е, что ты больна, вон даже с лица спала. Ах,
Кэт, Кэт, ну что за жизнь у  вас,  у  знатных  дам.  Ведь  вот,  хоть  ты  и
разъезжаешь в каретах по балам и носишь дорогие наряды, а спорю, что ты была
и здоровей и счастливей, когда жила здесь, со своей старой теткой, которая в
тебе души не чаяла. - И, подкрепив эту прочувствованную речь двумя или тремя
поцелуями, принятыми мисс  Кэтрин  с  некоторым  недоумением,  миссис  Скоур
отвела дорогую гостью к тому самому ложу, на котором год назад  провел  ночь
граф Гальгенштейн, собственноручно раздела ее, уложила, заботливо подоткнула
одеяло, неустанно восхищаясь каждой снятой с нее вещью,  а  заметив,  что  в
кармане у нее ничего нет, кроме трех  шиллингов  и  четырех  пенсов,  лукаво
подмигнула со словами: - Нужды нет, капитан обо всем позаботится.
     Мисс Кэт не стала рассеивать ее заблуждения - ибо, конечно  же,  миссис
Скоур заблуждалась, вообразив, что хорошо одетый джентльмен, вышедший вместе
с Кэт из дилижанса, и есть граф Гальгенштейн; а надо сказать, до  нее  время
от времени доходили сильно преувеличенные слухи о богатстве  и  роскоши  его
домашнего обихода, что побуждало ее относиться к племяннице  с  почтительным
уважением, как к знатной госпоже. "Она и есть знатная госпожа",  -  объявила
миссис Скоур несколько месяцев назад, впервые  услышав  эти  соблазнительные
россказни, - ее ярость по поводу бегства мисс  Кэтрин  уже  поостыла  к  той
поре. "Девочка жестоко поступила, покинув меня; но ведь она теперь все равно
что графиня, а потому заслуживает прощения".
     Соображения эти  были  изложены  доктору  Добсу,  имевшему  обыкновение
вечерком выкуривать трубочку и выпивать кружку пива в "Охотничьем Роге", - и
вызвали  решительное  его  осуждение.  Почтенный  священнослужитель   строго
заметил, что корыстный расчет, - если таковой имел место, - лишь  усугубляет
вину мисс Кэтрин и что, будь она даже  княгиней,  он,  доктор  Добс,  больше
никогда не скажет с нею ни слова. Миссис Скоур  сочла  доктора  чересчур  уж
нетерпимым и даже высказала свое мнение вслух; она принадлежала к той породе
людей, что питает величайшее уважение  к  преуспевшим  и  глубоко  презирает
неудачников. Оттого-то и сейчас, воротясь в общую комнату,  она  с  любезной
улыбкой подошла к джентльмену, в сопровождении которого Кэтрин  появилась  в
харчевне, и, низко присев  перед  ним,  поблагодарила  за  честь,  оказанную
"Охотничьему Рогу", после чего доложила, что миледи просит милорда  извинить
ее, но, будучи утомлена путешествием, к  обеду  не  выйдет,  а  предпочитает
отдохнуть час-другой в постели.
     Эта  речь  крайне  удивила  милорда,  который  был  вовсе  не  лорд,  а
ливерпульский портной, ехавший в Лондон  поглядеть  новые  моды;  однако  он
только усмехнулся и не стал разуверять трактирщицу, и та, весьма  довольная,
отправилась хлопотать по хозяйству.
     Но вот истекли два или три  часа,  отпущенные  на  обед  со  щедростью,
свойственной тем временам, и кучер стал торопить пассажиров, напоминая,  что
впереди еще двенадцать миль  пути;  лошади,  добавил  он,  отдохнули  и  уже
запряжены  в  карету.  Тем  временем  миссис  Скоур,   к   большому   своему
удовольствию, убедилась, что  племянница  не  на  шутку  больна  и  горит  в
лихорадке, а стало быть, есть надежда, что прибыльные постояльцы  задержатся
надолго; и, выйдя вперед, она  с  почтительно-скорбной  миной  обратилась  к
ливерпульскому портному:
     - Милорд (я ведь сразу узнала вашу милость), прибывшей с вами даме  так
неможется,  что  просто  грех  поднимать  ее  с  постели;  не  прикажете  ли
распорядиться, чтобы кучер отвязал ваши и ее сундуки, и постлать вам на ночь
в соседней комнате?
     К большому  удивлению  трактирщицы,  ее  речь  была  встречена  дружным
взрывом хохота.
     - Сударыня, - сказал тот, к кому она относилась, - я не лорд, а портной
и суконщик, что же до молодой особы, о которой вы говорите, то я ее до  сего
дня и в глаза не видал.
     - Что-о? - завопила миссис Скоур. - Так вы не тот самый граф?  Так  Кэт
вам не...? Так вы не заказывали для нее комнату  с  постелью  и  не  станете
платить по этому счету? - И она протянула документик, согласно  которому  со
спутницы графа причиталась в ее пользу сумма в полгинеи.
     Ее волнение вызвало новый взрыв веселости.
     - Платите-ка, милорд, - сказал кучер дилижанса, - да  поторапливайтесь,
а то нам пора ехать.
     - Кланяйтесь от нас миледи! - сказал один из пассажиров.
     - Передайте, что милорду недосуг ее дожидаться! - подхватил  другой;  и
они веселой гурьбой поспешили к карете, расселись по местам и укатили.
     Миссис Скоур побежала было  за  ними,  но  на  полдороге  остановилась,
словно окаменев, - лицо, бледное  от  ужаса  и  гнева,  счет  по-прежнему  в
протянутой руке, и  только  когда  дилижанс  уже  исчез  из  виду,  сознание
вернулось к пей. Она опрометью бросилась  назад,  в  харчевню,  сбив  с  ног
подвернувшегося  мальчишку-конюха,  не  удостоила  ответом  доктора   Добса,
который из-под легкой пелены табачного  дыма  кротко  полюбопытствовал,  что
случилось, взлетела по лестнице наверх и, точно разъяренная фурия, ворвалась
в комнату, где лежала Кэтрин.
     - Вот оно что, сударыня! - закричала она на самых  пронзительных  нотах
своего голоса. - Провести меня задумали! Являетесь сюда, задрав нос, выдаете
себя чуть ли не за графиню, занимаете лучшую постель в доме, когда на  самом
деле вы - обыкновенная побродяжка. Так вот, сударыня, не угодно ли  вам  сию
же минуту убраться вон! "Охотничий Рог" не прибежище  для  больных  нищенок,
сударыня! Дорога в  работный  дом  вам  хорошо  известна,  сударыня,  вот  и
отправляйтесь туда. - И миссис Скоур, стащив с больной одеяло, ухватилась за
простыни, но тут бедная Кэт привстала, вся дрожа от страха и озноба.
     Не было у нее духу ответить так, как она ответила бы еще вчера, - когда
на одно сказанное ей бранное слово последовало бы с полдюжины более крепких,
да еще полетела бы в обидчика тарелка, нож, бараний окорок - все, что попало
бы под руку. Не стало у нее  духу  для  подобной  отповеди;  и  в  ответ  на
приведенные слова миссис Скоур, а также на все прочие, -  которые  приводить
нет надобности, но которые лились из уст этой  почтенной  особы  неудержимым
визгливым потоком, - бедняжка лишь  горько  плакала,  тщетно  пытаясь  вновь
натянуть на себя сорванное одеяло.
     - Ах, тетушка, не будьте столь  жестокосерды  со  мной!  Вы  видите,  я
совсем больна.
     - Больна, потаскуха? Больна, дрянь этакая? Поделом вору и мука; это бог
тебе послал болезнь в наказание. Живо одевайся - и чтоб  я  тебя  больше  не
видела! Ступай в работный дом, там твое настоящее место. Одевайся  же  -  ты
что, не слышишь? Ишь ты, шелковые нижние юбки, - скажи на милость! - да  еще
и рубашка с кружевами!
     Дрожа, всхлипывая, стуча зубами  в  лихорадке,  Кэтрин  кое-как  надела
белье и платье; при этом она словно бы не видела и не сознавала  хорошенько,
что  делает,  и  ни  единым  словом  не  отзывалась  на   пространные   речи
трактирщицы. Наконец она, шатаясь, спустилась  с  узкой  лестницы,  миновала
кухню, подошла к двери и, ухватившись за косяк, оглянулась на миссис  Скоур,
как будто еще надеялась  на  что-то.  Но  трактирщица,  подбоченясь,  сурово
прикрикнула:
     - Вон отсюда,  бесстыжая  тварь!  -  И  несчастная  с  жалобным  стоном
отпустила косяк и побрела прочь, обливаясь слезами.

                                   * * *

     - Погодите, да ведь это... нет...  да,  конечно,  это  бедняжка  Кэтрин
Холл! - воскликнул кто-то за спиной миссис Скоур  и,  довольно  бесцеремонно
оттолкнув ее, выбежал на дорогу, без парика, с трубкой в руке. То был не кто
иной, как славный доктор Добс; и последовавший короткий разговор его с  мисс
Кэт привел к тому, что она несколько недель пролежала у него дома в  горячке
и что он никогда больше не приходил  в  "Охотничий  Рог"  выкурить  вечернюю
трубку.

                                   * * *

     Мы не станем  задерживаться  на  этой  части  жизнеописания  мисс  Кэт;
приходится признать, что за время ее  пребывания  в  доме  славного  доктора
Добса не произошло ничего безнравственного; не станем же мы, в  самом  деле,
оскорблять читателя  дурацкими  картинками  скромной,  благочестивой  жизни,
исполненной здравого смысла и безобидного веселья;  все  эти  добродетели  -
одна преснота, разбавленное молоко; то ли дело порок, остротой  и  пряностью
щекочущий  наши  чувства.  Скажем  вкратце:  доктор  Добс,  при  всей  своей
богословской учености, был младенчески простодушен; не прошло и месяца после
водворения мисс Кэт у него в доме, как все ее грехи  были  искуплены  в  его
глазах раскаянием и страданиями; и они с миссис Добс уже  судили  и  рядили,
как бы получше устроить судьбу этой юной Магдалины.
     - Вспомни, душа моя, ведь ей в ту пору едва сравнялось шестнадцать лет,
- говорил он жене, - да и увезли  ее,  в  сущности,  помимо  ее  воли.  Граф
клятвенно обещал жениться на ней; правда, она ушла от него лишь после  того,
как этот изверг пытался ее отравить - но подумай, какое истинно христианское
величие духа явила эта бедная девушка! Она прощает ему от всего сердца, в то
время как я, например, лишь  с  трудом  мог  простить  миссис  Скоур,  столь
жестоко отказавшую ей в приюте.
     От читателя не ускользнет некоторое расхождение между  версией  доктора
Добса и той, которая  дана  была  нами  и  которая  -  пусть  он  в  том  не
сомневается - более достоверна; все дело в том, что доктору  рассказывала  о
случившемся мисс Кэт, а доктор, добрая душа, принял бы ее рассказ за  чистую
монету, даже будь он во сто крат удивительнее.
     Советуясь  между  собой  относительно  будущего  мисс  Кэт,   почтенный
священнослужитель и его супруга вспомнили о нежных чувствах, которые некогда
питал к ней Джон Хэйс, и пришли к  заключению,  что,  если  эти  чувства  не
изменились, они сейчас придутся как нельзя более кстати. Решено было со всей
осторожностью  выяснить  расположение  Кэтрин  на  этот  счет  (осторожность
выразилась в том, что нашу героиню спросили, вышла ли бы она замуж за  Джона
Хэйса). Ответ последовал самый решительный: нет. Когда-то она  любила  Джона
Хэйса - он был ее первой, ее единственной любовью; но теперь она - падшая  и
уже недостойна его. После чего супруги Добс прониклись  еще  большим  к  ней
уважением и стали искать способов, как бы устроить этот брак.
     Хэйс был в отлучке, когда мисс Кэт вновь появилась в родных краях;  но,
воротившись, не замедлил узнать о происшедшем - как она заболела и как тетка
от нее отступилась, а добрый пастор приютил ее у себя. Спустя несколько дней
преподобный мистер Добс повстречал мистера Хэйса и, сославшись  на  какую-то
надобность по  плотничьей  части,  попросил  зайти.  Хэйс  сперва  отказался
наотрез; потом отказался в деликатной форме, потом заворчал, потом  зафыркал
и, наконец, дрожа с головы до ног, переступил порог  дома.  Там,  на  кухне,
сидела мисс Кэтрин и тоже с головы до ног дрожала.
     Какой промеж них вышел разговор?  Если  вам,  миледи,  так  уж  хочется
знать, вспомните тот день, когда сэр Джон  сделал  вам  предложение  руки  и
сердца. Можно ли вообразить что-либо бессмысленнее тех слов,  что  были  при
этом сказаны? Подобные речи не стоит воспроизводить,  даже  когда  их  ведут
лица, принадлежащие к самому избранному обществу; а уж если дело касается до
любовных объяснений плотника и бывшей трактирной  служанки,  то  и  подавно.
Скажем только, что мистер Хэйс, у  которого  был  целый  год  на  то,  чтобы
излечиться от своей страсти и который словно бы преуспел в этом,  едва  лишь
увидел Кэтрин, так снова по уши в нее  влюбился,  и  все  его  усилия  пошли
прахом.
     Знал ли священник, как у них обстоят дела, про то  мне  неизвестно;  но
так или иначе, мистер Хэйс теперь, что ни вечер, если  не  торчал  на  кухне
пасторского дома, то прогуливался в обществе мисс Кэтрин; и не  прошло  трех
месяцев (срок немалый, хоть и приходится сжать его  тут  до  одной  короткой
фразы), как в деревне узнали о новом тайном побеге; а кто с кем  сбежал,  он
ли с нею, она ли с ним, не мое дело допытываться. "Я  бы  этого  никогда  не
допустил, - говорил потом доктор Добс - а жена его улыбалась  втихомолку,  -
да они все держали от меня в секрете". И, наверно, он бы вмешался,  если  бы
знал о нем; но как только миссис Добс заговаривала с ним о том, когда и  как
именно  намерены  совершить  побег  влюбленные,  он  тотчас  приказывал   ей
замолчать. По правде говоря, супруга священника не раз принималась обсуждать
этот вопрос. "У молодого Хэйса и  деньги  водятся,  и  ремесло  в  руках,  -
говорила она, - он единственный сын у родителей и волен выбрать себе жену по
нраву; верно, красавцем его не назовешь, и ни щедростью, ни  любезностью  он
не блещет; но зато он, бесспорно, любит Кэт (а ей, сам знаешь,  выбирать  не
приходится), и чем скорей она за него выйдет, тем лучше. Разумеется, в нашей
церкви им венчаться нельзя, но..." - "Ну что ж, -  отвечал  доктор  Добс,  -
если их обвенчают где-нибудь в другом месте, я тут ни при чем, да к тому  же
мне ведь ничего и не  известно".  Намек  был  понят,  и  в  одно  прекрасное
воскресное утро, месяц спустя, мистер Хэйс потихоньку увез свою возлюбленную
из пасторского дома, усадив ее на лошадь  позади  себя;  а  из-за  спущенных
оконных занавесок смотрели им вслед пасторские ребятишки и весело смеялись.
     За этот месяц мистер Хэйс успел съездить в город Вустер и  позаботиться
о том, чтобы оглашение состоялось в тамошней церкви,  справедливо  рассудив,
что в большом городе это событие вызовет  меньше  толков,  нежели  в  глухой
деревеньке. В Вустер он и повез теперь свою нареченную. О, злосчастный  Джон
Хэйс! Куда влечет тебя рок? О, неразумный доктор Добс, забывший  о  сыновнем
долге почитания родителей и поддавшийся уговорам  своей  супруги,  одержимой
пагубным пристрастием к сватовству!

                                   * * *

     В  "Лондонской  газете"  от  1  апреля  1706  года  напечатан  указ  ее
величества о вступлений в силу парламентского акта, имеющего целью поощрение
и развитие морской службы,  а  также  лучшее  и  быстрейшее  укомплектование
личного состава королевского флота, согласно  каковому  указу  всякий  судья
полномочен  выдавать  констеблям,   помощникам   констеблей   и   помощникам
помощников разрешение на право входить, а ежели надобно, то и вламываться  в
любой  дом,  где,  по  их  подозрению,  укрывается  моряк-дезертир;   а   за
недостатком дезертиров хватать и зачислять в моряки любых жителей, годных  к
несению морской службы. Нет нужды приводить здесь все содержание этого Акта,
занимающего четыре газетных столбца, - равно как и другой, подобный же,  где
речь идет о сухопутной армии; скажем  лишь,  что  введение  его  в  действие
наделало переполоху во всем королевстве.
     Все мы знаем, если не из опыта, то понаслышке,  что  во  время  больших
военных походов за главными  силами  следует  арьергард,  в  рядах  которого
скопляется  немало  всякого  сброда;  и  точно  так   же   в   тени   важных
государственных мероприятий творятся подчас мелкие жульнические делишки. Так
великая избирательная реформа дала простор множеству сомнительных  ухищрений
и махинаций - что нетрудно  было  бы  показать,  если  бы  не  твердое  наше
намерение соблюдать деликатность по отношению к вигам; а вышеупомянутый "Акт
о вербовке", который  во  имя  славы  англичан  во  Фландрии  столь  жестоко
обошелся с англичанами в Англии (не  первый,  кстати,  пример  необходимости
терпеть нужду дома ради того, чтобы  можно  было  покрасоваться  на  людях),
породил целую армию прохвостов и  доносчиков,  которые  на  нем  наживались,
помимо прочего еще  и  занимаясь  вымогательством  у  лиц,  подпадавших  под
действие этого Акта - или с перепугу поверивших, что подпадают под него.
     После окончания брачной церемонии  в  Вустере  мистер  Хэйс  озаботился
подысканием харчевни подешевле, где бы можно было сэкономить  на  ночлеге  и
еде.
     На кухне избранного им заведения расположилась компания выпивох. Миссис
Хэйс  с  подобающим  ей  достоинством  отказалась  есть  в  столь  низменном
обществе; и тогда хозяйка провела новобрачных в другое  помещение,  куда  им
подали еду отдельно.
     Пировавшие на кухне гости и в самом  деле  не  подходили  для  дамского
общества.  Один  был  долговязый  верзила  с   алебардой,   что   заставляло
предположить в нем солдата; другой - моряк, судя по платью, -  пленял  взоры
черной повязкой на глазу; третий был, как видно, предводителем  всей  банды;
флотский мундир, облекавший его тучную фигуру, дополняли сапоги со  шпорами,
- сочетание, доказывавшее, что  если  и  был  он  моряком,  так  разве,  что
называется, сухопутным.
     Что-то в облике и в голосе одного из этих почтенных  господ  показалось
миссис Хэйс знакомым; и догадка ее перешла  в  уверенность,  когда  короткое
время спустя три героя без спросу ворвались в комнату,  где  она  сидела  со
своим супругом. Впереди был не кто иной, как ее старый знакомец мистер Питер
Брок с саблей наголо; он взглянул на миссис Кэтрин и приложил палец к губам,
как бы призывая ее к молчанию. Его одноглазый товарищ грубо схватил  мистера
Хэйса за плечо; верзила с алебардой встал у двери, пропустив в  комнату  еще
двоих или троих на подмогу одноглазому, который меж  тем  закричал  во  весь
голос:
     - Ни с места! Именем королевы - вы арестованы!
     На этой драматической сцене мы и остановимся до следующей  главы,  где,
по всей вероятности, разъяснится, кто были эти люди.

ГЛАВА V,
     в которой излагаются события из жизни мистера Брока, а также некоторые
     другие

     - Ты только не вздумай им верить, Джон! - сказала  миссис  Хэйс,  когда
улегся первый испуг, вызванный вторжением мистера Брока и его сотоварищей. -
Вовсе они не посланные судьи; все это подстроено, чтобы выманить у тебя твои
деньги.
     - Не дам ни фартинга! - завопил Хэйс.
     - Вон того,  с  саблей,  что  так  свирепо  хмурит  брови,  я  знаю,  -
продолжала миссис Кэтрин, - его фамилия...
     - Вуд, сударыня, к вашим услугам, - перебил мистер Брок. - Я состою при
здешнем судье мистере Гобле, ведь правда, Тим? -  обратился  мистер  Брок  к
верзиле с алебардой, сторожившему дверь.
     - Чистая правда, - лукаво подтвердил Тим, -  мы  все  состоим  при  его
чести судье Гобле.
     - Именно так! - отозвался одноглазый.
     - И не иначе! - воскликнул стоявший рядом детина в ночном колпаке.
     - Теперь вы, надеюсь, убедились, сударвшя? - продолжал мистер Брок,  он
же Вуд. - Не станете же вы подвергать сомнению свидетельство столь почтенных
джентльменов. Наша обязанность - задерживать всех годных  к  несению  службы
лиц мужского пола, которым нечем отговориться, и зачислять их  в  войска  ее
величества. Взгляните-ка на этого мистера Хэйса (тот весь трясся, слушая эти
речи). Смельчак, красавец, одна осанка чего стоит! Он у  нас  оглянуться  не
успеет, как попадет в гренадеры.
     - Они хотят запугать тебя, Джон, а ты не поддавайся, - вскричала миссис
Хэйс. - Все вздор! Я же тебе говорю, что знаю этого человека. Он  за  твоими
деньгами охотится, вот и все.
     - А в самом деле, мне вроде бы знакома эта дама. Где же  бы  я  мог  ее
видеть? Не в Бирмингеме ли?.. Точно, точно, в Бирмингеме  -  как  раз  в  ту
пору, когда там чуть было не отправили на тот свет графа Галь...
     - О сэр! - поспешно воскликнула миссис Хэйс, и вместо презрения, только
что звучавшего в ее голосе, в нем послышалась  смиреннейшая  мольба.  -  Что
нужно вам от моего мужа? Пожалуй, мне это показалось, будто  я  вас  знавала
прежде. За что вы его схватили? Сколько вы хотите, чтобы отступиться от него
и отпустить нас с миром? Скажите только, - он богат и...
     - Богат, Кэтрин? - вскричал Хэйс. - Я богат?.. Боже праведный!  Сэр,  я
живу только тем, ч