ю черту сияющая Гуля.
   ...Три дня не убирала Гуля с овального стола  двух  зеленых  бокалов.
Заходили приятельницы. Она сажала их в кресло  и,  указывая  на  бокалы,
томно говорила:
   - Должна тебе сказать, что в нашем возрасте любовные игры  -  слишком
утомительное занятие. - Она делала паузу и продолжала небрежно:
   - Любовник был. Молодой. Так устала, что нет сил вымыть пару рюмок.
   И она приподнимала средним пальцем веко,  которое  в  последние  годы
немного западало, и внимательно следила за выражением лица  приятельницы
- чтобы не упустить  и  этой  последней  крупицы  нежданно  случившегося
праздника.

Часть 2

Девочки

Дар нерукотворный

   Во вторник, после второго  урока,  пять  избранных  девочек  покинули
третий класс "Б". Они уже с утра были как именинницы и одеты особо: не в
коричневых форменных платьях с черными  фартуками  и  даже  не  в  белых
фартуках, а в пионерских формах "темный низ, белый верх",  но  пока  еще
без красных  галстуков.  Шелковые,  хрустяще-стеклянные,  они  лежали  в
портфелях, еще не тронутые человеческой рукой.
   Девочки были  лучшие  из  лучших,  отличницы,  примерного  поведения,
достигшие полноты необходимых, но не  достаточных  девяти  лет.  Были  в
классе "Б" и другие девятилетние, которые и мечтать не могли об этом  по
причине своих несовершенств.
   Итак, пять девочек из "Б", пять из "А" и пять  из  "В"  надели  после
второго урока пальто и галоши и выстроились перед  школьным  крыльцом  в
колонну попарно. Сначала одной девочке не хватило пары,  но  потом  Лилю
Жижморскую затошнило на нервной почве и она  пошла  в  уборную,  где  ее
вырвало, а затем напала на нее такая головная боль, что пришлось отвести
ее в кабинет врача и уложить на холодную кушетку, -  чем  восстановилась
парность колонны.
   Старшая пионервожатая Нина Хохлова, очень красивая, но косая девушка,
председатель   совета    дружины    взрослая    семиклассница    Львова,
девочка-барабанщица Костикова  и  девочка  Баренбойм,  которая  уже  год
ходила в Дом пионеров в кружок  юного  горниста,  но  еще  не  научилась
выдувать связных мелодий, а пока умела только издавать  отдельно  взятые
звуки, - встали во главе колонны.
   Арьергард состоял из Клавдии  Ивановны  Драчевой,  которая  в  данном
случае представляла собой не ту часть себя, которая была завучем, а  ту,
которая была парторгом, одной родительницы из родительского  комитета  с
двумя  разлегшимися  на  плечах  развратными  черно-бурыми  лисицами   и
старичка-общественника, знающего, вероятно,  тайну  хождения  по  водам,
поскольку  его  сапоги  среди  водоворотов  непролазной  грязи  сверкали
идеальным черным лоском.
   Старшая вожатая дала сигнал, тряхнув  помпоном  на  шапочке  и  двумя
мощными кистями на свернутом  дружинном  знамени,  барабанщик  Костикова
протрещала "старый  барабанщик,  старый  барабанщик,  старый  барабанщик
крепко спал", Баренбойм надулась и издала кривой  трубный  звук,  и  все
двинулись по мелко-извилистому, но в целом прямому маршруту через Миусы,
Маяковку, по улице Горького к  музею.  Такие  же  колонны  двинулись  от
многих школ, как мужских, так и  женских,  потому  что  мероприятие  это
имело масштаб городской, республиканский и даже всесоюзный.
   Колченогие мускулистые львы, похожие на волков, с незапамятных времен
привыкшие к отборной публике, меланхолично наблюдали с высоких  порталов
за шеренгами лучших из лучших и притом таких молодых
   - Сколько мальчишек,  -  неодобрительно  сказала  Алена  Пшеничникова
своей подруге Маше Челышевой.
   - Это не хулиганы, - проницательно заметила Маша.
   Действительно, мальчики в теплых пальто и завязанных под подбородками
треухах были мало похожи на хулиганов.
   - А девочек все-таки больше, - настаивала на чем-то сокровенном и  не
до конца выношенном Алена.
   Тут   их   ввели   внутрь   музея,   и   у   всех   дух   свело    от
имперско-революционного великолепия  полированного  мрамора,  начищенной
бронзы и бархатных, шелковых и атласистых знамен всех  оттенков  адского
пламени.
   Их подвели к гардеробу,  и  они  строем  стали  раздеваться.  Галоши,
кушаки, рукавицы - всего  было  слишком  много.  Всем  было  неловко,  и
каждому как будто не хватало по одной руке. По той, которая была  занята
сверточком с пионерским галстуком, положить который было некуда. У одной
только  толстухи  Соньки  Преображенской  обнаружился  карман  на  белой
кофточке, и она положила в него драгоценный сверточек.
   Пионервожатая Нина, покрытая пятнистым румянцем,  держа  в  вытянутых
руках тяжелое древко дружинного знамени, повела их по  широкой  лестнице
наверх. Ковер, примятый медными прутьями на каждой ступени, был зыбким и
пружинистым, как мох на сухом болоте.
   Позади  всех  шла   родительница,   снявшая   из-под   пышных   лисиц
незначительное пальто и утопая подбородком в толстом меху, а рядом с ней
в чудесным образом не запятнанных сапогах старичок-общественник, сверкая
металлической лысиной не хуже, чем голенищами.
   - Алена, -  в  шею  Алене  зашептала  стоявшая  позади  нее  Светлана
Багатурия, - Алена! Я все забыла, мамой клянусь.
   - Что? - удивилась хладнокровная Алена.
   - Торжественное обещание, - прошептала Светлана.  -  Я,  юный  пионер
Союза  Советских   Социалистических   Республик,   перед   лицом   своих
товарищей.., а дальше забыла...
   - ..торжественно обещаю горячо  любить  свою  Родину,  -  высокомерно
продолжила Алена.
   - Ой, вспомнила, слава  богу,  вспомнила,  Аленочка,  -  обрадовалась
Светлана, - мне только показалось, что я забыла!
   Народ все прибывал, но никто не путался и не размешивался, все стояли
по классам,  по  школам,  ровненько,  а  весь  длинный  зал  сплошь  был
заставлен витринами с подарками товарищу Сталину. Они  были  из  золота,
серебра, мрамора, хрусталя, перламутра, нефрита, кожи и кости. Все самое
легкое и самое тяжелое, самое  нежное  и  самое  твердое  пошло  на  эти
подарки.
   Индус написал приветствие на рисовом зернышке, и  в  другой  раз,  не
сейчас, можно было бы посмотреть под лупой  на  эти  волнистые  буковки,
похожие на мушиный помет. Китаец вырезал сто девять шаров один в другом,
и опять-таки нужна была лупа,  чтобы  в  просветах  этих  мелких  узоров
разглядеть самый маленький, внутренний шарик меньше горошины.
   Узбечка ткала ковер из своих собственных волос всю жизнь, и  с  одной
стороны он был угольно-черный, а с другой - голубовато-белый.  Серединка
его была соткана из седеющих, пестровато-серых печальных волос
   - Наверное, она теперь лысая, - прошептала П реображенская.
   - Это не имеет значения, узбечки все равно ходят в парандже, - пожала
плечом жестокая Алена.
   - Это до  революции  они  так  ходили,  отсталые,  -  вмешалась  Маша
Челышева.
   - Отсталая не станет  в  подарок  товарищу  Сталину  ковер  ткать,  -
защитила почтенную старушку Преображенская.
   - А может, она не все  волосы  в  коврик  заделала,  может,  немножко
оставила? - с надеждой сказала добрая Багатурия,  пощупав  свои  толстые
длинные косы, подвязанные ленточками над ушами.
   - А-а, посмотрите! - вдруг ахнула Маша. - Видели?
   Но смотреть было особенно не на что:  на  витрине  лежала  квадратная
тряпочка, на которой был вышит портрет  товарища  Сталина.  Не  особенно
красиво, крестиком, не очень даже и похоже,  хотя,  конечно,  догадаться
можно без труда.
   - Ну, видели, - отозвалась Преображенская, - ничего особенного.
   - Чего, чего? - забеспокоилась Алена.
   - Читай, что написано! - Маша ткнула пальцем в этикетку в витрине.  -
"Портрет товарища Сталина вышила ногами безрукая девочка Т. Колыванова".
   - Танька Колыванова! - в восхищении прошептала Сонька, едва не  теряя
сознание от восторга.
   - Да вы что, с ума сошли? Какая же Колыванова  безрукая?  У  нее  две
руки. Да она и руками-то так не вышьет, не то что ногами! - отрезвила их
Алена.
   - Но здесь же написано Тэ Колыванова! - с надеждой  на  чудо  все  не
сдавалась Сонька. - Может, у нее сестра есть безрукая?
   - Нет, Лидка, ее сестра, в седьмом классе учится, есть у нее руки,  -
с  сожалением  сказала  Алена.  Она  зажмурилась,  покачала  головкой  в
многодельных плетениях кос и добавила:
   - Все же спросить надо.
   И тут все двинулось и стройными рядами пошло в другой  зал.  С  одной
стороны  стояли  барабанщики,  с  другой  горнисты,  в  середине  стояли
знаменосцы с распущенными знаменами, и какая-то, наверное самая старшая,
пионервожатая громко скомандовала:
   - На знамя равняйсь! Смирно! Слово предоставляется матери Зои и  Шуры
Космодемьянских.
   Все подровнялись  и  выпрямились,  и  тогда  вышла  вперед  невысокая
пожилая женщина в синем костюме и рассказала,  как  Зоя  Космодемьянская
сначала была пионеркой, а потом подожгла фашистскую конюшню и погибла от
рук фашистских захватчиков.
   Алена Пшеничникова плакала, хотя она про это давным-давно знала. Всем
в эту минуту тоже хотелось поджечь фашистскую  конюшню  и,  может  быть,
даже погибнуть за Родину.
   Потом выступил старичок-общественник  и  рассказал  про  первый  слет
пионеров на стадионе "Динамо", про Маяковского, который  читал  "Возьмем
винтовки новые, на штык флажки", а все пионеры -  участники  слета  весь
тот день ездили потом бесплатно на  трамвае,  а  билеты  стоили  четыре,
восемь и одиннадцать копеек.
   А потом все хором прочли торжественное обещание юного пионера и  всем
повязали галстуки, кроме Сони Преображенской, которая  хотя  и  положила
свой галстук в карманчик, но  как-то  ухитрилась  его  потерять,  и  она
заплакала. И  тогда  старшая  пионервожатая  Нина  временно  сняла  свой
галстук и повязала его на шею горько плачущей Соньки, и она утешилась.
   Запели "Взвейтесь кострами, синие ночи!" и вышли  из  зала  стройными
колоннами, но уже совсем другими людьми, гордыми и готовыми на подвиг.

***

   На следующее утро все  пионерки  пришли  в  школу  немного  пораньше.
Третий  класс  "Б"  просто-таки  осветился   этими   четырьмя   красными
галстуками. Сонька перевязывала его на каждой переменке.  Вредная  Гайка
Оганесян посадила чернильную кляксу на красный уголок,  торчащий  из-под
воротничка впереди сидящей  Алены  Пшеничниковой,  и  Алена  рыдала  всю
большую перемену, но перед самым концом  перемены  к  ней  подошла  Маша
Челышева и сказала ей на ухо:
   - А давай спросим у Колывановой, ну, про ту, безрукую?
   Алена оживилась, и они подошли к Таньке Колывановой,  которая  сидела
на последней парте и рвала  на  мелкие  кусочки  розовую  промокашку,  и
спросили без всякой надежды, просто на всякий случай, не  знает  ли  она
безрукую девочку Тэ Колыванову.
   Колыванова очень смутилась и сказала:
   - Какая же она девочка, она большая...
   - Твоя сестра?! - взвопили в один голос свежепринятые пионерки.
   - Не сестра, так, родня  нам,  тетя  Тома,  -  потупившись,  ответила
Колыванова, но видно  было,  что  она  мало  гордится  своей  знаменитой
теткой.
   - Она ногами вышивает? - строго спросила Колыванову Алена.
   - Да она все ногами делает, и  ест,  и  пьет,  и  дерется,  -  честно
сказала Колыванова, но тут прозвенел звонок, и они не договорили.
   Весь четвертый урок Алена с Машей сидели  как  на  иголках,  посылали
записки друг другу и другим членам пионерской организации, а когда  урок
кончился, они окружили Колыванову и  стали  ее  допрашивать.  Колыванова
сразу призналась, что тетя Тома и впрямь вышивает ногами и действительно
она вышила подарок товарищу Сталину,  но  это  было  давно.  И  что  она
никакой не герой войны, и руки ей не фашистские пули отстрелили,  а  что
она так родилась, совсем без рук, и живет она в Марьиной роше,  и  ехать
туда надо трамваем.
   - Ну хорошо, иди, - отпустила Алена Колыванову. Колыванова с радостью
тут же улизнула, а пионерская организация в полном составе  осталась  на
свое первое собрание.
   Главный вопрос был ясен и сам собой как-то решен: выборы председателя
совета  отряда.  Соня  с  наслаждением  написала  на  тетрадном   листе:
"Протокол".  Проголосовали.  "Все  -  за",  -  написала  Соня,  а   ниже
приписала: "Алена Пшеничникова".
   И Алена, молниеносно облеченная полнотой власти, тут же взяла быка за
рога:
   - Я думаю, мы должны пригласить на сбор отряда безрукую девочку,  ну,
эту тетеньку, Тамару  Колыванову,  пусть  она  нам  расскажет,  как  она
вышивала подарок товарищу Сталину.
   - А мне больше понравился.., там  стоял  столик  золотенький,  вокруг
стульчики, а на столике самовар и чашечки, а самовар с краником,  и  все
маленькое-маленькое,  малюсенькое...  -  мечтательно  сказала   Светлана
Багатурия.
   - Ты не понимаешь, - печально сказала Алена, - столик,  самоварчик  -
это каждый может сделать. А ты вот ногами, ногами...
   Светлане стало стыдно. Действительно, она обольстилась  самоварчиком,
когда рядом живут герои. Она свела свои раскидистые брови и  покраснела.
Вообще-то,  в  классе  ее  уважали:  она  была   отличница,   она   была
приблизительно грузинка, жила в общежитии Высшей  партийной  школы,  где
учился ее отец, а Светланой ее назвали не просто так, а  в  честь  дочки
товарища Сталина.
   - Значит, -  подвела  итог  Алена,  -  дадим  Колывановой  пионерское
поручение, пусть приведет свою тетю Тамару к нам на сбор.
   Соня пошарила пухлой ручкой в  портфеле  и  вытянула  оттуда  яблоко.
Откусила и отдала Маше.  Маша  тоже  откусила.  Яблоко  было  невкусное.
Смутное недовольство было на душе у Маши. Хотя красный галстук так  ярко
и свежо свешивал свои длинные уголки на грудь, чего-то не хватало. Чего?
   - Может, моего дедушку позвать на сбор?  -  скромно  предложила  она.
Дедушка ее был настоящий адмирал, и все это знали.
   - Отлично, Маша! - обрадовалась Алена. - А ты  пиши,  Сонь:  адмирала
Челышева тоже пригласить на сбор отряда.
   Словечко это "тоже" показалось Маше  обидным.  Тут  открылась  дверь,
пришли дежурные с тряпкой и щеткой, и заседание решили считать закрытым.
   Кроткая Колыванова уперлась, как коза. Нет и нет - и даже  толком  не
могла объяснить, почему же она не хочет привести свою безрукую  тетю  на
сбор отряда. И упорствовала она до тех пор, пока Сонька не сказала ей:
   - Тань, а ты Лидке своей скажи, пусть она попросит тетю.
   Танька страшно удивилась: откуда Сонька Преображенская  могла  знать,
что Лидка вечно таскается к тетке? Но поговорить с Лидкой согласилась.
   Лидка  долго  не  могла  взять  в   толк,   чего   это   понадобилось
третъеклашкам от калеки-тетки, а когда сообразила, захохотала:
   - Ой, умру!
   В следующее воскресенье она взяла с собой пятилетнего братишку Кольку
и поехала к тетке в Марьину рощу.
   Все колывановское семейство жило кое-как, по  баракам  и  обшежитиям,
одна только Томка жила как человек, имела комнату  в  кирпичном  доме  с
водопроводом.
   Когда к ней пришла Лидка-племянница, она обрадовалась: Лидка  попусту
к ней не ходила. Как придет, то и постирает, и еду сварит.  Хотя  ходила
она и не совсем за так: Томка ей всегда подбрасывала  то  трешничек,  то
пятерочку. Деньги у нее водились, особенно летом.
   Разница в годах у тетки и племянницы была не  так  велика,  не  более
десяти лет, и отношения были у них скорее приятельские.
   - Томка, тебя пионерки хотят на сбор позвать, из Танькиного класса, -
сообщила ей Лида
   - На что это мне? Еще ходить куда-то. Надо им, сами придут. Да  и  на
что им нужно-то? - удивилась Томка.
   - Да хотят, чтобы ты им рассказала, как ты подушечку-то вышивала... -
объяснила Лида.
   - Ишь хитрые какие, расскажи да покажи... Пусть приходят, я им  и  не
такое покажу. - Она сидела на тюфяке, почесывая коленом нос. - Только не
за так. Бутылочку красного принесут - и покажу, и расскажу.
   - Да ты что, Том,  откуда  у  них?  -  Лидка  уже  раздела  Кольку  и
копошилась в углу, разбирая грязные тряпки.
   - Тогда пусть хоть десяточку принесут. Нет, пятнадцать  рублей!  Нам,
Лид, пригодится! - и она засмеялась, показывая мелкие белые зубы.
   Личико  у  нее  было  миловидное,  курносенькое,  только   подбородок
длинноват, а волосы густые, тяжелые,  в  крупную  волну,  как  будто  от
другой женщины.
   - Ох и дуры, чего не видели, - крутила она головой,  но  была  в  ней
гордость, что целая делегация направляется к  ней  посмотреть,  как  она
ногами управляется. Была у нее такая слабость - хвастлива. Любила  людей
удивлять. Летом сидела она на своем подоконнике на первом  этаже,  лицом
на улицу, и, зажав иголку между большим пальцем и  вторым,  вышивала.  А
народ, проходивший мимо, дивился. А кто  подобрее,  тот  клал  на  белое
блюдечко и денежку.
   Томка кивала и говорила:
   - Спасибочки, тетенька. - Обычно давали тетеньки.
   - А ты, Лидух, сама-то придешь? Ты приходи за компанию, -  пригласила
она родственницу.
   - Приду, - пообещала Лидка.

***

   Решили идти к Колывановой Тамаре на дом. Девять рублей было  у  Маши,
остальные скопили за два дня на завтраках. Почти целую  неделю  пионерки
ходили надутые тайным заговором,  как  воздушные  шарики  легким  паром.
Почему-то они были совершенно уверены, что не  состоящая  во  Всесоюзной
пионерской организации имени Ленина молодежь ничего не должна  знать  об
их серьезной и таинственной жизни.
   Гайка Оганесян от любопытства едва не  заболела,  а  Лиля  Жижморская
была мрачнее тучи, потому что была уверена, что затевается что-то  лично
против нее.
   Тане  Колывановой  было  строго-настрого  сказано,  что,   если   она
проболтается, ее будут судить. Насчет суда придумала, между  прочим,  не
строгая Алена, а болтушка Сонька Преображенская.  Маша,  в  значительной
степени финансировавшая все мероприятие и укрепившая тем самым свои было
пошатнувшиеся позиции, приободрилась.
   Поход,  назначенный  на  среду,  через  неделю  после  торжественного
приема,  едва  не  сорвался.  Во  вторник   в   класс   пришла   старшая
пионервожатая и сказала, чтобы они не беспокоились: им  назначили  очень
хорошую классную вожатую из шестого "А", Лизу Цыпкину, но она  болеет  и
придет к ним сразу, как  только  выздоровеет,  может,  завтра,  и  сразу
поможет наладить им пионерскую работу.
   - Так что вы не раскисайте пока, - посоветовала она.
   - Мы и не раскисаем, мы уже председателя выбрали,  -  бодро  сообщила
Светлана Багатурия.
   - Ну и молодцы, -  похвалила  их  Нина  Хохлова,  сделала  пометку  в
книжечке и ушла.
   Девочки переглянулись и без слов поняли друг друга:  никакая  вожатая
Цыпкина им не нужна.
   Утром следующего дня они предупредили дома, что вовремя из  школы  не
придут по причине пионерского мероприятия. Все переменки они прятались в
уборной на случай, если вдруг  Лиза  Цыпкина  выздоровела  и  захочет  с
сегодняшнего дня ими руководить.
   После занятия в полном пионерском составе, да еще прихватив  с  собой
беспартийную Колыванову, они скрылись позади школы за угольным сараем  в
ожидании Лиды, у которой было пять уроков.
   Дождавшись Лиду,  они  пошли  кучей  на  трамвайную  остановку.  Маша
Челышева зорко поглядывала по сторонам: казалось,  что  за  ними  кто-то
следит.
   За последнюю  неделю  сильно  похолодало,  выпал  жидкий  снежок.  Но
замерзнуть они не успели, нужный трамвай пришел очень  скоро.  Народу  в
нем было немного, так что можно было даже посидеть на желтых  деревянных
лавочках.
   Сестры Колывановы  не  ощущали  ни  прелести,  ни  волнения  от  этой
поездки. Светлана Багатурия, хоть и из  другого  города,  тоже  обладала
свободой передвижения и даже сама ездила в Пассаж за мелкими  покупками.
А вот Алена, Маша и Соня впервые ехали в  трамвае  одни,  без  взрослых,
сами купили себе билеты и расстегнули воротники  шуб,  чтобы  все  могли
видеть их красные галстуки, знак несомненной самостоятельности.
   Марьина  роща  оказалась  далеким,   совершенно   безлесным   местом,
заросшим, если не считать почернелого  бурьяна,  исключительно  сараями,
голубятнями и бараками и густо опутанным толстыми  веревками  с  фане