет на его сиятельство
панталоны.
     С того рокового вечера, когда наш Кир повстречал свою красавицу в одном
публичном увеселительном заведении, так называемом Мэрилебонском  саду,  его
словно подменили. Любовь царствует теперь в пустой голове нашего  посланника
и побуждает его к чудачествам, забавляющим меня несказанно. Вот и сейчас  он
сидит напротив меня за сочинением письма к  своей  Кэтрин,  заимствуя  целые
куски - откуда бы Вы думали? - из "Великого Кира". "Клянусь, сударыня, я был
бы счастлив предложить Вам свою руку в придачу к сердцу, которое  давно  уже
Вам принадлежит, и прошу Вас запомнить мои слова". Только что я  продиктовал
ему эти нежные строки; нет нужды говорить Вам, что наш посланник  не  мастер
писать, да и соображать тоже.
     К Вашему сведению, у прекрасной Кэтрин есть муж, зажиточный  горожанин,
плотник по ремеслу, проживающий на Тайберн-роуд, или дороге Висельников,  Но
после встречи со своим давнишним любовником, происшедшей, как только мы сюда
приехали, она спит и видит сделаться  графиней.  Премиленькое  создание  эта
Madame  Catherine.  Влюбленные,  что  ни  день,  обмениваются   записочками,
завтракают и гуляют вместе, он ей дарит шелковые и атласные наряды;  но  что
самое странное, дама целомудренна, как Диана, и графу пока что не удалось ее
обольстить. Бедняга со слезами на глазах говорил мне, что надо было взять ее
приступом в первый же вечер, да сын помешал; и всякий раз  то  сын,  то  еще
кто-нибудь оказывается помехой. Красавица никогда не бывает  одна.  Полагаю,
что столь необычной добродетелью  дамы  следует  объяснить  столь  необычное
постоянство кавалера. Она добивается каких-то  гарантий,  быть  может,  даже
законного брака. Муж, по ее словам, хвор, любовник достаточно прост, а  она,
готов отдать ей должное, действует, как опытный дипломат".

                                   * * *

     На этом  кончается  та  часть  письма  его  преподобия,  которая  имеет
отношение к нашему рассказу.  Дальше  шли  кое-какие  сплетни  о  придворных
вельможах, весьма нелестные замечания по адресу  курфюрста  Ганноверского  и
увлекательный рассказ о состязании по боксу в Амфитеатре  мистера  Фигга  на
Оксфордской дороге, где  Джон  Уэллс  из  Эдмунд-Бери,  мастер  благородного
искусства самозащиты, встретился (как о том  можно  прочесть  в  газетах)  с
Эдвардом Сэттоном из Грейвзенда, также мастером упомянутого искусства, и  об
исходе этого поединка.
     "Nota bene, - добавлял почтенный патер в постскриптуме, - эту  светскую
новость любезно сообщил мне сын монсеньера, мсье  Биллингс,  gargon-tailleur
{Портновский подмастерье (франц.).}, шевалье де Гальгенштейн".

     Мистер Биллингс и в самом деле сделался теперь  частым  гостем  в  доме
посланника, где слугам дан был приказ допускать его, когда бы он ни  явился.
Что до отношений между миссис Кэтрин и ее былым обожателем, то аббат в своем
письме обрисовал их весьма точно; и мы должны подтвердить,  что  злосчастная
женщина, чья история ныне приобретает более мрачный оттенок, если и нарушила
супружескую верность, то лишь в душе, а не на деле. Но она ненавидела  мужа,
жаждала  от  него  избавиться  и  любила  другого:  развязка  надвигалась  с
угрожающей быстротой, и все наши  актеры  и  актрисы,  сами  того  не  зная,
обречены были принять в ней участие.
     Как мы видим, миссис Кэт послушно  следовала  советам  мистера  Вуда  в
своем поведении с графом; и тот,  неизменно  встречая  преграду  на  пути  к
заветной цели, лишь распалялся еще сильнее. Аббат привел две  фразы  из  его
письма, а вот и все послание, в значительной мере заимствованное, как это  и
было замечено святым отцом, из романа "Великий Кир":

                        "ОТ НЕЩАСТНОГО МАКСИМИЛИАНА
                          К НЕСПРАВЕДЛИВОЙ КАТРИНЕ

     Сударыня! Не лучшее ли доказательство моей неугасимой любви к  Вам  то,
что невзирая на Ваши несправедливые упреки в вераломстве я люблю Вас  нечуть
не  меньше  прежнево.  Напротив,  страсть  моя   столь   пламена,   а   Ваша
несправедливость столь чувствительно меня уезвляет, что  если  бы  Вы  могли
видеть страдания моей души, Вы бы согласились признать себя самой жестокой и
несправедливой женщиной в целом свете. Я  готов,  сударыня,  незамедлительно
пасть к Вашим ногам; и быв моей первой любовью, Вы будете и последней.
     Я готов на коленях уверять Вас при первом удобном случаи, что сила моей
страсти может сравнитца лишь с Вашей красотой; я доведен до такой крайности,
что не могу скрывать боль, причиненую Вами. Никто иной, как враждебные  боги
на зло мне устроили роковой брак, связавший Вас с человеком востократ  более
ниским. Если бы вдруг оказались разбиты цепи злокозненного Гименея, клянусь,
сударыня, я был бы щастлив предложить Вам свою  руку  в  придачу  к  сердцу,
которое давно уже Вам пренадлежит.  И  я  прошу  Вас  запомнить  мои  слова,
скрепленые собственоручной моей подписью,  и  надеюсь  дождатца  дня,  когда
смогу подтвердить их делом. Поверьте, сударыня, никто в целом свете не ценит
так высоко Вашу добрадетель и не  желает  так  пламенно  Вашего  щастя,  как
преданый Вам

                                                                Максимилиан.

     Дано в моей резиденции в Уайтхолле февраля сего двадцать пятого дня.
     Несравненной Катрине с приложением юбки алого атласу".

     Граф было стал возражать против фразы, содержащей обещание  жениться  в
случае смерти Хэйса; но добрый аббат тут же пресек его сомнения, справедливо
заметив, что, если он так напишет, это еще не обязывает его так и поступить;
не нужно только подписываться полным именем и  указывать  на  письме  точный
адрес; и потом, не опасается же его сиятельство, что красотка  погонится  за
ним в Германию, куда он отбудет по окончании своей дипломатической миссии; а
этого недолго осталось ждать.
     Получение этого письма заставило  столь  бурно  возликовать  несчастную
счастливую миссис Кэтрин, что это не укрылось от мистера  Вуда,  который  не
замедлил выведать причину ее радости. Он тут же наказал  ей  хранить  письмо
как  можно  бережнее,  но  совет  этот  был  излишним;  бедняжка  и  так  не
расставалась с ним ни на миг: ведь это был залог ее возвышения - выданный ей
вексель на титул, богатство,  счастье.  Она  стала  свысока  поглядывать  на
соседей,  еще  больше  пренебрежения  выказывать  мужу;  тщеславное,  жалкое
создание - как не терпелось ей разгласить тайну, открыто перед всеми  занять
свое место. Она - графиня! Том - графский сын! Пусть же все увидят, что  она
достойна титула!
     Около  этого  времени  по  округе  разнеслась  вдруг  молва,  что  Хэйс
собирается покинуть Лондон. Все только о том и говорили;  перепуганный  Хэйс
бледнел, плакал, божился, что на  него  взводят  напраслину,  но  люди  лишь
недоверчиво усмехались. Мало того, стали говорить, будто миссис Хэйс вовсе и
не жена ему, а любовница, которую  он  жестоко  тиранил,  а  теперь  задумал
бросить. Из уст в уста передавался рассказ о том, как он ударил ее по голове
и сшиб с ног. Когда он объяснял, что  она  хотела  зарезать  его,  никто  не
верил, а женщины говорили: и поделом. Откуда пошли все эти слухи?  "Еще  три
дня, и я в самом деле убегу, -  думал  Хэйс,  -  тогда  пусть  болтают,  что
хотят".
     Беги, глупец, беги - да только побыстрей, чтоб не настигла тебя Судьба;
укройся понадежней, чтобы Смерть не нашла твоего убежища!

ГЛАВА XIII,
     приближающая развязку

     Читатель, без сомнения, догадался уже хотя бы отчасти,  какие  страшные
сети плетутся вокруг мистера Хэйса; быть может, он даже  уяснил  себе,  что:
во-первых, если повсеместно укоренится слух, будто  миссис  Кэтрин  не  жена
Хэйсу, а любовница, она, при желании, может  выйти  за  другого;  и  это  не
только не вызовет удивления  и  не  повредит  ее  репутации,  но,  напротив,
возвысит ее в глазах окружающих.
     Во-вторых, если все будут твердо убеждены,  что  Хэйс  задумал  уехать,
бросив  жертву  своей  жестокости  на  произвол  судьбы,  никто  не   станет
спрашивать,  куда  именно  он  отправился:   в   Хайгет,   в   Эдинбург,   в
Константинополь или даже на тот свет,  -  это  никакого  значения  иметь  не
будет. Мистеру Хэйсу эти соображения не пришли в голову. Что до второго, то,
как мы уже знаем, он злился, когда с ним про это заговаривали; о  первом  же
миссис Хэйс сама завела речь, сердито спросив в присутствии сына  и  мистера
Вуда (это был едва ли не единственный раз, что она заговорила  с  ним  после
роковой ссоры): с чего бы это соседи вдруг стали сторониться ее  и  смотреть
косо? Уж не он ли наплел про нее злостных небылиц?
     Хэйс робко заспорил, уверяя,  что  ни  в  чем  не  виноват,  но  мистер
Биллингс сгреб его за воротник и,  тыча  в  нос  кулаком,  страшной  клятвой
поклялся вышибить из него дух, если он еще  посмеет  порочить  его,  мистера
Биллингса, матушку. Миссис Хэйс, продолжая разговор, сослалась и на толки  о
том, будто он собирается сбежать от жены; а мистер Биллингс тут же пообещал,
что настигнет его даже в Иерусалиме и  не  выпустит  из  рук  живым.  Однако
угрозы и брань юного Биллингса скорее успокоили, нежели взволновали  мистера
Хэйса;  он  жаждал  поскорее  пуститься  в  путь,  но  почему-то  ему  вдруг
показалось, что он не встретит на этом пути препятствий.  Впервые  за  много
дней он испытал  чувство,  отдаленно  напоминающее  уверенность,  и  у  него
появилась надежда на благополучный исход задуманного предательства.
     И вот наконец после всего изложенного мы подошли, о публика, к заветной
цели, к которой автор стремился с первых страниц  настоящего  повествования.
Мы достигли, о критик, той  точки  в  рассказе,  когда  описываемые  события
приобретают столь восхитительно зловещий характер, что  лишь  каменные  души
могут не зажечься интересом к ним. А ты, благородный и разборчивый читатель,
кому надоели безобразные сцены насилия и кровопролития, вышедшие в последнее
время из-под пера некоторых наших прославленных сочинителей {Автор писал это
в 1840 г.}, если тебе захочется с отвращением отвернуться от книги, вспомни:
это писано не для тебя и не для  таких,  как  ты,  кто  наделен  достаточным
вкусом, чтобы с презрением осудить подобный стиль; но для широкой публики, у
которой такого вкуса нет, - для тех, кто благосклонно встретил целых  четыре
жизнеописания Джека Шеппарда; кто привык жадно  поглощать  кровавую  требуху
ньюгетских отбросов, скармливаемых им литературными поставщиками, и кому мы,
грешные, скромно следуя по пятам верховных жрецов и пророков книжного  мира,
вознамерились принести и свой  посильный  дар  -  мелочь,  пустячок,  но  от
чистого сердца. Итак, сюда, прекрасная Кэтрин  и  доблестный  граф;  вперед,
храбрый Брок и безупречный Биллингс; поспеши, честный Джон Хэйс;  предыдущие
главы   были   только   цветами,   предназначенными   разубрать   вас    для
жертвоприношения. Всходите же на алтарь, о невинные агнцы, и приготовьтесь к
последнему таинству: нож уже наточен и жертвенник готов!  Подставляйте  шеи,
любезные - публика изголодалась и жаждет крови!

ГЛАВА ПОСЛЕДНЯЯ

     По всей вероятности, мистер Хэйс знал или догадывался о нежных чувствах
monsieur де Гальгенштейна  к  его  жене;  уж  очень  бросались  в  глаза  ее
постоянные обновки и более частые, нежели прежде, отлучки  из  дому;  нельзя
было также не заметить того обстоятельства, что со дня роковой ссоры  Кэтрин
ни разу не спросила у него денег на домашние расходы. А у  него  недоставало
духу завести об этом речь; она же словно и забыла, что он должен  давать  ей
деньги.
     Миссис Кэт и в самом деле получала немало денег от  влюбленного  графа.
Не забывал он и Тома; а кроме того, без конца осыпал предмет  своей  страсти
разнообразными дарами.
     Среди  этих  даров  была  корзина  отборного  шотландского  виски;  она
появилась в доме уже  давно  и  не  давала  покою  мистеру  Хэйсу,  большому
охотнику до спиртного. Вуд с Биллингсом распивали бутылку за бутылкой,  -  и
чем дольше пили, тем больше хвалили; Хэйс всякий раз завистливо  косился  на
них, проходя к себе через маленькую  гостиную  за  мастерской;  с  какой  бы
радостью он примкнул к их компании, если бы отважился!
     К 1 марта 1726 года у мистера Хэйса уже собралась на  руках  почти  вся
сумма, с которою он намерен был  сняться  с  места;  как  раз  в  этот  день
поступил платеж по одному векселю, который он считал  почти  безнадежным,  и
потому домой  он  вернулся  несколько  приободрившимся;  сознание,  что  час
отъезда близок, придавало ему духу. Никто не  делал  попыток  задержать  его
силой; к тому же он был вооружен, деньги были зашиты в надетый на нем  пояс,
и он почти уговорил себя, что бояться ему нечего.
     Он пришел домой в сумерки, около пяти часов пополудни. Ни миссис  Хэйс,
ни мистера Биллингса дома не было;  только  старый  мистер  Вуд,  по  своему
обыкновению, сидел с трубкой в маленькой гостиной; завидя мистера Хэйса,  он
заговорил с ним в самом дружеском тоне, выразил  удивление,  отчего  это  он
стал чуждаться своих домашних, пригласил  сесть  и  выпить  стакан  вина.  В
мастерской горел  свет,  подручный  еще  не  ушел;  мистер  Хэйс  отдал  ему
кое-какие распоряжения и, не видя  причин  отказываться,  подсел  к  мистеру
Вуду.
     Поначалу  беседа  у  них  не  ладилась,  но   вскоре   пошла   живо   и
непринужденно; и так мил и доброжелателен был мистер - или доктор - Вуд, что
совсем покорил собеседника любезностью обращения; лед растаял,  друзья  были
снова друзьями, как во время оно.
     - Мне без вас вечерами очень скучно, мистер  Хэйс,  -  ворковал  доктор
Вуд. - Вы человек хоть и неученый, да бывалый, с  вами  всегда  есть  о  чем
поговорить. А что мне в обществе такого мальчишки, как Том? К тому же  после
вашей размолвки с миссис Кэт негодник бог весть что возомнил  -  разыгрывает
тут по меньшей мере турецкого султана! Вдвоем они окончательно  забрали  над
вами верх. Признайтесь, друг Хэйс, ведь это так и ведь вы терпеть не  можете
мальчишку.
     - Что правда, то правда, - сказал Хэйс. -  Он  у  меня  как  бельмо  на
глазу. Приятно, что ли, когда вам постоянно тычут в нос грехи вашей  жены  и
когда эдакий сопляк помыкает вами у вас же в доме.
     - Озорство, сэр, пустое озорство, не больше, - возразил Вуд. -  Ребячьи
забавы, сэр, поверьте, с возрастом это пройдет. При всей его несносности,  -
а он и вправду брыклив и задирист, как жеребенок,  -  у  мальчика  в  натуре
много хорошего. Сам он будет поносить всех и  каждого,  вообразив,  что  ему
дано такое право, но другому никогда этого не позволит. Ведь вот  сказал  же
он миссис Кэт на прошлой неделе, что если вы и прибили  ее,  то  поделом.  И
дело у них дошло чуть не до ножей, совсем как тогда с вами. Провалиться мне,
коли  не  так.  А  когда  в  "Голове  Браунда"  какой-то  малый  назвал  вас
эдаким-разэдаким "Синей Бородой" и сказал, что вы хотели  убить  свою  жену,
верьте слову, Том тут же вскочил и ударом кулака сбил обидчика с ног.
     Из сказанного одно вполне соответствовало  истине;  другое  же  целиком
было вымышлено мистером Вудом, должно быть,  с  благим  намерением  ослабить
вражду между отчимом и пасынком. Отчасти он достиг  цели;  правда,  Хэйс  не
настолько  растрогался,  чтобы  вдруг  почувствовать  влечение  к   молодому
человеку, которого с первой  встречи  всей  душой  ненавидел,  но  он  обрел
некоторое внутреннее спокойствие и даже повеселел. Словом, когда миссис  Кэт
и ее сынок воротились  домой,  то,  к  немалому  своему  удивлению,  застали
мистера Хэйса восседающим на старом своем месте в маленькой гостиной и самым
дружеским образом беседующим с мистером Вудом. Последний тотчас пригласил их
в компанию пропустить по стаканчику.
     Мы уже упоминали о  шотландском  виски,  присланном  графом  в  подарок
миссис Кэтрин; по предложению мистера Вуда виски было принесено из  погреба;
и Хэйс, уже много дней поглядывавший на него с  вожделением,  возликовал  по
случаю столь неожиданной удачи. Он стал похваляться своим  уменьем  пить  не
пьянея и в доказательство предложил один выпить восемь бутылок.
     Мистер Вуд как-то странно усмехнулся  и  многозначительно  поглядел  на
Тома, который ответил такой же усмешкой. Миссис  Хэйс  сидела,  не  поднимая
глаз; но лицо ее было мертвенно бледно.
     Стали пить. Хэйс в оправдание своего хвастовства,  не  моргнув  глазом,
осушил одну, другую и третью  бутылку.  Язык  у  него  развязался,  он  стал
отпускать шуточки, петь  песни;  Вуд,  слушая  его,  покатывался  с  хохоту,
Биллингс тоже. Только миссис Кэт не смеялась и упорно хранила молчание.  Что
тревожило ее? Быть может, мысли о графе? Днем она разговаривала с  Максом  и
пообещала увидеться с ним завтра в десять часов вечера,  неподалеку  от  его
резиденции  на  Уайтхолле.  Впервые  они  должны   были   встретиться   без,
посторонних глаз. Местом встречи было назначено кладбище св. Маргариты,  что
близ Вестминстерского аббатства (не слишком-то веселое место  для  любовного
свидания). Об этом, верно, и думала Кэт; но отчего она вдруг  шепнула  Вуду:
"Нет, нет! Ради бога, только не сегодня!"
     - Ей кажется, мы слишком много  выпили,  -  сказал  мистер  Вуд  Хэйсу,
который услышал слова жены и испуганно оглянулся.
     - Да, да, слишком много! - торопливо подхватила Кэтрин. -  Довольно  на
сегодня. Ступайте к себе, мистер Хэйс, заприте дверь и ложитесь спать.
     - Нет, мне не довольно! - заорал Хэйс. - Я ведь сказал - восемь,  стало
быть, выпью еще пять - бьюсь об заклад, выпью.
     - Идет - ставлю гинею! - сказал Вуд.
     - По рукам! - сказал Биллингс.
     - А ты помолчи! - зарычал на него Хэйс. -  Я  для  своего  удовольствия
пью, тебя не спрашиваю.  -  И  он  добавил  несколько  крепких  ругательств,
выражавших  его  истин