конце представления занавес падает, но
это только так, между прочим.

                                   * * *

     Предполагается, что  на  этом  месте,  как  бывает  в  театре,  оркестр
начинает играть нечто мелодичное. Люди встают, потягиваются, зевают и  снова
усаживаются на свои места. "Кому угодно портеру, элю,  лимонаду,  сидру!"  -
выкликают в партере, протискиваясь между рядами  сидящих  там  джентльменов.
Но, как обычно, никому ничего не угодно; и вот уже занавес снова идет вверх:
"Тсс, тсс, тсс-сс-сс! Снимите шляпу!" - несется со всех сторон.

                                   * * *

     Уже шесть лет миссис  Хэйс  наслаждается  супружеской  любовью  мистера
Хзйса, но небо не пожелало благословить сей союз наследником и продолжателем
рода. Она сумела  забрать  неограниченную  власть  над  своим  господином  и
повелителем, спешившим, в меру своих сил и возможностей, исполнить любую  ее
прихоть по части нарядов, увеселительных поездок в Ковентри  и  Бирмингем  и
тому подобное, - ибо Джон Хэйс, при всей своей скупости, научился не  жалеть
денег для ее и своего удовольствия; в  когда  все  прихоти  исполняются,  то
вполне естественно ожидать появления все новых и новых; так в  конце  концов
ей вдруг взбрело на ум вернуть себе сына. Заметим, кстати, что  она  никогда
не говорила мужу о существовании такового, хотя ее былая связь с  графом  не
составляла для него тайны, - во время супружеских ссор  миссис  Хэйс  любила
вспомнить о роскоши и счастье, которыми некогда наслаждалась, и  с  издевкой
попрекнуть его тем, что он согласился подобрать графские объедки.
     Итак, она твердо решила (не сообщив, однако, о своем решении мужу), что
возьмет мальчика к себе, хотя ни разу за все семь лет,  живя  на  расстоянии
двадцати миль, не подумала навестить его; а любезный читатель сам знает, что
если его дражайшая половина что-либо решила - идет ли речь о новой  шали,  о
ложе в Опере, о выездной карете, о том, чтобы брать уроки пения у Тамбурини,
провести вечер в таверне "Орел" на  Сити-роуд  или  проехаться  омнибусом  в
Ричмонд выпить чашку чаю и чего покрепче в "Роз-коттедж-отель",  -  читатель
любого звания, высокого или низкого, знает сам, что  если  супруга  Читателя
чего-либо пожелала, она своего добьется; отвратить это  не  более  возможно,
чем отвратить подагру, долги или седину;  у  меня,  кстати,  есть  и  то,  и
другое, и третье - и жена у меня тоже есть.
     Короче, если женщина себе что забрала в голову, так оно  и  будет:  муж
откажет - вмешается Судьба (flectere si nequeo  и  т.  д.;  {Если  неумолимо
(лат.).} впрочем, не люблю цитат). Так и в случае миссис Хэйс;  ей  помогала
некая тайная сила, преследуя собственную зловредную цель.
     Кому не известно действие этой силы - страшного,  всепобеждающего  Духа
Зла?  Кто  среди  своих  друзей  и   знакомых   не   встречал   людей,   чей
предначертанный удел - горести и несчастья?  Иные  называют  учение  о  роке
жестоким, что до меня, я скорей склонен видеть в  нем  благо  для  человека.
Куда легче, изнемогая под бременем грехов, считать себя безвольной  игрушкой
судьбы, нежели полагать, что мы сами  -  с  нашими  неистовыми  страстями  и
запоздалыми раскаяниями, с нашими пустозвонными замыслами, столь смехотворно
жалкими  в  своей  постыдной  беспомощности,  с  нашими  смутными,  зыбкими,
самонадеянными потугами на добродетель и нашей непреодолимой тягой к пороку,
- что каждый из нас сам кузнец своих радостей и печалей. Если мы зависим  от
собственных  усилий,  многого  ли  стоят  эти   усилия   перед   могуществом
обстоятельств? Если мы должны надеяться  на  самих  себя,  прочны  ли  такие
надежды? Оглянитесь на прожитую жизнь,  и  вы  увидите,  как  и  вами  и  ею
распоряжалась судьба. Вспомните все свои успехи  и  неудачи.  Ваших  ли  рук
делом были те и другие? Желудочная колика преграждает вам путь к наградам  и
почестям; яблоко, шлепнувшееся вам на нос, возносит вас на  вершину  мировой
славы; внезапное разорение делает  из  вас  негодяя,  хотя  вы  всегда  были
честным человеком и в душе им остались; козырная масть на  руках  или  шесть
удачных бросков костей на всю жизнь делают из вас честного человека, хотя вы
были, остались и всегда будете негодяем. Кто наслал болезнь? Кто  повинен  в
падении яблока? Кто ввергнул вас в нищету? И кто, наконец,  так  перетасовал
колоду, чтобы вновь  вернуть  вам  и  козыри,  и  славу,  и  добродетель,  и
благополучие? Случай, скажете вы, - пусть, но, стало быть, когда  в  помосте
перед церковью Гроба Господня открывается  люк  и  веревка  затягивается  на
чьей-то шее - в том, что жизни бедняги настает конец, тоже  виноват  случай.
Только мы,  смертные,  при  всей  нашей  прозорливости,  не  видим  веревки,
охватывающей нашу шею, и не знаем, когда и при каких обстоятельствах  упадет
занавес.
     Но revenons a nos moutons: вернемся к кроткому агнцу мистеру Томасу и к
белоснежной овечке миссис Кэт. Прошло семь лет, и ей стало казаться, что она
горячо желает вновь увидеть свое дитя. Этому желанию суждено  было  сбыться;
вы сейчас узнаете, как в скором времени, без особых трудов с ее стороны, сын
к ней вернулся.
     В один июльский день тысяча  семьсот  пятнадцатого  года,  на  проезжей
дороге, милях в десяти от  Вустера  можно  было  увидеть  двух  путников,  у
которых была  одна  лошадь  на  двоих  -  плохонькая  гнедая  кобыленка  под
плохоньким седлом, к задней луке которого приторочен был объемистый вьюк; не
следует понимать  это  так,  будто  они  вдвоем  сидели  в  седле  на  манер
рыцарей-храмовников; нет,  просто  они  ехали  верхом  поочередно.  Один  из
спутников был непомерного роста детина, рыжий, носатый, облаченный в линялый
военный мундир; другой был в цивильном платье, потрепанном и старом,  как  и
сам он, человек, судя по всему, видавший виды. Однако бедность, сквозившая в
их обличье, не мешала обоим находиться  в  отменном  расположении  духа.  Из
каждых трех миль не менее двух на лошади ехал старший. Вот и сейчас он сидел
в седле, а его долговязый спутник шагал рядом такими шажищами, что казалось,
пожелай он показать свою прыть, ему ничего не стоило  бы  в  короткое  время
оставить лошадь далеко позади, и только дружеские  чувства  к  всаднику  его
удерживают.
     С полчаса назад лошадь  потеряла  подкову;  долговязый  подобрал  ее  и
теперь нес в руке; решено было остановиться у ближайшей кузни, чтобы  кузнец
вновь водворил ее на место.
     - Узнаете вы эти края, майор?  -  спросил  долговязый  пешеход,  весело
глядевший по сторонам, покусывая травинку. - А право, куда приятней смотреть
на зеленеющую ниву, чем на трреклятый табачище, будь он неладен!..
     - Как не узнать! Мы здесь преловкую штуку сыграли тому семь лет,  да  и
не одну! - отвечал тот, кого назвали майором. -  Помнишь  дуралея  с  женой,
которого мы зацепили в "Трех Грачах"?
     - А ведь хозяйку "Трех Грачей" повесили как раз в Михайлов день,заметил
долговязый, как бы между прочим.
     - Черт с ней, с хозяйкой! Все, что можно было, мы из  нее  выкачали.  А
вот, кстати, о том дуралее с женой. Ты тогда  раскис  перед  его  мамашей  и
отпустил его на все четыре стороны, осел эдакий. А его жена  была  та  самая
Кэтрин, о которой ты немало от меня  слышал.  Я  к  ней  питаю  слабость,  к
негоднице, - ведь она почитай что обязана мне своим воспитанием; и к тому же
она год или два прожила в любовницах у того самого  мерзавца  Гальгенштейна,
который меня разорил и погубил.
     - Подлец и разбойник, вот он кто! -  откликнулся  долговязый,  которого
читатель уже, без сомнения, узнал, как и его товарища.
     - Так вот эта Кэтрин родила от Гальгенштейна ребенка; и где-то здесь, в
этих местах, жила кормилица, к которой мы тогда свезли мальчишку. Муж у  нее
был кузнец по фамилии Биллингс; если он жив и посейчас, мы можем  заехать  к
нему подковать кобылу, а заодно  разузнать,  что  сталось  с  пащенком.  Его
маменьку я бы не прочь повидать.
     - Помню ли я ее? - сказал прапорщик. - Помню ли я  выпитое  виски?  Еще
бы! Всех помню - и этого плаксивого слизняка, ее  мужа,  и  толстую  старуху
свекровь, и одноглазого негодяя, что  продал  мне  пасторскую  шляпу,  из-за
которой я было попал тогда в беду. Да, недурно мы поживились на этом деле, и
хозяйку, которую вздернули, нам тоже есть чем помянуть.
     Тут прапорщик Макшейн и майор Брок, или Вуд, заухмылялись  с  довольным
видом.
     Необходимо объяснить читателю, что так веселило их и радовало.  Мы  уже
дали понять, что хозяйка вустерской таверны была известная хипесница,  иначе
говоря, скупщица краденого и нечто вроде воровского банкира. Ей мистер  Брок
и его компаньон доверили капитал в сумме шестидесяти или семидесяти  фунтов,
каковые хранились у  нее  в  хитро  устроенном  тайнике  в  помещении  "Трех
Грачей", известном лишь самой хозяйке и вкладчикам ее банка; мистер  Циклоп,
одноглазый сподвижник наших героев в приключении с Хэйсом, и  еще  один  или
двое из главных мошенников округи имели свободный доступ  к  этому  тайнику.
Мистер Циклоп был убит наповал в одной  ночной  стычке  под  Батом;  хозяйка
угодила на виселицу, попавшись в качестве сообщницы очередного воровства;  и
когда мистер Брок и мистер  Макшейн,  воротясь  из  Виргинии,  первым  делом
отправились в Вустер - ибо все их надежды были  связаны  с  хранившимся  там
капиталом, - их немало встревожила весть о горестной  доле  владелицы  "Трех
Грачей" и многих славных завсегдатаев этого заведения. Вся честная  компания
распалась; таверна  вовсе  перестала  существовать.  Куда  девались  деньги?
Следовало, во всяком случае, наведаться в тайник - дело того стоило, и  наши
герои решили им заняться.
     Явив находчивость, какой трудно было ожидать от  человека  его  звания,
мистер Брок прибыл к новому хозяину дома с  толстой  папкой  под  мышкой  и,
отрекомендовавшись  живописцем,  сказал,  что  желал  бы   нарисовать   вид,
открывающийся из одного окна этого дома. Ему сопутствовал прапорщик Макшейн,
несший ящик с принадлежностями для рисования (а точней, с отмычкой и ломом);
и нет нужды объяснять читателю, что  как  только  оба  они  вошли  в  хорошо
известное  им  помещение,  так  тотчас  же  устремились  к  тайнику,  и,   к
несказанной  своей  радости,  обнаружили  в  нем  не  то  чтобы  собственные
сбережения; (те были присвоены хозяйкой "Трех Грачей",  как  только  до  нее
дошла весть об их ссылке), но немало денег и вещей - всего фунтов на триста;
и мистер Макшейн тут же рассудил, что на все это богатство они  имеют  точно
такое же право, как и всякий другой. И в самом деле, их право тут было точно
таким же, как у всякого другого - исключая разве законных владельцев; но кто
стал бы искать таковых?
     Не задерживаясь в Вустере, они сразу пустились в путь со своей добычей;
случаю было угодно, чтобы их лошадь потеряла подкову в какой-нибудь полумиле
от домика мистера Биллингса, кузнеца. Приблизясь  к  кузнице,  они  услыхали
несшиеся  оттуда  отчаянные  крики,  происхождение  которых   не   замедлило
разъясниться. На наковальне лежал ничком маленький мальчик;  двое  или  трое
других, кто побольше, а кто и поменьше, держали его за ноги  и  за  руки,  а
целая куча сверстников заглядывала в окно, в то время  как  рослый  мужчина,
голый до пояса,  стегал  мальчишку  кнутом.  Появление  путников  с  лошадью
заставило мастера оглянуться, но лишь на миг, после чего он снова вернулся к
прерванному занятию и принялся отделывать мальчишку с удвоенным усердием.
     Лишь кончив свое занятие, он повернулся к вошедшим и спросил, чем может
им служить; на что мистер Вуд (поскольку он сам выбрал для себя это имя, так
мы и будем звать его до самого конца) остроумно заметил, что при всей  своей
готовности услужить им, он, видимо, предпочитает послужить  вон  тому  юному
джентльмену.
     - Шутить тут нечего, - возразил кузнец. - Если не  оказывать  ему  этой
услуги теперь, ему худо придется, когда он вырастет. Он кончит на  виселице,
это так же верно, как то, что его зовут Билл... впрочем, не важно,  как  его
зовут. - И в заключение своих слов он стегнул мальчишку еще один  раз,  чем,
разумеется, вызвал еще один вопль.
     - А, так его имя Билл? - спросил капитан Вуд.
     - Его имя не Билл! - возразил кузнец угрюмо. - У него вовсе нет  имени;
и сердца тоже нет. Семь лет назад какой-то бродяга-иностранец  привез  этого
пащенка моей жене, чтобы она его выкормила; и она не только  выкормила  его,
но и оставила потом в семье, потому что была святая душа  (тут  он  заморгал
глазами), а теперь... теперь ее не стало (тут  его  голос  стал  прерываться
всхлипываниями). И, будь он неладен, из любви к  ней  я  тоже  не  стал  его
гнать, а он, подлец, вырос лгунишкой и вором. Вот только  сегодня,  нарочно,
чтобы позлить меня и моих ребятишек, он стал говорить о ней дурное! Да  я  -
из него - за это - дух  -  вышибу!  -  Последние  слова  достойный  Мулкибер
произнес, сопровождая каждое новым ударом кнута, а юный Том Биллингс  всякий
раз  подтверждал  получение  такового  пронзительным  визгом  и  дискантовой
бранью.
     - Полно, полно, - сказал мистер Вуд. -  Отпустите  парнишку  и  вздуйте
огонь в горне; нужно подковать мою  лошадь,  а  мальцу  и  так  уже  изрядно
досталось, бедняге.
     Кузнец повиновался и отшвырнул мистера Томаса в сторону.  Тот  поплелся
прочь от  кузницы,  но  на  пороге  обернулся  и  так  посмотрел  на  своего
истязателя, что мистер Вуд, перехватив его взгляд, вцепился Макшейну в плечо
и воскликнул:
     - Это он, это он! Точно такое же выражение  лица  было  у  его  матери,
когда она поднесла Гальгенштейну яд!
     - Да неужели? - отозвался прапорщик. - А скажите, майор, кто она  была,
его мать?
     - Миссис Кэтрин, болван, - сказал Вуд.
     - Ах, вот оно что! Ну, так недаром  же  говорится:  яблочко  от  яблони
недалеко падает - ха-ха!
     - Иное яблочко и подобрать не грех, - лукаво подмигнул  мистер  Вуд;  и
Макшейн, поняв намек, щелкнул  себя  пальцами  по  носу  в  знак  того,  что
полностью одобряет соображения своего командира.
     Покуда Биллингс подковывал гнедую кобылу,  мистер  Вуд  успел  подробно
расспросить его о мальчишке,  только  что  подвергнутом  порке,  и  к  концу
разговора уже нимало не сомневался, что этот мальчишка - тот самый, которого
семь лет тому назад произвела  на  свет  Кэтрин  Холл.  Кузнец  обстоятельно
перечислил ему все добродетели своей покойной жены и все многообразные грехи
приемного сына: он и  драчун,  и  воришка,  и  сквернослов,  и  лгун,  каких
поискать; и хоть по годам самый младший в доме, а уже портит своим  примером
других. А теперь с ним и вовсе не стало сладу, и он, Биллингс, твердо  решил
отдать его в приходский приют.
     - За такого щенка в  Виргинии  можно  бы  получить  десять  золотых,  -
вздохнул мистер Макшейн.
     - В Бристоле и то отвалили бы не меньше  пяти,  -  задумчиво  отозвался
мистер Вуд.
     - А что, может, стоит взять его? - сказал мистер Макшейн.
     - Может, и стоит, - отозвался мистер Вуд. - Прокормить-то его  недорого
встанет - шести  пенсов  в  день  за  глаза  довольно.  Мистер  Биллингс,  -
обратился он к кузнецу. -  Вы,  верно,  удивитесь,  узнав,  что  мне  хорошо
известна вся история этого мальчика. Мать его - ныне покойная - была  девица
знатного рода, чья судьба сложилась несчастливо; отец -  немецкий  вельможа,
граф Гальгенштейн.
     - Он и есть! - вскричал Биллингс. - Такой белокурый молодой человек, он
сам привез сюда ребенка, и еще с ним был драгунский сержант.
     -  Граф  Гальгенштейн.  Умирая,  он  завещал  мне  позаботиться  о  его
малолетнем сыне.
     - А завещал ли он вам деньги на уплату за его содержание в течение семи
лет? - спросил мистер Биллингс, заметно оживившийся от этой мысли.
     - Увы, сэр, ни пенса!  Более  того,  он  мне  остался  должен  шестьсот
фунтов; не так ли, прапорщик?
     - Шестьсот фунтов, клянусь своим геррбом! Как сейчас  помню,  когда  он
явился в дом вместе с поли...
     - Да что толку вспоминать! - перебил мистер Вуд, бросив  на  прапорщика
свирепый взгляд. - Шестьсот фунтов долгу мне; где уж ему было думать о плате
вам. Но он просил меня разыскать ребенка и взять его на свое попечение.  Вот
теперь я его нашел и готов взять на свое попечение,  если  вы  отдадите  его
мне.
     - Эй, пошлите-ка сюда нашего Тома! -  крикнул  Биллингс.  Не  прошло  и
минуты, как малец вошел и остановился у двери, насупясь и  весь  дрожа,  как
видно, в ожидании новой порки; но, к его удивлению,  приемный  отец  спросил
его, чего он хочет, уехать с этими двумя джентльменами или же исправиться  и
остаться в родном доме.
     Мистер Том не стал мешкать с ответом.
     - Не желаю я исправляться, - крикнул он. - Хоть с  самим  чертом  уеду,
только бы не оставаться тут с вами.
     - И тебе не жаль разлучиться с братьями и сестрами? -  спросил  кузнец,
потемнев от обиды.
     - К черту их всех - я их ненавижу. Да у  меня  и  нет  ни  братьев,  ни
сестер и никогда не было.
     - Но ведь мать у тебя была, Том, добрая, хорошая мать!
     Том замялся, но ненадолго.
     - Она умерла, - сказал он. - А ты меня бьешь, и я лучше  уеду  с  этими
людьми.
     - Ну и ступай себе, коли так, - в сердцах крикнул Биллингс. - Ступай на
все четыре стороны, неблагодарная ты скотина;  если  эти  джентльмены  хотят
тебя взять, пусть берут на здоровье.
     Переговоры длились недолго; и на  следующее  утро  отряд  мистера  Вуда
продолжал путь уже в количестве трех человек: кроме него самого и прапорщика
Макшейна, на гнедой кобыле ехал теперь семилетний мальчуган; так, втроем,  и
подвигались они по Бристольской дороге.

                                   * * *

     Мы уже говорили об остром приступе материнских  чувств,  приключившемся
вдруг с миссис Хэйс, и о том, что  она  твердо  решила  вернуть  себе  сына.
Судьба, неизменно благосклонная к нашей удачливой  героине,  позаботилась  о
ней и на этот раз и прямехонько привела мальчика в ее объятия, избавив ее от
расходов хотя бы на карету или верховую лошадь.  Деревня,  где  жили  Хэйсы,
находилась невдалеке от дороги на Бристоль, куда теперь держали путь  мистер
Вуд и мистер Макшейн, следуя благородному побуждению, намек на  которое  был
дан выше. Около полудня они поравнялись с домом судьи Балланса, того самого,
что некогда едва не погубил прапорщика, и это послужило достаточным поводом,
чтобы доблестный воин тотчас принялся в  сотый  раз  подробно  и  со  вкусом
повествовать о своих злоключениях и о том, как миссис Хэйс-старшая вмешалась
и выручила его.
     - А не заехать ли нам навестить старушку? - предложил мистер Вуд. -  Мы
теперь ничем не рискуем. - И так как прапорщик, по обыкновению, согласился с
ним, они тут же свернули на  проселок  и  с  наступлением  сумерек  достигли
знакомой деревни. В трактире, где они  расположились  на  отдых,  Вуд  навел
нужные справки и узнал, что стариков уже нет в живых,  а  дом  и  мастерская
принадлежат  теперь  Джону  Хэйсу  и  его  жене;  попутно  выяснились  также
кое-какие подробности семейной жизни последних. Над всеми  этими  сведениями
мистер Вуд сосредоточенно размышлял некоторое  время,  и  наконец  выражение
торжества и ликования осветило его черты.
     - Знаешь что, Тим, - сказал  он  своему  сподвижнику,  -  пожалуй,  нам
удастся выручить за мальчишку побольше пяти золотых.
     - Само собой! -  подхватил  Тимоти  Макшейн,  эсквайр,  всегда  готовый
вторить всему, что бы ни сказал его "майорр".
     - Само собой, дурак! А каким образом? Вот  этого-то  ты  и  не  знаешь.
Слушай же: Хэйс человек зажиточный, и...
     - И мы его опять арестуем - ха-ха! - загоготал  Макшейн.  -  Честь  моя
порукой, майорр, вы великий стрратег и полководец!
     - Да не реви ты, как осел, разбудишь мальчишку. Человек он  зажиточный,
под каблуком у жены, и детей у них нет. А значит, либо она радехонька  будет
вновь получить мальчонку и заплатит нам, если