подпольщиках,  не  мог удержаться от слез.  По собственному
признанию Фадеева,  материал,  с которым ему довелось ознакомиться,  "мог бы
камень расплавить".  "Без преувеличения могу сказать,  -  заявлял он,  - что
писал  я  о  героях Краснодона с  большой любовью,  отдал роману много крови
сердца".
     Это  было не  только естественное чувство современника,  взволнованного
огромностью драмы,  которой он прикоснулся.  В  подвигах краснодонцев как бы
синтезировалось все, что думал писатель о величественном и бурном времени. В
них  словно ожила  собственная юность Фадеева.  "Когда я  начал работать над
"Молодой гвардией",  -  рассказывал он одному из своих давних друзей,  - мне
казалось,  что я  пишу не о подпольной организации Краснодона периода второй
мировой войны,  а  о владивостокском большевистском подполье,  и передо мной
проходят те юные герои, которые явились первыми молодогвардейцами в те давно
прошедшие дни ожесточенной борьбы,  в которой тогда принимали участие и мы с
тобой в Приморье..."
     В   молодогвардейцах  Фадеев   увидел   не   повторение,   а   развитие
замечательных качеств боевого поколения гражданской войны. Он заявлял о том,
что  на  роман  его  "вдохновила  та  необыкновенная  духовная  цельность  и
моральная чистота,  которые могут быть свойственны только людям, выросшим на
почве честных и справедливых человеческих отношений,  людям,  облагороженным
подлинно великой идеей".
     Несгибаемыми борцами  в  грозный час  оказались не  какие-то  избранные
личности,  а  обыкновенные юноши и  девушки из рядовых советских семей.  Это
означало,   в  сознании  Фадеева,   ликвидацию  извечной  межи,  разделяющей
будничное и прекрасное,  сегодняшнее и будущее. Делясь на собрании прозаиков
опытом работы над  "Молодой гвардией",  автор романа заметил:  "Я,  конечно,
понял,  что эти молодые люди,  с одной стороны, обычные наши люди, они имеют
все черты нашей молодежи, но именно потому и стали Молодой гвардией, что они
уже есть те люди, которые на каком-то историческом взлете проявили те черты,
которые еще только завтра будут свойственны абсолютно всем и  потянут к себе
остальных.
     С этой точки зрения я и считаю, что "Молодая гвардия" романтична, в ней
нет идеализации, но она романтична".
     Характерное признание! После завершения романа Фадеев испытывал горячую
потребность объяснить и  утвердить тот  творческий метод,  которым  написана
"Молодая гвардия".  Ему  представлялось необходимым указать на  связь  этого
метода   с   самой   действительностью,   с   героическими  устремлениями  и
романтическими  порывами   людей,   реально   обладающих   коммунистическими
качествами.  Фадееву было  важно  подчеркнуть значение романтической линии в
собственном творчестве и во всей современной литературе.  К слову, эта линия
властно заявляла о  себе в  военные и  первые послевоенные годы -  в  пьесах
Вс.Вишневского,   Б.Лавренева,   А.Довженко,  стихах  Н.Тихонова,  М.Алигер,
С.Вургуна,  повестях и романах Б.Горбатова -  "Непокоренные", Э.Казакевича -
"Звезда",   Б.Полевого  -   "Повесть  о  настоящем  человеке",  О.Гончара  -
"Знаменосцы" и других. "Молодая гвардия" Фадеева в наиболее конденсированном
виде  воплотила  героический  и  романтический подход  к  изображению нового
человека.
     Автор  романа,  как  и  прежде,  ставил перед собой задачу теоретически
обосновать свой опыт. Он не ограничивался рассказом о собственной творческой
работе,  но  выступил с  рядом  статей о  романтизме и  реализме.  В  печати
развернулась дискуссия,  в  ходе  которой высказанные с  резким  заострением
мысли Фадеева и его единомышленников подвергались оживленному,  часто весьма
критическому обсуждению.
     О роли романтизма,  как мы уже знаем, Фадеев говорил не впервые, в 20-х
годах он  призывал:  "Долой Шиллера!"  А  в  1946  году в  статье "Советская
литература и  великие традиции классиков" выражено убеждение,  что в великих
произведениях искусства прошлого всегда жило романтическое начало, определяя
их  заражающую и  возвышающую читателей  силу.  Коренные  перемены  в  жизни
впервые  в  истории  мировой  литературы привели к  органическому слиянию ее
реалистического и  романтического начал,  и  это подымает реализм на  новую,
более  высокую ступень.  Под  таким углом зрения Фадеев в  ряде  своих работ
рассматривает теорию социалистического реализма, историю мировой литературы,
актуальнейшие  задачи,   стоящие   перед   советскими   писателями   -   его
современниками. По-новому осмысляется необходимость достижения того синтеза,
охватывающего изображение "полноты" и "пестроты" действительности, о которой
он писал в 30-х годах применительно к "Жизни Клима Самгина".
     Фадеев был  человеком увлекающимся и  сам  знал  это.  В  1947  году он
заявил:  "Если  в  одном слове объединить все  мои  размышления и  поиски на
протяжении истекших...  лет, то они сведутся, в общем, к попыткам определить
роль,  значение и место романтизма в социалистическом реализме и собственном
творчестве".
     Да,  правомерно говорить  одновременно о  теоретических вопросах  и  об
особенностях индивидуальной писательской манеры.  То и другое Фадеев никогда
не разделял. Но и прямолинейное их отождествление было бы неверным.
     Общетеоретические взгляды  Фадеева  связаны с  его  стремлением поднять
значение революционной романтики,  они  обогатили эстетику социалистического
реализма.  Но  в  эти  годы  Фадеев склонен был  абсолютизировать романтику,
рассматривать ее  как  полноправное реализму  "второе"  начало  современного
передового искусства, равнозначное изображению светлых, положительных сторон
жизни.  Под  реализмом же  понималась не  вся  полнота изображения жизни,  а
преимущественно изображение отрицательных явлений.  Как  показала  дискуссия
тех лет,  умозрительные трактовки этих понятий могли привести и  приводили к
весьма  неточному  пониманию реализма  и  романтизма,  сводящему их  либо  к
односторонне критической миссии (реализм),  либо  к  одной лишь  возвышающей
(романтизм).  Эту  опасность Фадеев  почувствовал.  Готовя к  печати сборник
своих  литературно-критических  работ  "За  тридцать  лет",   он  уточнил  и
прокомментировал ряд собственных высказываний.  Он стал определять романтику
как  "художественное выражение  или  воплощение желаемого,  должного,  мечты
художника".   Романтическая  форма,   уточнял  Фадеев,   нужна  и   важна  в
многообразии форм социалистического реализма, являясь "одной из существенных
сторон социалистического реализма".
     Так обстояло дело с теоретическими формулировками и определениями. Но в
какой мере все это относится к  замечательному художественному произведению,
созданному их  автором?  Отвечая на  этот  вопрос,  критик  А.Макаров вполне
резонно писал:  "В  плане общелитературного развития точка зрения Фадеева на
сущность и  задачи социалистического реализма страдала явной пристрастностью
и ограниченностью,  она могла даже расцениваться как заблуждение,  но именно
этому  заблуждению мы  обязаны  "Молодой гвардией" -  этим  гимном  молодому
поколению".
     Действительно,  романтические краски,  избранные Фадеевым, и нужны были
для выполнения поставленной им художественной задачи: воспеть юных патриотов
в  величии и красоте их дел,  подвигов,  чувств,  мыслей.  "Молодую гвардию"
отличают экспрессивность -  несравненно большая, чем в прежних произведениях
Фадеева,    яркость   изобразительных   средств,    торжественная   лексика,
пластичность   образов.   К.Зелинский,   Л.Киселева,   А.Бушмин   и   другие
исследователи  справедливо  считают   лирическое  начало   доминантой  стиля
"Молодой  гвардии".  Многочисленные  лирические  отступления  создают  общую
атмосферу  романа,  сближают  автора  и  его  героев,  автора  и  читателей.
Авторское  лирическое  начало  не   только  пронизывает  произведение,   оно
организует его художественную структуру. Благодаря этому в "Молодой гвардии"
обретена та  слитность всех элементов художественного строя романа,  которой
еще не было в "Последнем из удэге".
     Лиризм,  живущий на  каждой  странице романа,  ничуть  не  противоречит
эпической  монументальности,   с  которой  изображается  священная  война  с
немецко-фашистскими захватчиками. Горьковская влюбленность в нового человека
- борца  и  победителя -  движет  пером  автора  "Молодой гвардии",  помогая
опоэтизировать лучшие задатки людей. Сохранил свое значение и притягательный
пример Л.Н.Толстого.  Развивая творческие традиции Толстого,  Фадеев следует
теперь  в  первую  очередь  опыту  великого  живописца  общенародной борьбы,
выявлявшего в  "Севастопольских рассказах" и  эпопее "Война и  мир"  скрытый
героизм  простого  русского  солдата.  Эти  традиции сливаются с  традициями
героических  произведений  Гоголя.   В   "Молодой  гвардии"  много  эпитетов
интенсивной эмоциональной окраски ("страшные мучения", "невыносимая тоска"),
накопление нескольких определений при одном определяемом слове ("То великая,
то  святая  правда..."),  метафорические обороты ("Величие осенило их  своим
крылом"),   торжественная  лексика   ("Пресветлая  мати-родина",   "огненная
купель"), широкое использование инверсий ("То правда, то святая правда... То
великая,  то  святая правда").  Герои бьются,  как  отважные витязи,  думают
великие думы,  говорят высокими словами. Изображая схватку Шульги и Валько с
палачами,  Фадеев пользуется такими выражениями,  как "рыцари", "богатырский
хохот", "веселые очи", "проклятые вороги".
     Художественная  гармония   произведения   соответствует   гармонической
цельности его  положительных героев,  порожденной самой исторической эпохой.
Отсюда то  слияние эпического и  этического,  нравственного,  которое всегда
искал  Фадеев.  Полные любви к  людям и  к  миру,  увлеченные идеями добра и
красоты,   молодогвардейцы  без   всяких  колебаний  вступают  в   борьбу  с
"призраками" прошлого,  не дают врагу никакой пощады.  Эти юноши и девушки -
одни и  те  же в  самых разных ситуациях:  и  тогда,  когда их связывают узы
дружбы и любви; и тогда, когда обстановка заставляет прятать свои чувства; и
тогда,  когда  во  имя  дорогих идей  приходится вступать в  бой,  применять
оружие, убивать.
     Это добрые и щедрые душой люди,  подлинные гуманисты.  Но их гуманизм -
боевой,  действенный гуманизм патриотов,  которые органически не  могут жить
иной жизнью,  чем жизнь советского социалистического общества.  "...Ощущение
отечества всегда жило в его сердце" - это, по существу, сказано не только об
Анатолии Попове.  "Да,  я могу жить только так, или я не могу жить вовсе", -
заявляет Ульяна Громова.  Не приходится удивляться, что фашистскую оккупацию
в  семье Осьмухиных воспринимали как нечто иллюзорное,  противоестественное:
"Казалось, надо было просто открыть глаза - и этот мир исчезнет".
     Молодогвардейцы не могут не подняться на борьбу, они находят друг друга
на путях борьбы, потому что ищут форм объединения, проверенных в мирные годы
и  совершенно  необходимых  при  организации подполья.  Тяжела  эта  борьба?
Разумеется!  История подполья -  история многочисленных лишений, краснодонцы
шли на жертвы,  понимая их неизбежность и ничего не жалея для победы. Но им,
воспитанным в  духе благородства и человеколюбия,  нелегко давалась душевная
перестройка,  которой  требовала жестокая  и  кровавая  война.  Напомним два
характерных эпизода.
     Готовясь  к  нападению на  фашистский концлагерь,  к  жестокой схватке,
юноши ненадолго оказались наедине с  природой.  Они  любуются таинственной и
прекрасной ночью,  рекой,  покрытой  серебристой туманной дымкой,  стараются
отвлечься от мыслей о том,  что им придется вскоре делать. И когда был подан
сигнал,  "то простое,  естественное чувство природы и счастья жизни, которое
только что владело ими, сразу их покинуло". Покинуло, чтобы вернуться вновь,
когда будет завершено дело,  на которое они встали и которое откроет простор
для выявления всех естественных, светлых чувств человеческих.
     Другая сцена,  - казнь предателя Фомина. Совершая ее, народные мстители
испытывали священную ненависть к врагу.  Однако они не могли избавиться и от
чувства отвращения ко всякому убийству,  даже совершенно необходимому. После
казни в душе Сережи Тюленина "менялись чувство удовлетворения и азарт удачи,
и  последние запоздалые вспышки  мести,  и  страшная  усталость,  и  желание
начисто вымыться горячей водой,  и необыкновенная жажда чудесного дружеского
разговора о чем-то совсем-совсем далеком,  очень наивном, светлом, как шепот
листвы, журчание ручья или свет солнца на закрытых утомленных веках...".
     Так  думают  и  чувствуют обыкновенные советские люди,  сыны  и  дочери
рабочего   класса.   Но   сама   тональность   рассказа   о   них   выявляет
необыкновенность  того,  что  они  совершают,  и  в  этом  состоит  сущность
фадеевской романтики.  Писатель  решительно отводил  упрек  в  том,  что  он
идеализирует своих  юных  героев.  Молодогвардейцы изображены  в  сложный  и
острый период жизни,  когда в людях раскрываются основные, лучшие стороны их
души,  их сознания. "Когда хотите изобразить человека с любовью, - доказывал
свою мысль Фадеев, - показать его настоящие, подлинные черты, это не значит,
что  вы  должны замалчивать в  человеке его недостатки,  а  это значит,  что
способ изображения должен быть  такой,  когда недостатки не  мешают читателю
любить этого человека".
     Фадеев верен  своему замыслу:  обнаруживать в  простых,  "обыкновенных"
людях внутренний свет.  Флегматичный и  застенчивый Ваня  Земнухов и  внешне
малопривлекателен -  "длинный,  нескладный,  сутуловатый".  Но  зоркий  глаз
подметит в  нем вдохновение,  "которое таким ровным и  ясным светом горело в
душе  его,  отбрасывая на  бледное лицо  его  какой-то  дальний отсвет".  Не
случайно у  Вани "необыкновенное лицо".  "Необыкновенным человеком" называет
Валя  Филатова и  Ульяну  Громову,  в  которой за  внешним спокойствием тоже
таилось "что-то сильное,  большое",  а из глубины черных очей -  очей,  а не
глаз!  -  "струился...  влажный сильный свет".  Фадеев рисовал людей  одного
поколения,  отмечал  его  общие  черты,  но  рисовал  в  многообразии  ярких
человеческих индивидуальностей.
     Богат мир чувств Ули Громовой и Олега Кошевого,  обоих отличает глубина
натуры.    Душевная   ясность   у    Олега    сочетается   с    добротой   и
непосредственностью. Простой, естественный, общительный, он никогда не думал
о том,  чтобы устанавливать "дистанцию" между собой и товарищами. Олег ближе
Уле, чем, скажем, Сергею Тюленину или Любе Шевцовой.
     Сережа  и  Люба  -  во  многом сходные натуры.  Тюленин -  весь  порыв,
движение,  бьющая через край энергия.  Босоногий мальчишка с азартной душой,
Сережа отчаянно смел,  способен на самые безрассудные поступки. Люба Шевцова
аттестована в романе "Сергеем Тюлениным в юбке".  Задорная, дерзкая на язык,
жившая  легко  и  весело,  она  прославилась своим  насмешливым презрением к
немцам,  вызывающей  отвагой,  непринужденным  поведением.  "Любка-артистка"
увлекалась плясками,  казалась всем легким,  воздушным созданием, призванным
порхать над землей.  Любуясь ею, автор романа тем не менее опровергает такое
суждение:  она  только играла в  артистки,  она просто не  могла найти себя.
"Какой-то живчик не давал ей покоя;  ее терзали жажда славы и  страшная сила
самопожертвования.   Безумная   отвага   в   чувство   детского,   озорного,
пронзительного счастья - все звало и звало ее вперед, все выше, чтобы всегда
было что-то новое и чтобы всегда нужно было к чему-то стремиться".
     Снова мы убеждаемся:  духовная,  нравственная цельность героев романа -
не  однолинейная,  а  сложная цельность.  Разные  качества соединяются в  их
характерах,  и автор напоминает об этом в одном из отступлений, характеризуя
все поколение молодежи военных лет с  его мечтательностью и  действенностью,
любовью   к   добру   и   беспощадностью,   признанием  радостей  земных   и
самоограничением.  В  романе более ста персонажей.  Все они из  этого самого
поколения. Но каждый из них своеобразен: рядом с горячим Сережей Тюлениным -
подтянутый,  волевой Иван Туркенич,  очень наивный Радик Юркин, чуть смешной
со  своими  официально-серьезными речами  Жора  Арутюнянц и  многие  другие.
Борьба  спаяла  их  в  единый сражающийся коллектив,  каждый старался отдать
максимум сил и умения той цеди, ради которой они пошли в подполье.
     Работая над "Молодой гвардией", Фадеев тогда еще очень мало знал о тех,
кто руководил всей патриотической борьбой в Краснодоне. Подпольная партийная
организация  города  была  столь  тщательно  законспирирована,   что  о   ее
деятельности в  подробностях стало  известно  лишь  в  1947  году.  Писатель
считал,  что  молодежь  одна,  без  старших,  сумела  развернуть  и  успешно
осуществлять боевую деятельность, и нашел этому убедительное объяснение: сам
строй  социалистической  жизни  вооружил  молодогвардейцев  нравственными  и
практическими свойствами,  которые  помогли им  самостоятельно действовать в
трудную годину.  Такая коллизия вполне правомерна, и неверно, как это иногда
делалось,  считать первую редакцию романа искажением жизни на том основании,
что   в   ней  недостаточно  показана  деятельность  партийной  организации,
большевиков старшего поколения.  Неверна,  впрочем,  и  другая точка зрения,
согласно  которой   вторая   редакция,   где   художественно  раскрыта  роль
коммунистов,  будто  бы  означала  шаг  назад,  была  написана автором  "под
принуждением". Нельзя не считаться с двумя объективными обстоятельствами.
     Во-первых, сосредоточивая внимание на молодых героях, Фадеев не оставил
намерения дать общую картину народной войны. Не имея достаточного материала,
он, однако, и в первой редакции считал необходимым изобразить представителей
большевистской гвардии.  На  страницах  книги  нашлось  достойное место  для
родителей  комсомольцев,   рабочих,   солдат,   красноармейцев.  Да  и  сами
комсомольцы - не люди без роду и племени. В уже упоминавшемся выступлении на
собрании прозаиков Фадеев говорил: "...Я не ставил цели дать историю Молодой
гвардии,  а  хотел  показать  советского человека в  оккупации -  в  аспекте
молодежном,  через молодежь,  но дать разрез общества всего и - молодежь как
будущее этого общества, как первый показатель его несомненного торжества".
     Во-вторых, документы опровергают домысел насчет "принуждения", которому
якобы  подвергся  Фадеев.  Конечно,  ему  нелегко  было  воспринять критику,
обращенную в  адрес романа в  1947 году,  тем  более что  она была чрезмерно
резкой  и  не  во  всем  справедливой (например,  "Молодую гвардию" напрасно
упрекали за картины отступления и  эвакуации в  начале войны).  Однако он не
мог не согласиться с тем,  что роль партийной организации не была показана в
романе  с  должной достоверностью.  Фадеев  заявлял об  этом  не  только  на
официальных собраниях и в печати, но и во многих письмах, не предназначенных
для публикации. Об истинной его позиции свидетельствуют и записные книжки. В
них  содержится множество наметок  линий,  которые  должны  были  воссоздать
действие  большевистского  подполья,   анализируется  ход,   движущие  силы,
особенности антифашистской борьбы.
     Эти   записи  дают  возможность  не   только  заглянуть  в   творческую
лабораторию художника, но и понять эволюцию его эстетических позиций. Фадеев
не  собирался ослаблять романтического звучания своего произведения,  однако
считал нужным внести в "Молодую гвардию" интонации,  которые оказались в ней
несколько  приглушенными.  Романтическая приподнятость повествования помогла
автору передать красоту души юных патриотов,  их благородство и героичность,
но  ему  не  удалось показать те  конкретности жизни,  которые он  считал не
самыми  существенными,  но  реально существующими.  Фадеев  невольно упускал
"механику" организации воспетых им парти