в   "Разгроме"  ведется   стройно   и
последовательно, писатель пользуется реалистическими средствами живописи, он
воспроизводит быт  войны,  дает  множество  жизненных деталей,  воскрешающих
конкретную обстановку Дальнего Востока, партизанской борьбы. Но все описания
согреты единым чувством -  это мечта о новом человеке, жгучий интерес к тому
прекрасному,  что  рождается в  людях,  несущих еще  на  себе печать старого
собственнического мира.
     Один  за  другим проходят перед  нами  герои  "Разгрома" -  их  именами
названы отдельные главы романа.
     Морозка!  Вглядываясь  в  облик  лихого  партизана,  мы  испытываем  то
счастливое чувство  открытия  яркого  человеческого типа,  которое  приносит
подлинно   художественное   произведение.    Нам   доставляет   эстетическое
наслаждение  следить  за  перипетиями душевной  жизни  этого  человека.  Его
нравственная эволюция заставляет задуматься о многом.
     До вступления в партизанский отряд Морозка "не искал новых дорог, а шел
старыми,  уже выверенными тропами" и жизнь казалась ему простой, немудрящей.
Воевал храбро,  но  порой тяготился требовательностью Левинсона.  Был щедр и
самоотвержен,  но не видел ничего дурного в том, чтобы набить мешок дынями с
крестьянского баштана.  Мог и напиться вдрызг,  и изругать товарища, и грубо
обидеть женщину.
     Боевая жизнь приносит Морозке не только воинские навыки,  но и сознание
своей ответственности перед коллективом, чувство гражданственности. Наблюдая
начинавшуюся панику на  переправе (кто-то  распространил слух,  что  пускают
газы),  он  из  озорства хотел  было  "для  смеху"  еще  сильнее "разыграть"
мужиков,   но  одумался  и  взялся  наводить  порядок.   Неожиданно  Морозка
"почувствовал себя большим,  ответственным человеком...".  Это сознание было
радостным и  многообещающим.  Морозка  учился  держать  себя  в  руках,  "он
невольно  приобщался к  той  осмысленной здоровой  жизни,  какой,  казалось,
всегда живет Гончаренко...".
     Многое еще предстояло преодолеть в себе Морозке,  но в самом решающем -
это подлинный герой,  верный товарищ,  самоотверженный боец.  Не дрогнув, он
пожертвовал  собственной  жизнью,  поднял  тревогу  и  предупредил  отряд  о
вражеской засаде.
     Метелица.  Пастух в  прошлом,  непревзойденный разведчик в партизанском
отряде, он тоже навечно выбрал свое место в огне классовых битв.
     В  ходе работы над "Разгромом" образ Метелицы переосмысливался автором.
Судя по черновой рукописи,  вначале Фадеев намеревался показать прежде всего
физическую силу и энергию своего героя. Метелица был озлоблен старой жизнью,
не  верил людям и  даже  презирал их,  считал себя -  гордого и  одинокого -
неизмеримо выше окружающих.  Работая над романом, писатель освобождает образ
Метелицы от  таких  "демонических" черт,  развивает те  эпизоды,  в  которых
раскрывается светлый ум,  широта  мышления его  героя.  Его  стремительная и
нервная  сила,   которая  могла  бы  носить  разрушительный  характер,   под
воздействием Левинсона  получила  верное  направление,  была  поставлена  на
службу благородному и гуманному делу.
     А  способен Метелица на многое.  Одна из ключевых в романе -  та сцена,
где показан военный совет, на котором обсуждалась очередная боевая операция.
Метелица  предложил дерзкий  и  оригинальный план,  свидетельствующий о  его
недюжинном уме.
     Бакланов.  Он не просто учится у  Левинсона,  а  подражает ему во всем,
даже  в  манере  поведения.  Его  восторженное отношение  к  командиру может
вызвать улыбку.  Однако при  этом нельзя не  заметить,  что  дает эта учеба:
помощник  командира  отряда  заслужил  всеобщее  уважение  своей   спокойной
энергией,   четкостью,   организованностью,   помноженными  на  храбрость  и
самоотверженность,  он  один из  людей,  ведающих всеми отрядными делами.  В
финале "Разгрома" говорится о  том,  что  в  Бакланове Левинсон видит своего
преемника.  В  рукописи романа эта  мысль развивалась еще  подробнее.  Сила,
двигавшая  Левинсоном и  внушавшая  ему  уверенность в  том,  что  уцелевшие
девятнадцать  бойцов  продолжат  общее  дело,   была  "не  силой  отдельного
человека",  умирающей вместе с ним, "а была силой тысяч и тысяч людей (какой
горел, например, Бакланов), то есть силой неумирающей и вечной".
     Герои  романа  демонстрируют внутренние  возможности  "человека  массы"
(выражение Горького),  неиссякаемость того  человеческого капитала,  которым
располагала революция и  который сбрасывали со  счетов  авторы  троцкистских
теории о  невозможности построить в нашей стране социализм.  Фадеев следовал
глубоко продуманным политическим и  эстетическим убеждениям.  В 1932 году он
так определил идею своего романа:
     "Первая  и  основная  мысль:   в  гражданской  войне  происходит  отбор
человеческого  материала,   все  враждебное  сметается  революцией,  все  не
способное  к  настоящей революционной борьбе,  случайно  попавшее  в  лагерь
революции,  отсеивается, а все поднявшееся из подлинных корней революции, из
миллионных масс  народа,  закаляется,  растет,  развивается в  этой  борьбе.
Происходит огромнейшая переделка людей".
     Фадеев не  был  бы  Фадеевым,  остановись он  на  этом утверждении.  Он
считает необходимым тут  же  указать -  благодаря чему осуществляются рост и
закалка народных масс:
     "Эта  переделка  людей  происходит  успешно  потому,   что   революцией
руководят передовые представители рабочего класса - коммунисты, которые ясно
видят цель движения и  которые ведут за  собой более отсталых и  помогают им
перевоспитываться".
     Исследователи иной  раз  спорили  о  том,  кто  является главным героем
"Разгрома":  рядовой  партизан  или  коммунист-руководитель.  Думается,  для
такого  противопоставления  нет  оснований.  Бурный  рост  народных  масс  в
революции Фадеев объяснял воздействием большевистских идей и большевистского
руководства.  Своеобразие же  характеров  людей  типа  Левинсона  во  многом
объясняется их ролью вожаков, организаторов масс.
     Фигура  Левинсона открывает галерею "людей партии" -  строителей нашего
государства,     нарисованных    советскими    писателями.    Художественная
привлекательность этого  образа в  том,  что  он  раскрыт "изнутри",  озарен
светом великих идей, вдохновляющих таких людей.
     Как  живой  встает  со  страниц  книги  невысокий  рыжебородый человек,
берущий  не  физической  силой,   не  зычным  голосом,   но  крепким  духом,
несгибаемой  волей.   Изображая  энергичного,   волевого  командира,  Фадеев
подчеркивал  необходимость для  него  выбрать  правильную  тактику,  которая
обеспечивает целеустремленное воздействие на людей.  Когда Левинсон властным
окриком останавливает панику, когда он организует переправу через трясину, в
памяти всплывают коммунисты -  герои первых повестей Фадеева.  Но этот образ
произвел   огромное   впечатление  на   читателей   несходством  со   своими
предшественниками.  В  "Разгроме" художественные акценты были  перенесены на
мир  чувств,   мыслей,  переживаний  революционного  бойца,  большевистского
деятеля.  Внешняя  неказистость,  болезненность Левинсона призваны  оттенить
главную его силу -  силу политического, нравственного влияния на окружающих.
Он находит "ключик" и к Метелице, чью энергию надо направить в нужное русло,
и  к  Бакланову,  ждущему  лишь  сигнала к  самостоятельным действиям,  и  к
Морозке, который нуждается в строгой заботе, и ко всем остальным партизанам.
     Партизанский отряд не какая-то лаборатория, в тиши которой искусственно
выводят новых людей.  Фадеев ни на миг не забывает о  конкретности времени и
места  действия,   о  своеобразии  работы  большевиков  с  тем  человеческим
материалом,  который давала действительность, о сложности нравственной жизни
самих людей боевого авангарда.
     Левинсон казался всем человеком "особой,  правильной породы", вообще не
подверженным душевным тревогам.  В  свою  очередь,  он  привык думать,  что,
обремененные повседневной мелочной суетой,  люди как  бы  передоверили ему и
его товарищам самые важные свои заботы. Поэтому ему кажется нужным, выполняя
роль человека сильного,  "всегда идущего во  главе",  тщательно прятать свои
сомнения, скрывать личные слабости, строго соблюдать дистанцию между собой и
подчиненными.  Однако автор-то знает об этих слабостях и  сомнениях.  Больше
того,  он считает обязательным рассказать о них читателю, показать затаенные
уголки  души  Левинсона.  Вспомним,  например,  Левинсона в  момент  прорыва
белоказачьей засады:  изнемогавший в  непрерывных испытаниях,  этот железный
человек "беспомощно оглянулся,  впервые ища поддержки со стороны...". В 20-х
годах писатели нередко,  рисуя смелого и бесстрашного комиссара,  командира,
не считали возможным изображать его колебания и растерянность.  Фадеев пошел
дальше своих коллег,  передав и  сложность нравственного состояния командира
отряда,  и цельность его характера,  - в конечном счете Левинсон обязательно
приходит к новым решениям,  его воля не слабеет,  а закаляется в трудностях,
он, учась управлять другими, учится управлять самим собой.
     Левинсон любит людей,  и эта любовь требовательная, деятельная. Выходец
из мелкобуржуазной семьи,  Левинсон задавил в  себе сладкую тоску о красивых
птичках,  которые, как уверяет детей фотограф, вдруг вылетят из аппарата. Он
ищет точек сближения мечты о новом человеке с сегодняшней действительностью.
Левинсон исповедует принцип борцов и преобразователей:  "Видеть все так, как
оно  есть,  для  того,  чтобы  изменять то,  что  есть,  приближать то,  что
рождается и должно быть..."
     Верностью такому принципу определяется вся жизнедеятельность Левинсона.
Он остается самим собой и тогда,  когда с чувством "тихого, немножко жуткого
восторга" любуется дневальным,  и  тогда,  когда  силой принуждает партизана
достать рыбу из реки, или предлагает сурово наказать Морозку, или конфискует
единственную у корейца свинью, чтобы накормить изголодавшихся партизан.
     Через  весь  роман  проходит  противопоставление действенного гуманизма
гуманизму  абстрактному,  мелкобуржуазному.  Здесь  лежит  водораздел  между
Левинсоном и  Морозкой,  с  одной стороны,  и  Мечиком -  с  другой.  Широко
пользуясь  приемом  контрастного  сопоставления  персонажей,  Фадеев  охотно
сталкивает их  между собой,  проверяет каждого отношением к  одним и  тем же
ситуациям.  Восторженный позер  и  чистюля  Мечик  не  прочь  порассуждать о
высоких материях, но страшится прозы жизни. От его витийства только вред: он
отравил  последние минуты  Фролову,  рассказав о  конце,  который его  ждет,
устраивал  истерику,  когда  у  корейца  отбирали  свинью.  Плохой  товарищ,
нерадивый партизан,  Мечик считал себя  выше,  культурнее,  чище таких,  как
Морозка. Проверка жизнью показала иное: героизм, самоотверженность ординарца
и трусость белокурого красавчика, предавшего отряд, чтобы спасти собственную
шкуру.  Мечик оказался антиподом и Левинсону.  Командир отряда быстро понял,
какой это  ленивый и  безвольный человечишка,  "никчемный пустоцвет".  Мечик
сродни анархисту и дезертиру Чижу, богобоязненному шарлатану Пике.
     Фальшивый  гуманизм  был   ненавистен  Фадееву.   Он,   безапелляционно
отвергавший абстрактно-романтическую эстетику,  запальчиво отрицавший в  это
время  Шиллера,  на  деле  не  только  мастерски анализировал реальные будни
противоречивой действительности,  но  и  смотрел на  них  с  высоты целей  и
идеалов "третьей действительности",  как именовал будущее Горький. Внешнему,
показному в  "Разгроме" противостоит внутренне значительное,  истинное,  и в
этом  смысле  сравнение образов Морозки и  Мечика представляется чрезвычайно
важным.
     Утверждая героику борьбы,  красоту души революционного бойца,  писатель
избегал  художественных  приемов  внешнего  живописания.  "Разгром"  написан
строгими, даже суровыми красками, в нем нет тех словесно-образных излишеств,
которые довольно часто встречались в  "Разливе" и  "Против течения".  Фадеев
при  работе  над  романом  переписывал некоторые страницы по  семь,  восемь,
десять раз.  Он добивался предельной экономичности и  сгущенности в развитии
действия, освобождался от надуманных сравнений, изощренных метафор.
     Не принимая искусственности и  нарочитости в изображении людей,  Фадеев
стремился показывать их во плоти и  крови,  заботился о  пластичности любого
образа.   Внутренние  состояния  героев   "Разгрома"  выявляются  и   прямым
описанием,  и  через характерные внешние их  черты,  постоянно повторяющиеся
портретные  детали  (глубокие,   как  озера,   глаза  Левинсона),   и  путем
соотнесения с  миром  природы  (гнев  Морозки утихал,  пока  он  ехал  через
озаренную солнцем тайгу).  Автор  не  рисует  широкой панорамы событий жизни
героев,  не воспроизводит их биографии, ему всего важнее уловить кульминацию
духовного развития, в которой и проявляется все, чего они достигли.


        "МАСШТАБЫ ИСТОРИИ, КРИТЕРИИ ЧЕЛОВЕЧНОСТИ"

     Бывают  впечатления,  которые  как  бы  синтезируют все,  что  видит  и
чувствует человек.
     Для  юноши Фадеева это -  встречи с  героическими борцами революции:  с
братьями   Сибирцевыми,    Сергеем   Лазо,   с   партизанами   из   "Особого
коммунистического".
     Для  молодого  писателя,   создавшего  "Разгром"  и  задумавшего  новые
художественные  произведения,   -   это  пристальные  наблюдения  над  очень
разнородными фактами тех лет.
     Вот  свой  же  брат,  ростовский газетчик,  начинающий литератор  Павел
Максимов.  Он  пользуется уважением в  коллективе "Советского Юга",  написал
интересные рассказы.  Но  беспокойная натура не  дает  ему  покоя.  Максимов
уверен:    для    того,    чтобы   еще   ближе   узнать   жизнь   и    стать
писателем-профессионалом,  он  должен  оставить  службу,  постранствовать по
земле.  Часами беседовали они  вдвоем,  обсуждая планы Максимова,  взвешивая
предстоящие трудности. Фадеев снова и снова напоминал об этих трудностях, но
уже загодя знал о той резолюции,  которую напишет на заявлении:  "Освободить
по собственному желанию".  Да и что в этом удивительного!  Время было богато
людьми сходной судьбы.  Совсем недавно Фадеев с интересом читал стихи одного
селькора,  а  вскоре  ему  пришлось писать  рецензию-некролог.  Парня  убили
бандиты,    и,   сообщая   об   этом   читателям,   Фадеев   особо   отметил
жизнеутверждающий тон его стихотворений.
     Влюбленность  в   жизнь,   горячее  желание  своими  руками  строить  и
перестраивать ее  отличало поколение людей,  только  вчера  еще  завоевавших
право на это. Но Фадееву доводилось встречать не только таких людей.
     Вот  группа  студентов ростовского пединститута.  Они  выросли уже  при
новом строе,  не знали нужды и лишений.  Все бы,  казалось, хорошо, но вдруг
газеты сообщают страшную весть: одну из девушек по ее собственному настоянию
задушил   студент-однокурсник.   Следствие  раскрыло  предысторию  трагедии.
Выяснилось,  что  эта  группа  объединяла молодых людей,  разочаровавшихся в
жизни,  занимавшихся чтением философов-идеалистов и мракобесов, всякого рода
кликушеством.  В  архиве  Фадеева  сохранились материалы судебного процесса,
вырезки из  газет.  Отчеркнутые места  свидетельствуют о  том,  как  поразил
писателя этот факт. В нем Фадеев увидел зримое проявление жестоких жизненных
противоречий,  борьбы старого и нового в быту, в психологии людей. Той самой
борьбы,  которую  он  близко  наблюдал в  кубанских станицах,  а  позднее  в
Ярославле, в Москве, куда Фадеев переехал в конце 1926 года.
     Переезд  в   Москву  был  не   только  переходом  на   профессиональную
литературную  работу.  Начинался  новый  этап  жизни  видного  политического
деятеля.  Он  стал  одним из  руководителей писательской организации страны,
участником   идейных   и   литературных  сражений   своего   времени.   Опыт
партийно-политической  работы,   обилие  писательских  впечатлений,  упорная
теоретическая учеба -  все  способствовало стремительному духовному развитию
Фадеева.
     Не  всем  писателям удалось сразу  же  разобраться в  весьма  непростой
обстановке 20-х годов,  в существе общественно-политических событий,  борьбы
различных  литературных  тенденций  и  группировок.  К  мнению  Фадеева  его
товарищи прислушивались с большим уважением. К примеру, молодая писательница
Анна  Караваева,  которую  уговорили  вступить  в  "Перевал",  вскоре  стала
задумываться,  насколько правильным был этот ее шаг.  Со своими раздумьями и
сомнениями она  обратилась к  Фадееву.  Он  подробно  рассказал о  том,  что
происходит  в  литературе,   каков  истинный  смысл  эстетических  теорий  и
художественной практики "Перевала" и  других  писательских группировок.  Эта
беседа имела огромное значение для Караваевой.
     "В  высказываниях Фадеева,  -  писала она много лет спустя,  -  как еще
никогда до этого,  я  как бы увидела картину бытия советской литературы,  ее
поколений,  жизненно и философски разноликих, с неизбежными противоречиями и
сложностями идейной борьбы".
     Четко ориентироваться в  кажущемся хаосе взглядов,  концепций,  течений
Фадеев мог потому, что обладал верным компасом - партийным подходом ко всему
происходящему.  Он сочетал в  себе энергичного работника,  проверяющего свои
действия соответствием передовой теории мыслителя,  озабоченного тем,  чтобы
повседневными делами утверждать свои идеи.  Фадеев - писатель и литературный
деятель  неотделим от  Фадеева -  автора  ряда  статей  и  докладов о  самых
актуальных   политических  и   художественных  проблемах.   В   основе   его
эстетических исканий - мысль о многогранном и полнокровном изображении новой
жизни в ее реальности и ее перспективах.  Фадеев решительно отвергал теории,
узаконивающие произвольные, субъективистские воззрения на искусство.
     Бой велся на два фронта.
     Фадеев  глубоко  разобрался  в  идеалистической  сущности  высказываний
"перевальцев",  которые отстаивали приоритет "непосредственных впечатлений",
игнорировали социальные корни  поведения  и  мышления  людей.  Проникать  во
внутренний мир  героев -  вот  чего  требовал от  себя и  других литераторов
Фадеев,  осуждая,  как сказано в  одном из  его писем,  всякий "психологизм"
самодовлеющего характера.
     Другим    противником   Фадеев   считал   схематизм,    однолинейность,
механическое  прикрепление персонажен  к  классовому  признаку,  должностной
функции.   Лефовский  "культ   факта"  представлялся  ему   губительным  для
искусства, поскольку обрекал художников на описательность, фактографию.
     В  полемике  с  упрощенчеством и  схематизмом родилась  теория  "живого
человека".  Ее сторонники,  и Фадеев в их числе, стояли за то, чтобы очищать
наблюдения от  всего  внешнего,  наносного и,  по-толстовски "срывая маски",
идти в глубь явлений, фактов, характеров, показывать душевную жизнь людей во
всей ее сложности, противоречиях, диалектике развития. Понятное само по себе
требование,  однако,  нередко  приводило к  той  "самодовлеющей" психологии,
против которой выступали его  авторы.  Впрочем,  им  нужно  было  уточнять и
многое другое.  Лозунг "диалектического метода" в  художественном творчестве
зачастую отождествлялся тогда с философским методом,  недоверчивое отношение
к псевдоромантике переносилось на романтику вообще и т.д.
     Фадеев и  его товарищи первыми брались за  выяснение отличительных черт
нового искусства,  и  не удивительны допускавшиеся ими ошибки и  неточности.
Разрастаясь, эти ошибки могли привести к губительным последствиям, как это и
случилось впоследствии с  руководителями РАПП,  которые оказались в  тенетах
групповщины  и  грубого  администраторства.   Фадеев,  являвшийся  одним  из
активных  деятелей  РАПП,  признавал свою  ответственность за  допускавшиеся
ошибки и много сделал,  чтобы исправить их.  Не всегда и не сразу он находил
верные решения.  Но Фадеев никогда не боялся уточнять выс