что здесь  много деревьев и цветов,  Джон?  Разве это  может
сделать старого человека молодым, а несчастного счастливым?
     - Старого? - горько повторил он. - Бог мой,  да  ведь  мне  всего сорок
пять и...
     -  О, - вскричала девушка, - неужели  ты думаешь, Джон, что это пыльные
дороги,  колючие  кусты   и  ненавистные   бугристые  поля  сотворили  чудо?
Бессмысленно и глупо! Ведь кусты - это только кусты, а  пыль - только  пыль,
дороги грязны, а солнце жгуче!
     - Ева, что...
     - Ты  слепец, слепец, слепец! Ты не  способен видеть ничего, кроме этих
дурацких деревьев! Как может  человек  столь почтенного возраста быть  столь
слеп и глуп!
     - Почтенный возраст в сорок пять лет? - выдохнул сэр Мармадьюк.
     - Да, это достаточно почтенный возраст, чтобы начать понимать кое-что в
этой  жизни! Деревья,  цветы  и  поля!  Потрудись  ты  среди  этих прелестей
столько, сколько потрудилась  я,  и ты бы понял, что дерево - это всего лишь
дерево, а поле - это поле. Они никогда не превращали старость в молодость, и
никогда не  превратят! Более того, я не верю в  существование никакого Джона
Гоббса!
     Она  бросила  на  него убийственный  взгляд, и,  прежде  чем  он  успел
вымолвить хоть слово, быстро пошла прочь. Сэр Мармадьюк задумчиво смотрел ей
вслед.
     - Гораций, -  сказал  он, - Гораций, она не верит в существование Джона
Гоббса! Ты заметил? Сорок пять  лет, приятель, - это еще не пора дряхлости и
слабоумия, слышишь, Гораций!
     Гораций сощурил глаза и важно взмахнул хвостом.
     -  Совершенно необъяснимая горячность, а,  может, Гораций,  всему виной
голод?  Может, она голодна? Я-то  уж точно проголодался! Да  и ты, приятель,
наверное, не откажешься отобедать?
     Гораций громко всхрапнул.
     -  Вот именно! - сэр Мармадьюк  потрепал его  по холке.  Так  что давай
поищем таверну.
     В этот момент Ева резко развернулась и бросилась обратно.
     -  Джон,  -  испуганно  крикнула  она,  подбегая,  -  Джон,  мы  должны
вернуться.
     - В самом деле? Почему же?
     - Я потеряла кошелек, а в нем были все мои деньги!
     - И много?
     - Очень много! Все, что у меня было. Гинея, шиллинг, два шестипенсовика
и один четырехпенсовик!
     - Весьма прискорбно, но не стоит печалиться...
     - Какая же я растяпа!
     -  Вовсе нет. Ты, наверное, выронила кошелек, когда спасала  мою жизнь.
Гинея  -  совсем  небольшая  цена  за  жизнь  человека,  пускай  даже  столь
немолодого, да  что уж  там, попросту дряхлого, как я. Давай лучше продолжим
наши поиски хлеба насущного.
     - Потерять столько денег! Я осталась без гроша!
     - Ну и что, ведь у нас  еще есть деньги. Уж в чем-в чем, а в презренном
металле мы недостатка не испытываем.
     - Ты так богат? Разве Джон Гоббс...
     Тут  она замолчала и быстро  пошла  вперед. Грудь  ее бурно вздымалась,
щеки горели, а взгляд был устремлен  на ближайшую рощицу. Вдруг  зашелестела
листва, затрещали ломающиеся ветки, шум становился все громче и громче.
     - О, Боже, - прошептала девушка, - О, Боже...
     Сэр Мармадьюк  бросил повод Горация, и приобняв одной рукой напрягшуюся
Еву-Энн, другой крепко сжал почесыватель.
     Вскоре из густых  зарослей показался старичок.  Он выглядел удивительно
древним,  что не  мешало ему быть  до крайности  жизнерадостным. Опираясь на
посох, он кивал и улыбался нашим героям самым дружеским образом.
     -  Все  в  порядке,  приятель!  - приветливо проверещал старичок. -  Не
обращай на меня внимания  и продолжай обнимать свою красавицу, ведь я  всего
лишь старик! Но, видит Бог, глядя на вас, я и сам становлюсь молодым! И если
ты решишься  поцеловать  свою  милую, я буду только рад, ваш поцелуй согреет
мое  стариковское  сердце. Мне самому  уже давненько не доводилось  целовать
хорошеньких девушек, но я  люблю посмотреть, как это делают другие. Любовь -
это цветы и тернии, огорчения и радости. Любовь приводит  к свадьбе и детям,
к заботам и тревогам, к  печалям и хлопотам. Но любовь - это и блаженство, и
утешение, и радость. Так что целуй свою красавицу, приятель, и не обращай на
старика  никакого  внимания. Да  к тому  же  я уже  ухожу.  Пора обедать. Но
поцелуй куда лучше самого превосходного обеда. Счастья вам, дети мои!
     Старик весело взмахнул посохом и заковылял прочь. Ева расслабилась, она
глубоко вздохнула и спрятала пылающее лицо в ладонях.
     -  Бедное мое дитя, - сказал сэр Мармадьюк, ослабив объятие, - покуда я
жив, ты не должна никого и нечего бояться, я не дам тебя в обиду.
     - Причем  тут я? -  Она удивленно взглянула нашего. -  Мне  страшно  за
тебя,  Джон.  Только за тебя!  Как подумаю,  что  тебя в  любую минуту могут
схватить,   посадить  в  тюрьму...  Поэтому  я  и  иду  дальше,  ведь  нужно
присматривать  за тобой, помогать  тебе,  утешать тебя.  Я хочу  разделить с
тобой, если понадобится, все, даже тюрьму. Ведь я...
     Она всхлипнула и уткнулась в его грубый сюртук. Он мягко обнял девушку.
Капюшон упал с ее головы, шелковистые волосы щекотали ему щеку, совсем рядом
находились мягкие губы, нежный овал лица...
     - Энн, дитя мое! - прошептал сэр Мармадьюк.
     -  Нет. -  Голос ее звучал глухо. - Увы, увы, но я не дитя! А ты, Джон,
такой  благородный,  такой храбрый и ласковый. Другого такого не сыскать  на
всем белом свете.
     Он слышал, как бьется  ее сердце. И вдруг  радость  от  близости  этого
молодого и прекрасного тела лишила его разума; желания, доселе подавляемые и
сдерживаемые,  вырвались на волю. На какое-то мгновение  из  безмятежного  и
спокойного  человека он  превратился в  пылающий  факел. Оковы  вдруг  пали.
Совсем  рядом  ее волосы,  ее губы,  ее лицо.  Он прижал девушку к себе  еще
крепче, коснулся губами волос.
     - Ты  всегда  так уверен  в  себе,  Джон,  так  надежен.  Ты так добр и
благороден, что я сама стала лучше!
     Сэр Мармадьюк усилием воли заставил себя поднять голову.
     - Храни тебя Господь, Ева-Энн!- сказал он хрипло.
     Он  отвел  в  сторону  взгляд,  полный  неутоленного  желания,  и мягко
отстранился. Ева-Энн  смущенно привела себя  в порядок,  и  они  отправились
дальше. Довольно долго они шли молча, каждый погруженный в свои мысли. Через
некоторое  время девушка резко остановилась. Сэр Мармадьюк, следовавший чуть
позади, все еще  не мог оторвать глаз от  ее сияющей красоты, ему  казалось,
что Ева-Энн стала  еще  прекраснее.  Девушка, встретившись  с ним  взглядом,
густо покраснела  и  опустила ресницы. Какое-то время они стояли друг  перед
другом,  не  произнося  ни слова.  Наконец  сэр Мармадьюк  прервал  странное
молчание:
     - Ева, - голос его звучал все еще хрипло, - почему ты остановилась?
     - Остановилась?  - переспросила она, словно не  понимая, - так... из-за
Горация, Джон. Куда ты его подевал? Где он?
     - И впрямь, где? Похоже, я забыл о бедном создании.
     Они повернули  назад и вскоре обнаружили  очень довольного собой  осла,
уютно устроившегося в зарослях чертополоха. Сэр Мармадьюк подобрал повод.
     - Джон, давай пойдем вон по той тропинке.
     - Почему именно по ней?
     - Может, она выведет нас  на  дорогу,  а там  мы  найдем  таверну.  Ты,
наверное, очень голоден, Джон, и давно уже мечтаешь о луковице?
     - Ну еще бы! - энергично кивнул головой джентльмен. - Еще как мечтаю!

        "Глава XXI,"
     в которой солнечный свет перемежается сумраком теней

     Тянулись солнечные дни, наполненные ароматом цветов и трав, пением птиц
и  веселым говором ручьев. Пробегали  быстрые ночи, усеянные алмазами звезд,
увенчанные  серебристой  луной. Жизнь  наших  героев  была  беззаботна и  не
слишком обременена событиями. Одним словом, они пребывали в истинном Элизии,
где бродили,  наслаждаясь  царящей вокруг гармонией и  обществом друг друга.
Дружба джентльмена  и девушки все крепла. Они абсолютно отрешились от  забот
повседневной жизни и не забивали себе голову мыслями о грядущем.
     С каждым днем красота Евы-Энн как будто все расцветала и расцветала.  И
каждый час приносил  все  новые свидетельства  того, насколько необыкновенна
эта  девушка. Противоречивость ее натуры, частая смена настроения, постоянно
сбивавшая  сэра Мармадьюка  с толку, лишь добавляли  очарования удивительной
красоте Евы. Ее искренность и открытость, ее внезапные вспышки гнева и столь
же  быстрые  приступы  раскаяния,  ее  нежность  и  сердечность,  ее  робкое
кокетство   и  серьезная  скромность,  потаенная  страстность  женственности
сводили  нашего героя  с ума,  нашептывая ему  голосом  Евы-Энн,  взглядывая
из-под ресниц глазами Евы-Энн, трепеща прикосновениями рук Евы-Энн.
     Сэр  Мармадьюк,  сознавая  всю опасность своего положения, по  мере сил
старался   по  возможности   сохранять   спокойствие,   уравновешенность   и
безмятежность. Но иногда, коротая вечера у догорающего костра, он смотрел на
далекие звезды, и тоска подступала к  сердцу. В такие вечера Ева-Энн вряд ли
бы узнала своего спутника и друга: осунувшееся лицо,  в глазах -  безумие  и
мука воспоминаний, воспоминаний о том, что произошло двадцать лет назад.
     Время бежало  неслышным потоком, уносясь в небытие на крыльях  звездных
ночей.  В  один  из  вечеров, когда костер  отбрасывал  розовые  отсветы  на
шершавый ствол старого дерева и на полог стоящей неподалеку палатки, Ева-Энн
сидела на складном  табурете,  уперев  локти в  колени и  обхватив  ладонями
нежный подбородок.  Мечтательный  взгляд девушки был устремлен  на танцующие
языки  пламени.  И  сэр  Мармадьюк,  чтобы  не  поддаться  ее  очарованию  и
сооблазнительности, пустился вдруг морализаторствовать.
     - Время, - начал он, лениво вороша угли, - это колесо, которому суждено
крутиться вечно, и  оно вертится то  быстрее, то медленнее, в зависимости от
складывающихся обстоятельств: заботы и печали, душевные и телесные страдания
замедляют его ход;  но вот  человека  посещает радость или,  более того,  то
странное  состояние души,  что именуется  счастьем, и, увы,  колесо ускоряет
свой бег,  и время  начинает лететь  стремительной  птицей!  Милая  Ева-Энн,
прошла уже целая неделя, она  пролетела, пронеслась так быстро, а мы еще так
далеко от Лондона!
     - Так далеко! - тихо повторила девушка, глаза ее странно блеснули. - Ты
все еще стремишься попасть в Лондон, Джон? Ты не устал путешествовать?
     - Я? Нет!
     - И  я не  устала.  А знаешь, ты загорел  и стал похож  на цыгана. Да и
вообще ты сильно изменился.
     - И что же именно изменилось во мне?  - спокойно спросил сэр Мармадьюк,
искоса поглядывая на девушку.
     - Ну, - начала она задумчиво, склонив к  плечу прелестную голову, в  то
время как глаза ее по-матерински изучали лицо джентльмена, - ты то смеешься,
а то вздыхаешь и печалишься.
     -  Быть  может,  это  потому,   что  меня,  подобно   Горацию,   гложет
непрестанный голод?
     -  В  самом  деле, Джон?  -  улыбнулась Ева-Энн, -  мне  очень нравится
готовить  для тебя. Но что, кроме  голода,  заставляет тебя вздыхать? Да еще
так тяжко.  Я заметила, что иногда ты  как-то  странно  смотришь на  меня  ,
словно причина твоей печали во мне.
     -  Разве,  дитя  мое?  Похоже,  я  становлюсь  подвержен  частой  смене
настроения.
     - Да, это так. Но из-за чего?
     - Бог знает!
     - Расскажи мне, и я тоже буду знать.
     Он  взглянул  на нее  и  тут  же  перевел  взгляд  на  огонь.  Молчание
затягивалось, и Ева снова спросила:
     - О чем ты сейчас думаешь?
     - О  том, что  кончаются  деньги.  Завтра нужно будет пойти в ближайший
городок и отправить письмо.
     - Ты очень богат?
     - Если речь идет о деньгах, то да.
     - Ты так скрытен, Джон.
     - Возможно.
     - Даже со мной! Странно, что  я так мало  знаю о тебе, о твоем прошлом.
Ты   считаешь  меня  недостойной  своего   доверия?   Почему  ты  ничего  не
рассказываешь о себе?
     - Это был бы рассказ о расстраченных впустую годах, дитя мое.
     - Увы, милый Джон! И  все-таки  ты богат, образован, умен. Кто ты и что
ты, Джон?
     - Я - тот, кто о многом мечтал, а достиг так  мало, кто потерял веру во
все и вся, в конце концов, разуверился в самом себе.
     - Бедный мой Джон! - вздохнула девушка.
     - Ну, довольно обо мне, это слишком скучная тема.
     - Нет-нет, скажи, ты именно поэтому пустился странствовать?
     -  Да, дитя  мое. -  Заметив, как напряженно Ева-Энн слушает  его,  сэр
Мармадьюк  постарался перейти на  менее  срьезный лад. - Потому, разыскав  в
своем гардеробе самые неудобные сапоги,  я отправился  в дальний путь, чтобы
вкусить того сокровища, что скрывает в своих недрах жизнь.
     - Вот как?
     - Да, того самого чудесного дара, что могут предложить нам боги.
     - О, - промолвила девушка, - ты имеешь в виду любовь?
     Хотя он ожидал этого вопроса, но все же отвел взгляд и  поежился, затем
натужно рассмеялся.
     - Бог мой, нет! Не столь банальное сокровище!
     - Банальное? - недоуменно переспросила Ева-Энн.
     -  Милое  дитя мое, сокровище, которое я  ищу, не  ценит никто, пока не
потеряет, а раз потеряв, его  уже никогда не отыскать,  разве что  вмешается
чудо.
     - Ты имеешь в виду славу и подобные греховные вещи?
     - Нет,  я ищу самое  восхитительное  из того, что даровано человеку, ту
бездумную, беспричинную радость, которая...
     Ева-Энн громко  зевнула.  Сэр  Мармадьюк  вздрогнул  и  с  негодованием
посмотрел на нее.
     - Похоже, я надоел тебе, - надменно заметил он.
     - Да, Джон, немного. Твоя речь столь скучна, да и знаю я, что ты имеешь
в виду.
     - В самом деле?
     -  Определенно! Чудесное сокровище, которое драгоценней,  чем любовь  и
все  остальное  в этом мире  -  это твоя  юность, и ты обрел ее,  потому что
деревья тенисты, а трава зелена. А завтра между прочим, день стирки!
     - Что это на тебя нашло?
     - И  твою одежду, и мою, и  палатку - все  нужно хорошенько  выстирать,
поэтому мне завтра рано вставать. Так что спокойной ночи, Джон. Сладких тебе
сновидений!
     Оставшись  один, сэр Мармадьюк помедлил,  потом  со  вздохом  улегся  у
костра,  закутался   в  плащ  и   приготовился  заснуть.  Но  сон  не   шел,
воспоминаниая  с  новой силой  нахлынули  на  нашего героя.  Наконец,  после
тщетных  попыток заснуть,  он лихорадочно  откинул плащ, вскочил  и принялся
мерить шагами поляну, в центре которой догорал костер. Голова его была низко
опущена, руки  сцеплены за спиной.  Через  какое-то время, так и  не  ощутив
никакого облегчения, он  опустился на табурет  и уставился в  огонь, стиснув
голову руками.
     Он все еще  сидел в этой позе, когда рядом раздался тихий возглас.  Ева
опустилась на колени, с нежностью обхватила руками его ссутулившиеся плечи.
     - Джон, о  чем ты  горюешь? Почему в твоих милых глазах  такая  горечь?
Джон, позволь мне разделиь твою печаль.
     Ее сильные  руки с мягкой  настойчивостью обняли его  голову, прижали к
девичье груди. И  он поддался  этому  ласковому объятию, не  в силах устоять
перед искренностью и нежностью Евы-Энн. Он потерял всякую способность здраво
рассуждать,  ледяной  барьер  сдержанности  рухнул.   Блестящий  джентльмен,
холодный  и безупречный, растворился  в первобытном человеке, чьи  неистовые
руки стиснули свою беззащитную жертву безжалостной хваткой.
     И так держал он ее, крепко прижав к груди, довольно долго. А она, дрожа
всем  телом и  закрыв глаза,  не делала никаких  попыток высвободиться, лишь
грудь ее учащенно вздымалась.
     Внезапно  девушка открыла  глаза,  и, заглянув в лицо сэру  Мармадьюку,
вздрогнула.
     -  Джон, о, Джон! -  прошептала она  испуганно и закрыла лицо свободной
рукой.
     - Ева-Энн, ты боишься меня?
     - Нет, если ты мой Джон Гоббс.
     - Я не Джон Гоббс.
     - Я догадывалась.
     - Так ты боишься меня?
     Он  снова  ощутил, как ее напрягшееся  тело охватила дрожь,  но он лишь
крепче обнял девушку, лишь ниже склонил к ней голову.  Где-то  совсем  рядом
раздалось  громкое  сопение.  Сэр  Мармадьюк резко  обернулся  -  Гораций  с
любопытством рассматривал своих хозяев. Сэр Мармадьюк хрипло рассмеялся, и в
следующее  мгновение  Ева уже стояла на ногах. Затем поднялся и он, подобрал
волочащийся  по  земле повод  и повел отвязавшегося осла  в темноту. В  этот
момент в колючих зарослях хрустнула ветка. Сэр Мармадьюк, не  раздумывая  ни
секунды, бросился туда, откуда донесся шум.
     Луна  еще не  взошла,  и  среди  деревьев  было  не  видно ни  зги,  но
удаляющийся треск безошибочно указывал направление погони. Ветви хлестали по
лицу,  цепляли за одежду, корни деревьев хватали  за  ноги, но сэр Мармадьюк
решительно и нуклонно мчался вперед.
     Внезапно в  темноте раздался  крик, за которым последовал звук  падения
чего-то тяжелого.  Через  несколько шагов  сэр  Мармадьюк  различил  неясные
очертания человеческой  фигуры,  распростертой  на земле. Он  склонился  над
лежащим, ощупал руками его голову. Нечесаные волосы, ухо, шейный  платок. Он
резко ухватил концы платка и стянул их.
     - Не убивайте, не  убивайте меня,  сэр! О,  сэр  Мармадьюк, не убивайте
меня...
     - Кто вы?
     - Всего  лишь  бедняга Джимми, сэр. Всего лишь Джимми  Вэмпер,  который
вовсе не хотел причинить вам зла. О, Боже, не надо душить меня, сэр, не надо
душить  Джимми.  Вы  не  сделаете этого, сэр,  вы  не  можете  так  со  мной
поступить! Выслушайте,  сэр, выслушайте  Джимми! Я знаю, где она, я  знаю! У
Тома порой, когда он выпивал лишку, развязывался язык, так  что  я знаю, где
она...
     - Да кто же, черт побери?!
     - Ваша бедная  жена, сэр, ваша  жена, сбежавшая в день  вашей  свадьбы.
Сжальтесь надо мной, Господом Богом молю, сжальтесь над Джимми, сэр!

        "Глава XXII,"
     в которой мистер Вэмпер сообщает ценные сведения

     Сэр Мармадьюк  подтащил  своего пленника к кругу  серебристого  лунного
света. Это испуганное дрожащее существо, на лице которого явственно читались
следы нужды  и  лишений,  вызывало  лишь жалость и презрение. Как только сэр
Мармадьюк ослабил  хватку, мистер Вэмпер тут же принялся жаловаться на голод
и клянчить деньги.
     - Шиллинг,  сэр,  всего лишь шиллинг,  чтобы  купить  еды,  всего  лишь
несколько  пенсов,  - но заметив непреклонное  лицо  джентльмена,  осекся  и
съежился.
     - Итак, вы следили за нами?
     -  Из дружеских чувств, сэр, слово Джимми!  Только, чтобы сообщить  вам
то,  о чем вы не знаете,  но что хотели бы узнать.  Том частенько говаривал,
что вы многое бы отдали,  лишь бы  найти  ее. А  он  бросил меня  подыхать с
голоду. И это после всего, что я для него сделал. Но  по счастью, я встретил
вас, и теперь могу рассказать...
     - Где она?
     - Я расскажу  вам, сэр,  я  все расскажу, но,  сэр, я умираю от голода,
поэтому дайте бедному Джимми пару шиллингов.
     - Где она?!
     - В Лондоне, сэр, но вы ведь дадите мне...
     Сэр Мармадьюк яростно пнул его.
     - В южной части  Лондона, сэр. Это  место  называется Джайлз-Рентс. Она
изменилась, подурнела, для бедняжки настали плохие времена.
     Сэр Мармадьюк побледнел и уставился на звезды ничего не видящим взором.
Затем бесстрастно спросил.
     - А где он?
     - Милях в пяти отсюда, в местечке под названием Годалминг. Том внезапно
разбогател, получил  в наследство  солидный  кусок,  а  меня, своего верного
друга, бросил подыхать с голоду!
     - Годалминг.
     - Да, это поместье, чтобы оно  сгорело!  Неподалеку от  владений  лорда
Уайвелстоука. Ну дайте же мне шиллинг, сэр ... несколько пенсов.
     - Кто вам сказал, как меня зовут?
     - Том, сэр.
     - А твои друзья-цыгане? Они тоже здесь?
     -  Нет-нет, я  сказал им, что вы идете в Лондон, и они отправились в ту
сторону.
     - Почему они преследовали нас?
     - Потому что старухе пришла в голову безумная идея,  что вы - тот самый
разыскиваемый убийца.
     - А вы почему преследуете нас?
     -  Чтобы сказать, где можно найти Тома. Я хочу видеть, как  вы в  кровь
разобьете  его  лицо, как  перелома