о недостаточная, чтобы жить соответственно своему рангу.
     За последний месяц, однако, мистер Моффат имел некоторый дополнительный
доход - и немалый, что-то  около  двенадцати  гиней,  -  что  позволило  ему
галантно пригласить мисс Бригс в концерт. Стоит, пожалуй, упомянуть, что эти
двенадцать гиней перекочевали  к  нему  из  кармана  самой  же  мисс  Полли,
которая, в свою очередь, получила их от мистера Биллингса. И  если  читатель
помнит, что когда Томми, отправляясь на первое свое свидание с отцом,  зашел
по дороге к мисс Бригс с парой  бархатных  панталон  под  мышкой,  сразу  же
ставшей предметом вожделения этой  прелестной  особы,  -  то  да  будет  ему
известно, что она покушалась на упомянутые  панталоны  не  для  того,  чтобы
наделать из них подушечек для булавок, но чтобы подарить их мистеру Моффату,
который давно уже нуждался в такой обновке.
     Рассказав попутно историю мистера Моффата, заметим, что, поравнявшись с
беседкой  графа,  он,  его  дама  и  прочие  их  спутники  принялись  дружно
подтягивать песне, которую пел один из их  компании,  актер  Беттертоновской
труппы:

                     Когда я умру, не рыдайте над гробом,
                     "Hic jacet" {*} не режьте на камне,
                     Бутылкой вина окропите могилу,
                     Скажите: "Хороший был парень!"
                              Товарищи-братцы!
                     Скажите: "Хороший был парень!"

     {* Здесь покоится (лат.).}

     "Товарищи-братцы" хор выводил с большим  чувством;  особенно  выделялся
рокочущий бас мистера Моффата и высокий дискант мисс Бригс. Публика  в  саду
по-разному отнеслась к этим поднебесным руладам.  "Заткните-ка  бездельникам
глотки!" - крикнул цирюльник, сидевший за кружкою пива  со  своей  дражайшей
половиной. "Что за  дьявольский  визг,  уши  лопаются!"  -  раздалось  из-за
столика, где несколько  дам  потягивали  наливку  в  обществе  двух  молодых
красавчиков.
     - Прах побери, да это же Полли! - воскликнул  мистер  Том  Биллингс  и,
пулей  вылетев  из  беседки,  устремился  вслед  сладкогласной  мисс  Бригс.
Мгновение спустя он догнал ее, остановил легким прикосновением к ее стану  и
в два прыжка очутился перед нею и ее спутником, так что они даже  попятились
от неожиданности.
     - Господи, мистер Биллингс! - довольно холодно приветствовала его  мисс
Полли. - Вот уж не думала вас тут встретить.
     - Это что еще за фрукт? - спросил грозный мистер Моффат своим рокочущим
басом.
     - Ах, братец, это мой знакомый, мистер Биллингс, - заискивающе пояснила
мисс Полли.
     - Если  он  ваш  знакомый,  сестрица,  не  мешало  бы  ему  вести  себя
поприличней. Учитель танцев вы, что ли,  молодой  человек,  что  выделываете
такие антраша у людей перед носом? - заворчал мистер Моффат, который терпеть
не мог мистера Биллингса по той простой причине, что жил на его счет.
     - Какой там, к черту, учитель танцев? - не смутившись, возразил  мистер
Биллингс. - Если вы еще раз вздумаете назвать меня учителем  танцев,  я  вас
дерну за нос.
     - Что-о? - заревел мистер Моффат. - Меня за нос?  Меня?  Слышь,  малый,
посмей только ко мне притронуться, я тебе глотку перережу.
     - Ах, Моффи... то есть братец... не стыдно вам так обращаться с  бедным
мальчиком! Ступайте, Томми,  ступайте  скорей;  мой  двоюродный  брат  выпил
лишнего, - захныкала девица  Бригс,  не  на  шутку  испугавшись,  что  дюжий
швейцар приведет свою угрозу в исполнение.
     - Томми? - сказал мистер Моффат, устрашающе сдвинув брови.  -  Это  еще
что за Томми? А ну, бр... - "брысь!" хотел сказать мистер Моффат, но  так  и
не сказал; ибо, к немалому удивлению его  самого  и  его  спутников,  мистер
Биллингс подпрыгнул и в самом деле ухватил чудовище за нос, да  так  крепко,
что лишил его возможности договорить начатое.
     Операция эта была произведена с непостижимым проворством;  завершив  же
ее, мистер Биллингс отскочил назад и выхватил из ножен новехонькую  шпагу  с
серебряным эфесом, подарок нежной маменьки.
     - А теперь, братец, - сказал он со  свирепым  хладнокровием,  -  теперь
становитесь, и посмотрим, кто кого зарежет.
     Одному  богу  известно,  чем  могла  закончиться  эта  ссора,  доведись
противникам  и  впрямь  скрестить  шпаги;  но  мисс  Полли   с   незаурядной
находчивостью восстановила мир, закричав: "Полиция, полиция!"  Услышав  это,
вся компания дружно бросилась к выходу из сада и вмиг исчезла  за  воротами.
Мисс Бригс хорошо знала своих друзей: довольно было одного слова  "полиция",
чтобы у них зачесались пятки...
     Мистер Биллингс побежал было вместе со всеми,  но  вскоре  остановился.
Великолепного Моффата нигде не было видно;  Полли  Бригс  тоже  пропала  без
следа. Подумав, Том решил вернуться  туда,  где  осталась  его  мать;  но  в
воротах с него снова потребовали плату за вход, а денег при нем не  было  ни
шиллинга.
     - Меня в беседке дожидаются друзья, -  сказал  Том,  напустив  на  себя
важный вид. - Я здесь с его сиятельством баварским посланником.
     - Вот и не надо было уходить без него, - был недовольный ответ.
     - Говорят же вам, он меня дожидается в беседке, и с  ним  дама;  больше
того, на боковой аллее, где темно, я оставил свою шпагу с серебряным эфесом.
     - Ах, милорд, не угодно ли присесть и подождать, - воскликнул  один  из
привратников. - Я сбегаю, доложу ему.
     Мистер Биллингс согласился и присел на тумбу у ворот в ожидании,  когда
вернется добровольный гонец. Последний же отправился прямехонько  в  боковую
аллею, где сразу увидал лежавшую на  земле  шпагу.  Но  вместо  того,  чтобы
отнести ее владельцу, мошенник отломил  эфес  от  клинка  и,  швырнув  прочь
благородную сталь, спрятал  презренное  серебро  в  карман,  а  затем  через
боковую калитку, предназначенную для слуг и музыкантов, улизнул из сада.
     Меж тем мистер Биллингс все ждал и ждал. А  о  чем  шла  беседа  у  его
почтенных родителей, остававшихся в беседке? Мне это неизвестно; но один  из
слуг заведения говорил впоследствии, что ему пришлось дважды подавать пунш и
печенье в  беседку  э  3,  где  сидел  знатный  чужеземец,  а  с  ним  пышно
разряженная дама в  маске  и  молодой  человек,  который  потом  ушел;  что,
оставшись наедине с его милостью, дама отодвинулась подальше, и они долго  и
оживленно беседовали о чем-то; и в  конце  концов,  уступив  настояниям  его
светлости, она сняла маску со словами: "Неужели ты не узнал меня, Макс?" - а
он воскликнул: "Бесценная моя Кэтрин, ты стала еще прекраснее, чем была!"  -
и хотел было на коленях поклясться ей в вечной  любви;  но  она  просила  не
делать этого на глазах у  всей  публики  в  саду,  и  тогда  его  высочество
потребовал счет, а дама вновь надела маску, и они удалились.
     Дойдя до ворот,  граф  крикнул  слегка  охрипшим  голосом:  "Эй,  Жозеф
Ла-Роз, мою карету!" - и карета, дожидавшаяся в стороне, тотчас же подъехала
с лакеями на запятках. Пламя  факелов  и  суета  лакеев  разбудили  молодого
человека, прикорнувшего на тумбе у входа. Граф  подал  руку  даме  в  маске,
помогая ей сесть, а сам стал шептать что-то на ухо Ла-Розу, но  тут  слезший
со своей тумбы юнец хлопнул его сиятельство по плечу и  сказал:  "Эй,  граф,
надеюсь, вы и меня подвезете", - и вскочил на подножку.
     Увидев сына, Кэтрин бросилась к нему на грудь  и  стала  целовать  его,
смеясь и рыдая, чем немало озадачила мистера Биллингса,  не  знавшего,  чему
приписать столь бурное изъявление чувств. Граф с довольно растерянной  миной
сел рядом, и в непродолжительном времени карета  остановилась  перед  домом,
где жили Хэйсы,  и  сам  мистер  Хзйс  в  ночном  колпаке  вышел  навстречу,
пораженный великолепием экипажа, доставившего его жену под супружеский кров.

ГЛАВА XI
     О некоторых домашних неурядицах и о том, что воспоследовало из них

     Один испытанный журнальный сочинитель, живший во времена мистера  Брока
и герцога Мальборо, описывая поведение последнего в сражении, когда -

                    Невозмутим, он наблюдает бой,
                    Пришлет подмогу, если дрогнул строй,
                    Отброшенных, взбодрив, вернет к атаке
                    И учит, где верней решиться драке, -

     описывая, повторяю, поведение герцога Мальборо в  бою,  мистер  Аддисон
уподобил  его  ангелу,  который,  будучи  послан  божественным   провидением
покарать провинившийся народ,

                    Всевышнему в угоду, лик нахмуря,
                    Вихрь поднял на дыбы и правит бурей.

     Первые четыре из этих шести свежих  строк  как  нельзя  лучше  передают
вкусы герцога и особенности его военного гения. Ему был по сердцу жар боевой
схватки; в такие минуты дух его воспарял в небеса и витал  над  полем  битвы
(оставим сравнение с ангелом на совести сочинителя, оно, во  всяком  случае,
весьма изящно), с царственным хладнокровием управляя  приливами  и  отливами
мощной боевой волны.
     Но прославленное это сравнение с таким же правом может быть отнесено  к
злому ангелу, как и к доброму; и точно  так  же  им  можно  воспользоваться,
повествуя о  мелких  ссорах,  а  не  только  о  крупных  столкновениях  -  о
какой-нибудь пустяковой семейной перебранке, задевающей двух-трех  людей,  а
не только о  важном  государственном  споре,  подкрепляемом  яростным  ревом
пятисот пушечных глоток с каждой стороны. Поэт, в  сущности,  хотел  сказать
лишь одно: что герцог Мальборо был истинным гением разлада.
     Наш друг Брок, или Вуд (чьи поступки мы  любим  живописать  при  помощи
самых пышных сравнений), в этом смысле имел немало общего с его  светлостью;
ничто не могло быть для него приятнее и дать больший простор  его  природным
способностям, чем случай рассорить двух или нескольких людей.
     Обычно вялый и равнодушный, он тотчас оживлялся и приходил  в  отменное
расположение духа.  Если  пыл  битвы  несколько  остывал,  он  умел  искусно
подогревать его вновь. Если, например, батальоны красноречия Тома обращались
в бегство под огнем батарей его маменьки, Вуд  коротким  словечком  насмешки
или ободрения заставлял  их  вернуться  и  принять  бой;  а  если  эскадроны
ругательств мистера Хэйса теряли  мужество  перед  железной  несокрушимостью
боевых каре Тома, для Вуда не было большего удовольствия, чем поддержать дух
слабеющей рати и вдохновить ее на новый приступ. Да, в том, что эти скверные
люди становились еще хуже, была изрядная доля его заслуг. Их злобные речи  и
темные страсти,  мошеннические  проделки  Тома,  вспышки  гнева,  презрения,
ревности Хэйса и  Кэтрин  -  все  это  в  большой  степени  было  делом  рук
престарелого искусителя, с наслаждением изощрявшегося в искусстве  управлять
домашними бурями и ураганами в семье, членом которой он себя считал. И пусть
не упрекнут нас в ненужном пристрастии к громким словам за уподобление  трех
дрянных людишек с Тайбернской дороги действующим армиям, а  мистера  Вуда  -
великому полководцу. Когда  вы,  дорогой  сэр,  получше  узнаете  свет,  где
непомерно великим оборачивается  самое  ничтожное  и  безгранично  ничтожным
самое великое, - бьюсь об заклад, в  голове  у  вас  причудливейшим  образом
перемешается прекрасное и нелепое, высокое и низкое,  как,  впрочем,  оно  и
должно быть. Что до меня, - я так долго присматриваюсь к  этому  свету,  что
вовсе разучился отличать одно от другого.
     Итак,  в  описанный  уже  вечер,  покуда  миссис  Хэйс  развлекалась  в
Мэрилебонском саду, мистер Вуд развлекался по-своему, накачивая  ее  супруга
спиртным; а потому, когда Кэтрин воротилась домой и мистер Хэйс встретил  ее
на пороге, не трудно было распознать, что он не только зол, но и  пьян.  Том
вышел из кареты первым, и Хэйс, с прибавлением крепкого словца, спросил его,
где он был. Словцо мистер Биллингс тут же вернул (приправив еще другим таким
же), а отвечать на вопрос отчима решительно отказался.
     - Старик пьян, матушка, - сказал он, помогая выйти миссис Хэйс (которой
перед тем пришлось употребить некоторое усилие, чтобы вырвать  свою  руку  у
графа, прятавшегося в глубине кареты).  Хэйс  не  замедлил  подтвердить  это
предположение, храбро захлопнув дверь  перед  самым  носом  Тома,  хотевшего
войти вслед за матерью. А когда та выразила свое возмущение, как  всегда,  в
резком и уничижительном тоне, мистер Хэйс не остался  в  долгу,  и  закипела
ссора.
     Тогда было  принято  употреблять  в  разговоре  куда  более  простые  и
энергичные выражения, нежели то допускается нынешними понятиями о приличиях;
и я не рискну на страницах повести, пишущейся в 1840  году,  слово  в  слово
повторить те упреки, которыми Хэйс и его жена обменивались в 1726-м.  Мистер
Вуд, слушая их, животики надорвал от  смеха.  Мистер  Хэйс  кричал,  что  не
позволит своей жене  шататься  по  увеселительным  заведениям  в  погоне  за
титулованными мерзавцами из папистов; в ответ на что  миссис  Хэйс  обозвала
его  собакой,  лгуном  и  трусом  и  сказала,  что  будет  ходить,  куда  ей
вздумается. Тогда мистер Хэйс пригрозил, если она  не  уймется,  поучить  ее
палкой. Мистер Вуд вставил вполголоса: "И поделом". Миссис  Хэйс  возразила,
что хоть ей уже доводилось кой-когда сносить подлые побои, но на  этот  раз,
если он осмелится поднять на нее руку, она его зарежет - вот как бог свят! А
мистер Вуд сказал: "Молодец, люблю таких нравных!"
     Мистер Хэйс решил прибегнуть к другим доводам.
     - Соседей  бы  постыдились,  сударыня,  -  сказал  он.  -  Ведь  начнут
судачить.
     - Уж это непременно, - сказал мистер Вуд.
     - А пусть их! - сказала Кэтрин. - Что нам  соседи?  Разве  не  судачили
они, когда ты упек за решетку вдову Уилкинс? Разве  не  судачили,  когда  ты
напустил бейлифов  на  беднягу  Томсона?  Тогда  вас  не  смущали  соседские
пересуды, мистер Хэйс.
     - Дело есть дело, сударыня; к тому  же  если  это  по  моему  настоянию
Уилкинс посадили в тюрьму, а у Томсона описали имущество, вам об  этом  было
известно не хуже меня.
     - Поистине два сапога пара, - сказал мистер Вуд.
     - А вы, сэр, держали бы  язык  за  зубами.  В  вашем  мнении  никто  не
нуждается и в вашем обществе, кстати, тоже,  -  в  сердцах  крикнула  миссис
Кэтрин.
     Но мистер Вуд в ответ только присвистнул.
     - Я пригласил этого джентльмена скоротать со мною вечер, сударыня. Мы с
ним выпили вместе.
     - Что верно, то верно, - подтвердил мистер Вуд, улыбаясь миссис Кэт как
ни в чем не бывало.
     - Мы с ним выпили вместе - понятно вам, сударыня? А с кем я вместе пью,
тот мне друг и приятель. Стало быть, доктор Вуд мне друг и  приятель  -  его
преподобие доктор Вуд. Мы с ним коротали вечер вдвоем, сударыня,  беседуя  о
политике и о лери... герлигии. А не разгуливали по увеселительным садам и не
строили глазки мужчинам.
     - Врешь ты все! - взвизгнула миссис Хэйс. - Я туда пошла из-за Тома,  и
тебе это очень хорошо известно; мальчуган мне покою  не  давал,  пока  я  не
пообещала ему пойти.
     - Видеть не могу этого лоботряса, - отозвался мистер Хэйс. - Вечно он у
меня под ногами путается.
     - Он - единственный мой друг на свете, и  единственный,  кто  мне  хоть
сколько-нибудь дорог, - сказала Кэтрин.
     - Он наглец, лентяй,  прохвост  и  бездельник  и  наверняка  кончит  на
виселице, чему я буду очень  рад,  -  прорычал  мистер  Хэйс.  -  А  кстати,
позвольте полюбопытствовать, сударыня,  в  чьей  это  вы  карете  прикатили?
Должно быть, кое-что пришлось заплатить за проезд - хо-хо-хо!
     - Подлое вранье! - завопила Кэт и  схватила  большой  кухонный  нож.  -
Попробуй только повторить это, Джон Хэйс, и клянусь богом, я тебя зарежу.
     - Вот как? Грозить вздумала? - рявкнул храбрый во хмелю мистер Хэйс,  в
ответ вооружившись палкой. - Не очень-то я испугался ублюдка и шл...
     Но он не договорил - как безумная, она бросилась на него  с  ножом.  Он
отскочил, отчаянно замахал руками и с силой хватил ее  палкой  по  лбу.  Она
рухнула на пол. Великим счастьем был этот удар и для Хэйса и для Кэтрин: его
он, быть может, спас от смерти, ей не дал стать убийцей.
     Все это происшествие - весьма существенное для нашей драмы - могло быть
изложено куда более пространно; но автор, признаться, по  своей  природе  не
склонен живописать зрелища столь отвратительные; да и читатель едва ли много
приобретет от того, что будет  посвящен  во  все  мельчайшие  подробности  и
обстоятельства. Скажем лишь, что эта ссора, хоть и не более жестокая, нежели
происходившие между Хэйсом и его супругой допреж того,  повела  к  серьезным
переменам в жизни злополучной четы.
     Хэйс в первый миг изрядно перетрусил, одержав победу: побоялся,  уж  не
убил ли он жену. Вскочил с места и Вуд, испуганный тою  же  мыслью.  Но  она
вдруг зашевелилась, понемногу приходя в себя. Принесли  воды;  приподняли  и
перевязали голову потерпевшей; и  тогда  миссис  Кэтрин  дала  волю  слезам,
которые словно бы принесли ей облегчение. Мистер Хэйс нимало не  был  тронут
ее рыданиями - напротив, он в них увидел приятное доказательство  того,  что
поле битвы осталось за ним; и хоть Кэт мгновенно ощерилась  при  первой  его
слабой попытке к примирению, он  не  обиделся  и  с  самодовольной  ухмылкой
подмигнул Вуду. Трус чувствовал себя победителем и был горд этим; последовав
за Кэтрин в спальню и найдя ее спящей,  или  притворившейся,  что  спит,  он
почти тотчас же сам задремал и видел самые радужные сны.
     Мистер Вуд тоже отправился наверх, довольно посмеиваясь про себя. Ссора
супругов явилась  для  него  истинным  праздником;  она  взбодрила  старика,
привела его в отличное расположение духа; и он  уже  предвкушал  продолжение
потехи, когда Тому будет рассказано обо всех обстоятельствах домашней битвы.
Что же до его сиятельства  графа  Гальгенштейна,  то  поездка  в  карете  из
Мэрилебонского сада и нежное  пожатие  руки,  которое  Кэтрин  дозволила  на
прощание, так распалили в нем угасшие страсти, что, проспав девять  часов  и
выпив утреннюю чашку шоколада, он даже  отложил  чтение  газеты  и  заставил
дожидаться особу из модной лайки на Корнхилле (явившуюся с  куском  отличных
мехельнских  кружев  и  по  весьма  сходной  цене),  -  ради   того,   чтобы
побеседовать со своим духовным наставником о прелестях миссис Хэйс.
     А она, бедняжка, всю ночь не сомкнула горящих век, кроме как для  того,
чтобы прикинуться спящей перед мистером Хэйсом; так и пролежала подле него с
широко раскрытыми глазами, с колотящимся  сердцем,  с  пульсом  сто  десять,
беспокойно ворочаясь с боку на  бок  под  бой  башенных  часов,  размерявших
глухое время ночи; и вот уже бледный немощный  день  глянул  сквозь  оконные
занавески, а она все лежала без сна, измученная и несчастная.
     Нам известно, что миссис Хэйс никогда не питала особенно нежных  чувств
к своему господину и повелителю; но ни разу  еще  за  все  годы  супружеской
жизни не внушал он ей такого  презрения  и  отвращения,  как  сейчас,  когда
забрезживший день вырисовал перед ней лицо и  фигуру  спящего.  Мистер  Хэйс
громко храпел во сне; у его изголовья  на  толстой  конторской  книге  стоял
закапанный салом оловянный подсвечник, а в  нем  тоненькая  сальная  свечка,
надломившаяся посередине; тут же лежали его ключи, кошелек и трубка;  из-под
одеяла торчали ноги в грязном, поношенном  исподнем  белье;  на  голову  был
натянут красный шерстяной  колпак,  закрывавший  наполовину  изжелта-бледное
лицо; трехдневная щетина покрывала подбородок;  рот  был  разинут,  из  носу
вырывался  громкий  храп;  более  отталкивающее  зрелище  трудно  было  себе
представить. И к этой-то жалкой твари Кэтрин была привязана  вечными  узами.
Что  за  неприглядные  истории  были  записаны  на   страницах   засаленного
гроссбуха, с которым скряга никогда не  расставался,  -  он  не  знал  иного
чтения. Что за сокровище пряталось под охраной этих ключей и этого кошелька!
Каждый  шиллинг,  его  составлявший,  был  украден  у  нужды,  заграблен   у